Чёрный лёд

      — С возвращением, Хани. Надеюсь, твоя поездка прошла успешно?       — Стюарт, может, хватит?       — Что-то не так, Хани?       — Сколько мы с тобой знакомы?       — Ты решил поиграть в загадки? Мы столкнулись так давно, что моя память просто не в состоянии сохранить эту великую дату, и потому...       — А если серьёзно?       — Пять лет, три месяца и две недели, — не задумываясь, произнёс Стюарт; голос его звучал на удивление уверенно, словно он действительно только тем и занимался, что подсчитывал дни знакомства. — Именно тогда ты появился на пороге моего кабинета, кутаясь в толстовку цвета благородного вороного крыла...       — Позер. Подумать только, этот человек на добрый десяток лет старше меня, а ведёт себя так, словно вчера вышел из детского сада, — заметил Ноэль, вздохнув тяжело. — Ты мог просто сказать, что она была траурно-чёрной, как и моё настроение.       Стюарт любил превращать их разговоры в клоунаду, пуская в ход ворох, как уместных, так и не очень шуток. Словно и теперь всё ещё видел в Ноэле того молчаливого двадцатилетнего юношу, подолгу смотрящего в одну точку и практически не замечавшего, как к нему обращаются другие люди. А, может, нарочно их игнорирующего. Замкнутого в себе, обитающего в придуманном маленьком мирке, куда не пускали посторонних, и не желающего идти на контакт. Он молчал часами. Когда время истекало, поднимался из кресла, говорил одну и ту же фразу: «большое спасибо, мистер Полански». И уходил.       Стюарт как-то признался, что больше всего на свете боялся провала. Ему повезло. Однажды Ноэль пошёл ему навстречу и заговорил не в конце сеанса, а в самом начале.       — Увидев тебя, я понял, что не смогу нормально жить и, тем более, не сумею считать себя профессионалом, если не разрешу имеющуюся проблему, — пропустив мимо ушей его ремарку, продолжал Стюарт. — Именно тогда произошло это знаменательное для нас обоих событие и...       — Именно тогда ты решил, что нам стоит в обязательном порядке отойти от отношений типа «специалист и его пациент», переключившись на более тесное сотрудничество.       — А вот и нет. О близком знакомстве я задумался после того, как услышал твой голос, увидел, как ты снимаешь капюшон, заметил невероятно очаровательную улыбку и влюбился в неё.       — Конечно. Сейчас ты споёшь оду в мою честь, и я почувствую себя героем любовного романчика, чьи рыжие волосы и фиалковые глаза сводят с ума каждого встречного, толкая на совершение безумств. Зеркало, правда, говорит, что глаза у меня не фиалковые, но это мелочи, — усмехнулся Ноэль, понимая, что правды в сказанном немного, не он первый, не ему быть и последним в череде пассий. — Однако не об этом речь, Стюарт. Оставим пространные замечания о высоких чувствах и роковой внешности, вернёмся к теме обсуждения. Вообще-то ты прав, мы познакомились пять лет, три месяца и две недели назад. Отбросим последние цифры и сосредоточимся на целых числах. Ровно пять лет я прошу тебя не называть меня этим глупым прозвищем, но ты старательно игнорируешь мои просьбы.       — Ты неубедительно сопротивляешься, — отпарировал Стюарт. — А оно вовсе не глупое. Мне нравится его звучание.       — Не сомневаюсь. Оно тебе безумно нравится. Настолько нравится, что ты не пытаешься привыкнуть к другим и активно эксплуатируешь только его. Не то чтобы я возражал, считая это слово оскорбительным и категорически запрещая тебе называть меня сладеньким, но это слегка странно, если учесть, что мы разбежались ещё три года назад, — Ноэль прижал телефон к плечу и потянул, закрывая, дверцу шкафа.       Телефонный звонок прозвучал абсолютно не вовремя и настиг Ноэля в тот момент, когда он разбирал багаж, развешивая вещи, оставшиеся в поездке не выгулянными, а потому не требовавшие стирки или встречи с химчисткой.       Услышав привычную трель, Ноэль бросил взгляд на часы. Электронные цифры тускло мерцали в темноте. Глубокая ночь. Два часа. В такое время звонить ему мог ограниченный круг лиц. Либо родители, либо Стюарт, имеющий некое преимущество перед остальными знакомыми. Но с родителями он попрощался не так давно, и всё, что было важным для обеих сторон, они успели обговорить.       Стюарт — другое дело. Отдельная история.       Попытка дозвониться до него вечером, сразу после возвращения, успехом не увенчалась. Видимо, у мистера Полански был очередной посетитель или посетительница, требовавшая внимания к своей персоне. Или к своему телу. Одно другому не мешало. И — пожалуйста — ни слова о профессиональной этике, исключающей отношения с клиентами! В случае со Стюартом это не работало. Впрочем, никто не жаловался.       