Чёрный лёд

      Украденная маска тёмно-синего цвета.       То немногое, что осталось у Макса на память о ночи, проведённой впервые за очень долгое время со случайным человеком, о котором он не знал вообще ничего, кроме пары обрывочных фактов, которым не до конца верил. Они вполне могли оказаться вымышленными, сказанными исключительно ради того, чтобы назойливый собеседник отстал с раздражающими вопросами.       Украденный поцелуй.       То немногое, что он оставил на память о себе, да и то — вряд ли парень, оказавшийся в его постели, помнил об этом. Так что это вообще не считалось.       Он не открыл глаз, когда Макс коснулся его скулы целомудренно-сдержанным поцелуем. Даже не шелохнулся, продолжая безмятежно и умиротворённо спать. И Макс, запечатлев в памяти его образ, снова и снова возвращался мыслями к сравнению с жидким огнём, от которого занималось всё вокруг, и от которого всё вокруг сгорало. Он сам не стал исключением, получив памятный ожог, который следовало бы обработать и забыть, а он нарочно ничего не предпринимал для скорейшего заживления, более того — усугублял ситуацию, вновь и вновь поднося зажигалку к пострадавшему месту. Подпаливая его и не зажмуриваясь. Всё это он проворачивал, разумеется, исключительно в мыслях, но ему и того с лихвой хватало.       Не заметил и не почувствовал парень, как Макс всё-таки стянул с него маску. Не узнал, что Макс несколько минут стоял у кровати, внимательно разглядывая лицо случайного любовника, не скрытое наполовину, а полностью доступное взгляду. Оно было красивым. Несомненно. Правы были те, кто говорил об этом, судя по признанию, сделанному на мосту. На коже не было раздражающих, привлекающих и акцентирующих на себе внимание веснушек, свойственных обладателям рыжих волос — лишь лёгкая россыпь их, больше походившая на пыльцу. Шрамов, родимых пятен или ещё каких-то особых примет не было тоже. Парень не солгал, сказав об этом. Оно было порочным, не в том смысле, который вкладывал в понятие порочности сам Макс, а в том, какое обычно использовали другие люди. Тому в немалой степени способствовал нечёткий контур припухших губ — за них взгляд цеплялся чаще всего — и длинные ресницы, которые сейчас были опущены и слегка подрагивали. Отмороженности Макс не заметил.       А ещё лицо показалось Максу смутно знакомым, но он не мог понять, почему. Он был на сто процентов уверен, что до вчерашнего вечера они с этим парнем никоим образом не пересекались. Сейчас начал в этом сомневаться, приходя к закономерному умозаключению: возможно, они уже виделись прежде. Встреча была мимолётной, потому и воспоминания настолько размытые, тем не менее...       Где и когда они могли пересекаться?       Макс помнил всех важных и нужных, с которыми его знакомил отец. Помнил всех, с кем знакомился сам. Когда речь заходила о деловых контактах, его памяти могли позавидовать многие — он не упускал из вида ни одного человека, в котором был хотя бы мало-мальски заинтересован и которого планировал привлечь к деятельности конгломерата. Значит, здесь о деловых контактах речи не велось. Что-то другое. Но какое конкретно?       «И всё-таки это было безрассудно», — думал Макс, поднимаясь в штаб-квартиру «Эллиот-групп», приветствуя сотрудников, но мыслями находясь далеко отсюда.       «Это было весьма и весьма безрассудно», — выносил вердикт, оказавшись в личном кабинете, получая кофе и расписание важных встреч на сегодня из рук помощника.       «А вместе с тем — чертовски приятно», — приходил к выводу, делая маленькие глотки горького — никакого сахара и молока — напитка; без особого интереса, даже не глядя на представленные документы, пролистывая их.       И, поняв, что сосредоточиться на них никак не получится — откладывая в сторону.       «Пусть и глупо».       Да, определенно, рационализмом от поступка не веяло.       Прежде, пока Максимилиана никто близко к управлению не подпускал, пока он создавал видимость занятости, пока участие его в процессе работы было лишь косвенным и номинальным, а в реальности время тратилось попусту, можно было спать с кем угодно. Тащить в постель любого приглянувшегося человека, не задумываясь о последствиях и не занимая голову мыслями о возможных последствиях.       Когда он оказался в совете директоров и начал играть в жизни конгломерата отведённую роль, о беспечности пришлось позабыть.       И причин для этого набралось немало, начиная от меркантильно настроенных охотниц за богатым женихом, желающих выйти замуж любой ценой и не обращающих внимания на ориентацию потенциального избранника, заканчивая происками конкурентов, мечтающих поставить подножку хотя бы одному из представителей совета директоров «Эллиот-групп». Для начала. Лучше, конечно, не одному, а всем сразу. Найти компромат и использовать его по назначению. С удовольствием ребёнка, получившего желанную игрушку, наблюдать за разрушением коммерческого монстра, созданного руками Джозефа Эллиота и его родственника со стороны супруги. Их неоспоримое влияние, граничащее с переходом в разряд монополистов на рынке товаров luxury-сегмента, раздражало многих, это не было секретом ни для кого из представителей семьи Эллиот-Шеффилд.       А бесконечные судебные процессы, в которые ввязывался — и с блеском выигрывал — Джозеф служили тому неплохим подтверждением. Каждый второй пытался стрясти с владельцев конгломерата хоть что-то, но удавалось это редко. Чаще звание победителя получал старший Эллиот, чем, не без основания, гордился.       Методов добывания информации существовало предостаточно, и отношения, как таковые, считались далеко не последними в списке вариантов. Отец и дядя, насколько гласила история, хранили завидную верность своим супругам — под них конкуренты никого и подложить не пытались. Макс оставался самым слабым звеном, если уж на то пошло. Неудивительно, что на него могли сделать ставку, добившись всеми правдами и неправдами «случайной» встречи.       Потому-то и опасения возникали не на пустом месте. Допускать систематические случайные связи и открывать рот в присутствии этих «связей» было весьма недальновидно, поскольку грозило большими неприятностями, окажись новый знакомый не просто привлекательным парнем, а «привлекательным парнем, которого намеренно подложили под определенного человека». Как ни крути, а два этих понятия были очень далеки друг от друга.       Признаться, у Макса несколько раз за вечер возникали подобные мысли, но и исчезли они столь же скоро, сколь и появились.       Будь его случайный любовник подослан кем-то посторонним, он вёл бы себя иначе, говорил бы другие слова и — всенепременно — настаивал на продолжении знакомства, а не отнекивался от дальнейшего общения. Пытался бы всеми правдами и неправдами завладеть вниманием, втереться в доверие, добиться пропуска в дом и в личный кабинет. Перезнакомиться со всеми родственниками и друзьями, выучить в лицо каждого из сотрудников системы безопасности, на свой страх и риск сунуть нос в чужие бумаги, а то и выкрасть их. Заниматься сливом коллекций, проектов и кампаний, направленных на продвижение, позволяя конкурентам передирать концепции, выдавая их за свои наработки.       И выглядел бы он, несомненно, иначе, поскольку собрать сведения о внешности партнёров, находившихся у Макса в приоритете, было несложно.       