Чёрный лёд

      На пассажирском сидении покоился ворох приобретённых накануне, но всё ещё непрочитанных газет. На пальцах осталось серое напыление потянувшейся от малейшего прикосновения краски, послужившее прямым доказательством не слишком высокого качества печати. Рядом с газетами расположился стакан с недопитым — на вынос — чаем и очки с тёмными стёклами. Не особо актуальные и востребованные в такую погоду, но жутко необходимые и активно используемые в целях личного комфорта.       Стоило немного повернуть голову, и взгляд Ноэля моментально цеплялся за заголовки, самым невинным и непритязательным из которых был тот, что состоял всего из двух слов и сообщал всем желающим: «Он вернулся!».       Нетрудно догадаться, о чьём именно возвращении шла речь в повествовании, и чьи кости так старательно перемывали успевшие позабыть о своей пламенной любви, а ныне вновь активизировавшиеся журналисты. Возвращение получилось не то чтобы триумфальным, но неожиданным, а потому, в представлении большинства, поистине ошеломительным.       Участие Ноэля в шоу не было анонсировано заранее, и то, что он вообще появился на экране, многих поставило в тупик. Всюду и везде было заявлено, что Тэсса Трэвис в рамках шоу будет выступать вместе с другим фигуристом; новость о рокировке просочиться в средства массовой информации не успела, и Ноэль подозревал, что руку к этому приложил мистер Корнер. Сделал своим зрителям сюрприз, вместе с тем поставив Ноэля в неловкое положение. Выехав на лёд, увидеть плакаты с чужим именем было довольно неприятно, но Ноэль постарался воспринимать это на метр ниже и вообще не думать о подобных мелочах. Единственное, что должно было волновать его в тот миг — это грядущее выступление. И Тэсса, чью жизнь и здоровье вверили в его руки за пару дней до выхода на лёд.       Поскольку его манера проката и выполнения определённых элементов разительно отличалась от манеры Тэда Джойса, хореографию пришлось ставить с нуля, и все три дня — со среды по пятницу — Ноэль вместе со своей напарницей провели на катке, чуть ли не ночуя на льду. Пытались притереться друг к другу и выдать совместными усилиями хоть что-то удобоваримое, а не провальное по всем фронтам. Кажется, на выходе получилось неплохо, тем более, если принять во внимание тот немаловажный факт, что большинство соперников Ноэля до участия в шоу занимались парным катанием, а он получил свою порцию славы, как фигура независимая, привыкшая полагаться на себя и принципиально не работающая в паре.       Именно этим жюри его и упрекнуло во время выставления оценок, заметив со знанием дела, что вроде бы работает новообразованный дуэт слаженно, но Ноэль всё время перетягивает одеяло на себя, не позволяя Тэссе раскрыться и в полной мере продемонстрировать таланты.       Первым порывом было показать всему составу жюри средний палец и удалиться из балаганчика. Вместо этого Ноэль улыбнулся и, поблагодарив за замечания, отдал слово Тэссе. А все свои претензии благополучно проглотил, вспомнив об обязательствах перед телеканалом, которые взвалил на себя, заключив соглашение с Корнером.       В конце концов, его не заставляли насильно подписывать контракт, он добровольно поставил подпись на документах. Рошель прослезилась — притворно, впрочем, как и всегда — от радости, а он, отложив ручку, долго не мог понять, что толкнуло его на этот шаг.       Не понял тогда, не сумел понять и теперь, когда с момента выхода на лёд прошло чуть больше семи дней.       Он не хотел возвращаться. Определённо. Он успел отвыкнуть от атмосферы соревнований, от зрителей и того, как ярко они выражают эмоции, от аплодисментов, от грима, от специально подобранных костюмов. От журналистов, в конце концов.       Сейчас всё это вновь ворвалось в его жизнь, обещая задержаться там на три месяца. Мало или много? Неизвестно. Он не определился с ощущениями. В один из дней обозначенный срок представлялся бесконечным, в другой — каплей в море, не стоящей внимания.       Если им с Тессой суждено дойти до финала, они представят на суд профессионального жюри и зрителей ещё шесть номеров. Шесть историй и шесть жизней, которые им предстоит прожить на глазах у миллионов наблюдателей, находящихся, как в зале, так и по ту сторону экрана. Приготовиться к критике, ошибкам, падениям. Последнего пункта лучше избегать, но, как известно, от несчастных случаев никто не застрахован.       Думая периодически о том, каким может быть его возвращение на ледовые арены, Ноэль представлял всё иначе, не так, как сложилось в реальности. Вероятно, всё дело было в напарнице, которую он пока не научился воспринимать в новом качестве, считая неким балластом для своих способностей и навыков. А, может, в нём самом, потому что участие в телевизионном шоу не приносило ему радости, схожей с той, что давали соревнования. Зато мрачных мыслей было навалом, и, сколько бы он не пытался от них отделаться, добиться блестящего результата не получалось.       Никак.       Субботний день принёс с собой мысли о свободе от тренировки, в которую он сначала не поверил. Мелкую морось, рассеявшую надоедливый густой молочный туман. И приглашение на обед от отца, выразившего надежду и желание увидеться с Ноэлем. У него не было причин отказываться, и он, отпустив воронов на традиционную дневную прогулку, покинул дом.       У Миры были свои ключи, в его обязательном присутствии она не нуждалась, о чём заявила во время короткого утреннего разговора, ставшего данью вежливости, нежели действительно желанной беседой.       Остановив машину, Ноэль снова надел очки, прихватил недопитый чай и кипу газет, хотя, не сомневался, что большинство новых выпусков прессы оказалось на столе Ирвина, спустя пару часов после выхода из печати, а потому ему эти газеты не нужны. Ноэль спрятал ключи от машины в карман и поднялся по ступенькам, замирая в нерешительности, как будто наносил визит незнакомцам и боялся их потревожить.       И Ирвин, и Рошель, сколько он помнил, всей душой и всем же сердцем обожали Ричмонд. Здесь же и жили, отказываясь выбирать домовладение в другом районе. Ноэль, чьё детство прошло тут, как-то быстро отвык от родительского дома, и теперь, приезжая по приглашениям, неизменно ощущал себя именно гостем, а не полноправным обитателем, несмотря на то, что его комната продолжала существовать в своём, пусть не первозданном, но не переделанном после переезда, виде. Заглядывая в неё, он чувствовал себя посетителем музейного зала — ничего своего по духу Ноэль там уже не находил.       Бывшая спальня являла собой воплощение дневника памяти, служила напоминанием о годах, оставшихся в не столь отдалённом прошлом. Здесь хранились школьные тетради, книги, которые Ноэль читал в былые годы, какие-то милые сердцу безделушки, некогда имевшие ценность, а ныне тоже ставшие чужими. Он помнил истории, связанные с частью трофеев, о других благополучно позабыл. Здесь хранились его первые коньки, бережно уложенные в коробку, несколько первых костюмов, в которых он выступал, будучи представителем категории юниоров. Письма, которые он присылал родителям из Америки во время учёбы в незнакомой, пугающей, но зато предлагающей билет в светлое спортивное будущее стране. Написать электронное послание было быстрее и проще, но он всё равно тянулся к ручке и отправлял в Британию письма бумажные.       