Чёрный лёд

      До сегодняшнего дня он дважды становился одним из главных героев номера американского «Вог». Каждый раз разговор с журналисткой проходил в ресторане отеля «Сент Риджис», в котором Макс неизменно останавливался, прилетая в Нью-Йорк. Это было чем-то вроде традиции: устраиваться за столиком, любоваться видами Манхэттена и разговаривать о былых достижениях, которые до сих пор не потеряли своей значимости, поражали и восхищали многих, о новых свершениях и планах на будущее. Немного о семейной жизни, о крахе её, сосредоточенности на деловой сфере и работе с модными тенденциями, точнее о том, каково это — быть законодателем моды, диктуя условия потребительскому рынку, рискуя, предлагая не всегда стандартные решения. Играть, не проигрывая, а увеличивая количество профессиональных достижений, умножая и их, и прибыль конгломерата. Производить впечатление победителя, не знающего поражений, добивающегося всего, что пожелает. На деле работая по двадцать пять невозможных часов в сутки, а не просто приходя и получая очередной подарок от жизни.       Каждый раз компанию Максу составляла Лора Мэйберг. Кажется, это взаимодействие тоже было своего рода традицией. Если «Вог» хочет интервью с Максимилианом Эллиотом, вести беседу отправится Лора, зарекомендовавшая себя во время самого первого интервью, выдерживающая дистанцию, отличающаяся подчёркнуто профессиональным отношением и не позволяющая себе переходить границы дозволенного, как это делали некоторые колумнистки, коим не давали покоя лавры и история Кэндесс Бушнелл. Лора была одной из немногих представителей пишущей братии, к которым Макс относился с симпатией. Хотя, всё равно проявлял некую настороженность и оставлял за собой право не отвечать на определённые вопросы, если считал их некорректными или же слишком личными, а, значит, не подлежащими широкой огласке и вынесению на обсуждение.       Первый материал, героем которого он стал около десяти лет назад, носил не совсем оправданное название «Американская мечта. Американский король маркетинга», игнорировавшее факт британского происхождения Макса.       Издание всерьёз заинтересовалось им после того, как он попал в список молодых глобальных лидеров, и предложило сделать материал. Он согласился, несмотря на то, что не слишком жаловал внимание со стороны прессы. Удивительно при его роде занятий, тем не менее, правда. Макс не любил журналистов и старался свести количество контактов с ними к минимуму. Большую часть переговоров с ними проводил личный помощник Макса, ныне составлявший ему компанию в поездке и решающий половину существующих проблем.       Второй материал, посвящённый Максу, назывался просто и немного избито «Сладкая жизнь», но тоже производил впечатление.       «Вог» был верен себе и старался поддерживать определённый уровень что в плане текстов, что в плане визуальной составляющей. Второе, пожалуй, было для сотрудников самого авторитетного глянца в мире важнее.       Статья увидела свет почти сразу после того, как Макс женился, и во многом была посвящена семейной жизни, о которой Макс вдохновенно врал. Получилось настолько убедительно, что он поймал себя на мысли: если бы выступал в роли интервьюера, сам бы заслушался и проникся несуществующей историей любви, частично построенной на реальных событиях, но, по большей части, придуманной. Тогда они с Лорой обсуждали, помимо достижений Макса, ещё и деловые начинания Вероники. Ники делала первые шаги на пути раскрутки своей школы танцев, внезапно показав себя толковым руководителем, а не просто глупой восторженной девочкой, получившей желаемое и от счастья потерявшей связь с реальностью.       В этот раз всё внимание было направлено на семейные традиции и историю конгломерата — определённый реверанс в сторону готовящихся семинаров, которые должны были начаться сразу после возвращения Макса в Лондон. Перед тем, правда, предстояло совершить ещё несколько перелётов, помотавшись по странам и континентам, уделив долю внимания не только Европе, но и Азии. Азиатский рынок был одним из наиболее динамично развивающихся, потому и инвестиций в него было вложено немало, и, говоря откровенно, не напрасно. Количество шопоголиков, готовых сметать с полок брендовые вещи, зашкаливало. Когда-то обращение взгляда в сторону этого рынка и активное продвижение здесь позволило Джозефу добиться колоссального наращивания товарооборота и получения прибыли, сделавшей его одним из богатейших людей Великобритании и Европы.       