Не получив ответа, Ноэль оставил короткое сообщение на автоответчике и, занявшись домашними делами, почти успел позабыть о желании поговорить со своим психоаналитиком. Но стоило услышать голос Стюарта, как уснувшие, было, мысли вернулись и набросились на него с удвоенным рвением.       Тем лучше, решил Ноэль. Не придётся долго подыскивать слова, чтобы обрисовать ситуацию.       — Сколько бы их ни было, а тебе оно подходило сильнее, чем другим.       — Верю, — хмыкнул Ноэль, покидая гардеробную и спускаясь в холл; в комнатах царила тишина, света нигде не было, темноту рассеивала лишь полоска лунного света, проникающая в дом через незанавешенные окна. — Главное, чтобы твои пассии не заподозрили, что кодовое имя не уникально и используется для каждого, с кем тебя связывают определённые воспоминания. И не только воспоминания, но и текущие отношения.       — Итак, ты вернулся, — подвёл промежуточный итог Стюарт.       — Сегодня вечером.       — Где побывал на этот раз?       — В Австрии, — произнёс Ноэль, переступая порог гостиной, больше походившей на музейный зал, нежели на жилое помещение, и включая один из светильников.       По правде сказать, здесь большинство комнат было оформлено в схожей манере. Минимум комфорта — максимум отстранённости и, пожалуй, отчуждённости. Произведение искусства — да, жилая комната, способная дать представление об обитателе дома — нет.       Не последнюю роль в формировании мировоззрения Ноэля сыграли воспитание и уклад жизни родителей. Выбрав членов своей семьи в качестве примера для подражания, он копировал их во многом, и вопрос интерьеров для дома не стал исключением.       В особняке старшего поколения Далтонов об уюте имели смутное представление. Никаких яблочных пирогов, собственноручно приготовленных по случаю праздника, никаких свитеров, связанных к Рождеству, никакого какао с маршмеллоу, чтобы побаловать ребёнка во время болезни, или приготовленного просто так, без повода. Никаких сказок на ночь, прочитанных мамой или папой — только гувернанткой и только в течение получаса. Потом свет гаснет. Кто не успел уснуть, тот сам виноват. И отгонять чудовищ, живущих под кроватью, придётся своими силами.       Да, само понятие семейного уюта у них получилось несколько искажённым. Впрочем, для среды, в которой обитал Ноэль, подобное считалось нормой.       Дети не жаловались, взрослые не подстраивались под детей. И не сказать, что Ноэль чувствовал себя по-настоящему обделённым родительской любовью. В его жизни достаточно рано появилось занятие, отнимавшее все силы и время. Последнего катастрофически не хватало. Было бы глупо тратить его ещё и на рефлексию.       В доме Далтонов не вставляли в рамочки и не вешали на стены детские каракули, гордо именуя их картинами. Место на стенах было отведено под работы импрессионистов, ценителем которых являлся Ирвин. В большинстве своём не репродукции, а оригиналы, приобретённые на аукционах. Или у других коллекционеров, решивших избавиться от надоевших картин, присмотревших себе что-то иное взамен, а прежним экспонатам подыскивающих новых хозяев.       Отдам в хорошие руки. За соответствующее вознаграждение.       Были пустые пространства с минимумом мебели, идеально подходившие для приёма многочисленных гостей, стекавшихся сюда бесконечным потоком. Были дорогие костюмы и коктейли в широких прозрачных бокалах, приготовленные, как и все остальные блюда, подаваемые к столу, профессиональным шеф-поваром. Были званые вечера. Представители прессы, жаждавшие очередной сенсации в рамках светской хроники. Официанты, одетые с иголочки, бесшумными тенями скользившие туда-сюда и предлагавшие гостям напитки.       Рошель в очередном дизайнерском наряде, дополненном украшениями, стоившими целое состояние, но выглядящими предельно скромно.       Ирвин в смокинге. С неизменными сигарой и стаканом виски в руках.       Отец обсуждал со своими деловыми партнёрами перемены в геополитике, падение рейтингов, необходимость двигаться то на восток, то на запад, то ещё куда-нибудь, королевские скачки, ставки и фаворитов на этих самых скачках в текущем сезоне.       В разговорах упоминались эти и сотни других вещей, о которых Ноэль в детстве имел смутное представление, а потому не понимал и половины сказанного. Знал только, что это важно, и гости, которые приезжают к ним домой — нужные люди, с которыми необходимо поддерживать хорошие, если не дружеские, то хотя бы приятельские отношения.       Свои нужные люди были и у матери, и у отца, а потому количество приёмов автоматически умножалось на два. Сферы деятельности у родителей были настолько разные, что иногда возникал закономерный вопрос: как эти двое умудрились пересечься.       