Чёрный лёд

      Соглашаясь сыграть партию с Лиамом, без преувеличения дневавшим и ночевавшим в гольф-клубе, раз уж иными заботами и задачами старшее поколение его не обременяло, глупо было рассчитывать на победу.       Ещё глупее было надеяться на то, что из уст двоюродного брата прозвучит великолепная идея, которую можно без промедления оформить в не менее великолепный бизнес-план, доработать детали, отшлифовав всё по мелочи, и применить на практике. Даже весьма оптимистично настроенный дядюшка, некогда грезивший пробуждением в отпрыске коммерческой жилки, оставил надежду и ныне радовался успехам племянника, горестно вздыхая каждый раз, когда речь заходила о Лиаме и его достижениях. Правильнее сказать, об их отсутствии.       То, что Макс согласился на игру и принял её условия, не задавая дополнительных — наводящих и призванных детализировать ситуацию — вопросов, сам он ныне оправдывал временным помутнением рассудка или усталостью, мешавшей трезво оценить поступки окружающих и видеть больше, чем ему показывали. Иным объяснениям его поступок и последствия, которые этот промах за собой повлёк, не поддавались.       С момента судьбоносной игры прошло около недели, а Макс всё ещё не мог успокоиться. Вообще-то он не дослушал вдохновенную речь Лиама до конца, остановив родственника то ли в начале, то ли в середине. Сразу после того, как Лиам со своей извечной, непрошибаемой бестактностью заявил, что Максу это мероприятие идеально подойдёт. Потому что оно рассчитано не на людей, умеющих веселиться, а на форменных зануд, которые не способны расслабляться. И даже там только тем и занимаются, что читают очередной финансовый отчёт.       — В школьные годы ты был совсем другим, я даже считал тебя примером для подражания, — произнёс Лиам, не скрывая осуждения и раздражения. — Что случилось потом?       — Я повзрослел, — ответил Макс, надевая пиджак, и поднял руки вверх в примирительном жесте, пресекая дальнейшие расспросы. — Будь добр, избавь меня от тоски по ушедшим годам. Если тот я действительно был твоим примером, то, стоит признать: правильные ориентиры ты выбирать не научился.       Лиам хотел ответить и высказать всё, что думал о кузене, взрослении и выборах ролевой модели поведения, но Макс решительно вычеркнул себя из списков «благородные слушатели» и «свободные уши».       Удалился до того, как ему начали доказывать крутость совершённых в былое время поступков.       Никто не знал о его жизни больше, чем знал он сам. И Макс надеялся, что в дальнейшем ничего не изменится. Все будут созерцать внешнюю оболочку, не пытаясь заглянуть в душу и вытащить оттуда парочку тёмных секретов. Он похоронил их и не собирался воскрешать заново. Они не являлись поводами для гордости. Они напоминали о том, что своё право на ошибку, которое, говорят, даётся каждому человеку, он благополучно слил ещё в юности, совершив непростительный поступок. Поступок, о котором предпочитал не распространяться особо.       Макс долго — слишком долго — собирался с мыслями, прежде чем решился рассказать обо всём отцу. Раскрывать подробности было неловко и как-то... стыдно. Он понимал: отец по голове не погладит и героем года не провозгласит, но и молчание не было выходом из сложившейся ситуации.       Джозеф встретил его рассказ с показным радушием. Но в том-то и дело, что было оно демонстративным. Когда признательная речь стихла, Джозеф усмехнулся. Макса реакция удивила. Он ожидал скандала и рукоприкладства, но отец шокированным не выглядел. Он смеялся так, словно услышал самую забавную в жизни шутку.       — Какой ты идиот, — произнёс отец, перестав потешаться. — Неужели действительно думал, что я ни о чём не узнаю?       — Но?..       — Что?       — Кто тебе рассказал? Явно же не сам он. Не представляю, какие события должны произойти в его жизни, чтобы он принялся открыто обо всём рассказывать постороннему человеку. Тогда откуда тебе известны подробности? Ты блефуешь сейчас?       — Похоже, тебя сильно приложили. Соображение на нуле, а логику включить не получается, — издевательски протянул Джозеф. — Вы оба хороши. Два конченых идиота, которые друг друга стоят. Один устраивает акт сексуального насилия прямо в школе танцев, где даже после завершения занятий торчит тьма народа из числа персонала. Как минимум, дама на рецепшен, мимо которой прошёл и ты, и твоя свита. Каждый, с кем ты пересекался, при необходимости мог стать свидетелем и сказать, что видел тебя в тот вечер. Никакого алиби. Все улики указывали на тебя.       — Кроме того, Николас говорил, что камеры слежения...       — А вот это блеф.       — Что?       — Плохо расслышал? Он тебя обманул, припугнув несуществующим видео, и я бы даже проникся к нему уважением, если бы не ответная выходка, заставившая усомниться и в его умственных способностях. Сложно, знаешь ли, считать здравомыслящим человека, который играет в Гарлем, возомнив себя заслуженным гангстером в десятом поколении, и размахивает битой рядом с клубом, благополучно позабыв о пресловутых камерах слежения. Припугивал ими тебя и сам же погорел на такой мелочи. Не смотри на меня так, а то мне кажется, что у тебя глаза на стол выпадут. Да, там были камеры. Да, мои помощники после того, как я внимательно выслушал твою версию развития событий, всё проверили. Да, я не стал мстить за тебя, но и восторгаться увиденным тоже не стал. Лишь подумал, что лучше бы ты заботился о сопровождении, выбираясь в подобные места, а не на «разговоры» с бывшим другом. Клуб, конечно, не самый прославленный и охрана там не на уровне, но камер на каждом шагу натыкано столько, что со счёта собьёшься. Стоит запросить материалы, пообещав сотрудникам службы безопасности соответствующее вознаграждение, как у тебя на руках появится такой компромат, что Риддл-младший взвоет волком и сам откажется от идеи с обвинениями. А если полезет на рожон, в столкновении не будет победителей и побеждённых, придётся коротать дни в соседних камерах. И вот там отец ему уже не поможет, а желающих сделать Николаса девочкой найдётся немало. Столько, что твоя, с позволения сказать, месть покажется ему сказкой. Иногда я всерьёз думаю: убей вы друг друга, мир бы не начал рыдать, а стал в разы лучше.       — Ты не ответил на вопрос.       — Сколько раз Николас ударил по этой не очень светлой голове, что у тебя такие чудовищные провалы в памяти?       — Ни разу. Замахнулся, чтобы припугнуть, но не ударил.       — Тогда всё ещё хуже, чем казалось. Ты просто от рождения идиот, и на последствия избиения это не списать.       — Послушай...       — Моя охрана подчиняется, в первую очередь, мне, и мне же она обо всём докладывает, отчитываясь в проделанной работе. Напомни-ка, дорогой сынок, кто сопровождал тебя в той поездке? Кто был свидетелем? Дошло? Или ещё подсказку?       — Не надо. Я понял, — процедил Макс.       Всё-таки сдали. Доложили во всех подробностях, несмотря на данное ему обещание. Что ж, он другого и не ожидал, однако смутно надеялся. Наивный.       — Да неужели? Какое счастье! Не прошло и года. Я знал, что ты сможешь. Я верил и надеялся.       — Хватит издеваться!       — Что?       — Хватит издеваться. Пожалуйста, — произнёс Макс, закрывая лицо рукой и чувствуя себя так, словно только что прилюдно был облит помоями.       Впрочем... Разве с ним случилось что-то другое? Вроде нет. В помоях и искупали. От души.       — Вот и пришли к соглашению. Нужно просто хорошо попросить. Я знал обо всём, что ты делал. И даже о том, что планировал делать, но руки не дошли. Не думай, что способен перехитрить отца. Тебе до меня ещё расти и расти. Все твои попытки произвести впечатление, нагонят страха на недоумков, вроде тебя и того же Ника. Остальных — рассмешат.       — Если ты знал, то почему не остановил? — спросил Макс.       — А зачем? — удивился Джозеф, картинно приподняв бровь. — Ты, прости за прямолинейность, всё ещё беспомощный младенец, пускающий слюни и зовущий мамочку каждый раз, когда тебе нужно подтереть задницу? Или взрослый человек, способный самостоятельно принимать решения и нести ответственность за случившееся? Сколько помню, замахивался на второе, вот и получили результат. Ты сделал. Тебе ответили. Ты запомнил, как бывает. Второй раз на одни и те же грабли не наступишь. Хотя, в свете последних событий сомнительно.       — Не наступлю, — процедил сквозь зубы Макс. — И спрашиваю я не потому.       — А почему?       — Я думал, что у тебя и Кирка были какие-то общие проекты, и...       — Не упустил возможности сделать так, чтобы налаженная схема пошла под откос, благодаря вмешательству доброго человека.       — Нет.       — Да. Если ты действительно думал, что это может помешать моему бизнесу, твои действия становятся ещё более «продуманными». Молодец. Это было гениальное стратегическое решение.       — Я...       — Да заткнись ты! — раздражённо бросил Джозеф. — Твоё счастье, что общие проекты со старшим Риддлом у нас остались в далёком прошлом, когда вы были младенцами, а сейчас дороги разошлись окончательно, и в общении с этой семьёй больше нет никакой выгоды. Они стоят на прежнем месте, плавая в болоте стабильности и на большее не претендуя, а мы пошли вперёд. И хотелось бы верить, что продолжим это делать, а не останемся на руинах по милости одного великого тактика. Запомни одно простое правило, Макс. Мстить нужно красиво и продуманно, а не так, как это сделал ты. Холодная голова и отсутствие жалости к сопернику — главные принципы. Но прежде чем ввязываться в это, умные люди предварительно подумают несколько раз: а стоит ли чужой поступок их гнева? По мне, так одна раздолбанная блядь не стоит подобных срывов и рисков.       — Он не совсем... То есть он вообще не...       — Да какая мне разница?! — вспылил Джозеф. — Ещё скажи, что сам его таким не считал. Если теперь сожалеешь, значит, всё было напрасно. О свершившейся мести обычно не сожалеют, а наслаждаются итогом и гордятся собой. Берёшься мстить и доводишь задуманное до конца — не размазывай сопли по роже и не жалей ни о чём. Бороться стоит за уникальное, а не за унылую штамповку. Тебе достаточно лишь назвать свою фамилию, и перед тобой в ряд выстроится море блондинов, брюнетов, рыжих и крашеных во все цвета радуги. Но нет, мы будем хвататься за прошлое, которое, честно говоря, имеет цену куда меньшую, чем определил для него ты. Поставим на карту всё и проиграем? Сделано! Ты разочаровал меня, Максимилиан. Очень.       — Я сожалею, — отозвался Макс, вздохнув притворно.       — Я сделаю так, что действительно начнёшь жалеть, — пообещал Джозеф.       Его месть вышла простой и действенной. Переписанное завещание, передача всего племяннику. Пусть получит финансовую империю и радуется жизни, пока родной сын довольствуется крохами.       Макс догадывался, предполагал нечто подобное, но всё равно был шокирован. Остальное отступило и скрылось в тумане. Настало время для мозгового штурма. Тратить его на размышления о чувствах стало глупо. Неоправданно как-то.       Не думать о них стало нормой жизни. Спустя полтора десятка лет, Макс мог с уверенностью сказать, что свои переживания он успешно убил.       По правде сказать, чувства Николаса давно перестали его волновать, о них он позабыл ещё раньше, нежели о собственных.       Он не стал бы кататься по полу в истерике и рвать волосы на голове от осознания, что Ник считает его тварью, заслуживающей смерти и ничего, кроме неё.       Он не стал бы счастливее, узнав, что Николас внезапно решил проявить человеколюбие и даровать ему прощение.       