До представления в обществе Вероники Грей в качестве официальной партнёрши и законной супруги, Макс время от времени выбирался на определённые знаковые мероприятия в сопровождении, и было оно неизменно блондинистым. Тут и гадать не приходилось, какой типаж предпочитает видеть рядом с собой и, соответственно, в своей постели мистер Эллиот-младший. Те, кому он платил за сопровождение, обычно не делали тайны из своей жизни. Не начинали откровенничать с порога, не вываливали на него ворох подробностей о том, как дошли до такой жизни, но и не пытались зарубить разговор на корню. Свободно представлялись и не желали остаться неузнанными, прячась за маской.       Подобное поведение было допустимо в каком-нибудь голливудском фильме о непримиримых врагах, тайно влюблённых друг в друга. Но у Макса не было таких врагов. Несмотря на то, что о лице он отзывался, как о смутно знакомом, Макс не сомневался, что прежде никогда не общался с этим парнем. Сталкивался, но не общался. Может, перебрасывался парой фраз, а, может, наблюдал со стороны и, не будучи заинтересованным, отворачивался, подыскивая более подходящих собеседников.       Об истинной личности человека, составившего ему компанию в тот вечер и в ночь с пятницы на субботу, оставалось лишь гадать. Ни имени, ни фамилии, ни слова о таинственном месте работы. Об остальном догадывайся сам, если, конечно, есть желание создавать дополнительные проблемы сотрудникам службы безопасности, заставив их узнать, с кем же их наниматель всё-таки умудрился оказаться в одной постели.       Единственная зацепка — костюм и шарф определённой марки и определённой модели. Такая призрачная надежда на повторную встречу и продолжение общения.       Перешерстив отчёты о продажах за последние три месяца, просмотрев все видео с камер наблюдения, запросив данные по картам, коими производилась оплата и получив на руки список держателей карт, Макс мог, пройдя через огонь, воду и медные трубы, добраться, наконец, до этого клиента. А мог и не добраться.       В конце концов, не обязательно костюм приобретался напрямую и не обязательно именно в Лондоне. Это мог быть подарок от родителей или иных родственников. Либо от щедрого спонсора, если таковой имелся, и сам парень благосостоянием похвастать не мог. Были же определённые службы эскорта, в которых сотрудникам не запрещали принимать подарки от щедрых клиентов, желающих стать принцами для этих не совсем Золушек. Парень, просто живущий на содержании, не оказался бы в то время и в том месте, где оказался. Он бы не попал в список приглашённых гостей. Людям, состоявшим в постоянных отношениях, дорога туда была закрыта. Вариант, связанный со службой эскорта представлялся вполне жизнеспособным. Но Макс, каждым раз думая о реальности этой версии, неосознанно хмурился и отказывался принимать её в качестве основной.       Что-то мешало ему поверить.       Что-то такое...       Он не знал, что именно.       И это было забавно вдвойне.       Чаще всего на ум приходило осознание, что просто не хочет верить. Может, но не хочет.       Возможно, имя загадочной личности начиналось на букву «Н». Возможно, это было очередное заблуждение, которое он создал своими руками и в которое очень захотел поверить. Ещё одно неоднозначное явление и сомнительной ценности зацепка, которая могла подтолкнуть к открытию, заслуживающему внимания, а могла и провести по ложной дорожке — помочь выстроить неправильную цепочку, хотя и логичную.       В какой-то мере.       Макс уже ни в чём не был уверен. Больше всего его раздражало ощущение некоего раздрая, возникшего в душе и не желавшего покидать его на протяжении нескольких дней, прошедших с момента расставания в номере отеля.       Он не привык к этому.       Это было странно настолько, что и слов подходящих не подобрать.       Это было ново настолько, что он чувствовал себя не на свои тридцать пять, а лет на двадцать моложе. Вернулся в те самые — до смешного эмоциональные — пятнадцать, когда всё неизвестно и непредсказуемо.       Когда разобраться в себе непросто, а отношения внезапно затмевают все остальные составные части жизни и выбиваются на первый план, требуя к себе повышенного внимания.       Он посмеялся бы, но ему не было смешно.       В Лондоне обитают миллионы людей — шанс снова пересечься стремится к нулю.       Не сосчитать, сколько раз реальность этой фразы его не пугала, а радовала. Сейчас она его раздражала.       Поднявшись из-за стола, он подошёл к окну и посмотрел вниз.       На улице, как это всегда и бывало по утрам, царило оживление. Десятки и сотни людей спешили по делам. И где-то там, в каком-то из потоков спешил рыжеволосый парень, так и не назвавший Максу своего имени.       А, может, не спешил. Может, он ещё даже не проснулся. Или проснулся, но продолжает лежать в постели, никуда особо не торопясь. Возможно, он в этой постели даже не один. Возможно, он всю ночь усердно и со знанием дела трудился. Своеобразно, но трудился, а теперь наслаждается заслуженным отдыхом. Или продолжает работу. Всё ту же. Своеобразную.       Макс усмехнулся и прикрыл глаза.       Было бы нелепо запасть на шлюху. Ещё более нелепо — запасть на чужую шлюху и начать из кожи вон лезть, чтобы добиться её расположения. Отбивать её у кого-то, снова пытаясь залезть в сложившиеся, устоявшиеся отношения и совершая многочисленные ошибки. Он почему-то не сомневался, что стань это реальностью, он бы снова натворил дел, как и в далёкие восемнадцать, о которых не хотелось вспоминать. В очередной раз разочаровал отца, поставив на карту всё, и проиграв, как уже случилось однажды.       — Во что ты ввязался, дорогой? На что подписался? — поинтересовался Макс, глядя на своё отражение и усмехаясь.       Чёрт знает, во что он там ввязался. И тот же персонаж, вероятно, располагал сведениями о том, грозило ли случайное знакомство продолжением. Нужно ли этого продолжения искать, или следует отпустить и забыть? Последний вариант звучал наиболее рационально, но придерживаться его не хотелось. Мысль об упущенных возможностях не давала покоя, а за нерешительность Макс готов был отвесить себе пощёчину — звонкую и болезненную, чтобы запомнилась на долгое время и помогла окончательно определиться с дальнейшими действиями, не позволив болтаться между небом и землёй.       Макс не представлял, к чему это всё приведёт. Учитывая сомнительный опыт отношений, которым он располагал, и на который опирался, стоило несколько раз подумать: а нужно ли оно вообще? Или это всё — очередное проявление незрелости, которое он демонстрирует, теряя уважение к себе.       Он десятки раз уходил из гостиничных номеров, испытывая облегчение от мысли, что ночь — хорошая, плохая, выше среднего, на любой выбор — подошла к концу. Выкурил десятки сигарет, стараясь проглотить побольше горького дыма, убивая табачным привкусом послевкусие поцелуев, оставшееся на губах. Истратил десятки флаконов геля для душа, стирая с себя воспоминания о прикосновениях, даже если изначально они были вполне приятны. Презрительно морщился, глядя на своё отражение в зеркале и замечая на коже тёмные пятна или же царапины, оставленные, как случайными, так и неслучайными пассиями. Он ненавидел чужой запах на себе. Он ненавидел все метки, которые ему дарили, пытаясь продемонстрировать страсть и самоотдачу. Он старался поскорее избавиться от мыслей о них и успешно проворачивал задуманное, не испытывая ни малейшего затруднения в ходе реализации.       