Азиатский вояж совершался не менее четырёх раз в год. Обычно данным направлением занимался Джозеф. В этот раз обязанности торжественно возложили на Макса.       В листе посещений, связанных с сетью сбыта товаров, значились Гонконг, Сеул и Токио. Рынки, с которыми они работали давно и успешно. Рынки, с которыми надеялись продолжать сотрудничать в дальнейшем. Но, прежде чем лететь туда, следовало разобраться со всеми делами здесь, а их набралось приличное количество, потому даже интервью было чем-то, вроде способа расслабиться, проведя время в приятной компании.       Два первых материала сопровождались специальными фотосессиями, которые спустя годы казались Максу излишне вычурными, но оттого не менее впечатляющими и врезающимися в память. Возможно, кого-то раздражающими.       Он позировал, нацепив на себя шляпу вместо короны и восседая на троне. Позировал в стенах старинного особняка, удерживая на цепях трёх чёрных догов. Появлялся перед камерами, облачившись в костюм профессионального гонщика, сидя на капоте чёрной «Ламборгини» и размазывая по пальцам крем от торта, который после всего не собирался поедать, но который вроде как служил в контексте задумки олицетворением сладкой жизни.       Для нового материала специальных съёмок не проводили.       Вообще-то изначально была мысль отснять всё в Центральном парке, и Макс её поддержал. Фотографы получили разрешение и собирались воплощать задумку в жизнь. Но нью-йоркская осень, обычно расцвеченная всеми оттенками красного, жёлтого и оранжевого цветов и отличавшаяся особой живописностью, очень несвоевременно решила закосить под лондонскую хмарь. Потому ныне радовала бесконечными дождями и серым небом, в итоге сорвав все планы журналистов, и оставив статью без достойного визуального сопровождения. Впрочем, не было таких задач, с которыми журналисты известного издания не сумели бы справиться.       Гораздо сильнее, чем переживания по поводу сорванных съёмок, Макса занимало собственное восприятие реальности. Связано оно было отнюдь не с погодными условиями, а с личными переживаниями.       Впервые Максу было как-то... пусто в Нью-Йорке.       Он посещал давно знакомые и в деталях изученные места, встречался с людьми, которых знал и с которыми работал прежде, но все эти действия не приносили удовлетворения.       Отвлечься не помогли ни разговоры по скайпу с родителями, бывшей супругой и Марком, ни сосредоточенность на подготовке к встрече с деловыми партнёрами, проходившей здесь же, в конференц-зале отеля, ни прогулка по «кровавому» мосту.       В былое время последний из перечисленных методов действовал безотказно, позволяя проветрить голову и разобраться в себе. Официально мост носил иное название, никакой крови там и в помине не было, но у Макса неизменно возникали именно такие ассоциации, поскольку от воды в сезон дождей мост менял цвет и становился красным, будто его щедро полили вышеозначенной физиологической жидкостью, и это наталкивало на определённые мысли.       В плане выбора любимых мест Макс не отличался оригинальностью. В Нью-Йорке его бессменным фаворитом оставался Центральный парк, расположенный неподалёку от отеля. Когда Макс жил здесь постоянно и снимал не номер в отеле, а квартиру-студию, от парка его отделяло не более пятнадцати минут ходьбы — хотя бы раз в неделю он старался выбираться на прогулку.       Было время, когда он, не примыкавший к числу поклонников творчества «Битлз», зависал на Земляничной поляне, глядя на оставленные здесь медиаторы и вспоминая определённого человека, некогда неплохо управлявшегося с электрогитарой. Облезлый чёрный лак на его коротко стриженых ногтях, набор медиаторов в заднем кармане джинсов и редкие попытки поделиться историями из жизни группы, в рамках которой Ники Риддл вместе с Яном Трампером пытался выдать нечто новаторское и запоминающееся.       Обычно Макс должного внимания рассказам не уделял. Он бросал в Николаса подушкой и цедил сквозь зубы:       — Заткнись.       Со стороны выглядело чистейшим пофигизмом.       