Последняя встреча, состоявшаяся незадолго до судьбоносного разговора с отцом, окончательно расставила точки над нужными буквами, полила бензином мосты, связывающие бывших друзей детства, и, размахнувшись, швырнула зажжённую спичку прямо на середину шаткой конструкции. Мосты занялись пламенем и сгорели дотла. Связь прервалась. Максимилиан Эллиот и Николас Риддл-Лайвли остались на разных сторонах пропасти.       И вряд ли хоть один из них сожалел о подобных переменах.       Да, случайная встреча, состоявшаяся в худших традициях голливудских фильмов, что-то внутри всколыхнула, что-то позволила осознать, что-то — переосмыслить. Увидеть неоправданно затянувшуюся одержимость. Понять, насколько она бессмысленна и разрушительна. Вспомнить слова отца об эксклюзиве и штамповке. Принять решение. В конце концов, собраться с силами и вырвать из памяти страницы, связанные с этими людьми. Множество листов, исписанных мелким, убористым почерком, занялись пламенем не хуже, чем мосты. Макс вымел из мыслей весь пепел и начал жизнь заново, погрузившись с головой в построение карьеры. Раньше любил изображать занятость, корчить из себя делового человека, на деле прожигая и жизнь, и время. Сейчас действительно был занят и получал от этой занятости ни с чем несравнимое удовольствие.       «Эллиот-групп». Мы прививаем вам вкус к жизни.       Вспоминая себя времён старшей школы, Максимилиан усмехался, а то и вовсе неприлично громко хохотал. Неужели Лиам мог видеть в этом пафосном кретине, хлещущем абсент по выходным и высокопарно поэтически вспоминавшем о человеке со схожим цветом глаз, что-то восхитительное? Познакомьтесь, перед вами Мистер Декаданс в начальной стадии.       Прошлое, как повод посмеяться над собой, своими поступками, чувствами, приоритетами, мечтами и убеждениями. Только посмеяться, потому что гордиться там нечем. Те, кто находят причину для гордости, явно не блещут умом.       Что случилось потом?       Случилась жизнь. Самая разная. Непредсказуемая. Насыщенная.       Иногда — подкидывающая мерзкие сюрпризы и прикладывающая с размаха лицом об асфальт.       Иногда — щедрая, способная подарить то, о чём и мечтать не приходилось.       Что случилось потом?       Много всего.       Об этапах большого пути теперь без труда — достаточно лишь вбить имя в строку поиска — можно было прочитать в интернете. Или поднять подшивки глянца, внимательно наблюдавшего за карьерным взлётом мистера Эллиота-младшего, в кратчайшие сроки поднявшегося наверх и прославившегося своими амбициозными проектами. В успех этих проектов на старте верили единицы. Когда очередная затея выгорала и давала завидный результат, бывшие скептики превращались в восторженных поклонников. То, что прежде считалось глупостью и неоправданным риском, моментом переименовывалось в новаторский подход.       Три года, прошедшие после окончания школы, Макс бесславно потратил, подавшись за каким-то хреном в юриспруденцию, к которой никогда не питал тяги. Он и сам не до конца понимал, каким ветром его туда занесло, но исправно посещал семинары и лекции, зная, что познакомится с основами, доведёт начатое до конца, но после окончания обучения ни дня не проработает по специальности, потому что не его. Совершенно. «От» и «до». В любом случае, эти самые основы юридических познаний ещё никому не помешали. Он утешал себя этой мыслью, работая у отца на подхвате и набираясь необходимого опыта. Выстрадав свой диплом юриста, он собирался штурмовать стены именитых бизнес-школ. Сделав ненужный круг, он вернулся на правильную дорогу и выбрал ту стезю, которая ждала его с самого начала. И если через основы юридических знаний Макс продирался, как через густые заросли терновника, то в этом направлении всё пошло великолепно.       Подливало масла в огонь и невероятное по силе желание доказать отцу, что он не напрасно вкладывает деньги в образование сына. Со временем затраты окупятся, да ещё как.       Варианты на рассмотрение и обсуждение выносились разнообразные. Максимилиан составил список из двадцати школ, расположенных не только в Великобритании, но и за её пределами, который в дальнейшем сократился всего до трёх пунктов. В самом конце, когда времени на раздумья почти не осталось, а нужно было действовать, выбор колебался между двумя учебными заведениями. Лондонской школой бизнеса, считавшейся лучшей из лучших на европейском континенте. И практически не уступающей ей французской школой INSEAD города Фонтенбло, расположенного неподалёку от Парижа. Последняя негласно носила громкое название «Кузница миллионеров» и славилась вдвое укороченной — исключительно по срокам, не по объёму учебного материала — программой МВА.       Спустя несколько дней ожесточённой борьбы, победу в кровопролитной схватке одержала лондонская школа. Во Францию Макс переезжать не захотел. Зато, отучившись год в Британии, как только подвернулась возможность, принялся готовиться к переводу в иное учебное заведение, стоявшее на ступень выше нынешнего. Не без удовольствия и с огромным воодушевлением он отправился стажироваться в Америку, небезосновательно посчитав, что это будет отличным опытом.       Можно было до кровавой пены спорить с тем, какая из двух обозначенных выше школ даёт лучшие знания. Но спорить с тем, что лучшими в мире, а не в Европе, были именно американские школы бизнеса и управления, мог только ярый патриот своей страны, не признающий чужих заслуг и не желающий смотреть правде в глаза.       Макс до последнего сомневался, стоит ли ввязываться в эту авантюру и не слишком рассчитывал на удачу. Потому, когда на почту пришло письмо с приглашением, открыл рот от удивления и несколько минут, проведённых в непроницаемой тишине, просидел так, глядя в экран и не веря своему счастью. Эффект от исполнения заветной мечты не был бы настолько ошеломительным, приложи к достижению цели руку Джозеф, но он о планах сына не знал. Макс старался действовать в обход, не вводя родителя в курс дела. Усиленно делал вид, что лондонская бизнес-школа — это потолок, и на большее он не претендует и не мечтает о большем. Для кого-то и она была недостижимым идеалом, если уж на то пошло.       