Он никогда не искал намеренно повторных встреч.       И не выкручивал себе мозги мыслями о поиске любовника, оставленного в гостинице. Не просил с поразительной настойчивостью назвать имя и не испытывал разочарования, когда ему снова отказывали в этих знаниях, усмехаясь, прикрывая глаза и прихватывая зубами губу, которую он сам недавно прикусывал.       Вряд ли это была часть хитрого плана. Очень. Вряд ли.       Тот, кто иронично отзывался о себе, как о каждодневном празднике, не хотел продолжения знакомства, и Макс выполнил его просьбу. А теперь бесконечно жалел о принятом решении. Прошло всего ничего, а он... Он продолжал думать об этой встрече, о совпадениях, о ночи, о маске. Последнюю он и вовсе привёз с собой и положил в начале рабочего дня на стол. И сейчас, снова взяв её в руки, вернулся к окну, глядя на аксессуар, в котором не было ничего особенного.       Не было бы, если бы не человек, которому она принадлежала несколько дней назад. Длинные ленты, которыми маска скреплялась на затылке, тоже были насыщенного синего цвета. Синяя лента, как линия, расчертившая спокойную, стабильную, лишённую неожиданных поворотов жизнь на две части. Ту, в которой было здравомыслие, и ту, в которой наблюдалось полное его отсутствие.       Макс в деталях вспоминал момент, когда маскарад завершился, тайные знания таковыми быть перестали, а он осторожно ухватился за кончик одной из лент, убирая аксессуар и получая возможность разглядеть лицо. Он был уверен, что именно в этот момент, когда налёт чего-то мистически-загадочного и нереального исчезнет, прикажет долго жить и его заинтересованность. Это было в порядке вещей — остывать за пару мгновений, найдя крохотную причину для разочарования, которой ему хватало за глаза. Но здесь проверенная схема, к которой он неоднократно прибегал и подтверждал своим примером, дала сбой, снова подкинув напоминание о Николасе, долгое время считавшимся единственным в череде любовников, как реальных, так и теоретических, сумевшим удерживать внимание дольше обычного. О чувствах к нему, некогда казавшихся Максу пределом и потолком, а ныне обещавших потесниться и уступить пальму первенства.       Ему хотелось резко и со всей силы — на пределе возможностей — ударить по стеклянным перегородкам, чтобы на месте стёкол оказалась пустота, окружённая острыми окровавленными зубцами. Чтобы вид и запах крови привели в чувство, напомнив о необходимости работы, и о том, что ни одни чувства в мире не способны покрыть убытки от плохо проведённой рекламной кампании, приводящей к провалу продаж.       В ближайших планах сейчас как раз находился один из проектов, требующих к себе пристального внимания. Кроме того, следовало уделить время начинанию, заключавшемуся в организации семинаров, о которых «Эллиот-групп» объявила ещё несколько недель назад. Разумеется, ответственность за проведение их лежала на Максе, как на инициаторе, продвигавшем идею в массы и добившемся на итоговом совещании одобрения от отца, посчитавшего нарисованные перспективы занимательными.       В случае успеха идея получила бы продолжение и развитие, привлекая к конгломерату ещё больше совсем не лишнего внимания.       Но к успеху её ещё следовало привести, а не просто предложить и передать другим людям на продумывание и реализацию. Либо делаешь всё сам, либо не делаешь вообще. Макс жил по такому принципу уже не первый год и понимал, что нет метода хотя бы вполовину столь же действенного. На других людей можно было полагаться, когда речь заходила о доработке мелочей, но когда речь шла о построении каркаса, следовало рассчитывать на себя. Только на себя — никто не имел возможности залезть Максу в голову и реализовать идею именно в том ключе, в каком её видел он, а, значит, и доверять её кому-то было рискованно.       Окно он, конечно, не тронул, продолжая смотреть то на город, — бредущих по улицам людей и медленно ползущих в потоке автомобилей, казавшихся с такой высоты не просто маленькими, а крошечными, — то на маску.       Попеременно.       Он окунался в воспоминания, как в поток чистого безумия. Чистейшего. Концентрированного.       Смотрел на вещь в своих руках, а видел нечто иного толка. Преимущественно — события. И парня, имеющего к ним прямое отношение.       — Неделя на размышления, — пообещал себе Макс. — Ровно неделя. Ни днём больше.       Этого отрезка времени, по предварительным расчетам, должно было с лихвой хватить для расстановки приоритетов.       И для определения: стоит ли объявлять поисковую операцию, желая отыскать среди многомиллионного населения Лондона определённого человека, или же он прекрасно проживёт без дополнительной головной боли.       * * *       Ему до дрожи хотелось жареных каштанов.       Казалось, сейчас он готов многое отдать за возможность съесть хотя бы один, а лучше — сразу десяток.       Удивительное желание, если учесть, что, по секрету сказать, он их терпеть не мог. Когда они выбирались в Париж вместе с матерью, Рошель первым делом совершала две покупки: пирожные макарон и кулёк жареных каштанов. Пирожные Ноэлю нравились, а каштаны — нет. Когда он пробовал их впервые, было весьма любопытно, каким окажется на вкус лакомство, о котором доводилось так много слышать. Итог его разочаровал. Под тёмно-коричневой надсечённой для удобства скорлупой обнаружилось нечто, похожее по вкусу на варёную картошку, посыпанную сахарной пудрой. Скорее отталкивающе, нежели притягательно. Даже удивительно, что были люди, сходившие с ума от этого блюда.       Рошель как-то сказала, что жареные каштаны — это не столько еда, сколько символ Парижа. Один из них. А для неё ещё и напоминание о детстве.       — Когда мы были детьми, нам часто доводилось есть их, — сказала она в первую поездку, устраивая пакеты с покупками на заднем сидении арендованного автомобиля. — Собирали их и жарили самостоятельно. Этим занимался отец, у нас получалось прескверно. Я однажды умудрилась забыть их на плите, и каштаны взорвались, если можно так сказать. У отца получалось намного лучше, он превращал обыденное действо в некий завораживающий ритуал. Доставал сковородку, нагревал её, мыл каштаны, выкладывал их на салфетку, тщательно вытирал. Ничего особенного, но мы смотрели с необычайным интересом и предвкушением. Осенью каштаны были обязательным блюдом на нашем столе. Наверное, при таком раскладе мне они должны были надоесть до тошноты, но, как видишь, не надоели, хотя и такого восторга, как прежде, я не испытываю. Тогда нам казалось, что на свете нет ничего вкуснее. С годами, конечно, заблуждение развеялось, и я попробовала множество блюд, значительно превосходящих это по вкусовым качествам. Но мне они дороги как память. Ты можешь выбросить, если не хочешь.       Ноэль не выбрасывал, но и не ел. Рошель сама их ела, сидя по вечерам в гостиничном номере и ломая хрупкие скорлупки.       