Говорил Макс не всерьёз, больше в шутку, но Ник, перехватывая летящую подушку, терял настрой на откровенные разговоры. Он начинал хохотать, свешивал голову с кровати и к повествованию о нелёгких буднях гитаристов начинающих групп, играющих не ради всемирной славы, а ради фана, больше не возвращался.       Отсмеявшись, он менял тему разговора.       Или вовсе замолкал и, одарив многообещающим взглядом, целовал, притягивая Макса к себе. Частично его порывы были искренними, частично — доказательством теории, озвученной Ноэлем во время прогулки по мосту и гласившей, что нет на свете лучшего способа прервать разговор или уничтожить раздражающую тишину, чем поцелуй.       С ними такое приключалось часто. Слишком часто, чтобы списать на случайность, а не на хреновый обычай. Поговорить становилось не о чем, неловкое молчание раздражало обоих, и Николас искал компромисс, способный удовлетворить обоих. Пить и трахаться — два самых востребованных развлечения в их совместной практике. Два наиболее употребляемых глагола, которыми получалось охарактеризовать умершее взаимодействие.       Поразительно, как Макс не замечал этого раньше, веря, что их симбиоз подходит под определение полноценных отношений, и недоумевал, чего там Нику постоянно не хватает. Годы спустя с глаз упала пелена, и всё это виделось потрясающе жалким, местами — тошнотворным. Хотелось поскорее забыть и сделать вид, что события, приходящие на ум, прожиты кем-то другим — он был свидетелем, но не активным участником. К сожалению, всё обстояло ровно наоборот.       В плане владения гитарой мистер Риддл-младший, конечно, рядом с Джоном Ленноном не стоял, да и не претендовал он на такое соседство, но ассоциация возникала сама по себе, независимо от желаний Макса. Достаточно было того, что оба играли на одном и том же инструменте. Зацепиться за это знание, и остальные подтянутся сами собой.       Заглядывая в парк летом, Макс нередко останавливался, чтобы посмотреть театральные постановки, разыгранные под открытым небом. Особой популярностью у актёров пользовались пьесы Шекспира, что служило ещё одним напоминанием о Лондоне.       Осенью наблюдал за людьми, пришедшими на каток. Без особого интереса, больше по привычке.       Сейчас при мысли о гладкой ледяной поверхности и лезвиях коньков, оставляющих на ней следы, Макса внезапно накрывало не ледяной, а бесконечно обжигающей волной, воздуха не хватало — горло пережимало. Каждый вдох и выдох давался с трудом.       Макс чувствовал себя безумцем.       Странное ощущение. Не менее странное открытие, а вместе с тем — закономерное. Если бы рядом находился определённый человек, всё стало бы в разы приятнее, теплее и эмоционально сильнее. Если бы компанию ему составлял определённый человек, поездка не воспринималась бы, как повинность, а проходила так легко, как все остальные, приходившиеся на прошлые годы. На тот период времени, когда он ещё не знал о существовании Ноэля Далтона. Когда свободно обходился без чужого общества, считая себя неспособным на привязанность к кому-либо, слушая разговоры других людей о постоянных отношениях, находя их замечания о скуке, желании поскорее увидеться или хотя бы обменяться парой фраз по телефону чем-то из области фантастики.       Сейчас большинство его мыслей, так или иначе, было связано с Ноэлем.       Он снова вспоминал о синхронностях, являющихся, на самом деле, чистой воды совпадением.       Американский период в жизни каждого из них, памятные места в родном городе, рассуждения об общих точках отсчёта и случайном появлении на вечере Патрика Шелла — не по собственному желанию, а с подачи знакомых или родственников, желающих принять участие в формировании чужой судьбы.       Рассчитывать на то, что Ноэль, подталкиваемый неведомой силой, внезапно сорвётся с места, бросив все свои дела, в особенности — проект, и окажется здесь, было нелепо, но Макс всё равно, покидая пределы отеля, искал взглядом в толпе того, чью фотографию ежедневно разглядывал перед сном. Держал прямоугольный снимок в руках и подолгу пристально на неё смотрел, словно надеялся, что мечта материализуется, и картинка станет живым человеком, стоящим на пороге номера.       Пришивал себя невидимыми нитями. Всё сильнее цеплялся за образ, ставший неотъемлемой частью его будней, и за одну совместно проведённую ночь, которую в былое время вычеркнул бы из памяти без сожаления.       