Рошель Далтон, которую многие называли богиней прайм-тайма, создавала сценарии для долгоиграющих сериалов, неизменно демонстрируемых на экранах в самое топовое время и собирающих более чем приличную аудиторию. Сценарии Рошель были популярны и двадцать лет назад, и десять. Пользовались они популярностью и сегодня, несмотря на то, что в настоящее время вкусы потребителей менялись со скоростью света.       Ирвин Далтон не имел ничего общего с миром кинематографа. Его интересы лежали в иной плоскости и сосредоточились на сырьевых отраслях промышленности. Ради развлечения — немного медиа-бизнеса. Пара-тройка газет и радиостанций — сущие пустяки, чтобы потешить самолюбие.       Сын не пошёл по стопам родителей. В юности его не привлекал бизнес, и не интересовало сериальное мыло. Его манил к себе сверкающий лёд и блеск остро заточенных лезвий на коньках. Его тянуло в профессиональный спорт — на любительский уровень Ноэль не соглашался.       Всё меркло в сравнении с этой страстью, никто и ничто не могло с нею тягаться.       Когда-то он был звездой.       Когда-то его фотографии не сходили с первых полос газет, а журналисты готовы были отдать что угодно за возможность поговорить с покорителем льда. Яркая, ослепительно сияющая звезда, новая легенда, король холодного сияющего мира, недосягаемый идеал.       О нём говорили. Его обожали.       Он был сосредоточен не на славе. Его мысли были заняты совсем другими вещами.       Он не давал себе поблажек, не позволял расслабляться и отлынивать.       Его дни, расписанные по секундам, были заполнены бесконечными тренировками, отмечены полным отсутствием свободного времени. Он работал с потрясающей самоотдачей, умноженной на желание стать лучшим в своём деле. Его путь к славе и всемирному признанию был сплошной полосой вызовов, брошенных самому себе, определения новых целей и завоевания их.       Его реальностью были такие же бесконечные, как и тренировки, перелёты из одной страны в другую, новые катки, на которых приходилось выступать, программы — каждая новая сложнее предшественницы в разы, — поражающие воображение зрителей и судей.       Сложная хореография, неповторимая грация и невероятная пластика, которой позавидовали бы многие спортсмены, великолепная техника исполнения. Этими определениями пестрели статьи, посвящённые Ноэлю, а его самого называли феноменом.       Если вы не любите фигурное катание, значит, вы не видели ни одного выступления Ноэля Далтона. Этот парень перевернёт ваше представление об одиночном мужском катании. Из скептика, отпускающего саркастичные замечания, вы превратитесь в самого преданного поклонника данного вида спорта.       Чемпионат Великобритании, чемпионат Европы, серия Гран-при, вслед за ними — чемпионат мира. Всюду высшие баллы, всюду триумф. Мальчик, признанный живой легендой, вернувшей британцам уверенность, что они чего-то стоят в фигурном катании и могут претендовать на победу, а не участвовать ради галочки, ни на что особо не рассчитывая. Каждую новую вершину Ноэль покорял с лёгкостью, быстро став любимцем многих британцев. И не только. В мире у него нашлось немало поклонников, оставляющих восторженные комментарии под официальными видеороликами с соревнований, выложенными на YouTube. Не обошлось, конечно, и без недоброжелателей, считавших признанную звезду неоправданно заносчивой и самовлюблённой, но Ноэль пропускал их замечания мимо ушей. Они искренне считали, что ему не помешает смирить гордыню и не бросаться громкими заявлениями, перенять тактику своих коллег, демонстрировавших посредственные результаты и в каждом интервью подчёркивающих, что они рассматривают соревнования, как путь к развитию дальнейшей карьеры, но не претендуют на победу. Неустанно советовали стать скромнее и не слишком-то задирать нос. Он презрительно фыркал и открыто говорил, что пришёл в большой спорт бороться и побеждать. А вовсе не для того, чтобы услышать негативный отзыв, сложить оружие и спрятаться в придуманном мире, где нет зависти, а люди сплошь и рядом, милашки, как подбор.       — Ненависть делает меня сильнее, так что тем, кто меня ненавидит, спасибо вдвойне.       Он стал неоднократным призёром на чемпионате Великобритании, раз за разом поднимаясь на первое место и оставляя соперников далеко позади. Он получил признание на мировом уровне, обойдя конкурентов на чемпионате мира, откатав так, что зрители и жюри аплодировали непрерывно в течение пяти минут. Он стоял посреди катка на коленях и медленно выдыхал, понимая, что снова сделал это, снова выиграл, снова доказал злопыхателям, насколько они жалки в своём презрении. И если было что-то, способное помочь ему взлететь, то это, несомненно, талант и упорная работа, а не деньги отца. За многочисленными победами на этих соревнованиях последовало вполне закономерное и более чем оправданное стремление попасть на зимнюю Олимпиаду. Море надежд, возложенных на главное спортивное событие года.       «Рождественский мальчик» собирался поразить мир.       Но миру так и не суждено было увидеть эту программу.       С Олимпиадой он пролетел дважды. В первый раз была травма. Совершенно идиотская, незначительная, но... буквально за неделю до старта соревнований. Даже при самом позитивном раскладе он не успел бы восстановиться. А сниматься с соревнований, выйдя на лёд, было куда хуже, чем отказаться от борьбы до появления на стадионе. Он смирился и пообещал себе, что через четыре года попытает удачу снова.       Победа и чемпионский титул, которые Ноэль жаждал подарить себе на двадцатилетие, прошли мимо.       Для выступления на Олимпийских играх у него был приготовлен белый костюм, расшитый стразами Сваровски. Белый костюм, разорванный на клочки и брошенный в камин в тот день, когда по телевизору шла трансляция соревнований. Когда представители других стран поднимались на пьедестал, становясь олимпийскими чемпионами, триумфаторами и признанными героями.       Первыми ассоциациями с этим днём стали пепел от сгоревшей ткани, оставшийся на руках, и слёзы отчаяния, которыми Ноэль чуть не захлебнулся, наплевав на то, что в двадцать лет рыдать, по определению, несолидно. Тем более, если ты не девушка, а вполне себе мужчина.       Он, глядя на счастливых спортсменов, державших в руках пышные букеты, набросивших на плечи флаги своих стран и слушающих гимн страны-победительницы, расплакался, как ребёнок.       На память о сгоревшем костюме, как от балерины из сказки о стойком оловянном солдатике, осталось несколько обуглившихся блёсток. Ничего кроме. Разве что горечь разочарования от осознания, что лучший из номеров, когда-либо придуманных и поставленных в его карьере, никто и никогда не откатает. Возможно, тренер решит отдать эту программу другому подопечному, но... Это будет чужой прокат, чужие эмоции и чужая роль, а не его.       Уже не его.       Разбитая на сотни кусочков — склеивай, не склеивай, а прежней не станет и первозданный вид не приобретёт — заветная мечта, которой не суждено исполниться.       Причин, заставивших Ноэля снять свою кандидатуру с соревнований и отказаться от борьбы, никто из работников средств массовой информации так и не узнал. Эта тайна осталась в памяти семьи Далтон и была похоронена в стенах их дома. Журналисты лили грязь, обвиняя спортсмена-выскочку в безответственности, строили догадки, пытались получить комментарии от менеджера и представителей старшего поколения, но правды не добились.       Не секрет, что там, где наблюдается недостаток фактов, в ход идут догадки и домыслы; именно они составляли основу большинства статей, полоскавших имя Ноэля. Ему доставалось на старте карьеры, когда только ленивый не назвал талантливого фигуриста очередным финансовым проектом и протеже влиятельного папочки. Досталось и на закате её, наступившем много раньше, чем могло быть, не вмешайся в жизнь Ноэля прошлое, откликавшееся на имя Зак, и мечтавшее отомстить за призрачные обиды.       Ноэль вздохнул, отгоняя некстати нагрянувшее видение и стараясь не думать о тёмно-красных разводах на паркете в чужой гостиной.       Получилось. Не без труда, но получилось.       Он снова находился в пределах своего дома. Минувшее отступило и отпустило.       — Австрия, — мечтательно протянул Стюарт. — Кажется, я не был там сотню лет. Это была деловая вылазка, организованная отцом, или?..       — Или, — отозвался Ноэль, подходя к столу, на котором примостилась немалых размеров клетка, открывая дверцу и перехватывая внимательные взгляды двух пар тёмных круглых глаз.       — Какие города?       — Преимущественно Вена. Я сопровождал маму в поездке. Отец занят, а потому возложил данную обязанность на меня. Во время разговора, незадолго до вылета, был убедителен и красноречив, но, подозреваю, что ему просто не слишком нравится общение с мамиными знакомыми. Люди искусства — не его стихия. Он способен выносить их в течение ограниченного времени, но не круглые сутки, а здесь, как на подбор, одна богема.       — Интересные люди?       — Знаешь, на удивление очень. Не те пустоцветы, о которых постоянно пишут в газетах, гадая, сколько у кого внебрачных детей и скандальных выходок, совершённых на пьяную голову. Эти люди искренне преданы своему делу, влюблены в него. А главное, они такие разные, совершенно непохожие друг на друга, несмотря на смежные сферы деятельности. В их обществе невозможно устать. Их было немало, половину имён я, каюсь, не запомнил. Умение Рошель заводить знакомства чуть ли не на пустом месте меня всегда удивляло и поражало. Притом, она всегда выбирает так, что жалеть о выборе не приходится. Все её знакомые люди образованные, начитанные, думающие. Достойные собеседники, с которыми можно подискутировать в своё удовольствие, а