Для Ноэля каштаны были, по большей части, вовсе не желанной едой, а символом путешествий по Франции. И странно, что ныне ему хотелось не столько посмотреть на них и не вдохнуть запах, а именно почувствовать тот самый вкус. Сейчас во Франции был сезон каштанов, ими едва ли не на каждом шагу торговали мигранты и бездомные, зарабатывающие, если верить статьям в парижских газетах и местным жителям, наблюдавшим торговцев на площадях и рядом с архитектурными памятниками круглый год, себе на еду. Выйдя на прогулку, можно было встретить торговцев на каждом шагу — выбор представлялся огромный. Если брезгливость брала верх, и мысль о приобретении каштанов прямо на улице вызывала противоречивые чувства, никто не запрещал пойти в кондитерскую и купить каштаны там, правда, не жареные, а засахаренные.       В Лондоне достать это национальное лакомство французов было проблематично. Здесь на каждом шагу торговали не каштанами, а газетами. Прочитанными, но снова завёрнутыми в плёнку и предлагаемыми прохожим за символическую цену. Потребности в прессе не первой свежести Ноэль не испытывал.       Он мог, конечно, поехать в супермаркет и попытаться отыскать на полках упаковку с готовым продуктом, вернуться домой и отправить каштаны в микроволновку, но это было совсем не то. Ему хотелось получить на руки бумажный кулёк, вдохнуть ореховый запах, почувствовать жар, обжигающий пальцы при попытке прикоснуться к скорлупе, и финальным аккордом — ощутить мучнистый вкус на языке. Не сложилось. Вместо этого приходилось довольствоваться кофе со вкусом лесного ореха, потягивая его через трубочку и наблюдая за рыбами через стеклянную перегородку. Рыбы наблюдали за ним, и, вероятно, тоже думали: что за чудовище находится по ту сторону?       Как только появилась Мира, Ноэль поспешил уехать и не придумал ничего лучше, чем заглянуть этим утром в «Си Лайф».       Мира приходила дважды в неделю: по вторникам и субботам. В определённое время раздавался звонок в дверь, и Ноэль понимал: время уборки. Всё в доме будет стоять вверх дном, а Мира со скоростью света начнёт перемещаться по комнатам, с маниакальной одержимостью уничтожая пыль и грязь, если найдёт их. В такие моменты вставать у неё на пути не хотелось, и Ноэль находил предлог, чтобы поскорее смыться из дома. Отголосок прошлого, когда он, будучи ребёнком, так же пытался скрыться в саду, если для побега не было уважительной причины вроде очередной тренировки, и не попадаться домработнице на глаза. Перед Мирой он пасовал всегда; она казалась ему невероятно строгой дамой, и, хотя она работала на семью Далтон почти два десятка лет, он так и не научился находить с ней общий язык. В отличие от Рошель. Его мать пребывала от домработницы в восторге и настояла на том, чтобы именно Мира занималась не только их домом, но и домом Ноэля.       Переехав и поселившись отдельно от родителей, он собирался самостоятельно заняться подбором персонала, но Рошель, услышав об этом, тут же уничтожила инициативу сына в зародыше.       — Милый, ты же знаешь, как сложно подобрать хороший обслуживающий персонал. Они вымотают все нервы, прежде чем ты найдёшь более или менее подходящий вариант, — заявила она. — Если есть возможность, лучше пользоваться проверенными вариантами.       — У тебя есть такие варианты на примете? — спросил Ноэль.       — Я попрошу Миру присматривать за порядком в твоём доме, — улыбнулась Рошель. — Она прекрасно справляется со своими обязанностями. В противном случае, она бы не задержалась у нас надолго.       Так Мира стала домработницей не только у старшего, но и у младшего поколения семьи Далтон.       В общем-то, жаловаться Ноэлю действительно было не на что.       В доме царила идеальная чистота, вещи вовремя доставлялись в химчистку и оперативно оттуда возвращались, о еде тоже беспокоиться не приходилось. Мира покупала продукты и готовила блюда на несколько дней, принимая во внимание его вкусовые предпочтения, а не распоряжалась полученными деньгами по собственному усмотрению. В конце каждого месяца она предоставляла Ноэлю отчётность — каждый чек находился на своём месте, траты, которая она совершала, за пределы оговоренных сумм не выходили, а иногда даже были меньше. И, хотя Ноэль давно махнул на это рукой, сказав, что ему неинтересны списки бытовой химии, приобретённой для уборки, Мира продолжала оставлять отчёты на столе. В отсутствие Ноэля Мира следила ещё и за воронами, наведываясь сюда каждый день — птицы ладили с этой женщиной явно лучше, чем Ноэль. Они любили её, она — их. В отношениях царила завидная гармония. Ну, и самое главное — Мире можно было безоговорочно доверять. Многолетнее сотрудничество служило своеобразной гарантией надёжности. Уехав, Ноэль точно знал, что вернётся и увидит все вещи на прежних местах. После многочисленных статей о ворах, притворявшихся работниками клининговых служб и обчищающих доверчивых британцев до нитки, было чего опасаться. Но ему повезло — его вещам ничто не угрожало.       Сегодня он своим привычкам не изменил. Мира приехала, а он спустя десять минут после её появления, поспешил покинуть дом, предварительно распахнув окно в гостиной, расположенной на первом этаже, и выпустив Хугина и Мунина из клетки.       День для осеннего периода выдался относительно неплохой, даже солнечный. На вид. Стоило высунуться из окна на улицу, как сразу становилось понятно: впечатление обманчиво. Солнце светит и пытается пробиться сквозь облака, но это всё не более чем иллюзия — воздух практически не прогревается.       Поднявшись в гардеробную, Ноэль схватил первый попавшийся дафлкот — тратить время на подбор одежды было откровенно лень, к тому же, он не собирался ни с кем встречаться, следовательно, и обязанности по соблюдению определённого дресс-кода на него никто не возлагал. Ноэлю не требовалось производить впечатление на собеседников, очаровывая их начитанностью, глубиной знаний и внешним — куда без этого? — видом. Его спонтанная прогулка была именно спонтанной прогулкой, а не очередным приёмом, организованным отцом или матерью, на который следовало наряжаться, как на красную ковровую дорожку, а потом старательно изображать заинтересованность в собеседниках, даже если они были скучны, косноязычны, неприятны и до зубовного скрежета унылы.       Он нередко был о них не лучшего мнения, но они об этом, разумеется, никогда не узнавали. Возможно, их ответные улыбки тоже служили не более чем данью вежливости, а в реальности они надеялись поскорее избавиться от его общества. Он довольно часто находил людей подозрительными, странными, скучными, но при этом не отказывал им в праве относиться к нему плохо. Это было нормально и естественно: к кому-то тянуться, кого-то любить, а от чьего-то общества стараться избавиться поскорее. Это были обычные, всем и каждому хорошо знакомые законы человеческого общества. Ничего кроме них.       Наверное, индивиды, вызывающие у него противоречивые эмоции, не всегда держались в рамках одного амплуа и в общении с другими людьми тоже открывались с иной стороны. Не были же они целыми днями упакованы в свои деловые костюмы? Не со всеми же они начинали разговоры с упоминания актуальных котировок акций, перспектив их снижения или повышения, нытья по поводу сырьевых кризисов и возмущений по тем или иным вопросам, связанным как с политической, так и с экономической ситуацией в мире? Чаще их интересовала экономическая, а политическая шла в качестве дополнения, но разговор на этой почве мог завязаться длинный, временами переходящий в ожесточённые споры, оттого становившийся лишь интереснее.       