Но Макс не был бы собой, если бы не захотел больше, чем имел.       Джозефа он поставил в известность за пару часов до вылета, выложив на стол перед ним копии необходимых документов, подготовкой которых занимался, и билета на самолёт.       — Я уезжаю, — произнёс сдержанно. — В Уортон.       — Куда? — недоверчиво спросил отец, не прикасаясь к папке с документами.       — В Америку, — ответил Макс; он положил ладони на спинку кресла и старался сохранить спокойствие, но нервозность была такой, что каждый выступ на резной спинке представлялся кусочком раскалённого металла, обжигающим кожу. — В Уортонскую школу бизнеса. Ту, которая при Пенсильванском университете.       — Я в курсе, что это за школа. Я не понимаю, как ты связан с ними, и что ты там забыл. Лондонская школа мало чем от неё отличается. Если на то пошло, они даже в рейтингах соседствуют. Меняешь подобное на подобное, — без особого восторга заметил Джозеф, просматривая предложенные для ознакомления бумаги.       — Забыл отличные знания. Планирую наверстать упущенное. Буду изучать принципы ведения бизнеса по-американски. Собираюсь учиться по программе «Лидерство в мире бизнеса». Хочу самостоятельности. Стажироваться тоже планирую в Америке.       — Планируешь или точно знаешь, что получится?       — Рассчитываю на это. Шансы достаточно высоки, потому я...       — В Лондон не вернусь? — поддел Джозеф, перебивая сына и развивая мысль в приятном для себя направлении.       — Вернусь, — хмыкнул Макс. — Обязательно вернусь. Но не знаю, когда. Явно не в ближайшее время.       — Удачного перелёта.       Всего два слова. И больше ничего.       — Благодарю, — столь же сдержанно ответил Макс, подхватывая дорожную сумку и направляясь к выходу из кабинета.       — Максимилиан, — голос отца прозвучал неожиданно и заставил притормозить у самой двери.       — Что-то ещё?       — Горжусь, — бросил Джозеф, не рассыпаясь в цветистых речах.       Лаконичнее не бывает. Но и это дорогого стоило.       — Благодарю, — повторил Макс и вышел в коридор.       Окинул помещение внимательным взглядом, запоминая каждую деталь. Он собирался вернуться сюда триумфатором и пройти по коридорам с гордо поднятой головой, а не приползти, признав, что отец был прав: без него Макс ничего не стоит — без поддержки со стороны старшего поколения он не сумел бы поступить в бизнес-школу.       Желающих проводить Макса в Америку — за исключением матери, с которой он успел попрощаться утром — было немного. Мизерное количество, если уж на то пошло. Всего один человек. Вероника Грей, кутавшаяся в кардиган пепельно-розового цвета и всё время порывающаяся заплакать, и под конец реально зарыдавшая.       Приподняв её лицо за подбородок, Макс свободной рукой стёр слёзы. Улыбнулся. Щёлкнул по носу.       — Почему ты плачешь, глупая? — спросил, обнимая Веронику и вдыхая пудровый аромат духов, которые выбирал сам. Незадолго до отъезда.       — Может, потому, что теперь я остаюсь совсем одна? — спросила Ники тихо. — Я рада твоим успехам. Нет, правда, рада. Но всё равно... Это сложно.       — Я вернусь, — произнёс Максимилиан. — Быстрее, чем кажется. И всё будет хорошо.       — У тебя? — усмехнулась Вероника.       — У нас.       Случайно перехватив в стекле отражение, Макс пришёл к заключению, что в этот момент и в этих условиях они с Вероникой похожи на влюблённую пару, переживающую вынужденное расставание и ныне прощающуюся перед долгой разлукой.       Усмехнулся своим мыслям.       Он ещё не знал, что, спустя несколько лет, они и, правда, станут для окружающих влюблённой парой, а многочисленные издания будут проявлять к их жизни повышенное внимание, отслеживая каждый шаг.       Не только он.       Этого никто не знал.       Три года, проведённые вдали от дома, пролетели с поразительной скоростью. Первый был до отказа забит учебным процессом, практически при полном отсутствии свободного времени. Первым и единственным правилом жизни было: учиться в любое время дня и ночи. Просыпаться с мыслями об учёбе, засыпать с ними же, и даже во сне не переставать думать о деле жизни. Привычным явлением стала ночёвка прямо в аудиториях. Позвонить из школы могли, когда угодно, и студенты, разумеется, бросались на зов. Отказаться не имели права. Все знали: такими возможностями не разбрасываются. Ударный труд в настоящем увеличивает шанс на успех в будущем.       Был ли в Уортонской школе хоть один человек, который не думал о будущем? Вряд ли. Подобные экземпляры отсеивались ещё на стадии отбора, а грамотно написанное мотивационное письмо ценилось едва ли не выше имеющегося опыта работы. В рядах своих студентов руководство Уортонской школы бизнеса, уполномоченное казнить, хороня чужие мечты, и миловать, позволяя им же расцветать пышным цветом, желало видеть не просто умных молодых людей, а тех, кто отличался наличием активной жизненной позиции и подходил под определение разносторонне развитой личности.       Негласным дресс-кодом, которого придерживалось абсолютное большинство, было до неприличия простое сочетание потёртых джинсов и растянутых свитеров. Глядя на эти «модные тенденции», Макс думал о том, что большинство студентов выглядит так, словно все их деньги ушли на оплату образования, и в карманах у них теперь зияющая пустота. Возможно, для кого-то подобный расклад был актуален, но для многих — нет. Они просто не заморачивались над внешним видом, предпочитая удобство красоте. Максимилиан, чья деятельность была неразрывно связана с активным продвижением в массы именно красоты, чувствовал себя предателем, влезая в вещи, позволявшие сливаться с толпой и успешно интегрироваться в общество.       