можно послушать их рассказы, наслаждаясь и находя нечто новое для себя. Мы встретились с двумя десятками самых разных людей, но сильнее всего мне запомнились Флориан и Матильда Штайнмайеры. Она — оперная певица. Кроме того, преподаёт вокал в Венском университете музыки и исполнительского искусства. Он преподаёт в том же университете, читает курс теории музыки. Восхищается гением Моцарта, во многом боготворит его. Посвятил изучению творчества большую часть своей жизни. Выпустил несколько монографий, связанных с творчеством знаменитого австрийца. Искренне гордится своей причастностью к жизни великого композитора, ещё больше — тем, что они земляки. Флориан тоже родился в Зальцбурге, а после перебрался в Вену. Он настолько увлечён предметом, что, однажды заговорив с ним, невозможно остаться равнодушным.       — Ты, стало быть, проникся?       — Да. Во время обратного перелёта в моих наушниках звучали только сочинения Моцарта. И ничего, кроме Моцарта.       — Надеюсь, не «Реквием»? Иначе я начну всерьёз беспокоиться о твоём душевном равновесии.       — Нет. Хотя, он тоже был в моей подборке, — произнёс Ноэль, перемещаясь от стола к роялю и осторожно проводя пальцем по крышке, словно стараясь удостовериться, что за время его отсутствия домработница хорошо выполняла работу. — «Реквием» — потрясающая по эмоциональному наполнению и содержанию вещь, но, согласись, не «Реквиемом» единым жив в нашей памяти Моцарт. Просто это настолько знаковое произведение, что его невозможно забыть. Оно первым приходит на ум большинству, когда люди называют данное имя.       — Что не мешает огромному количеству людей заблуждаться и искренне верить, будто Моцарт написал не просто «Реквием», а тот, что по мечте.       — Бедный мистер Мэнселл. Кто бы мог подумать, что люди будут настолько умалять его заслуги, приписывая их знаменитому австрийцу и отказывая в таланте менее прославленному британцу? Это заблуждение распространено настолько широко, что мне становится стыдно за современников.       — Это не единственное заблуждение. Ему ещё любят приписывать некую композицию, именуемую музыкой ангелов. В одном случае. Иногда её же ошибочно называют «колыбельной Беллы». Ошибаются и первые, и вторые. Моцарт никогда не писал «Музыки ангелов», а колыбельная звучит иначе. Мелодия называется «River flows in you» и создана южнокорейским композитором, имени которого, к стыду своему, я не помню.       — Да, я слышал об этом заблуждении, — произнёс Стюарт.       — В любом случае, у меня с творчеством Моцарта иные ассоциации. Я вспоминаю свой первый чемпионат Великобритании. Мне было одиннадцать. Я тогда выступал в категории новичков и откатывал короткую программу под «Маленькую ночную серенаду», удивив всех выбором музыкального сопровождения. Она восхитительна и до сих пор нежно мною любима. Сейчас мне, пожалуй, даже захотелось вспомнить былые времена и самостоятельно сыграть что-нибудь из его репертуара. Но я пока не определился, какая из мелодий мне ближе. Учитывая время суток, может, стоит остановиться как раз на «Серенаде»?       — Приехать и помочь тебе с выбором? — предложил Стюарт.       — Было бы неплохо, — задумчиво выдал Ноэль, поднимая крышку и легко касаясь пальцами клавиш.       На полноценную мелодию его спонтанный порыв не тянул; всего лишь аккорд — чистый звук, повисший в воздухе на мгновение и тут же смолкший. Импровизация, не получившая продолжения.       — Действительно нужна моя помощь?       — Скорее, я нуждаюсь в присутствии другого человека и возможности выговориться. Не хочу обсуждать по телефону, а лучше, чем ты, меня ещё никто не слушал.       — А потом мы вспомним прошлое и окажемся в одной постели?       — Не отметаю такой возможности, если будет подходящее настроение. В данный момент, склоняюсь в сторону варианта «вряд ли». Надеюсь, эти вопрос и ответ не влияют на твоё решение?       — Не влияют, — подтвердил Стюарт, посерьёзнев. — Я приеду. В конце концов, это моя работа.       — Я — уже нет. Не твоя проблема, не твоя работа и даже не твой любовник. Ты не берёшь с меня денег и не проводишь консультации в кабинете.       — Считай, что я чувствую за тебя ответственность и не способен бросить в беде.       — Стюарт...       — Да?       — Знаешь, я почти люблю тебя.       — Знаю. И, к сожалению, только «почти».       Голос Стюарта смолк, звонок оборвался. На экране отразилось время. Ноэль отошёл от рояля, запустил ладонь в волосы, слегка потянув за них и пропуская длинные пряди сквозь пальцы.       Прихватил пакет с зерном, рассыпая его по столешнице. Махнул рукой, предлагая птицам покинуть клетку.       — Идите сюда, — произнёс, постучав ногтями по столу, имитируя звук, с которым птицы могли бы склёвывать корм. — Надеюсь, Мира не обманула, и вы не голодали всё это время, а она исправно о вас заботилась.       — Кар, — ответил хозяину Хугин.       — Кар-кар, — вторил брату Мунин, посматривая с хитрым прищуром.       Ноэль усмехнулся, протянул руку и погладил Мунина по чёрному блестящему крылу. Кому-то его выбор домашних питомцев мог показаться нелепым и не до конца понятным. Зачем такая экзотика? Ноэль придерживался мнения, что ручные вороны — оптимальный вариант для него. Плевать ему было на логику, он руководствовался иными причинами, выбирал по иным критериям — к чему душа лежала, то и взял.       — Тебе нужно о ком-то заботиться. Чувствовать ответственность за кого-нибудь другого. За человека или существо, — сказал однажды Стюарт. — Кошка, собака, крыса. Любовник, в конце концов. С последним неоднозначно. Он точно должен быть мягче по характеру и слабее. А такая пара для тебя... Откровенно говоря, не вариант. Потому остаются животные. Людей из списка исключаем.       — Нужно, — согласился Ноэль и притащил домой воронят, назвав их в честь мифологических птиц, служивших Одину.       Они прижились здесь и стали важной частью его жизни. По утрам Ноэль выпускал воронов, и они летали по городу, а вечером возвращались обратно и добровольно забирались в клетку. Не пытались открыть её и вырваться на свободу, признавали главенство человека. Ноэль не считал их питомцами, предпочитая использовать иное слово. Друзья. Довериться птицам и делиться с ними переживаниями было проще и легче, чем заново поверить людям и начать среди них поиски приятелей.       Ожидание протекало мучительно.       В тишине изредка раздавался лёгкий стук — птицы склёвывали зёрна.       Ноэль наблюдал за ними, периодически прикладываясь к бокалу с красным вином, только тем и скрашивая медленно тянувшиеся минуты.       Чета Штайнмайеров, в чьём доме они с матерью гостили чуть больше недели, несомненно, были прекрасными людьми, способными похвастать многими знаниями и навыками, но в чём, в чём, а в благородных напитках они не разбирались.       Флориан любил повторять, что бокал хорошего вина на ночь ещё никому не помешал. За ужином в их доме неизменно подавали к столу этот напиток, но Ноэль не назвал бы его действительно хорошим. Возможно, его вкусы отличались от вкусов хозяев дома, но там он предпочитал ужинать, запивая еду минеральной водой, а, вернувшись домой, решил поддержать чужую традицию и теперь медленно цедил содержимое бокала. Ноэль не любил сладкие вина. Он не помнил, как этот напиток, далёкий от его предпочтений, оказался в имеющейся коллекции. Скорее всего, подарил кто-то из знакомых. Сам бы он такое не купил, но выливать было жалко, потому пил понемногу, под настроение.       Он покачал бокал в ладони, перехватив его за тонкую стеклянную ножку. Хрупкая на первый взгляд, она была прочнее, чем казалась. Переломить её одним движением не получалось, хотя он и не пытался, лишь предполагал.       Мысли наслаивались одна на другую, тянулись друг за другом, собираясь в ассоциативный ряд, не имеющий начала и конца. Стекло, осколки, раны, кровь. Пострадавшая ладонь с насильно вложенным в неё лезвием, которое врезается в кожу всё сильнее, причиняя всё больше страданий, в то время как кончик ножа чертит на шее буквы. Старательно выписывает слово, не имеющее отношения к человеку, которого им намеренно клеймят, не отражающее реальность.       Если только искажённую.       Около шести лет назад жизнь Ноэля рухнула в одночасье. Сложилась, как карточный домик, похоронив под руинами всё, чем он дорожил, к чему стремился и чего добился. Неравноценный обмен, который ему не предложили, а навязали. Богатый урожай ядовитых ягод не обошёл его стороной, близко познакомив с их омерзительным вкусом.       Ноэль допил вино одним большим глотком.       Опустевший бокал с глухим стуком приземлился на столешницу.       Метки на теле — своеобразный дневник памяти, из которого отчаянно хотелось вырвать все страницы. До единой, оставив обложку-личность. Уничтожить и не вспоминать. Одного желания оказалось недостаточно, пришлось поискать помощи на стороне.       Так в жизни Ноэля, с подачи матери, появился Стюарт Полански. Сама Рошель не прибегала к его услугам, но, наслушавшись хвалебных отзывов от знакомых, рискнула и вверила судьбу сына в руки опытного психоаналитика, способного, как говорили многие, творить чудеса, вытаскивая пациентов из депрессии.       На память о столкновении с Заком и его университетскими приятелями Ноэль получил переломы, вывихи, шрамы и страх.       Два первых пункта довольно быстро остались в прошлом.       