Ирвин Далтон точно не являлся зацикленным и узконаправленным человеком с замашками робота. Да, бизнес-среда была стилем его жизни и самой большой страстью, но и помимо крупномасштабных игр с сырьевыми ресурсами, у него без труда обнаруживались иные интересы.       Когда в гостиной гас свет, а приглашённые гости покидали особняк Далтонов, отец становился другим человеком. Или другим собой, что ближе к истине. Ирвин не вздыхал тяжело, не говорил, как его все и всё достало, он просто переключался с одного режима на другой, и это не выглядело чужеродно. Всё проходило плавно и органично.       Ноэль наблюдал за отцом и изредка задумывался о том, всем ли подвластно проходить через подобные метаморфозы. Спустя годы, он понял, что очень даже. Имелось бы желание, а умение приложится обязательно.       Ноэль Далтон... Каким был он сам?       Наверное, данный вопрос следовало задавать людям из его окружения. Но он не задавал, предпочитая самостоятельно копаться у себя в душе и в мыслях, перебирая образы и стили поведения, примеряемые в последнее время. Делая определённые выводы, находя ошибки и надеясь их исправить. Он не оставался доволен всем. Что-то ему нравилось, что-то не очень.       И это тоже было нормально.       Мысль о различных образах, свойственных одному человеку, посетила его совсем не напрасно и не возникла из воздуха. Она была напрямую связана с недавними событиями, и чем больше Ноэль об этом размышлял, тем сильнее прощупывалась связь, превращаясь из предположения в утверждение, сделанное не на пустом месте, а на основании совокупности многочисленных факторов.       Не тратя времени на раздумья о том, что так настойчиво тянуло его в обожаемый туристами район, он приехал в «Си Лайф». И только оказавшись на месте, понял, куда привело его подсознание, желавшее не столько посмотреть на многообразие обитателей подводного царства, сколько снова очутиться в этой части города. Он не приезжал сюда, кажется, тысячу лет и многое успел позабыть, но, не будучи фанатом флоры и фауны, отлично мог прожить ещё столько же. Однако, поддавшись сиюминутному порыву, вернулся.       Остановившись у центрального входа в аквариум, Ноэль замер на мгновение и обернулся, окончательно смиряясь с определённой мыслью. Отдал ей пальму первенства, понимая, что никакие аргументы не сумеют перебить это заявление. Как их не произнеси, все они останутся отговорками, призванными замаскировать истинные порывы.       Да, да, да.       Чёрт. Да.       Ноэль нередко слышал фразу, гласившую, что люди, нарушившие закон, имеют обыкновение возвращаться на место преступления. И если в некоторых случаях это утверждение давало сбой, то в его ситуации служило отличным подтверждением. Он стоял на том же месте, откуда уехал буквально пару дней назад.       Окно в номере отеля «Плаза Вестминстер Бридж», — первого попавшегося на пути и выбранного, скорее, методом тыка, нежели целенаправленно, — выходило на главную туристическую любовь — башню Елизаветы, которую многие по привычке продолжали называть Биг Беном, несмотря на официальное переименование. Он, проснувшись утром в одиночестве и подойдя к окну, наблюдал ту же самую картину, что и сейчас, пусть и с иного ракурса. Не рыб, разумеется. Башню королевы. И Вестминстерский мост — их с Лондонским разделяло незначительное расстояние — чуть больше десяти минут езды. И «Лондон Ай».       Аквариум он тоже видел, когда на следующий день проезжал мимо в такси и, глядя в окно, размышлял о маске, которую у него, по всей видимости, украли. Прежде чем покинуть отель, он осмотрел весь номер, но так её и не обнаружил. Что ж... Возможно, к лучшему. Уже не имело особого значения: видели его без неё или нет.       Отношениям на одну ночь всё равно не суждено продолжиться. Случилось и случилось. Прошло. Осталось в прошлом. Больше не повторится. Теперь всё вернётся на круги своя. Зато Стюарт, получив своеобразный отчёт, останется доволен тем, что к его советам прислушались, а не проигнорировали, как делали в большинстве случаев. Он же хотел, чтобы бывший клиент не сидел дома, а отправился на поиски приключений. Ноэль послушался. Отправился. Нашёл.       Всё отлично.       Ноэль прогуливался здесь, сменив обличье.       Напоминанием о том, что он всё ещё «сын своего отца», служил кабриолет «Бентли Континенталь» чёрного цвета, — подарок родителей, — брошенный на стоянке и больше подходивший человеку, облечённому властью. Машина, в которой Ноэль сегодня — и почти всегда — передвигался по городу, с внешним видом диссонировала.       Ноэль оставил костюм, чью марку определили с одного взгляда, дома. А вместо него вернулся к неформальному стилю, свойственному далёкой юности, когда он старательно выкарабкивался из цепких лап депрессии, спровоцированной мрачными событиями жизни. Никаких строгих рубашек, никаких пиджаков и шарфов, никаких начищенных ботинок. Зато в наличии чёрная толстовка, чей капюшон надвинут на лоб — натянут чуть ли не до глаз, кеды с изображением звезды, дополненной надписью «Converse», и совершенно не подходящие по возрасту и статусу браслеты с шипами — привет одному из давних выступлений, когда он изображал рок-звезду, рассекая по льду под «Show must go on». Выступление ему со временем разонравилось и подверглось резкой критике со стороны исполнителя, а часть аутфита осталась на память и вроде бы неплохо вписалась в повседневный наряд.       Каждая новая программа представлялась Ноэлю идеальной ровно до того момента, пока не начинала прорабатываться новая. Естественно, что с каждым разом он всё больше усложнял программы, а не шёл по пути упрощения. Следовательно, программы-предшественницы поздним версиям проигрывали. В первых номерах многое можно было исправить, доработать и сделать лучше. Но Ноэль понимал это не сразу — с появлением определённого опыта. Понимал, приходил к выводу, что для своего времени они были прекрасны, но всё равно придирался к себе. В конце концов, когда-то и аксель считался верхом искусства. А ещё раньше его — страшно подумать! — вовсе не существовало, и героем-сенсацией ледового спорта был человек, способный откатать без помарок простейшую дорожку зубцов и ввернувший в неё такой же примитивный прыжок.       Внутренний перфекционист нещадно трепал Ноэлю нервы, требуя совершенства и заставляя придираться к себе по мелочам. Негодовать на групповых чемпионатах мира, когда ошибались другие, а он злился не на них — на себя. За то, что не дотянул половину балла. Осознавал, что они бы, при всём желании, не спасли команду, но находил отличный повод погрызть себя.       К костюмам у него претензий обычно не возникало. Да и чужие старания он ценил выше, нежели собственные потуги на создание шедевра в области фигурного катания.       