Или нет?       Он запутался и перестал себя понимать. А, может, не понимал с самого начала. Находился в тупике с тех самых пор, как отошёл от привычного стандарта внешности, отказался от блондинистого приоритета, сделав ставку на отталкивающий прежде типаж.       Поставить на карту всё. И проиграть. Опять. Тип игры другой, но не принципиально.       Подход не имеет значения.       В фокусе — итог. Неутешительный.       Или наоборот?       — И всё-таки кое-что в этом мире остаётся неизменным, — произнесла Лора, когда Макс замолчал, ответив на последний из заданных вопросов.       — Например?       — И десять лет назад, и сегодня вы являетесь прекрасным собеседником, мистер Эллиот, — ответила Лора. — Благодарю вас за то, что согласились на этот разговор. Было приятно повидаться с вами вновь. Надеюсь, это не последняя наша встреча.       — Мне тоже, — произнёс Макс, касаясь губами тыльной стороны протянутой ладони. — Спасибо за поступившее предложение. Лестно, что издание с течением времени не теряет интерес к моей скромной персоне.       — Вы, по-прежнему, склонны преуменьшать свои заслуги. Многие с вами не согласились бы.       — Это их право, но я вовсе не считаю свои достижения чем-то выдающимся. Просто делаю работу, которая мне, к счастью, нравится, — признался Макс, допивая остывший кофе и с трудом удержавшись от того, чтобы не поморщиться; напиток слегка горчил на языке.       Он поставил опустевшую чашку на блюдце и по привычке бросил мимолётный взгляд в окно.       На мгновение привычное пространство исказилось, выдавая желаемое за действительное. Максу показалось, что там, на оживлённых — даже в такую мерзкую погоду — улицах, находится Ноэль, и силуэт его отражается в оконном стекле. Стоит, спрятав ладони в рукавах дафлкота, и смотрит куда-то вдаль.       Достаточно окликнуть — прошептать, проговорить, прокричать его имя, и он обязательно повернётся, пытаясь определить, кто к нему обращается. Достаточно прикоснуться к запотевшему стеклу, протирая его, чтобы картинка стала ярче и, удостоверившись, что это правда, выскочить на улицу. Протянуть руку, положить ладонь на плечо, сжимая его и перехватывая изумлённый взгляд, когда Ноэль окажется с ним лицом к лицу, желая узнать, кто потревожил его.       Несколько крупных дождевых капель осели на стекле, размывая желанную картину и вновь возвращая к реальности.       Разумеется, Ноэля там не было. И быть не могло.       Макс покачал головой и прикрыл глаза ладонью.       Сколько раз он успел усомниться в собственном психическом здоровье, с тех пор, как встретил Ноэля? Сколько раз видел его то тут, то там, и готов был закричать, привлекая внимание; понимая в последний момент, что очередное видение, его посетившее — не более чем обман зрения?       Много.       Очень много.       Он сбился со счёта.       Перебирая в уме всех своих пассий, как временных, так и относительно постоянных, Макс приходил к выводу, что за три с половиной десятка лет жизни ни с чем подобным не сталкивался. Всё познаётся в сравнении. Злободневное, как никогда, высказывание. Пример, от которого не отмахнуться, как бы сильно не хотелось. То, что прежде представлялось верхом страсти, влечения и привязанности, померкло, потеряв львиную долю красок. Те, кем он прежде, по собственному мнению, был одержим, теперь тянули разве что на временное, не слишком серьёзное увлечение.       С момента своеобразного расставания не прошло ни дня, чтобы он не думал о мистере Далтоне-младшем.       Ни. Единого. Мать. Его. Дня.       Ни часа. Ни минуты. Ни секунды.       Ежевечернее возвращение к материалам досье, представленным для ознакомления незадолго до вылета начальником службы безопасности, тоже напоминало определённый ритуал.       Переступая порог номера, Макс запирал дверь, снимал обувь, развешивал на спинке стула пиджак и, взяв со стола толстую папку, бросал её на кровать, уже зная, что после душа обязательно вернётся к материалам, изученным за несколько дней вдоль и поперёк, но продолжавшим притягивать внимание. Действия совершались до определённого момента на автомате, он делал всё это по привычке, и, лишь прикоснувшись к обложке, выпадал из состояния равнодушия.       