Вполне удачно срослись трещины в рёбрах. Вывихнутое запястье вскоре перестало напоминать о себе тянущей болью, а предметы — выпадать из рук. Рану на затылке доктора зашили сразу же, предварительно выбрив несколько прядей. Со временем волосы, конечно, снова отросли и замаскировали шрам — его наличие не бросалось в глаза. С носом дела обстояли сложнее. После того, как кости срослись, появились проблемы с дыханием, спровоцированные нарушениями перегородки. Ноэль дышал ртом, постоянно его открывая и тем себя раздражая; пришлось ложиться под нож, чтобы исключить риск однажды задохнуться во сне.       Поверх букв, вырезанных на шее, легла краска, закрывающая белеющие шрамы — ничего особенного, никаких изысков, замысловатых картин и иносказаний. Нечто, отдалённо напоминающее полосу штрих-кода, а вместо характерных цифр — буквы, проходящие понизу, складывающиеся в слово «Alive».       Ноэль не питал слабости к нанесению рисунков на кожу, будучи к ним глубоко равнодушным. Но, выбирая между наличием шрамов и татуировкой, остановился на второй. Смотреть в зеркало и видеть там надпись, оставленную Заком, было выше его сил. И неразумно, если уж на то пошло. До того, как мастер сделал своё дело, приходилось носить водолазки, закрывающие горло, распускать волосы, перестраховываться на случай, если высокий воротник нечаянно обнажит кожу на шее, и любопытствующие особы начнут проявлять повышенный интерес к надписи. Кутаться в толстовки, набрасывая на голову капюшон и стараться держаться от окружающих на почтительном расстоянии. Наглухо заколотить двери в собственную жизнь и никого туда не пускать, какими бы предлогами не прикрывались доброжелатели, стремившиеся вытащить его из добровольного заточения.       Олимпийские игры завершились. Британские фигуристы снова остались не у дел. Газетчики обрушили критику на внезапно пропавшего из поля зрения спортсмена, взывали к его совести и упрекали в безответственности. Ноэль, покупая очередную газету, не сразу принимался за чтение. Ему нужно было морально приготовиться, чтобы не сорваться и не разнести к чёртовой матери комнату, разгромив её, разбив всё, что бьётся, и, сломав всё, что ломается.       Страх лечению не поддавался. Он крепко засел в сознании и не желал покидать насиженное место, методично разрушал личность, мешая жить полноценной жизнью. И даже свершившаяся месть, организованная Ирвином по высшему разряду, не принесла облегчения.       Ноэль не сомневался в возможностях отца и его умении мстить обидчикам так, чтобы запомнилось навеки, а остальным, кому довелось стать свидетелями, неповадно было повторять чужие фокусы и лезть в пекло. Он знал, что возмездие получится эффектным, но, увидев своих обидчиков в новостных выпусках, ощутил ту же всеобъемлющую пустоту, что и день, и неделю назад. Равнодушно смотрел на экран, слушая профессионально поставленный голос ведущей. Щёлкнул кнопкой пульта, изображение померкло, голос стих. На тёмном экране отражался его силуэт.       Тема провального выступления фигуристов и напыщенной звезды, поставившей всю команду в затруднительное положение, вскоре заглохла, уступив место новой сенсации. Новость всколыхнула общество, промелькнула на первых полосах буквально каждого издания, начиная от тех ярко-жёлтых, кого иначе, как грязными сплетниками не называли, заканчивая серьёзными изданиями, не позволяющими себе публиковать непроверенные факты.       Четыре изуродованных трупа в разных частях города. Жертвы, как на подбор. Студенты одного университета, знакомые и тесно общавшиеся между собой. Известно, что пропали неделю назад. Перестали появляться на занятиях, что, однако, никого из однокурсников не удивило. Для этой четвёрки подобное поведение не было в новинку, назвать их прилежными мог лишь самый неприхотливый преподаватель. Да, все четверо старались по мере возможности, но лучшими — каждый на своём курсе — не слыли. Разве что об одном из них проскальзывала любопытная информации: в школьные годы был королевским стипендиатом, но после поступления в высшее учебное заведение жажда знаний остыла и пошла на убыль. Зато ярко проявилась страсть к развлечениям, вечеринкам, наркотикам и богемному образу жизни, которую обеспечивали ему более или менее состоятельные дружки, сам он был выходцем из семьи ниже среднего. Все четверо были дружны с Закари Клэйтоном и не без оснований считались его самой преданной группой поддержки.       Все они незадолго до смерти лишились определённой части тела.       «Ищу хорошо сложенного 18-30-летнего мужчину, который бы согласился быть съеденным. Мясник», некстати вспомнилось Ноэлю, достаточно было лишь услышать о предварительном оскоплении жертв. Несмотря на то, что этот процесс происходил при иных условиях и преследовал иные цели, не пересекающиеся с реальными событиями, имевшими место в Ротенбурге, в далёком 2001-м году, ассоциация возникла незамедлительно.       