Ловя своё отражение в стекле, попутно наблюдая за акулами, плавающими прямо у него под ногами, Ноэль приходил к выводу: узнать в нём наследника Ирвина Далтона или некогда всемирно признанную и многими любимую спортивную звезду сейчас весьма проблематично. Конечно, если снять капюшон, всё сразу встанет на свои места, и правда откроется, но... он не собирался этого делать, предпочитая оставаться неузнанным. Его бы, конечно, не окружили моментально и не принялись трясти, пытаясь получить немного внимания к своей персоне, но Ноэлю приятнее было чувствовать себя невидимкой и предаваться размышлениям о чём-то своём. Он нуждался в тишине, способствующей успокоению, помогающей привести мысли в порядок и понять, какими судьбами его притянуло сюда. Ладно, не понять — смириться и принять такую правду, больше походившую на идиотизм в превосходной степени.       Одно к одному — складывается, словно стена. Ни единой шероховатости — исключительно гладкая поверхность.       Он здесь. Здесь и значимые места, отмеченные невидимыми маячками на невидимой карте. Лондонский мост на расстоянии вытянутой руки — ладно, немногим дальше, но всё равно не так уж много, — а отель и того ближе.       — Что ты здесь делаешь, Ноэль? — спросил он у самого себя.       И тут же усмехнулся, покачав головой.       Кажется, вполне очевидно, что именно. Каждый новый вопрос — проявление глупого кокетства, способного делать очаровательными некоторых девушек, но абсолютно не украшающего мужчин.       «Признай: просто хочешь снова с ним увидеться, — подумал Ноэль, продолжая потягивать через трубочку остывший напиток, запоминавшийся, прежде всего, ярко выраженной во вкусе примесью паршиво-химических искусственных сливок. — И не убегать, прикрываясь сомнительными отговорками, а продолжить общение».       Подумал про себя, а ответил уже вслух:       — Признаю.       Глупо. И сами мысли. И поступок, за ними последовавший — стремление притащиться в центр города, рассчитывая на повторную случайную встречу, как бывает только в фильмах.       То, что они расстались неподалёку несколько дней назад, вовсе не означало, что шанс, вернувшись, снова встретиться — так уж высок. Это вообще ничего не означало. Разве что подчёркивало безнадёжность положения. И заставляло признать, что категоричность не всегда идёт на пользу. Но кто же знал? Правильно, никто. Не знал и не предполагал.       Я принесу тебе удачу, обещал Макс.       А принёс в итоге головную боль в сопровождении множества разнообразных мыслей, не столько позволяющих, сколько заставляющих пересмотреть своё отношение к жизни.       — Везде обман.       Ноэль усмехнулся криво, прижал ладонь к стеклу, подавшись ближе и разглядывая очередную подплывшую к стенке аквариума рыбу. Стоило хотя бы ради временной очистки совести сделать вид, что заинтересован в обитателях морских глубин. Постоянно верить в это у него не получалось. Самовнушение не работало.       Звонок Рошель застал его на выходе из аквариума и стал полной неожиданностью.       Ноэль с удивлением посмотрел на дисплей; пару раз моргнул, проверяя, не показалось ли ему. Не показалось. Это была именно Рошель. Мать редко звонила ему по будням. Обычно они созванивались на выходных или в преддверии оных и договаривались о встрече. Место оставалось неизменным — Ноэль приезжал к родителям и проводил вместе с ними почти весь день. Это было настолько непривычно, что один безобидный звонок мигом породил море подозрений и страх: случилось что-то из ряда вон выходящее. Иначе и быть не может. Рошель не станет звонить просто так. У неё день расписан по минутам, а то и по секундам. И эти секунды она тратит на разговоры с командой, претворяющей её идеи в жизнь, а не с родственниками.       — Мам? — осторожно спросил Ноэль, швыряя на пустующее пассажирское сидение пустой стакан из-под кофе и устраиваясь на сидении водительском. — Что-то произошло?       — Милый, неужели для того, чтобы я тебе позвонила, что-то обязательно должно произойти? — удивилась Рошель.       — Хм... В общем-то, да, — усмехнулся Ноэль.       — У меня просто выдалась свободная минутка, и я подумала вот о чём. Почему бы нам не пообедать вместе? — продолжала Рошель, проигнорировав замечание сына.       Ноэль нахмурился. Стянул с головы капюшон, провёл ладонью по волосам, сначала растрепав их, а потом снова пригладив и пропустив длинные пряди сквозь пальцы.       — Просто пообедать?       — Просто пообедать, — заверила его Рошель.       — Хорошо. Давай.       Рошель продиктовала адрес, и звонок тут же оборвался. Ноэль продолжал смотреть на телефон с подозрением. Его мать редко делала что-то такое, к чему подошла бы характеристика «просто». Особенно, если речь заходила о его прошлом, настоящем и будущем. Отец был бизнесменом, а она — бизнесвумен. Чтобы добиться присуждения этого звания ей не требовалось разбираться в тонкостях сырьевых отраслей промышленности.       Достаточно было вылепить из ребёнка звезду и зарабатывать на его узнаваемости.       Приглашения на совместные обеды во время рабочей недели чаще всего оказывались завуалированными деловыми предложениями, периодически рождавшимися в изощрённом уме богини топового эфирного времени. Напрямую она их обычно не высказывала, поскольку понимала, что в большинстве случаев её ждёт отказ, но неудачи не остужали её пыла. Ноэль, по горло наевшись когда-то замечаний от злопыхателей о том, что как фигурист он ничего собой не представляет, зато отлично состоялся в качестве очередного — на сей раз спортивного — проекта Ирвина Далтона, не хотел становиться ещё и проектом Рошель. Она предлагала ему съёмки в рекламе, она хотела, чтобы он появился на большом экране, сыграв в сериале, и даже написала под него пару ролей. Он отверг все предложения, и эти роли в итоге сыграли другие — профессиональные — актёры, куда органичнее вписавшиеся в задумку и сумевшие отлично передать характер. Рошель, конечно, обижалась, но попыток не оставляла и, оправившись от неудачи, снова начинала активную пиар-акцию, пытаясь заинтересовать сына теми или иными перспективными проектами. Потому Ноэль нисколько не удивился бы, узнав, что на месте встречи его ожидает не только обед, но и папка со сценарием пилотной серии какого-нибудь мозговыносящего сериала. Определённо, мозговыносящего. Других его мать не писала.       Не сосчитать, сколько она создала персонажей и сколько жизней прожила. Но то, что принимала она написанное близко к сердцу, было очевидно. Заглядывая в гостиную, где она часто работала, сидя прямо на полу, Ноэль впадал в прострацию, замечая, как мать, не выкурившая в жизни ни одной сигареты, подносит к губам два сложенных пальца, делает вид, что затягивается, и снова принимается печатать. Иногда рыдает навзрыд без особого на то повода. Носит старые свитера с торчащими петлями, которые в любой другой ситуации вышвырнула бы на помойку, предварительно надев резиновые перчатки, чтобы не прикасаться к этой гадости напрямую, пьёт растворимый кофе, обычно именуемый дрянью, и читает дешёвые романы, позднее жалуясь на их абсурдность. Но если героиня читает, носит и пьёт это, то и ей нужно прочувствовать героиню. В мелочах увидеть, примерить на себя.       Форменный дурдом.       