Прикосновение обжигало пальцы — игра воображения, не более того, — и он отдёргивал руку, усмехался, поражаясь самому себе и этим переменам. Доводы разума о том, что это отдаёт клиникой, не останавливали, не заставляли отложить папку в сторону и погасить свет в номере.       Он знал, что несмотря на приложенные усилия, позабыть обо всём и провалиться в сон, отказавшись от занимательного чтения, не получится. Единственным, чего он добьётся такими методами, станет бессонница. Он проворочается ночь напролёт с боку на бок и встретит утро с широко распахнутыми глазами. Примется размышлять о переменах, похожих на гром посреди ясного неба. Придёт к переставшему удивлять выводу. Поймёт, что не успокоится до тех пор, пока не получит то, чего хочет.       Вернее, того.       Пока не поймёт, что за человек появился у него на пути.       Будет вновь и вновь перелистывать страницы, скользя взглядом по ровным строчкам текста, заучивая биографию Ноэля, примется рассматривать его фотографии и жалеть о невозможности бросить всё, вернуться в Лондон прямо сейчас и добиться встречи с объектом своего совсем не кратковременного помешательства.       Я твой грязный наркотик,       И тебе всегда мало.       Небольшая вредная привычка,       О которой ты не говоришь друзьям.       Макс не любил такие песни, считая их по эмоциональной окраске и общему характеру детскими — то, что слушают за закрытой дверью с покачивающейся на дверце табличкой «не входить», размазывая слёзы и сопли по щекам, царапая в отчаянии руки и думая о том, какое дерьмо эта жизнь, лишённая взаимных чувств. Он находил подобные творения совсем не подходящими по возрасту, но отдельный образец отчего-то засел у него в мыслях и теперь постоянно проносился в голове.       Слишком близкими казались слова, слишком вписывались в ситуацию, служа отличной иллюстрацией к ней.       Я твой грязный наркотик,       И тебе всегда мало.       Говорил, что тебе это не нужно,       А сам увяз в сумасшедшем романе...       Их роман не тянул на определение сумасшедшего. И на, собственно, роман — тоже. Однако, что-то заставляло возвращаться к треку, закрывая глаза и растворяясь в музыке.       Поебались. Разбежались. Отпусти и забудь. Порадуйся, что тебя не разыскивают и не пытаются втирать что-то о вечной любви, зародившейся с одного взгляда, как иногда случалось. Если Ноэль придерживался такой позиции, Макс готов был признать: жизнь его подстебала, заставив махнуться местами с брошенными любовниками.       Макс слушал песню бесчисленное количество раз, чувствуя себя глупым подростком, решившим во что бы то ни стало влюбиться, нашедшим подходящую кандидатуру, предложившим подобие свидания ради смеха, чтобы в итоге осознать: шутка получилась несмешной. То, что задумывалось, как развлечение на один вечер, захватило его внимание сильнее, чем то, что он считал серьёзным и имел склонность превозносить.       Ирония судьбы во всей красе.       Парень, на которого пал выбор, оказался не так прост. Неудивительно, что он желал остаться неузнанным и всячески избегал откровений, позволяя себе редкие реплики о прошлом, лишённые конкретики. Размытые, как акварель. И оттого привлекшие в разы сильнее, нежели признания, которыми любили грузить Макса другие кандидаты. Независимо от того, на какой срок пребывания рядом они претендовали, все они вдохновенно рассказывали о себе. Особые правила отношений. Обязательное представление, попытка саморекламы — неизменный элемент. Безнадёжно устаревший, если верить словам, но на самом деле весьма активно используемый в повседневности.       Он вообще был непрост этот Ноэль Далтон, нареченный после первого появления на соревнованиях юниоров рождественским мальчиком, да так и остававшийся носителем данного прозвища на несколько лет своего триумфального восхождения на спортивный Олимп.       Птица высокого полёта, привлекающая внимание всегда и везде. Не достигни он высот в спорте, всё равно прославился бы и попал в объективы вездесущих камер, благодаря знаменитым родителям и интересу журналистов к их жизням.       Прочитав несколько статей, пропитанных желчью, в которых журналисты с пеной у рта и — явно с выбиванием несчастных клавиш из клавиатуры в период работы над пасквилем — доказывали, что таланта, как такового Ноэль не имеет, а всего достиг исключительно благодаря протекции влиятельного родителя, Макс усмехнулся.       