Закари, с которым ему выпало делить комнату в общежитии, посмеивался над этой тягой к анахронизмам. Своим родителям он писал исключительно электронки.       Да и вообще...       Такая мелочь, а показательно.       Пока они жили в Лондоне, создавалось впечатление, будто оба похожи между собой до безумия — едва ли не астральные близнецы, сумевшие причудой судьбы найти друг друга в раннем возрасте. Судьбоносная встреча, изменившая жизни обоих до неузнаваемости. Встреча, которая не могла не состояться. Не разлить водой, не разделить пламенем, не заставить разжать ладонь, что крепко перехватывает твою, сжимая до боли, так, что пальцы белеют, и лишь кончики их наливаются кровью.       Одинаковые литературные и музыкальные вкусы, одинаковое хобби, плавно перетекшее в дело жизни и ставшее её смыслом... Много чего одинакового. Даже спортивная школа в Колорадо, куда Зак выбил себе билет, узнав, что Ноэль в ближайшее время покидает Лондон и отправляется туда.       Стоило перебраться в Штаты, и прежняя картина мира начала постепенно разрушаться. Сначала медленно — кирпичик по кирпичику, потом быстрее, в финале — стремительно. Она рушилась до тех пор, пока не развалилась окончательно, и не погребла обоих под обломками, оставив памятные шрамы и продемонстрировав наглядно, что друзьям лучше не пытаться добиваться успехов в одной и той же сфере. И не примешивать чувства туда, где они добавят не только и не столько остроты или теплоты, сколько проблем.       Ноэль слышал немало историй о всепобеждающей дружбе, ещё больше — о силе такой же всепобеждающей любви, способной пройти любые испытания и преодолеть огромное количество препятствий. Его уверяли: нужно верить, что получится, и тогда всё действительно сложится лучшим образом.       Жаль, что его собеседники, забывали уточнить одну важную деталь: рассказанные истории вымышлены, а совпадения с реальными людьми, как это обычно бывает, случайны. Закономерностей жизнь не предполагает, зато случайности правят балом только так. Большие промахи могут оставаться незамеченными, а мелкие — портить жизнь, сталкивая человека, добравшегося до вершины лестницы, к подножию. И наплевать, что оставалась всего одна ступенька. Время твоего счастья завершилось. Начинай путь заново.       Для них с Заком утверждение вышло неактуальным. Их дружба, омрачённая влюблённостью с одной стороны, не только ничего не победила, но и приказала долго жить, а расставание прошло на ужасной ноте.       Три эпизода на пути к катастрофе, разрушившей сразу шесть жизней.       Три шага. Всего-то. Ничтожно мало. На первый взгляд. Но каков эффект! Что было бы, окажись их больше?       Спектакль в три акта.       Акт первый. «Поцелуй».       Всё там же, в общежитии. За несколько часов до наступления Хэллоуина, под песню ныне уже несуществующей группы HIM — одной из немногих, относительно которых мнения расходились — и их слезливого, не имеющего срока давности хита «Join me in Death», звучавшего в наушниках Зака, которыми он милостиво поделился с Ноэлем. Они сидели рядом. Ноэль что-то читал. Кажется, это была «Тайная история», первый из романов Донны Тартт. Зак копался в смартфоне, просматривая то ли новости, то ли ещё что-то. В честь грядущего праздника у обоих выдался выходной, свободный от тренировок, а потому они могли позволить себе немного безделья.       Ноэль явственно ощутил момент, когда Зак, оторвавшись от своего занятия, начал наблюдать за ним. Когда Зак позвал его по имени, в наушниках раздались те самые слова.       Together in death.       Стоило им прозвучать, а Ноэлю — отвлечься от книги, и Зак сразу же, не теряя времени, поцеловал его, моментально запуская ладони под толстовку. Соединил руки за спиной Ноэля, притягивая его ближе к себе и стараясь уложить на узкую, неудобную кровать, на которой и в одиночестве с трудом удавалось устроиться — не то что вдвоём. Сидеть, конечно, можно было, но лежать — сложно. Книга с грохотом упала на пол, вслед за ней полетел и плеер Зака. Удар техника выдержала, песня продолжала играть, раздражая.       — Детка, мне надоело сходить с ума в одиночестве. Давай... умрём вместе, — выдохнул Зак, утыкаясь носом ему в шею, вдыхая почти улетучившийся аромат одеколона, прихватывая зубами кожу и тут же проводя по ней языком.       Ноэль не до конца понимал, что это: иносказание или реальное предложение. Был ли этот поцелуй и само спонтанное признание для Зака маленькой смертью и безумием? Или он говорил о чём-то другом?       Узнать, какой смысл вложил в высказывание Зак, не представилось возможным.       В тот вечер они не сумели поговорить нормально. Они поссорились, и Зак вылетел из комнаты, как ошпаренный, когда его сбросили с кровати пожелали идти на хер с такими поползновениями. Прихватил сигареты, за которые ему неоднократно прилетало, и скрылся за дверью, не забыв хлопнуть ею. Нарочно.       Ноэль сидел рядом с кроватью, зажав уши ладонями, слушая отголоски собственного голоса и вспоминая каждую из прозвучавших в этих стенах реплик. Их набралось немало. Коротких, но цепляющих за живое, порядком раздражающих Зака.       Да, на чей угодно, но только не на мой. Да, наплевать. Да, хоть со всеми здесь, а то и во всём городе переебись. Да, мне действительно неинтересно, с кем ты спишь. Абсолютно. Твоя постель — последнее, что волнует меня в этой жизни. И, смею напомнить: это не я притащился за тобой в Штаты, всё было ровно наоборот. Это ты прополаскивал своим родителям мозги, а они — тренеру, чтобы он взялся работать с нами обоими. Дверь там, Зак. Прикрой её плотно, не хлопай со всей дури. Время позднее, других людей разбудишь.       Кажется, их дружба впала в глубокий коматоз именно в этот день. Всё, что происходило после — было то ли некрофилией, то ли некромантией. Не до конца понятно, чем, но то, что с приставкой «некро» — неоспоримо.       Они пытались получить что-то от чувств, которые больше не существовали. И, разумеется, не получили.       Акт второй носил название «Прощание».       И разыгран был в ставших привычными декорациях через полгода после памятного скандала. Спустя одно событие, окончательно добившее надломившиеся приятельские отношения, поставившее в истории жирную точку.       Всё та же комната в общежитии спортивной школы. Всё те же узкие кровати, на сей раз, идеально заправленные. Собранные дорожные сумки.       Заявление, прозвучавшее ультиматумом, относительно успешно под него маскирующееся, но на деле представлявшее собой последнюю отчаянную попытку:       — Я улетаю, Ноэль.       Оглушительная пощёчина, оставившая отпечаток ладони на бледной щеке. Сразу после слов:       — Счастливого пути, Зак. Моё решение тебя вряд ли удивит. Я остаюсь.       Ненависть.       И злые слёзы, застывшие в уголках глаз.       — Ты же обещал, Ноэль... Ты же. Сука. Грёбанная ты блядь, помешавшаяся на своих амбициях. Ты же обещал когда-то. Ты... Да ничего твои слова не стоят!       Зак подхватил свою сумку и рванул по коридору, втайне надеясь, что его попробуют догнать, остановят, обнимут и попросят остаться здесь. Ненадолго. Всего на пару дней. Пообещают, что на исходе второго дня они улетят. Вместе.       