Стоило Рошель вернуться из мира придуманного в мир реальный, как она вновь становилась самой собой, и Ноэль без труда узнавал мать, но наблюдение за процессом работы наталкивало на мысли об экскурсии в психушку. Глядя на остальных сценаристов, с которыми Рошель работала в группе, Ноэль приходил к выводу, что подобные странности были не только у неё, но и у всех остальных. Неудивительно, что она легко находила с ними общий язык. Её основной соавтор был постоянным гостем в доме Далтонов. Когда Рошель работала на пару с ним, всё выглядело вменяемо — вместо театра одного актёра Ноэль наблюдал миниатюры, разыгранные на двоих, споры, обсуждение жизни несуществующих людей с таким азартом, словно речь шла о самых близких и любимых родственниках.       Ладно. Стоит признать: всё складывалось не настолько плачевно, как представлял Ноэль. На самом деле, дуэт создавал отличные вещи, в которых всего было в меру. Рошель не позволяла соавтору скатываться в кровавый беспросвет и мрачность, а Крейг на корню истреблял излишнюю сопливость повествования. За годы совместного творчества они успели выучить слабые места напарника и старались исправить провисания, по мере их возникновения, чтобы к финалу не осталось ни одного напрасно введённого в сценарий эпизода. Видимо, получалось. Результаты их работы постоянно отмечали, как пример для подражания. Если в титрах соседствовали фамилии Далтон и Уоррен, можно было сразу, без колебаний заявлять, что это очередной потенциальный хит. И утверждать, не боясь промахнуться, что спустя определённое время, права на экранизацию будут проданы — творение звёздного дуэта получит зарубежную адаптацию, а после удачной сделки их гонорары вновь поднимутся, хотя и без того исчисляются немалыми суммами. Чем выше рейтинги, чем больше зрителей, тем больше прибыли получают создатели сериала.       Другое дело, что сам Ноэль сериалы терпеть не мог, никогда их не смотрел и принимать участие в съёмках не собирался. Когда ему было пять лет, Рошель всё-таки сумела настоять на своём, и он снялся в эпизоде одного ситкома, попав в массовку. Процесс удовольствия не принёс, и Ноэль сказал, когда они с матерью возвращались домой, что это был худший день в его жизни.       — Весь в отца, — вздохнула она, стряхивая с воротника невидимые пылинки. — Что внешне, что характером.       Ирвин страсть жены к кинематографу, мягко говоря, не разделял. Более того, высказывался гораздо жёстче и категоричнее, нежели Ноэль.       Кажется, будущая чета Далтонов даже познакомилась, благодаря тому, что Ирвин раскритиковал творение Рошель, а она не смогла промолчать и нагрубила в ответ.       Продолжал критиковать в дальнейшем. Она продолжала отвечать. Правда, выражения подбирали лучше, чем в первую встречу и старались обходиться без употребления нецензурной лексики.       — Но, согласись, дорогая, твои творения — это совсем не Дали, — сказал однажды Ирвин.       — Соглашусь, — ответила Рошель сдержанно, сильнее сжимая в ладони вилку, которую мысленно наверняка успела воткнуть супругу в глаз. — Он, смею напомнить, писал картины. Но раз ты настаиваешь на том, что результаты нашей деятельности можно сравнивать, тоже позволю себе высказаться. Если бы Дали занимался написанием сценариев для сериалов, все сломали бы себе мозги на второй минуте просмотра и массово загремели в психиатрическую клинику. Я не говорю, что он плохой художник, но странно сравнивать его картины и мои сценарии, не находишь?       После нескольких лет ожесточённых споров о культурной ценности продукта, создаваемого Рошель и её командой, было принято стратегическое решение: более не обсуждать за ужином сериалы, чтобы комната не превращалась в поле боя, а над столом не повисало грозовое облако. Этот своеобразный пакт о ненападении с годами актуальности не терял, продолжая оставаться в силе. И, наверное, не в малой степени служил гарантом хороших отношений между матерью и отцом. Пока они не пытались лезть в профессиональную деятельность друг друга, раздавая ненужные советы, их можно было назвать гармоничной и счастливой парой.       Встречу Ноэлю назначили в «Ритце», и он не сомневался, что его заманили на традиционное чаепитие. Не имеет значения, что на часах ещё не пять вечера, а гораздо меньше, главное — атмосфера, а здесь её создавать умели. Некоторые из коренных жителей в шутку заявляли, что пить чай в «Ритц» ходят исключительно туристы и снобы, но, как известно, в каждой шутке всегда находится доля, отведённая для правды. И здесь она тоже проскальзывала.       Предчувствия не обманули. Интуиция сработала на «отлично». Рошель находилась не в одиночестве. Компанию ей составлял мужчина, которого Ноэль не помнил. Возможно, видел прежде. Возможно, неоднократно. Тем не менее, не запомнил ни лица, ни имени, как случалось с большинством знакомых родителей, мелькавших и исчезавших из поля зрения с завидной частотой.       — Добрый день, — произнёс Ноэль, подходя ближе.       — Здравствуй, дорогой, — отозвалась Рошель, поднимаясь с места и подходя ближе к сыну. — Я безумно рада, что ты принял моё предложение.       От неё пахло духами Demeter, теми же, что и обычно. Что-то, связанное с дождём. В памяти Ноэля не сохранилось точное название, но запах он узнал бы из тысячи.       Она дважды поцеловала воздух, так и не коснувшись губами щёк сына, но зато провела ладонью по его плечу. Чуть сильнее сжала предплечье и отпустила.       — У меня не было причин отказываться, — резонно заметил Ноэль, протягивая ладонь для рукопожатия мужчине. — Здравствуйте, мистер...       — Чед Корнер, — представила своего спутника Рошель. — Ты помнишь Чеда, милый?       — Нет. К сожалению, нет, — ответил Ноэль, пожимая его ладонь, отпуская и устраиваясь на пустовавшем прежде месте. — Приятно познакомиться, мистер Корнер.       Не сказать, что ему действительно было так уж приятно и интересно общаться с этим человеком. В настоящий момент, преобладало равнодушие, но с каждым моментом, проведённым в компании инициативной матери и её молчаливого спутника, Ноэль всё сильнее ощущал нервозность. Всё сильнее утверждался во мнении, что для него приготовили ловушку, и сейчас, пытаясь втянуть в разговор и делая вид, будто встреча организована исключительно ради общения и чаепития в приятной компании, виртуозно запудривают мозги.       — Ничего страшного, — произнёс Чед. — Мы пересекались всего однажды, и было бы странно, если бы ты меня запомнил.       — Значит, просто пообедать? — повторил не потерявший злободневности и актуальности вопрос Ноэль.       Осторожно переложил себе на тарелку пару крошечных — буквально на один укус — сэндвичей с огурцом и лососем, опасаясь, как бы они не рассыпались в процессе. А, устроив их на тарелке, посмотрел с нескрываемым подозрением на мать. Она чувствовала себя преотлично, словно рыба в воде, и не испытывала угрызений совести по поводу своего — очередного и ставшего привычным — обмана. Она проворачивала подобный трюк не единожды. Не распрощалась со своими тщеславными планами и, по-прежнему, видела сына медийной личностью, считая, что он рождён блистать, а не прятаться в тени.       Поскольку мистера Корнера Ноэль не помнил, приходилось лишь догадываться, кем является сегодняшний визави. Единственный мистер Корнер, которого Ноэль знал — не лично — и отлично представлял, выглядел иначе, отзывался на имя Кристофер и был эпатажным певцом. Мысленно нарисовать того в деловом костюме и без капли грима на лице не выходило. Чед, напротив, был одним из тех людей, которых сложно представить без костюма, но при макияже.       — В противном случае, ты бы не приехал, — произнесла Рошель трагичным тоном и сделала небольшой глоток чая. — И упустил отличную возможность, которая тебе наверняка придётся по вкусу.       — Точно, — согласился Ноэль. — Я бы не приехал. Ты хорошо меня знаешь, мам. Придётся по вкусу? Думаешь? У меня насчёт этого большие сомнения. Но раз уж звёзды выстроились в ряд, и я здесь, можно срывать покровы и раскрывать тайну, которую от меня столь тщательно скрывали. Какой проект, по твоему мнению, не обойдётся, на сей раз, без моего участия?       — Пусть лучше расскажет Чед. Это его творение, и он понимает в этом больше моего, — Рошель не стала вдаваться в подробности и перекинула ответственность на своего знакомого.       — Мистер Корнер? — Ноэль перестал гипнотизировать мать и повернулся ко второму собеседнику. — Что за таинственный проект, участие в котором вы собираетесь мне предложить? Если какая-нибудь трагическая мелодрама — сразу нет. И не только трагическая мелодрама. Если это проект, связанный с кинематографом, или реклама, ответ вы знаете. Нет. Я не снимаюсь в рекламе и не лезу на большой экран. У меня нет актёрского таланта, и это не моя стихия, даже если мама активно убеждала вас в обратном. Мама, при всём уважении, не способна трезво оценивать мои способности. Ей кажется, что ребёнок справится со всем, но это не совсем так. Вообще не так.       Чед кашлянул. После такой отповеди ему вряд ли хотелось выносить свою идею на рассмотрение. Видимо, до появления Ноэля он всерьёз надеялся, что его идею будут презентовать другие люди, а он лишь подсунет контракт и предложит поставить подпись.       Здесь. И вот здесь, пожалуйста, мистер Далтон-младший.       — Я не занимаюсь кинофильмами, — сказал Чед.       — Тогда?.. — Ноэль выдержал выразительную паузу. — Чем же вы занимаетесь?       — В моей компетенции находятся телевизионные проекты. Преимущественно — развлекательные телешоу.       — И что вы планируете предложить мне? — спросил Ноэль. — Поехать на необитаемый остров в компании других более или менее известных личностей? Посудействовать в конкурсе талантов? Выиграть миллион благодаря своим глубоким познаниям? Или, может быть, обменяться с кем-нибудь супругой? Ах, да. Последнее невыполнимо. У меня же нет супруги.       — Твоя ирония вполне понятна и оправдана, — заметил Чед; у него, кажется, была железная выдержка, другой на его месте уже давно поднялся бы из-за стола и удалился, сославшись на неотложные дела, требующие вмешательства. — Я много раз слышал, что ты — противник большинства телевизионных проектов и неоднократно отказывался от участия во многих программах, куда многие звёзды побежали бы сломя голову. Именно по этой причине за всё время существования нашего шоу я ни разу не предлагал на рассмотрение твою кандидатуру. В этот раз у нас тоже был полный набор участников, и я не подозревал, что придётся в последний момент задуматься о рокировке. Но жизнь — непредсказуемая штука, — он развёл руками, словно всерьёз сожалел о таком повороте. — Один из наших участников вынужден был покинуть проект из-за обострившейся старой травмы, и это поставило под угрозу вылета ещё одну участницу, оставшуюся без пары. Всё бы ничего, но это случилось незадолго до премьеры, и сейчас каждая минута на счету. У нас нет возможности рассылать приглашения и подолгу ждать ответа от кандидатов. А миссис Далтон была столь любезна, что предложила...       — Не посоветовавшись со мной.       Рошель поставила чашку на блюдце, накрыла ладонь Ноэля своей, слегка сжимая и не позволяя вырваться из захвата.       — Ноэль, я знаю, что поступила не лучшим образом, но я действительно желаю тебе добра и хочу, чтобы...       — Мам, хватит, — холодно произнёс он. — Мне уже давно не пятнадцать и даже не двадцать. Я не поведусь на подобные слова.       — К тому же, Тэсса очень талантливая девочка. Будет безумно грустно, если она не сможет выступить в рамках этого шоу, — произнесла Рошель, убирая руку и отточенным жестом поправляя идеально лежавшие светлые волосы.       Заискивающего тона, как ни бывало. И попыток давить на жалость — тоже.       — Какое мне дело до талантливых девочек? — вскинув бровь, спросил Ноэль. — Их много, я один. И я не служба спасения, которая должна вытаскивать людей из жизненных передряг. А если что-то изменилось, то с каких пор я стал спасательным кругом для всех и каждого?       — Кроме того, победа в этом шоу станет отличным подарком ко дню рождения, — продолжала Рошель, проигнорировав все заданные вопросы.       — Чей день рождения ты имеешь в виду? — усмехнулся Ноэль.       — Ну, разумеется, твой.       — Он в декабре. Сейчас, если мне не изменяет память, начало октября.       — Проект долгоиграющий, и завершится в начале января. Не день в день, конечно, но довольно близко. Не согласен?       — И почему ты так уверена в моей победе? Может, я вылечу на первом этапе, не выдержав конкуренции с более сильными соперниками, — дёрнул плечом Ноэль.       — Это вряд ли, — произнёс Чед, продолжая демонстрировать завидную выдержку, попутно излучая доброжелательность; видимо, желание заполучить Ноэля в проект было велико; как он сам признался, дела не терпели отлагательств, требуя моментального разрешения возникших проблем и не позволяя перебирать варианты. — Тэсс действительно зарекомендовала себя, как сильный игрок, а в твоих способностях сомневаться и вовсе не приходится. Я не могу знать наверняка, но сейчас процентов на девяносто уверен, что ваша пара будет любима зрителями, а номера получатся запоминающимися и привлекут немало внимания.       — Вы что, хотите... Хотите, чтобы я... — Ноэль запнулся, не зная, что сказать.       Догадываясь, но не признавая реальность происходящего. Ситуация шла вразрез с его планами и вообще-то их уничтожала к такой-то матери. Он ещё не определился с отношением ко всему происходящему. Не разобрался: хорошо это или плохо.       В голове царил сумбур.       — Снова встал на коньки и танцевал на льду, — закончила за сына мысль Рошель. — Да, Чед предлагает тебе именно это. Проект «Dancing on Blades», спустя несколько лет перерыва, снова возвращается в телеэфир, и у тебя есть возможность вернуться вместе с ним. Поскольку замена экстренная, нужен профессионал высокого уровня, который сумеет мобилизоваться в кратчайшие сроки и превратит номер-визитку в произведение искусства. Лучше тебя с этим не справится никто.       — Я выступал в одиночном катании и никогда не пытался становиться в пару. Это сложнее, чем кажется на первый взгляд. Всё равно, что дать человеку ещё одну, абсолютно ненужную ногу и сказать, что теперь он должен приспосабливаться и ходить так. Вряд ли он придёт в восторг от предложения.       — Это в новинку для многих, — заметила Рошель. — Не только для тебя. Не помню, чтобы тебя пугали какие-то вещи в фигурном катании. Обычно ты воспринимал трудности, как очередной вызов, и покорял новые вершины. Не пробовал раньше — самое время научиться теперь.       — И когда же премьера сезона? — мрачно спросил Ноэль, не сомневаясь, что ответ его поразит.       — В эту субботу, — произнёс Чед. — Времени на раздумья, как видишь, немного. Правильнее сказать, его вообще нет. Потому ты должен дать ответ прямо сейчас. Да или нет?