Классика жанра, не вызвавшая удивления.       Возникшие вопросы о семье предоставленные материалы тут же снимали, раскладывая по полочкам и упорядочивая полученные знания.       Полное досье поставило Макса в известность о том, что мать Ноэля — наполовину француженка, — крайне востребованный и высокооплачиваемый телевизионный сценарист. Замечание о происхождении Рошель объясняло, почему она решила назвать сына Ноэлем, а не Кристианом или Кристофером, что больше подходило для жителей англоговорящих стран.       Отец — наполовину ирландец, вторая половина крови, как и в случае с Рошель, была английской, — весомая фигура в мире бизнеса, который, впрочем, никак с интересами семьи Эллиот не пересекался и даже смежным не считался. Потому не было ничего удивительного в том, что о Далтонах Максу прежде не доводилось слышать. А если и доводилось, он банально не заострял на их фамилии внимание. Пропускал мимо ушей и забывал.       В несовпадении интересов, касавшихся сферы бизнеса, Макс находил неоспоримое преимущество. Каждый из них занимал свою нишу на рынке, и никакой конкуренции, ни в ближайшем будущем, ни в принципе не предвиделось.       О родителях Ноэля тоже было собрано немало материалов, и хотя они интересовали Макса в разы слабее, нежели непосредственный виновник торжества, он всё равно ознакомился с представленным отчётом, отмечая очередное совпадение-сходство — методы ведения бизнеса, используемые представителями старшего поколения.       Говорить что-то о характере, основываясь исключительно на прочитанных бумагах, Макс не решался, опасаясь попасть пальцем в небо, но не сомневался, что Ирвин Далтон должен быть личностью... тяжёлой, подавляющей своих оппонентов, имеющей особую ауру, которую принято именовать аурой власти. Будь он мягким и пушистым, компания «АйЭсДи Инкорпарейтед» не поднялась бы на те высоты, коих достигла ныне. Кроме того, с годами она продолжала активно наращивать влияние на рынке, закрепляя за собой успех и поедая менее успешные компании без соли и сахара за считанные дни. Не давясь, проглатывая в один присест. Обставляя всё так, что заключённые сделки выглядели кристально чистыми и прозрачными, словно слеза младенца. Добровольное соглашение при полном отсутствии постороннего вмешательства, а на деле — хитрая, заранее спланированная операция. Рабочая схема, не дающая сбоев и продолжавшая радовать из года в год.       Максу доводилось наблюдать подобное неоднократно в пределах собственного конгломерата — Джозеф Эллиот играл теми же картами, стараясь получить под своё крыло определённое количество желанных фирм, расширив влияние на рынке, хотя оно и так было неоспоримым. Он не хватался за всё подряд, выбирал тщательно, долго присматривался, прощупывал почву, иногда виртуозно запудривал оппонентам мозги, чтобы в решающий момент привести в исполнение план молниеносной войны, отхватив свой кусок пирога и наслаждаясь произведённым эффектом.       Много лет назад они бежали в одной упряжке с Кирком Риддлом, делали общее дело и поднимали более чем неплохие деньги на недвижимости. Почему Джозеф решил выйти из игры, полностью распрощавшись со своим детищем, для многих было загадкой, но факт оставался фактом. Джозеф отказался от прежней идеи, продал свою часть бизнеса крайне заинтересованному в расширении своего влияния Кирку, и обратил внимание в сторону индустрии моды. Просто потому, что так захотел. Просто потому, что нашёл это интересным и забавным. Просто потому, что вовремя под руку подвернулся братец Софии, предложивший ввязаться в определённую авантюру, где на кону стоял значительный выигрыш-бренд, обещавший озолотить тех, кому достанется. При грамотном подходе, разумеется. Неграмотный уже довёл его до разорения и оставил на грани банкротства.       Кажется, это было у Эллиотов в крови — не размениваться по мелочам и не совершать пробных заходов, а назначать максимальную ставку. Но, в отличие от Макса, Джозеф делал всё с холодным умом и после длительных предварительных расчётов. Удача ему улыбнулась. Мир моды принял его с распростёртыми объятиями, и «Эллиот-групп», с годами объединившая под своим крылом немалое количество громких марок, начала стремительное продвижение на рынок. Шла вперёд, пропагандируя красивую жизнь и забивая головы потенциальных потребителей мыслями о ней.       