В школе было шумно даже по воскресеньям. Студенты занимали кьюбиклы, активно обсуждая групповые проекты. Разговаривать тихо студенты, кажется, не умели вовсе, потому помещение заполнялось звуками их голосов, и этот шум наталкивал на мысли о пчелином рое. Каждый пытался перекричать товарища, доказать правильность собственной точки зрения и ошибочность чужой. Они могли дискутировать до потери пульса, а выйти победителем из спора было делом принципа, хотя на компромиссы участники группы шли охотно. Если эти компромиссы действительно делали предложенную комбинацию выигрышной, а не обрушивали принятую за основу схему.       Именно здесь, в стенах Уортонской школы пришлось позабыть о длинном пафосном имени и привыкнуть к тому, что все остальные студенты, с которыми ему приходилось иметь дело, предпочитают использовать краткую форму. Никаких Максимилианов, исключительно — Макс.       Второй год жизни в США, принёс с собой долгожданные перемены, ознаменовался завершением учёбы и стажировкой. Макс перебрался из Пенсильвании в Нью-Йорк, примеряя на себя знакомо-незнакомую, сколь бы странно это не прозвучало, модель жизни. Она во многом напоминала жизнь в Лондоне, но и отличий насчитывалось немало. Прежде всего, изменилось наполнение её. Вместо развлечений на повестке дня стояла работа.       Американо на завтрак, арендованный «Ауди», квартира-студия с видом на Манхэттен, офисы на Таймс-сквер, встречи с моделями — воплощением разработанной концепции, призванным привлечь покупателей к старательно продвигаемой на рынок продукции. Ночной город за стеклом, бесконечный бег, ни секунды на отдых. Остановиться, значит, умереть. Вечера в обнимку с ноутбуком. Покрасневшие от долгой работы за монитором глаза. Утром на лице не должно быть следов усталости. Лучшая реклама бренда — его владелец, и он должен выглядеть безупречно.       Новые галочки напротив целей, которых удалось достичь. Пополнение списка, обновление его.       Начав карьеру в рекламном отделе, спустя каких-то полгода Макс был номинирован в совет директоров и избран директором по коммуникациям.       Отец молчал, никак не комментируя происходящее, предпочитая роль молчаливого наблюдателя.       Макс не навязывался, продолжая заниматься делом, отдаваясь ему со всей страстью, которую только мог проявить к работе.       Ещё через год его имя стремительно влетело в список молодых глобальных лидеров.       В промежутках между этими событиями в его жизни успел случиться кратковременный, но страстный — не в лучшем значении слова — роман, наполненный такими выяснениями отношений, что испанцы или итальянцы, признанные мастерами в этой области, удавились бы от зависти. Тандем британца и датчанина, по определению считавшихся носителями «холодных» кровей обходил их по множеству параметров.       С Хагеном Бергенссеном, талантливым молодым человеком, выходцем из Дании, Максу довелось столкнуться ещё во время обучения в бизнес-школе. Они жили недалеко друг от друга, но особо не общались, у каждого образовался свой круг общения, не слишком-то ладивший между собой. Хаген предпочитал держаться поближе к своим скандинавским собратьям, Макс старался завести как можно большее количество знакомств и обрасти потенциально выгодными связями — одной группой студентов он не ограничивался. О Хагене он знал не так уж много. Имя, происхождение и... пожалуй, всё. Потому, когда они снова пересеклись на конференции, организованной издательским холдингом Conde Nast, специализирующимся на выпуске элитного глянца с мировым именем, и когда Хагену дали слово, Макс слушал его выступление предельно внимательно, позволяя себе лишь небольшую игру мимики, но не более того.       За то время, что они не виделись, Хаген так и не избавился от своего тяжёлого северного акцента. Акцент становился особенно заметным, когда Хаген старался говорить быстрее обычного. А пытался он это сделать несколько раз. То ли нервничал, увидев среди приглашённых гостей бывшего однокашника, то ли просто плохо подготовился. Последний вариант с характером Хагена не вязался. В Уортонской школе о нём отзывались, как о старательном парне, и сомневаться в правдивости заявления не приходилось. Но тут творилось нечто неладное.       Макс, не страдавший такой неприятной и весьма мешающей по жизни болезнью, как боязнь публичных выступлений в присутствии давних знакомых, взяв слово, быстро перетянул всё внимание на себя. Со знанием дела, не запинаясь и не спотыкаясь на каждой кочке, буквально играючи рассуждал о связи количества продаж статусных товаров с развитием цифровых технологий. И о привлечении данных технологий к продвижению тех самых товаров. Неизбежно, но... Вовсе не плохо, как могло показаться на первый взгляд. Наоборот. Если есть возможность, почему бы не воспользоваться? Нужен умелый подход. Если правильно подойти к вопросу реализации задачи, в золото можно превратить любой камень. Даже придорожный. Нужно лишь убедить потенциальных покупателей в том, что это — новый тренд, без которого невозможно прожить.       Хаген задумчиво смотрел на него на протяжении всего выступления. Он нервничал, и эта нервозность была видна невооружённым глазом.       Макс сомневался не более десяти минут, после чего окончательно решил: подобные метаморфозы невозможно трактовать двояко. Всё ясно и просто. Достаточно вспомнить одну из ситуаций, развернувшихся во время учебного процесса.       Вообще-то стоило признать: студенты, устраивая посиделки, разговаривали не только об учебных дисциплинах. Немало внимания в их разговорах было уделено взаимоотношениям полов, и каждая из подобных дискуссий вызывала интерес, порождала бурный отклик. Шутить на тему секса, приплетая его куда надо и не надо, было в порядке вещей. Приняв во внимание половую принадлежность большинства студентов, не стоило удивляться тому, что шутят там не только о традиционном сексе. О нетрадиционном, пожалуй, гораздо чаще. А, когда по компьютерной сети «Уортона» инициативная группа запустила предложение о создании клуба гомосексуалистов, обсуждение вышло невероятно насыщенное. Менее чем за час на тему высказалось около тридцати студентов, и Хаген был одним из первых. Настолько экспрессивного выступления в его исполнении прежде наблюдать не доводилось. Тема задела за живое. Шутки он не понял.       