Намёк, который не был понят общественностью. Но ей и не обязательно было понимать, что породило своеобразную волну зверских преступлений. Непосредственные участники событий знали, что это не просто насилие ради насилия, а послание, обращённое к последнему насильнику, оставшемуся в живых.       Кроме того, всем жертвам были нанесены удары по голове, каждому из них перебили нос, а в крепко сжатых окровавленных ладонях четверых покойников обнаружились сломанные пластинки лезвий.       Сомневаться в том, чья это работа, не приходилось. Люди, знавшие подробности, могли определить заказчика за считанные секунды, личности исполнителей оставались в тени, но это и не имело значения.       Вскоре после того, как в эфире прошло сообщение о найденных трупах, в доме Далтонов раздался звонок. Номер не определился, но Ноэль сразу понял, кто желает пообщаться с ним. Разброса вариантов он не наблюдал. Жаждать внимания к своей персоне мог только один человек. Интуиция не подвела, дав правильный ответ. Стоило ответить, как до него донёсся не испуганно-истеричный вопль, а угрожающий шёпот:       — Выкарабкался с того света, ублюдок? Это ненадолго. Я закопаю тебя, Далтон. Я тебя уничтожу, сука. Я тебя...       — Попробуй. Посмотрим, кто кого переиграет, — ответил Ноэль и сбросил звонок, не желая слушать угрозы.       Следующая встреча с Заком состоялась в суде. Заседание стараниями Ирвина было закрытым, не освещалось в прессе и проходило в режиме строжайшей секретности. Трясти грязным бельём перед общественностью Ирвин не собирался. Когда он чего-то хотел, он добивался этого всеми правдами и неправдами. Здесь бороться не пришлось, всё было довольно просто. Минимум приложенных усилий дал максимальный результат. Деньги и нужные связи исправно работали, убирая замки, открывая любые двери, в которые Ирвин желал войти и провести членов своей семьи. В данном случае, на первом месте стояла конфиденциальность при полном отсутствии огласки. Задуманное удалось реализовать с блеском.       Организация прошла на высшем уровне.       Результаты получились противоречивыми.       Жертва увидела падение агрессора.       Агрессор... не раскаялся и не признал вины, продолжая во всём обвинять бывшего друга, посмевшего перейти ему дорогу.       Знай Ноэль наперёд, к чему приведёт знакомство с Заком, он отмотал бы время назад и ни за что не подал руки тому растерянному и заплаканному мальчишке. Вместо этого прошёл мимо, как поступило большинство. А может, посмеялся вместе с ними, дав реальный повод для ненависти, а не тот, что разлучил их в итоге. Увы, время назад не отматывалось, и Закари был частью жизни Ноэля. Очередной страницей, не исписанной красивым каллиграфическим почерком, а залитой чернилами. Никаких пояснительных описаний — сплошная чернота.       Бокал, ещё недавно стоявший на внушительном расстоянии от края стола, сорвался и полетел вниз. Стекло разбилось, а Хугин, подтолкнувший пустую посуду к пропасти, громко закричал и захлопал крыльями, привлекая внимание Ноэля, пристально смотревшего на собственное отражение в круглом зеркале и не замечавшего ничего вокруг. Не услышавшего звонка в дверь, чьи отголоски достигли его ушей теперь.       Ноэль проводил бокал взглядом.       — Будем считать, что на счастье, — произнёс, усмехнувшись.       — Кар! — синхронно заорали вороны.       Звонок в дверь повторился, а вслед за ним раздался звонок телефонный.       — Только не говори, что отправился спать, и я напрасно летел к тебе через полгорода, — выдал Стюарт.       — Не скажу. Не отправился. Сейчас открою, — пообещал Ноэль.       Хугин смотрел на него, склонив голову набок.       — Спасибо, — искренне поблагодарил птицу Ноэль.       Ворон пошёл по столу обратно к клетке. Забрался внутрь и, зацепив лапкой дверцу, захлопнул её. Запрыгнул на жёрдочку и закрыл глаза.       — Он свою долю отработал. Твоя очередь, — пояснил Ноэль, обращаясь к Мунину.       Второй ворон возвращаться в клетку не спешил. Доклевав свои зёрна, он поднялся в воздух, сделал круг почёта по комнате и приземлился Ноэлю на плечо. Потёрся о его щёку головой. Перья были жёсткими, но, несмотря на это, приятными на ощупь.       В сопровождении птицы Ноэль отправился открывать двери гостю.       — Как обстоят дела в Мидгарде? — первым делом спросил Стюарт, заметив ворона, сидящего у Ноэля на плече и протянув руку, чтобы погладить птицу; его они тоже любили и принимали за своего.       — В Мидгарде всё стабильно и спокойно. Пока стабильно и спокойно, но... — Ноэль сделал многозначительную паузу и развёл руками, давая понять, что равновесие — штука хрупкая и непостоянная; измениться всё могло в любую минуту.       Любую катастрофу, как известно, было проще предотвратить, уничтожив на стадии зарождения, нежели ликвидировать последствия.