Ноэль не остановил, не обнял и не попросил.       Он повернул голову, наблюдая за тем, как удаляется Зак, проводил его взглядом до поворота и сделал шаг, переступая порог комнаты, которую они делили больше полутора лет. Тогда делили. Теперь она перешла в его полноправное пользование. Сосед отчалил восвояси и не обещал вернуться. На память о нём остался плеер. И наушники. И зарядка. Ноэль думал, что Зак, заметив пропажу, вернётся. Но он не вернулся.       Затворив дверь, Ноэль закрыл глаза и прижался к гладкой деревянной поверхности лбом, продолжая стискивать в ладони ручку.       Он помнил каждую из произнесённых фраз. И резюмировал: сложно поспорить со словами Зака. Да, он давал когда-то определённое обещание, несомненно. Но смысл вкладывал совсем другой, во многом отличный от того, что придумал себе Закари, интерпретировавший произнесённые слова на свой лад.       В вечер отъезда Ноэль слушал любимые песни Зака, лёжа прямо на полу и прикрывая глаза рукой. Ему лень было подниматься и выключать верхний свет, горевший ярче обычного. Или это была просто иллюзия?       Палец скользил по экрану, пролистывая список дорожек вверх-вниз, мелькали знакомые названия знаковых и не очень композиций. Плей-лист их жизни, дружбы, недопонимания и раздора. С восьми лет и до настоящего времени.       Через три дня, Ноэль пришёл в почтовое отделение и отправил маленькую посылку в Лондон. Ровно три предмета. Наушники, зарядное устройство, плеер. Никаких сопроводительных писем, никаких извинений, столь ожидаемых Заком, никаких просьб о возвращении. Единственное, что Ноэль мог написать, умещалось в трёх словах: «Ты просишь невозможного». Это касалось и любви, и... не только её. Это касалось всего в их жизни. Но он не написал. Не увидел смысла в пафосных посланиях.       Акт третий. Примирение.       Как будто бы.       Искреннее для одного. Притворное для другого. Время на передышку. Перед нанесением решающего удара.       Заключение мира и возвращение на круги своя с одним условием. Больше никаких разговоров о фигурном катании. Ни единого упоминания. Ни о нём, ни о былой влюблённости, которая вроде бы остыла со временем. Ни слова.       Чёрные розы для чёрного короля. Украшение твоей могилы, Ноэль. Могилы, которую я выкопаю для тебя, пока ты будешь верить, что я смогу простить тебе твой успех и своё забвение...       Ноэль помотал головой. Зак был последним человеком, о котором ему сейчас — да и всегда — хотелось думать. Бывший друг застолбил за собой нижнюю строчку в списке и не поднимался оттуда вот уже шесть лет.       Мысли, напоминавшие туман, рассеивались неохотно, но всё-таки понемногу отступали. Ноэль вздохнул и позвонил в дверь, крепче прижимая к груди кипу основательно намокших газет, окончательно пришедших в негодность по прихоти водителя, не соизволившего воспользоваться представленной возможностью и опустить крышу. Не подходивших после путешествия под мелким дождём даже для растопки камина. Бесполезный мусор. И деньги, выброшенные на ветер.       — Свежая пресса с доставкой на дом, миссис Пульман, — улыбнувшись, бодро отрапортовал Ноэль, когда дверь отворилась.       — Добрый день, мистер Далтон, — произнесла экономка, отходя в сторону и уступая дорогу молодому хозяину. — Разрешите забрать, или они вам нужны?       — Да, разумеется. Спасибо, — кивнул Ноэль, поставив стакан на банкетку и передавая газеты своей собеседнице. — А отец?..       — Мистер Далтон-старший в данный момент находится в музыкальном салоне.       — Занят?       — Ожидает вашего появления, потому можете сразу подниматься туда.       — И снова спасибо.       — Не стоит благодарности, мистер Далтон, — отозвалась миссис Пульман, принимая из рук Ноэля серый плащ и удаляясь.       Первым делом Ноэль заглянул в гостиную. Пригладил влажные волосы, несколько раз проведя по ним ладонью и с тоской отметив, как от воды они немного завиваются на кончиках.       Ноэль терпеть не мог, когда они становились такими, а Рошель не уставала повторять, что каждый раз в подобных ситуациях он должен вспоминать о своём происхождении и примеси французской крови. Вспоминать и реагировать на происходящее, как это обычно делают жители одной из самых романтичных — если не самой — стран на свете. Не искать в себе недостатки нарочно, а, заметив, выставлять на всеобщее обозрение и записывать в категорию достоинств, как делает большинство французов, искренне уверенных в собственной неотразимости. Что-то толковое в этом подходе проскальзывало, но только частично. Американцы, в окружении которых Ноэль прожил несколько лет и, естественно, частично «опылился», когда им что-то в собственной внешности не нравилось, шли на крайние меры. Записывались на приём, после чего без сомнений и лишних переживаний ложились под нож пластического хирурга, желая получить внешность своей мечты. Французы же действительно гордились своими недостатками, будь то слишком длинный нос или близко посаженные глаза. Для них не существовало недостатков, в принципе. Ноэль находился где-то посередине. Он не гордился, но и крайние методы не одобрял. В конце концов, высыхая, волосы снова выпрямлялись. И это была проблема настолько мизерного масштаба, что заострять на ней внимание мог лишь человек, не имеющий иных забот и проблем. У Ноэля при желании — да и при нежелании тоже — обнаруживались и первые, и вторые. Притом, предостаточно.       Поправив воротник рубашки, он покинул гостиную и направился на третий этаж, где расположился музыкальный салон, являвшийся одновременно и курительной комнатой. Просторный зал, оформленный преимущественно в тёмных тонах, был едва ли не самым любимым местом Ирвина в доме. Ноэль нередко заставал отца там. Ирвин здесь не только наслаждался музыкальными композициями, сигаретами и кофе, но зачастую ещё и занимался делами, периодически замечая, что здесь ему уютнее, нежели в кабинете, да и настроиться на нужный лад получается быстрее.       Ноэлю запах сигаретного дыма в детстве патологически не нравился, вызывая не тошноту, но отвращение. Зато безумно привлекала коллекция пластинок, собранных Ирвином. Несмотря на появление новых, куда более современных цифровых носителей, Ирвин предпочитал коллекционировать любимую музыку на виниле, и отыскать здесь можно было огромное количество разнообразных композиций, исполнителей и направлений. Классика, блюз, соул, оперные концерты, рок и электроника разных лет. Притом, нельзя было сказать, что Ирвин отличался в музыке всеядностью и с удовольствием слушал вообще всё.       Ноэль в раннем возрасте, кажется, на музыку внимания не обращал — его привлекали исключительно разноцветные обложки, а не наполнение альбомов.       С годами приоритеты изменились, а акценты сместились. К сигаретному дыму он просто привык, хотя и не полюбил. Что касается пластинок... Естественно, что обложки перестали играть решающую роль, зато сами треки и смысл, в них вложенный, вышли на первый план. Ноэль начал больше внимания уделять именно музыке, формируя свои вкусы, постепенно втягиваясь в процесс, соединяя наиболее приглянувшиеся композиции из числа услышанных с отрабатываемыми на льду элементами и пытаясь создать некий гармоничный симбиоз. Этот процесс был одним из его любимых занятий. Лежать, растянувшись на диване, закинуть руки за голову, закрыть глаза и создавать с помощью воображения всё новые и новые номера для проката. На эту композицию идеально легла бы ласточка, на другую — исполнение сальхова, на третью — лутца. Некоторые из мелодий были созданы для отдельных элементов, но ни в какую не желали связываться с несколькими — лишь малая часть подходила для сочетания.       