После показательного случая в его ориентации сомневаться не приходилось. Как не приходилось сомневаться и в том, что Макс обратит на него внимание. Хотя бы из-за внешности — пресловутого сочетания относительно длинных светлых волос и бледно-голубых глаз. Идеальный типаж, привлекавший Макса сильнее остальных. Увы, приглянувшаяся картинка не гарантировала стопроцентного совпадения характеров и счастливой семейной жизни, начавшейся красиво и так же красиво продолжавшейся до гробовой доски. Она вообще ничего не гарантировала, потому, каждый раз связываясь с очередной блондинкой, Макс готовился пережить крах спустя пару-тройку месяцев относительно неплохой жизни в статусе человека несвободного.       Сценарий выходил до боли схожий. Можно было уже и не загадывать, как сложатся отношения. Он знал наверняка.       Но в тот раз, выловив Хагена на перерыве между блоками — во второй части конференции планировалось выступление непосредственно организаторов, Макс не думал о последствиях. Он протянул Хагену свою визитку и, улыбнувшись, спросил:       — Поужинаем как-нибудь вместе?       — Jävla, — растерянно пробормотал Хаген, отчего-то переходя на шведский, а не на родной датский.       В коридоре было не то, что прохладно — холодно. Кондиционеры работали на полную мощность. Зато на улице плавился от жары асфальт.       Макс стоял, упираясь одной рукой в стену и отрезая бывшему однокашнику пути к отступлению. Хаген прислонился спиной к прохладной стене, шарахнувшись от Макса в сторону, и непродуманным манёвром сам себя загнал в ловушку. Он отчаянно пытался понять, когда и в чём совершил ошибку — настолько легко его раскусили.       Подобная реакция на безобидное предложение — и не совсем безобидный жест — Макса развеселила. Он не стал дожидаться ответа. Вложил визитку в нагрудный карман чужого пиджака и удалился, не сомневаясь, что ему позвонят в течение недели.       Позвонили на третий день.       Через месяц на столе по утрам появлялись две чашки американо, в пепельнице лежало два окурка, на столе располагались два ноутбука.       Через пару недель, прошедших после этого «слияния», Максу надоело всё.       Очередной идеал оказался неидеальным. А их совместная история так и не стала историей любви, о которой говорят годами, приводя в пример.       — Грёбанный эмоциональный импотент, — произнёс Хаген на прощание. — Ты никого, кроме себя полюбить не сможешь. Да ты даже не пытаешься!       — Когда ты пришёл сюда и предложил попробовать жить вместе, я сказал, что у нас может быть много секса, но ни слова не произнёс о любви, — резонно заметил Макс. — Ты принял мои условия и не посчитал их оскорбительными. Раз тебя всё устраивало тогда, сейчас я не понимаю претензий. И не принимаю их.       Уже знакомое шведское слово перемежалось в речь Хагена с другими, не менее эмоционально произносимыми. Макс не знал их перевода, но подозревал, что его сейчас кроют отборнейшим матом и костерят, на чём свет стоит. Уж точно не говорят о том, что он отличный любовник или заботливый, нежный и чрезмерно романтичный возлюбленный. Скорее, пытаются донести до него мысль о том, какая он сука без души. Силятся, забыв о том, что он ни слова не понимает по-шведски или по-датски. Все скандинавские языки были для него тёмным лесом.       Он стоял, прижав ладонь к стеклу, смотрел на ночной город и мечтал о том, чтобы раздражающий голос поскорее умолк, а гость вымелся из его дома и жизни. Без права на возвращение и «Давай начнём всё сначала, хотя бы попытаемся. Давай, а?».       Хлопок двери словно пробудил его ото сна, продлившегося несколько муторных — и мутных, словно затянутых прозрачной плёнкой — недель.       — Больше никаких блондинок, — пообещал себе Макс, наблюдая, как бывший любовник вылетает из дома и пытается остановить такси. — Ни под каким соусом.       Конечно, он нарушил своё обещание. И нарушил неоднократно.       Прежде чем в его жизнь вошла — и вынужденно задержалась на долгие пять лет — давно знакомая брюнетка, ставшая кем-то, вроде символа и олицетворения стабильности, было ещё много блондинов. Умопомрачительно красивых и просто симпатичных. Стервозных, желающих, чтобы к их ногам положили весь мир, и смиренных, готовых заглядывать в рот и выполнять любое желание ради поддержания иллюзии любви. Умных и не слишком. Одноразовых и рассчитанных на длительное пользование. Ни один из опробованных вариантов не принёс ничего, кроме разочарования.       Для Макса исключения из правил не существовало. Жизнь неоднократно это доказала, но Макс не уставал обжигаться, совершая одни и те же ошибки. Постоянно.       Он не был похож ни на одну из бывших пассий Макса.       Судить о характере, составляя портрет личности человека, которого знал чуть больше часа, Макс не брался, понимая, что неизбежно ошибётся. На основании одного лишь первого впечатления припишет качества, которыми тот не обладает, попутно отказав в наличии иных черт, имеющих место в реальности. Он не строил долгосрочных планов, не задумывался о перспективах, открытых завязавшимся знакомством — а, может, их отсутствии? — просто пытался понять, что с ним произошло. По какой причине отказался от принципов и давно обозначенных приоритетов, выхватив взглядом из толпы именно этого парня, а не кого-нибудь другого.       Он определённо не был похож ни на одну из бывших пассий Макса.       И если говорить о внешности, относился к тому типажу, который Макс всегда считал несколько вульгарным и отталкивающим.       