Нельзя сказать, что было легко, и над конгломератом никогда не сгущались тучи. Случалось и такое, но Джозеф умудрялся мобилизоваться в кратчайшие сроки и быстро находить решения, выводя семейный самолёт из мёртвой петли.       Макс нередко думал: нет таких задач, с которыми бы его отец не справился. Они могли не ладить друг с другом и расходиться во мнениях по определённым вопросам, но, когда речь заходила о бизнесе, Макс беспрекословно признавал авторитет отца. И искренне восхищался деловой хваткой Джозефа. Работать под его началом было не то чтобы сахарно — сложный характер делал своё дело, но зато опыт, полученный в этом взаимодействии, был бесценным и, несомненно, дорогого стоил.       После возвращения из Америки и назначения на новую должность, их отношения несколько потеплели, но по-настоящему близкими не стали — Макс ждал подвоха от отца. Молчание не успокаивало, а настораживало сильнее.       Вскоре дождался вместе с сообщением о необходимости заключения брака и появления наследника. Слова, прозвучавшие под открытым небом загородного гольф-клуба, как раскат грома. Походившие на нож, приставленный к горлу, или удавку, с каждой секундой затягивавшуюся всё сильнее.       После состоявшейся свадьбы и появления на свет Марка, Джозеф растаял окончательно. Как будто смысл его жизни заключался в обязательном продолжении рода, а слова Макса о том, что он не собирается заводить детей, приводили Джозефа в отчаяние, или — больше того — наносили ему удар за ударом.       Сейчас они не поднимали в разговорах эту тему, да и вообще старались её избегать.       По возможности.       Получалось отлично, без преувеличения. Вырисовывалась идиллическая картина, и они не опровергали бытовавшие в светском обществе заблуждения.       На совместных фотографиях, тем не менее, они не выглядели счастливой семьёй. Деловыми партнёрами, крайне довольными результатами общих стараний, достижений и свершений — да, а любящими родственниками — нет.       Рассматривая общие снимки, на которых Ноэль находился вместе с родителями, Макс приходил к выводу, что в этой семье либо умеют талантливо играть на публику, либо действительно дорожат друг другом и поддерживают в принятии любого решения, не пытаясь подогнать его под свои потребности. Чаша весов чаще склонялась в сторону второго варианта, у первого на победу не оставалось шансов.       Многие черты внешности Ноэль унаследовал от отца. Тот же яркий цвет волос, тот же насыщенный оттенок радужки, схожие черты лица — не настолько острые, но, бесспорно, характерные.       С матерью сходство было минимальным.       Впрочем, общие фотографии Макса мало интересовали. Больший интерес пробуждали те, на которых камеры запечатлели Ноэля в одиночестве. Снимки относились к разным периодам его жизни, и основная их масса приходилась на время проведения тех или иных спортивных соревнований. За пределами ледовой арены Ноэль редко попадал в поле зрения журналистов. Он не просиживал вечерами в социальных сетях — кажется, у него вообще не было ни одного аккаунта, — не появлялся на вечеринках, стабильно игнорируя подавляющую часть светских мероприятий, разве что изредка на семейных торжествах светился.       В остальном, его жизнь, начиная с раннего возраста и до девятнадцати лет, состояла из череды спортивных мероприятий разной степени важности и подготовки к ним. Было упоминание о травме перед первой Олимпиадой, на которую он мог попасть, о реабилитации. О том, что он быстро идёт на поправку.       Новые рекорды, новый поток восторгов, перемежаемых поливанием грязью со стороны преданных и верных завистников, коих лишили сна и покоя мысли о благосостоянии Далтона-старшего, выставляемом в статьях залогом побед и достижений.       Восхитительный прокат на чемпионате мира в Бостоне. Привлекающий внимание чёрный костюм и корона на рыжих волосах, вызвавшая оживлённые споры о том, какой смысл вложен в эту деталь наряда. Исключительно реверанс в сторону шахмат, или завышенное самомнение фигуриста, провозгласившего себя королём ледовой арены?       