Здесь же, в музыкальном салоне отца, Ноэль впервые услышал «Маленькую ночную серенаду». Случайно проходил мимо и застыл у приоткрытой двери, понимая, что эта мелодия — идеальное дополнение к той программе, которую он готовит для соревнований. Он буквально влюбился в музыку, в каждый аккорд, поставив перед собой задачу: в обязательном порядке выйти под неё на лёд. Тренер нашёл выбор подопечного не слишком удачным, не упустив возможности раскритиковать его и предложив подумать ещё раз, чтобы не опозориться на глазах у многочисленных наблюдателей. Если юниорам разрешалось выступать, используя в качестве музыкального сопровождения произведения классической музыки, то новичкам их никто не предлагал. Запрет на них не налагался, конечно, но и в рекомендованном списке они не значились. Считалось, что юным спортсменам такая музыка не подходит, им сложно входить в её ритм, выдерживать его и не сбиваться. Считалось, что только мастера с громким именем могут раскрывать классику с новой стороны и раскрываться в её рамках самостоятельно.       Ноэль любил такие пари, заключённые с самим собой. Когда ему бросали вызов, он его принимал, не сомневаясь в будущей победе. Мысль о том, как оппоненты изменят мнение, признавая собственные ошибки, служила отличным катализатором, подстёгивая к свершениям и не позволяя останавливаться на середине дороги.       Если взялся шагать, то иди до конца.       Иди и побеждай.       Несмотря на заверения миссис Пульман о том, что Ирвин дожидается его визита, Ноэль постучал перед тем, как решился переступить порог курительной и музыкальной комнаты. На столе стояла пепельница, в воздухе проскальзывали ноты табака.       — Можно войти? — спросил Ноэль.       Помимо пепельницы на столе вольготно расположился ворох разномастных газет. Часть наименований совпадала с теми, которые Ноэль отдал экономке, притащив из дома. Так что вопросов относительно осведомлённости или неосведомлённости отца не осталось. Вряд ли Ирвин мог пропустить новость о возвращении сына на лёд, хоть и в пределах телевизионного шоу, а не в рамках профессионального спорта.       Почему Ирвин должен был узнать об этом из газет, а не из рассказов супруги? Проще простого. Тема медиа-бизнеса в их разговорах находилась под запретом, даже если затрагивала жизнь Ноэля. Особенно, если она это делала. Несколько провальных попыток Рошель, направленных на то, чтобы втянуть Ноэля в киномир, и противоречащих желаниям самого Ноэля, привели Ирвина в бешенство. С тех пор о проектах, участие в которых предлагала или собиралась предложить сыну Рошель, оставались для Ирвина тайной за семью замками. Да и говорить было особо не о чем. Ноэль всё равно отвергал предложения, стараясь сосредоточиться на других вещах, делах, заботах.       Ирвин, услышав, как к нему обратились, сложил газету и устроил её на краю стола.       — Тебе можно всё, — ответил, поднимаясь с дивана и идя навстречу сыну. — Рад, что ты приехал.       Тебе можно всё.       Ирвин часто повторял эту фразу. Правда, когда Ноэль был маленьким, добавлял в конце уточнение. Всё, но в рамках разумного, малыш. После того, как Ноэль вернулся из больницы, где оказался по вине пяти подонков, возомнивших себя вершителями судеб, знакомая фраза прозвучала иначе, потеряв привычное окончание.       Ноэль сидел тогда на террасе, кутался по привычке в тёмную толстовку с отпечатанным на ткани принтом, имитирующим пятна крови, и думал...       Да много о чём и о ком он думал. Больше о себе. О нелепой доверчивости. О чёрных розах, когда-то стоявших в номере отеля. О наивной мечте — поехать на Олимпиаду и стать чемпионом. О том, что Зак, вынужденный по некоторым причинам оставить мир большого спорта, не прощал ему победы меньшего масштаба. Если бы он стал олимпийским чемпионом, Зака бы вообще порвало на лоскуты от зависти и зашкаливающей ненависти. Единый старт. Взлёт одного. Падение другого. Печальная сказка, а вообще-то — вполне себе тривиальная правда жизни.       Погрузившись в свои мысли, Ноэль не слышал, как к нему подошёл отец, а потому вздрогнул, когда с ним заговорили, вновь пытаясь вырулить на не слишком приятную тему, которую он предпочитал не затрагивать вовсе.       — Ты ведь знаешь, кто это сделал, верно? — спросил Ирвин. — Это не трагическая случайность, а заранее спланированная операция.       — Да.       — Тогда почему не говоришь, кто стоял за всем этим дерьмом?       Один из немногих вопросов, способных загнать в тупик, поставив перед нелёгким выбором и вынудив заключить сделку с совестью. И дело было вовсе не в том, что Ноэль не хотел сдавать бывшего друга, считая себя, как временами случалось с жертвами изнасилований, виновником, спровоцировавшим насильников. Основная причина молчания заключалась совсем в другом. Он боялся себя больше, чем их. Боялся своих мыслей, хотя, несомненно, понимал: они заслужили. Все вместе и каждый по отдельности. Заслужили в полной мере.       — Рискну предположить, что руку к этому приложил твой приятель, — произнёс Ирвин, выдвигая стул и присаживаясь рядом с сыном; устроившись, он стянул капюшон с головы Ноэля, тем самым дав понять, что хочет поговорить откровенно, жаждет, чтобы ему смотрели в глаза, а не отворачивались и не прятались.       Ноэль привык к тому, что его отец бывает разным.       Ирвин Далтон, как глава «АйЭсДи Инкорпарейтед» внушал иррациональный страх, производя на окружающих соответствующее впечатление. На Ноэля этот тип восприятия не распространялся, но он нередко замечал настороженность в глазах других людей, смотревших на Ирвина так, как обычно смотрят на кобру, приготовившуюся к броску. Смотрят, боятся, но не имеют возможности удалиться, вынужденные натянуто улыбаться и внутренне дрожать.       Ирвин Далтон, как глава семьи, вызывал доверие и желание поделиться с ним наболевшим.       Сейчас Ноэль видел перед собой не главу семьи, а непоколебимого и, пожалуй, жестокого главу корпорации, который не чурался, несомненно, опасных криминальных игр, частично окрашенных в цвета крови и пепла. Человека, позволявшего себе использовать нечестные методы, не считавшего рейдерские захваты и устранение — в том самом смысле тоже — конкурентов чем-то выдающимся. И, пожалуй, гордившегося этим, хоть и не выставлявшего напоказ свои сомнительные достижения.       По документам всё было чисто. Остальное не имело значения. До тех пор, пока им не прищемляли хвост, Ирвин предпочитал наслаждаться жизнью. А, значит, делал это всегда, потому что не родился ещё человек, способный провернуть подобный трюк с Ирвином Далтоном.       — Ты уже предположил, — произнёс Ноэль, — и правильно сделал, пап.       — Значит, Клэйтон?..       — Он. И не только. В одиночестве он не сумел бы провернуть подобное. Если бы только клонировал себя, — усмехнулся Ноэль, обнимая колени и стараясь не смотреть на отца.       — Само собой, — согласился Ирвин. — Те, кто ему... ассистировал. Ты их знаешь?       Ассистировал.       Чужеродное слово, неподходящее ситуации, противоречащее ей. Слишком возвышенное для грязи, в которую его неоднократно обмакнули, измазав с головы до ног.       — В тот вечер видел впервые, но, если не ошибаюсь, они все учатся вместе с Заком. В одном университете, а не на одном курсе.       — Почему ты сразу не сказал, кто выступал в качестве организатора преступления? — спросил Ирвин. — Продолжаешь держаться за прошлое и пытаешься оправдать все поступки угасшей дружбой? Надеешься, что он раскается и придёт, чтобы попросить прощения? Нет, не придёт. Нет такого насилия, которое реально уничтожить смирением и пониманием. Прощая и спуская всё это с рук, ты позволяешь виновному почувствовать себя безнаказанным и продолжать совершать промахи. Жестокость обычно порождает жестокость ещё большую. Только сделав ответный ход, ты покажешь, что с тобой можно и нужно считаться. Пока сидишь покорной овцой, снося все обиды, о тебя будут вытирать ноги, считая это нормой. Все, кому не лень, а таких найдётся немало.       — Допустим, я... — Ноэль запнулся.       — Допустим, — эхом повторил отец.       — Ты много раз говорил, что для тебя нет ничего дороже своей семьи и единственного ребёнка, — сказал Ноэль, натягивая рукава толстовки так, чтобы они закрыли ладони до половины. — Говорил, что если у меня возникнет потребность в чём-то, достаточно просто попросить тебя об этом.       — Говорил, — вновь подтвердил Ирвин. — От своих слов не отказываюсь, и по-прежнему готов выполнить любую просьбу. Если есть о чём просить, делай это и не сомневайся.       — Я бы попросил, — хмыкнул Ноэль, — и рассказал обо всём раньше, если бы не одно «но».       — Какое?       — Я боюсь своих желаний, связанных с этими людьми, да и себя, наверное, тоже.       — Чего ты хочешь, Ноэль? — спросил Ирвин.       На террасе вновь воцарилась тишина. Время, чтобы обдумать. Принять решение. Окончательно определиться. Расставить приоритеты. Сказать, фактически вынося приговор, или промолчать, чтобы не считать себя участником и не ставить на одну ступень со всей пятёркой? Эта дилемма разрывала его мозги на кусочки весь период пребывания в больнице. Продолжала делать то же самое после возвращения домой. Взрывала их, превращая в кашу.       Он хотел мести. Отчаянно хотел. Он знал, что не способен простить, но, тем не менее...       — Скажи, — поторопил Ирвин. — И не бойся. Ни себя. Ни желаний. Бояться должен не ты. Бояться должны те, кто посмел посягнуть на твою жизнь.       — Я хочу... — Ноэль запнулся, но вскоре собрался с силами и решительно произнёс: — Хочу, чтобы дружки Зака сдохли, а сам он сгнил в тюрьме. Только этого. Больше ничего. Можно?       Ирвин улыбнулся так, словно его просили не разделаться с кем-то, а купить пару билетов в театр или на концерт любимой группы. Мелочь, способная улучшить настроение любимому ребёнку. Дел на две несчастные и незаметные минуты, а радости — на долгие годы.       — Конечно, можно, — ответил Ирвин, не задумываясь. — Тебе можно всё.       — В рамках разумного? — уточнил Ноэль.       — У этой ситуации нет таких рамок. Потому всё. Просто всё.       Даже если бы Ноэль захотел, он не сумел бы поспорить с отцом относительно допустимых пределов, за которые лучше не заходить.       Но он не хотел.       И у этой ситуации действительно не было никаких рамок.       Милосердие, сострадание, жалость, дружба, взаимопонимание, взаимопомощь... Все эти понятия стремительно обесценились, став всего лишь обезличенными, хрупкими, будто бы бумажными словами, сгорающими в пламени готовящейся мести. Для Ноэля они стали такими же пустыми, какими на протяжении долгих лет являлись для Зака.       Жизнь уравняла их обоих.       Родственники обнялись. Ирвин легко похлопал сына по спине и тут же отстранился.       — Обедать с вами на выходных — семейная традиция, — улыбнувшись, заметил Ноэль. — На прошлой неделе не сложилось, но вообще-то о традициях я стараюсь не забывать.       — Неужели? — спросил Ирвин, усмехнувшись.       Ноэль вскинул бровь, демонстрируя недоумение высказанными сомнениями, попутно пытаясь понять, чем это спровоцировано. Увы, на ум ничего более или менее подходящего не приходило.       — Я умудрился позабыть о чём-то важном? — спросил, признавая поражение и подтягивая к себе одну из газет.       — Относительно.       — А?..       — Беатрис очень удивилась, поняв, что любимый племянник не удостоил её визитом. И не просто визитом, а приуроченным к столь важной дате.       — Тётя Беатрис? — изумлённо переспросил Ноэль. — Но разве...       — Разве, — хмыкнул Ирвин. — Как раз на прошлой неделе.       — Твою мать, — выдохнул Ноэль, закрывая ладонью верхнюю часть лица и откидываясь на спинку дивана. — Я ведь неоднократно думал об этом, но в последний момент что-то пошло не так. Нет, я, на самом деле...       — У тебя была уважительная причина, а о подарке от твоего имени мы позаботились, так что ничего страшного не произошло.       — Тётушка поверила?       — Рошель была убедительна, рассказывая о причинах, не позволивших тебе вырваться за пределы Лондона. Беатрис слушала её со всем вниманием, на какое она вообще способна и, если я ещё не разучился разбираться в людях, воодушевилась, узнав о твоих планах на ближайшее будущее. Меня рассказ, признаться, тоже заинтересовал. Я тогда подумал, что у Рошель отлично развито воображение, раз она с завидной уверенностью рассказывает о твоём возвращении на лёд. Но я и представить не мог, что она говорит правду. Теперь вижу, что она нисколько не преувеличивала. Ты действительно вышел на лёд и вернулся в ряды спортсменов.       — Скорее дебютировал в качестве шоумена, — поправил отца Ноэль. — С профессиональным спортом у этой затеи мало общего. Одно название разве что, а в остальном — сходство минимальное. С таким же успехом я мог сняться в любой из предложенных мне реклам, проехавшись по льду в течение пары секунд и рассказав о дезодоранте, жевательной резинке, кофе или операторе мобильной связи, скрашивающем и значительно упрощающем мою жизнь. До недавнего времени я не собирался принимать участия в шоу. Честно говоря, я не слышал о планах телекомпании о возвращении программы в эфир или же благополучно пропустил, что вероятнее. Их предложение застало меня врасплох, так что появление на экране можно назвать чистой воды импровизацией. Никакой долгой подготовки, никаких длительных размышлений. Поставить подпись на предложенных бумагах, получить заслуженный гонорар и в обмен на него подарить телевидению три месяца своей жизни, если меня не выгонят раньше. В чём я после первого проката не уверен.       — Снова Рошель подсуетилась?       — Скажем так, без маминого вмешательства не обошлось, но это был один из немногих её проектов, не показавшихся мне безумным. Кстати, где она сама? Снова витает в облаках вместе со своей героиней или же пребывает в мире преступных страстей? Что они там сейчас пишут на пару?       — Понятия не имею, — признался Ирвин. — Правило невмешательства в профессиональные заботы друг друга было и остаётся для нас с Рошель самым актуальным. Секрет семейного счастья практически. Потому я не лезу в её сериалы, а она не пытается сделать вид, будто ей интересны мои методы ведения бизнеса.       — Она сегодня покажется, или мы будем обедать вдвоём?       — Обязательно покажется. Рошель сказала, что поработает немного — ей нужно внести последние правки в ключевую сцену. Когда это случится, присоединится к нам. Не думаю, что она заставит нас долго ждать.       — Хм.       — Что такое?       — Ты же знаешь маму. Она может сутки напролёт шлифовать свои сцены, позабыв обо всём на свете, и наплевав на данные обещания, — хмыкнул Ноэль, открывая газету на нужной странице и внимательно разглядывая фотографии, сопровождавшие материал; из всего многообразия их были выбраны те, что относились к периоду главного в мире спортивного события, потому необходимость созерцания их немного — совсем чуть-чуть — царапала изнутри, пробуждая ненужные воспоминания. — Если через полчаса она не появится, загляну к ней сам и напомню о нашем существовании. А пока давай поговорим пока вот о чём. Ты уже ознакомился с материалами? Журналисты в своём репертуаре? Снова пишут о высокопоставленном папочке, продвигающем бездарную и потрясающе никчёмную детку в люди, или моё участие в шоу заводит их меньше, чем потенциальная поездка на Олимпийские игры? Тогда все захлёбывались слюной и желчью, пытаясь найти след «АйЭсДи» в отборе и доказать, что всё упирается в твою дружбу с президентом олимпийского комитета, которого ты видел-то всего пару раз в жизни. Теперь, наверное, проезжаются по маминым знакомствам.       — Проезжаются, — подтвердил Ирвин. — Не то чтобы все они делали заявления открытым текстом, но намёки тонкие и не очень встречаются.       Ноэль не удержался и засмеялся.       — Пяти лет молчания и пребывания в тени, как ни бывало. Они снова схватились за перо и принялись меня обсуждать и осуждать. Кто бы мог подумать, что моё десятиминутное появление на экранах спровоцирует новую информационную волну, больше похожую на цунами?       — Ты? — предположил Ирвин.       — Я.       — Предчувствовал такой поворот?       — Несомненно, — ответил Ноэль, свернув газету трубочкой и постучав ею по раскрытой ладони. — Журналисты всегда рады поговорить обо мне. Да и не только. Кажется, они неравнодушны ко всем Далтонам. Ты, я, мама... Мы все их заводим и не на шутку возбуждаем. Стоит кому-то из нас появиться на публике, и папарацци тут как тут. Упомяни фамилию Далтон, и тебя будут читать, а рейтинги поползут вверх, как на дрожжах. Далтоны — ваш самый сильный афродизиак и главная заноза в вашей заднице. Иногда мне кажется, что даже если я чихну на публике, из этого раздуют потрясающий скандал.       — Так будет всегда, — сказал Ирвин, соединив ладони в замок. — И с этим ничего не поделать. Всем закрыть рот невозможно, да и не стоит тратить время на мелочи, принимая их близко к сердцу. Особо ретивых писак всегда можно поставить на место, напомнив им, кто они, откуда и куда отправятся, если перегнут палку. Это дело двух секунд, потому переживать не о чём. Обычное явление, не заслуживающее пристального внимания. Что бы ты ни делал, тебя всегда будут осуждать и мерить по себе, забывая о том, что люди разные. Внешне мы — счастливая и крайне удачливая семья, у которой нет ни проблем, ни забот, ни лишних переживаний, и это тоже многих бесит. Всегда найдётся тот, кому твоё счастье встанет поперёк глотки. Тот, кто начнёт осуждать тебя только за то, что ты посмел быть счастливым, богатым и успешным, а в паре кварталов от тебя кто-то покупает йогурт со скидкой.       — А в реальности? Какие мы?       — Ещё счастливее и ещё удачливее, чем кажется другим, — ответил Ирвин. — Никак иначе. Правда, получаем всё не по щелчку пальцев, как принято считать, а исключительно в награду за упорный труд. Но кому это докажешь? И зачем вообще что-то кому-то доказывать? Не верят? Пусть это останется на их совести. Иди дальше и не оглядывайся на мнение посторонних людей.       — Твои советы приходят очень вовремя, — произнёс Ноэль.       — Правда?       — Да. Они мне всегда помогали прежде. И продолжают помогать теперь. Спасибо, отец.       — Не за что. Лучше скажи, что ты чувствуешь в связи с возвращением на лёд? Не жалеешь о принятом решении?       — Сложный вопрос, — признался Ноэль, складывая руки на груди и глядя на приоткрытую дверь в ожидании появления Рошель. — После одного выступления вообще сложно о чём-то говорить. Пока я могу отметить лишь то, что мне было приятно вспомнить спортивное прошлое, не более того. А что по этому поводу думаешь ты? Я совершил ошибку, повторно войдя в эту реку, да?       — Моё мнение вряд ли играет большую роль и способно повлиять на ситуацию, — произнёс Ирвин. — Но, если в двух словах... Я не считаю твой поступок ошибкой. Ты волен принимать любые решения. Главное, чтобы в конечном итоге они сделали тебя счастливым. Остальное не имеет ровным счётом никакого значения. Понимаешь?       — Да, пап, — ответил Ноэль. — Прекрасно понимаю.       Работать с Тэссой Трэвис было достаточно легко, и он бы сказал — приятно.       Рошель и Чед Корнер не обманули, когда заверяли, что девушка старательна, и ради достижения результата готова выкладываться по полной, не позволяя себе отлынивать и не выпрашивая у партнёра поблажек. Подобного подхода к работе Ноэль и не потерпел бы. Во всём, что касалось фигурного катания, он был максималистом. Того же хотел и от своей напарницы, а она охотно поддерживала начинания и ни на что не жаловалась. Внимательно прислушивалась к советам, не считая их посягательством на свою свободу, и искренне горела идеей о новых свершениях.       В целом, общаться с ней тоже было интересно, хотя, стоит отметить, большая часть разговоров крутилась вокруг спорта, не переходя на темы личного характера.       Творчеством временной партнёрши Ноэль не интересовался от слова «совсем». Она снималась в молодёжных сериалах, которые он не смотрел, независимо от того, кто писал сценарии. Она пела нежные девичьи песни о сладко-приторной любви, страданиях и прочем конфетти, которое Ноэлю тоже никуда не упёрлось, потому ничего умного сказать о её начинаниях он не мог.       Она....       Вообще-то она призналась, что раньше наблюдала за его выступлениями, затаив дыхание. И помечтать не могла, что однажды выйдет на лёд вместе с ним. Об этом Тэсса заявила в первую встречу, на том поток восторгов иссяк. Возможно, потому, что Ноэль принял их равнодушно, постаравшись не развивать тему, а сразу перейти к делу и обсуждению номера, который предстояло показывать вместе с мистером Джойсом, но не сложилось.       — Мы не сумеем поставить новый номер за три дня, — произнесла она, перехватывая резинкой длинные каштановые волосы. — Мы с Тэдом репетировали почти две недели, но я не уверена, что...       — С Тэдом, — заметил Ноэль. — Сейчас ты репетируешь со мной, и я говорю, что мы успеем поставить всё с нуля, если будем усиленно работать, не теряя драгоценные минуты. В конце концов, ты могла после ухода Джойса отказаться от участия, но ты этого не сделала. Не разорвала при первой же возможности контракт, а ждала замену до последнего. Это о чём-то, да говорит. Например, о том, что ты сдаваться не собираешься и готова побороться за место под солнцем.       — Вы любите сложные задачи? — спросила Тэсса, держась за бортик и неотрывно глядя на Ноэля.       — Обожаю, — признался он, зашнуровывая коньки, поправляя воротник водолазки и поднимаясь с места. — Когда речь заходит о фигурном катании, наличие препятствий меня не отпугивает. Напротив, оно подстёгивает и подталкивает к решительным действиям.       — А если мы всё-таки...       — Значит, так тому и быть, — немного резко ответил Ноэль. — Но мы обязаны хотя бы попытаться. Согласна?       Тэсса кивнула.       Он улыбнулся, вышел на лёд и подал ей руку.       — Вперёд, миледи. К свершениям. Нас ждут великие дела.       Тэсса не забрасывала его вопросами при каждом удобном и неудобном случае. Ноэль, в свою очередь, отвечал ей тем же, выдерживая определённую дистанцию, не пытаясь навязать свою компанию и превратиться в лучшего друга. Ему импонировали чисто деловые отношения, дополненные необходимостью рассказывать под музыку истории, которые придут на ум. Быть может, в рамках этих историй придётся изображать любовь, но в том-то и дело, что изображать, а не переживать наяву.       Обсуждение личной жизни они не вели, но Ноэль знал, что у Тэссы есть бой-френд, и это открытие его радовало, поскольку перечёркивало в зачатке идею о поднятии рейтингов шоу за счёт слухов о романе, вспыхнувшем между участниками. Правда, он понимал, что журналисты способны ещё не то придумать, если им стукнет в голову определённая физиологическая жидкость. И приходил к выводу, что от очередной порции желтушных новостей он не застрахован.       Но, как известно, тот, кто боится волков, обычно жертвует прогулками по лесу. А Ноэлю хотелось там прогуляться.       Совет Ирвина, прозвучавший во время совместного обеда, пришёлся как нельзя кстати.       Действительно.       Зачем оправдываться перед кем-то? Всё равно всегда найдутся индивиды с особо ценным мнением, которое они начнут совать во все дыры, наплевав на логику. От таких экземпляров нет спасения. Разве что... не замечать их и двигаться вперёд. Лучшая тактика, какую способно придумать человечество.       Первое правило, которое Ноэль для себя вывел в рамках шоу, гласило, что о правилах фигурного катания и критериях соревнований здесь стоит позабыть. Если там большинство судей смотрит на технику исполнения и чистоту её, то здесь тебе простят аксель с ошибкой, но снимут определённое количество баллов за то, что не увидели в танце химии, страсти, накала и искр. Потому что это не соревнования. Это шоу. В первую, вторую и любую очередь.       Второе гласило, что в постановке танца и процессе подготовки к нему должны принимать активное участие оба партнёра. Принцип «делай, как я скажу, слушайся меня, и я приведу тебя к успеху» — залог ненужного никому провала. Потому действовать нужно сообща, а не так, как было за пару дней до премьеры.       Но тогда и обстоятельства складывались форс-мажорные. На споры и обсуждения времени не оставалось. Либо позволить профессионалу верховодить, либо провести остаток времени в склоках и выйти на лёд, заранее застолбив за собой звание аутсайдеров. Сейчас участников никто не подгонял, и они могли отработать программу, разделив количество часов, отданных под тренировки, на две недели. Постепенно, а не галопом, предварительно обсудив детали и выбрав наиболее подходящий обоим вариант.       Обсуждение второго номера началось с выбора музыкального сопровождения. У Ноэля большинство программ возникало в голове во время прослушивания тех или иных треков. Сейчас он хотел проверить собственную методику на Тэссе. Положив на столик свой плеер, он произнёс:       — Послушай эти песни и скажи, какая из них тебе понравилась больше всего. Но одно условие.       — Какое? — спросила Тэсса, пролистывая список, представленный на рассмотрение.       — В процессе прослушивания представь, что ты — режиссёр, перед которым стоит задача: снять клип на композицию, звучащую в наушниках. В главных ролях мы с тобой. И наш танец. Идеи для танца могут быть самыми безумными. Представляй всё, что хочешь. Можешь набросать впечатления на бумаге. Если наше видение хотя бы частично совпадёт, постараемся воплотить в жизнь. Договорились?       — Да, — ответила Тэсс. — Но у меня встречное условие, мистер Далтон.       — Что за условие?       — В следующий раз список композиций, подходящих для номера, предлагаю я. Конечно, если этот следующий раз будет. Идёт?       — Идёт, — сказал Ноэль, пожимая протянутую ладонь и скрепляя договор простейшим способом.       С музыкой они определились в тот же день. Спустя полчаса, потраченных на знакомство с предложенными треками и исполнителями, Тэсса подошла к Ноэлю и протянула исписанный листок, предлагая оценить полёт мысли.       Передачу в танце многих песен они представляли по-разному. Мысли и образы, их посещавшие, оказывались диаметрально противоположными. Но в списке нашлась одна композиция, видение которой совпало процентов на восемьдесят. Над её воплощением оба теперь активно работали, надеясь, что конечный результат понравится не им одним, но и жюри. А, кроме того, придётся по душе зрителям, выступающим в роли самых строгих судей и решающим судьбу участников. Это было бы прекрасно.       Если получится этого добиться — хорошо. Нет, так нет. Плакать никто не станет.       Ноэль не имел возможности поручиться за Тэссу, но зато мог отвечать за себя, и его мнение было таким. Времена, когда промахи на ледовой арене считались одной из наиболее веских причин ненависти к себе, остались в прошлом. Приоритеты сменились, Ноэль повзрослел и мало задумывался о мнении окружающих людей. Он больше не хотел приходиться по вкусу всем и каждому в обязательном порядке. Он просто делал то, что ему нравилось, не превращая получение одобрения в самоцель, и находил новое отношение к жизни замечательным.       На исходе второй недели, после того, как запись программы, приходившаяся в отсутствие форс-мажоров на среду и четверг, благополучно подошла к концу, Ноэль получил приглашение от Стюарта. Ничего необычного в этом жесте не наблюдалось, скорее, считалось привычным, ставшим закономерным явлением. Время от времени, несмотря на завершение отношений, они ужинали или обедали вместе. Различалось определение встреч, относящихся к разным периодам. Теперь и обеды, и ужины лишились маркировки «романтических», став дружескими. Ноэль воспринимал их, как способ отвлечься и поговорить с человеком, который сохранит все тайны в секрете, а в отдельных случаях ещё и поможет советом, на добровольных началах, безвозмездно. Как воспринимал их Стюарт — неизвестно. Возможно, питал большие надежды, лелея мечту отмотать время на несколько лет назад и вновь оказаться связанным по рукам и ногам отношениями с человеком, чья жизнь омрачена психологическими травмами. Лелеять, конечно, мог. Этого ему никто не запрещал. Вместе с тем, оба понимали, что вторая попытка обречена на провал, а потому не стоит тратить впустую драгоценные ресурсы. Всё равно итог один. Как бы старательно оба не играли в любовь — снова разбегутся по разным углам.       — Курс реабилитации успешно пройден и официально завершён? — спросил Стюарт, сделав глоток воды из бокала и обратив взгляд в сторону визави.       Ноэль, пролистывавший меню, оторвался от своего занятия и подарил Стюарту ответный взгляд.       — Курс реабилитации? — переспросил недоумённо. — О чём ты?       — О переменах в твоей жизни, Хани, и о преодолении последнего барьера, до недавнего времени порядком омрачавшего твою жизнь, — охотно пояснил Стюарт.       — О каком барьере речь?       — Если мне не изменяет память, то не далее, как полгода назад ты говорил, что больше никогда не выйдешь на лёд в рамках соревновательных проектов. Что мы наблюдаем сейчас?       — Что? — усмехнулся Ноэль, окончательно смирившийся с тем, что ему в этом разговоре отведена роль попугая, повторяющего за собеседником те или иные слова.       — Рождение феникса, как оно есть. Ты восстал из пепла, избавился от мыслей о прошлом, тянувших на дно, снова надел коньки и отправился танцевать на лезвиях, покоряя окружающих своим талантом.       — Моё появление в развлекательном шоу сложно назвать триумфальным возвращением. Больше похоже на детские забавы, — произнёс Ноэль, поморщившись невольно; скептицизма ему было не занимать. — Участие — единственная уступка матери, попытка порадовать Рошель, сделать ей приятное. Наверное. В дальнейшем подобное не повторится. Думаю, мне за глаза хватит и одного сезона, чтобы я устал от внимания и снова захотел уйти в тень. Не удивлюсь, если и сейчас за нами наблюдают какие-нибудь беспринципные работники СМИ, плюющие на неприкосновенность частной жизни и желающие выпечь сенсацию на скорую руку. Не разбираясь в тонкостях, запишут тебя мне в бой-френды. Проснёшься завтра знаменитостью, а по совместительству женатым человеком. Шесть лет в браке, полном любви и согласия. У нас есть трое приёмных детей, пять собак и совместный дом в пригороде. Ты не знал?       Ноэль изогнул губы в саркастической ухмылке и покачал головой, представляя примерные масштабы размаха и полёта чужой фантазии, способной раздувать пожар из маленькой искорки.       — Я-то не возражаю, — задумчиво протянул Стюарт. — Почту за честь присуждение этого звания. Поскольку, будем откровенны, мне нравится ход мыслей и перспективы, которые ты нарисовал. Но это я. Тебе это не по душе. А что скажет твоя новая муза? Смиренно проглотит сообщение или взбесится, прочитав горячую новость?       — Муза? Если ты говоришь о Тэссе, то у нас иной тип...       — Не о ней.       — О ком тогда?       — Хани?       — Да, мистер Полански? — прищурился Ноэль. — Случилось что-то, о чём я не знаю? Может, ты тоже решил сменить род деятельности и подался в журналисты, а теперь ненавязчиво пытаешься вытянуть из меня подробности несуществующей личной жизни?       — Нет.       — Тогда?..       — Ты так и не рассказал мне, чем закончился визит в дом Патрика.       — А ты не говорил, что имеешь прямое отношение к организации вечеров. Мы сравняли счёт, — парировал Ноэль. — Я думал, что ты выступаешь исключительно в роли приглашённого гостя, а ты, оказывается, птица иного полёта.       — Не отрицаю. Но ведь и ты не станешь отрицать, что довольно быстро нашёл собеседника в тот вечер?       — Не стану. Нашёл, — согласился Ноэль, делая глоток воды со слабо выраженным лимонным привкусом. — Но это не означает, что он занял в моей жизни особую нишу, которая до момента поистине судьбоносной встречи пустовала, а ныне обрела постоянного обитателя. Может, мы всю ночь играли в «Монополию», а утром разошлись по разным углам и больше не встречались. Правды не знает никто, кроме нас.       И сотрудников отеля, с которыми пришлось иметь дело.       — Будучи осведомлённым о том, кто составлял тебе компанию, я бы не удивился, окажись слова о «Монополии» правдой. Как не удивился бы и сообщению, что ты проигрался подчистую, — хмыкнул Стюарт, пробудив в Ноэле нешуточный интерес, мирно спавший в отсутствии новостей о случайном любовнике, но, совершенно точно, не угасший окончательно.       Не подумавший угаснуть, несмотря на три недели, прошедшие со времени первой и единственной встречи.       — Почему?       — Интересная личность, — произнёс Стюарт. — Представитель семьи феноменальных рыночных игроков, о которых говорят много всего. Иногда лестного, иногда не очень. Часть слухов получила официальное подтверждение, часть выдумана... Я не знаю, какая доля имеющихся в открытом доступе материалов правдива, а какая — нет, потому судить не берусь, но... Человек он наверняка занимательный.       — И на чём они играют?       — Ты не знаешь?!       — Раз спрашиваю, логично предположить, что нет, — сдержанно ответил Ноэль.       — На любви людей к роскошной жизни.       — То есть?       — Носишь их одежду, пользуешься их одеколонами, в твоём бокале плещется их шампанское...       — В моём бокале плещется моё шампанское, потому что я за него заплатил. С вещами и парфюмерией та же история. Удивительно, правда?       — Не цепляйся к словам.       — Выражайся яснее.       — Невеликая разница. Они производят то, что ты потребляешь, но ты их не знаешь?       — Представь себе, — процедил сквозь зубы Ноэль.       — Ладно-ладно. Не злись. Я просто удивился. Что тебе вообще о нём известно?       — Его зовут Макс.       — А помимо этой, бесконечно ценной информации?       — Ничего.       — С ума сойти, — присвистнул Стюарт. — Ты меня поражаешь. Находиться рядом с подобным человеком и узнать одно имя? Даже без фамилии?       — Ты меня тоже. Я не нуждался в подробностях его биографии, поскольку не собирался продолжать знакомство.       — Не собирался? А теперь планируешь это сделать?       — И теперь не собираюсь. К тому нет предпосылок, — резонно заметил Ноэль.       — Не Макс, — назидательно выдал Стюарт, — а Максимилиан Эллиот. Гений маркетинга и автор множества громких рекламных кампаний, принесших их производству огромные доходы. Ни единого холостого выстрела — сплошные стратегические победы. У его семьи большой разброс в плане коммерческих интересов. Элитная одежда, обувь, парфюмерия, украшения, напитки, яхты... Покупают громкие бренды, находящиеся в плачевном состоянии, дают им вторую жизнь, собирают завидные дивиденды. Иногда сами же намеренно эти бренды разоряют, но доказать это пока не удалось и вряд ли удастся. Им везёт. У представителей данной семьи особый нюх на деньги и людей, которые смогут для них эти деньги сделать. Много лет подряд они диктуют моду на определённый образ жизни, и потребители охотно следуют рекомендациям. В общем, занимаются они всем понемногу, но назвать производство лоскутным одеялом язык не повернётся, потому что механизм настолько отлажен, что диву даёшься, как им втроём удаётся со всем этим управляться.       — Лоскутным одеялом называть и не нужно, — произнёс Ноэль. — Для подобных компаний есть общеизвестное и широко употребляемое в деловой сфере определение — конгломерат.       — Окей. Будь по-твоему. В любом случае, «Эллиот-групп» заслуживают внимания. Место в истории гениальных бизнесменов его руководители давно и прочно за собой застолбили.       «Эллиот-групп». Отлично...       Информация пришлась как нельзя кстати. Ноэль точно знал, чем займётся по возвращении домой и чему — точнее, кому — посвятит сегодняшний вечер.       Без вариантов.