Идеал с приставкой «анти» в чистом виде. Яркие волосы, спускающиеся ниже ключиц, россыпь мелких, едва заметных веснушек на лице. Губы немного ярче, чем у людей с другими цветами волос. В сочетании с бледной кожей они создавали определённое впечатление. Не лучшее, надо заметить, впечатление.       Продумывая рекламные кампании и подбирая для них новые лица, Макс обычно даже не рассматривал возможность участия в своих проектах рыжеволосых от природы моделей. Виной тому были именно эти губы и эта кожа, придававшая их обладателям и обладательницам болезненный вид. Консерватор, — и бизнесмен, само собой, — живущий внутри Макса, хотел, чтобы продукцию принадлежащих им с отцом брендов в массы продвигали люди, глядя на которых думаешь именно о роскоши и роскошь же замечаешь, а не о том, насколько болезненно выглядит модель, задействованная в продвижении товара.       Он, несомненно, не был похож ни на одну из бывших пассий Макса.       Но он был единственным, кто по-настоящему привлёк внимание. Он был единственным, к кому захотелось подойти и попытать удачи. Заговорить и после короткого обмена незначительными фразами прикоснуться губами к ладони, замечая отголоски удивления в пристальном взгляде пронзительно-синих глаз. Как будто парень не до конца понимал, что происходит, и только с поцелуем осознал серьёзность ситуации, в которой оказался.       — Давай уедем отсюда? — предложил Макс, устроив на подносе бокал, к содержимому которого так и не притронулся.       Парень посмотрел на него внимательнее обычного. Это был странный взгляд. Неоднозначный. Изучающий. Стремление заглянуть в душу, прочитать направление чужих мыслей, взвесить все «за» и «против».       — Я пожалею об этом, — произнёс он, прикрывая глаза; ресницы длинные и тёмные медленно опустились; одно их движение гипнотизировало. — Не сомневаюсь, что пожалею. Возможно, даже не раз, но... Почему бы и нет? Давай.       Необходимость в ношении полумаски отпала сама собой, стоило лишь покинуть стены гостеприимного дома и оказаться за его пределами. И Макс первым делом потянулся к своей, одним рывком развязывая ленты и избавляясь от аксессуара. Лёгким движением отправил её в полёт, отмечая, как она приземляется на заднее сидение. Частично разрушил своим поступком атмосферу таинственности, окружавшую их. Его спутник не торопился повторять тот же манёвр, половину его лица, по-прежнему скрывала маска.       Макс потянулся к нему, позволяя себе касание более откровенное, нежели прежде. Провёл тыльной стороной ладони по коже, вдоль кромки строгой маски, поглаживая, позволяя тактильному контакту продлиться чуть дольше, чем позволяли приличия. Своеобразная проверка, призванная то ли охладить пыл, то ли позволить пойти ещё дальше.       Если в предпочтениях Хагена и многих других сомневаться не приходилось, то здесь, несмотря на полученное согласие, не было уверенности в том, что он всё делает правильно. Попав на вечер по милости Лиама, настоявшего в конечном итоге на своём, Макс не до конца разобрался с сутью происходящего, потому смысл таких вечеров остался для него загадкой. Как и цели, которые преследовали немногочисленные гости, выбираясь сюда. Он, получив приглашение и маску, первым делом, конечно же, подумал не о том. Потому, позвонив Лиаму, пообещал в следующую встречу перестать сдерживаться и всё-таки свернуть родственничку шею.       — Что это за притон? — спросил, с трудом переборов желание сорваться на угрожающее шипение.       — Обещанная вечеринка, рассчитанная на зануд, — весело сообщил Лиам. — Раз уж ты меня не дослушал, я решил взять инициативу в свои руки и сделал всё за тебя. Можешь не благодарить.       — Ты...       Высказать накопившиеся претензии не получилось. Лиам сбросил вызов раньше, чем ему сказали всё, что о нём думали. Для надёжности вовсе отключил телефон, предложив Максу душевно пообщаться с автоответчиком, вылив на безразличного собеседника весь гнев и недовольство случившимся.       Отведя душу и рассказав автоответчику Лиама всё, что пришло на ум, Макс хотел вышвырнуть посылку. Схватил коробку, сминая, и... Всё-таки достал оттуда маску. Приложил её к лицу, примеряя.       Глупо это было или нет, он не знал. Но всё сложилось так, как сложилось. Несмотря на зашкаливающий скептицизм, он приехал сюда, особо ни на что не рассчитывая. И именно здесь встретил загадочную личность, продолжавшую скрываться за маской.       Кожа под пальцами была тёплой, гладкой и нежной на ощупь. Макс подцепил край маски, прослеживая её контур, подбираясь к лентам и желая потянуть за них.       — Не хочешь снять её?       Его ладонь перехватили, удерживая на месте и давая понять, что инициатива отклика не нашла.       — Нет, — ответил парень, удивив его своей реакцией.       — Почему?       — На то есть множество причин, которые я устану перечислять.       — А главная?       — Считай, что я хочу навсегда остаться загадкой.       — И имя своё ты тоже не назовёшь?       — Не думаю, что в этом есть смысл.       — Почему? — повторил Макс.       — По правде сказать, я пришёл на этот вечер совершенно случайно. То есть... Случайно прийти сюда сложно, да и не пустят в дом каждого встречного. Правильнее будет сказать, что я оказался на вечере не по собственной инициативе, а с подачи одного человека, решившего, будто мне необходимо развеяться, выбраться из дома, познакомиться с новыми людьми и... — он сделал выразительную паузу и, не удержавшись, засмеялся, опустив голову, так, что лицо частично закрыли волосы.       Макс, относившийся к подобной окраске шевелюры с пренебрежением и считавший её максимально неэстетичной, сейчас ощущал нечто странное, умещавшееся в пафосной формулировке «невозможно отвести глаз». Они его завораживали. Живое пламя, огонь, растекающийся в сознании, поглощающий всё, что встретится у него на пути, заставляющий забывать обо всём на свете. Вообще обо всём. Полностью сосредоточиться на созерцании и позволить спалить себя дотла, независимо от того, насколько болезненным выйдет взаимодействие, и какие последствия за собой повлечёт. Он то и дело вспоминал слова, произнесённые этим парнем на вечере, незадолго до спонтанного побега. О том, что, возможно, придётся пожалеть. И пожалеть неоднократно. Он думал о чём-то подобном, но — на удивление — открывшиеся перспективы не пугали. Они его попросту не волновали.       — И? — эхом повторил Макс.       — Попытаться отыскать среди случайных людей кого-то, кто захочет взять на себя ответственность и заботиться обо мне. Раз из всех присутствующих выбрал меня, теперь это твоя ежедневная обязанность. До конца дней твоих. Ну, или моих, — ответил парень, прижимаясь щекой к сиденью и сардонически улыбаясь. — Глупость, правда? Ладно, не делай такой лицо и расслабься. Вообще-то я не испытываю недостатка в новых знакомствах. Вокруг меня и без того постоянно находится много самых разных людей, с которыми приходится контактировать. Я не испытываю недостатка в общении и потому честно признался, что идею считаю глупой. При таком раскладе удивительно, что я всё-таки оказался в гостях у Патрика. Но факт был и остаётся фактом. Я выбрался в свет, нашёл собеседника, с которым, если верить озвученному предложению, мы совместными усилиями предадимся унынию. Собеседника, с которым мы скоро расстанемся, чтобы больше никогда не пересекаться. Зачем при таком раскладе тебе знать моё имя? Зачем видеть лицо? Ради чего погружаться в историю моей жизни? Многие знания, особенно, если они связаны со случайными людьми, не приносят ничего, кроме головной боли.       — Какое интересное совпадение, — хмыкнул Макс.       — У нас сходятся конечные цели?       — У нас единая точка старта, — пояснил Макс. — Я много слышал о Патрике Шелле, но никогда не интересовался его деятельностью, как профессиональной, так и... вот такой. Даже не знаю, какое слово подобрать, чтобы её охарактеризовать. Я не завсегдатай этих вечеров, и сегодня побывал здесь впервые. Если коротко, то без постороннего вмешательства не обошлось. И я всё ещё не определился со своим отношением к сегодняшнему вечеру. То ли выписать благодарность своему помощнику, то ли совсем наоборот.       — Чего ты вообще ждёшь от этого вечера? — спросил парень.       Макс хотел ответить сразу.       Не затягивать с ответом.       Заявить, что не ждёт, в принципе, ничего.       Потому что ждать и предвкушать можно в пятнадцать или в двадцать. Да даже в двадцать пять.       Особенно в пятнадцать, когда опыт в отношениях как кратковременных, так и продолжительных, минимален, а то и вовсе отсутствует. Когда эмоции хлещут через край, и каждое незначительное событие реально раздуть до драмы мирового масштаба. Таковой она, разумеется, будет только для одного человека, но, тем не менее. Когда всё ново, свежо, круто и — самое главное — в первый раз. Влюблённость, поцелуй, секс. И всё это на нерве — каждый новый шаг, как событие века. Действия в состоянии полузабытья — переживания забивают всё, вырываясь на первый план. Каждое действие в тумане, как будто под кайфом. Разница лишь в одном: чтобы догнаться, наркотики или алкоголь не нужны — достаточно одних переживаний. Крышу сносит от осознания самого факта — остальное проходит незаметно, на сто втором плане.       В двадцать пять всё уже складывается иначе. Куда спокойнее. Эмоции не угасают окончательно, но количество их прилично снижается. Новизны нет. Она стёрлась. Или же ожидание обещанной сказки утомило, перестало удовлетворять потребность. Реальность оказалась не такой прекрасной, как хотелось верить, и всё. Бывший романтик стремительно переходит на новую стадию, превращаясь с устрашающей скоростью в скептика.       В тридцать пять у некоторых мужчин наступает период, именуемый кризисом среднего возраста, и то, что прежде виделось важным, представляется смешным. Иногда — нелепым. А недавний скептик, достигнув очередного просветления, становится циником, разносящим в пух и прах всё, во что раньше искренне верил, намеренно принижающим всё, о чём когда-то мечтал.       В тридцать пять некоторые мужчины уже ничего не ждут, не строят планы, не загадывают. Когда за плечами столько прожитых лет, глупо надеяться на внезапный выход из комы чувств, которые, кажется, давным-давно атрофировались, поняв, что навсегда останутся невостребованными. Когда в анамнезе есть несколько романов, в голове всплывают мысли о сотнях, как бережно снятых, так и разорванных в клочья рубашек. Тактильная память хранит воспоминания о сотнях губ, их тепле и мягкости или упругости. В голове мысли о сотнях обнимавших рук и миллионе слов, складывающихся как в откровенные, так и предельно лживые признания в любви. Одних хотелось слушать, другим — закрыть рот и попросить заткнуться. Когда прошёл через всё это, глупо ждать очередного поцелуя, очередных объятий и очередной снятой рубашки с трепетом и замиранием сердца.       В тридцать пять люди уже точно знают конечные цели своих поступков и на мимолётную улыбку переменчивой удачи не особенно рассчитывают. Они вообще ни на кого, кроме себя, не надеются, трезво оценивают свои силы и чаще всего получают то, чего хотят.       Или тех, кого.       Да, он хотел ответить однозначно, без вариантов. Но подумал и ответил на вопрос вопросом.       — Честно?       — Если можно, пожалуйста.       — Сам не знаю, — сказал Макс. — Пожалуй, это самый сложный вопрос из всех, что я слышал за последний год. Лучше скажи мне вот что... Раз ты не хочешь называть своё имя, может, облегчишь мне задачу и подскажешь, как к тебе обращаться?       Пассажир оторвался от созерцания ночных пейзажей и произнёс задумчиво:       — Парень «Праздник каждый день».       Может, пошутил. А, может, говорил на полном серьёзе.