Громкие слова о желании попасть на Олимпиаду. Со второй попытки, но всё-таки. Активная подготовка к поездке на главное спортивное событие года. Обещание удивить всех своим выступлением и сложной программой. Попадание в сборную Великобритании.       И... внезапное, как ведро ледяной воды, вылитой на голову без предупреждения, объявление о завершении спортивной карьеры. Решение, не подлежащее обжалованию. Дорого стоившая и больно ударившая по престижу страны причуда творческой личности, коей никто так и не сумел найти логического объяснения.       Раз с поставленной задачей не сумели справиться профессионалы своего дела, погрязшие в огромном количестве выдвинутых предположений, но так и не пришедшие к единому знаменателю, Максу и подавно не суждено было догадаться о причинах, заставивших Ноэля отказаться от главной мечты жизни, фактически предав её, а вместе с ней — и себя. Окружающим оставалось одно: гадать на кофейной гуще. Узнать правду им не грозило. Ноэль не давал пояснений и отказывался как-либо комментировать принятое решение, оставляя за собой право хранить молчание.       Содержание профайла, собранного на основании материалов из различных источников — в том числе, глянца — Макс выучил наизусть. Он сумел бы повторить все факты, почерпнутые оттуда, даже если бы напился до беспамятства и забыл своё имя. Многое вылетело бы из головы, но не это. Двадцать пять лет и десять месяцев. День рождения, приходящийся на самый короткий день в году — двадцать второе декабря. Далтон-младший любит чёрный цвет. Из домашних животных выбирает птиц. Из алкогольных напитков отдаёт предпочтение красному сухому вину. Несколько лет подряд управляет автомобилем «Бентли Континенталь», кабриолет, которому неоднократно признавался в пламенной любви. Его любимые цветы — это пресловутые белые орхидеи, задействованные в исполнении первого номера, показанного в «Танцах на лезвиях».       Было там упоминание о любимых авторах и их творениях, исполнителях, режиссёрах, фильмах и прочих составляющих досуга, помогающих найти точки соприкосновения в мелочах, завязав беседу с обсуждения книги, понравившейся обоим, просмотренной неоднократно киноленты или до дыр заслушанного музыкального альбома.       Внушительная часть отчёта состояла из перечисления спортивных достижений. Упоминалось образование, полученное Ноэлем после решения завязать с профессиональным спортом. Схожий путь продвижения наверх. Знакомые названия. Его собственная альма-матер. Сначала Лондонский университет, а вслед за ним — LBS, она же Лондонская школа бизнеса, оставленная некогда ради перевода в «Уортон» — ещё один пунктик в копилку настораживающих, каких-то мистических совпадений.       Разница заключалась в том, что в отличие от Макса, Ноэль не прыгал из одного учебного заведения в другое, никуда в середине обучения не переводился, и буквально несколько месяцев назад благополучно завершил процесс получения образования по направлению «Менеджмент», попав в список наиболее талантливых студентов из числа выпускников этого года.       Он мог бы стать специалистом нарасхват, не имеющим отбоя от заинтересованных работодателей, но в предложениях большинства корпораций, с которыми школа сотрудничала из года в год, Ноэль заинтересован не был.       Для него давным-давно приготовили место в сырьевой империи Далтона-старшего. Само собой разумеющееся развитие ситуации.       Помимо прочего в собранной информации проскальзывало упоминание об отношениях с неким Стюартом Полански, продлившихся два года. Этого человека можно было бы назвать непримечательным и списать со счетов, если бы не род его деятельности. Профессиональный психоаналитик, о котором в обществе людей, облечённых властью и обладающих большими деньгами, говорили, как о специалисте, способном творить чудеса. Обращаться к нему напрямую за помощью Максу не доводилось, но Ники, будучи беременной Марком и переживая не лучший из периодов жизни, упоминала этого человека.       Она всерьёз задумывалась о возможности проявления послеродовой депрессии и жаждала обезопасить себя от этой мерзости, воспользовавшись услугами профессионалов. К счастью, депрессия Веронику так и не накрыла, помощь не потребовалась, но имя в памяти отложилось, и в нужный момент всплыло, давая определённую подсказку, позволяя вывести теорию, о которой в газетах не было ни слова.       Не обязательно Макс был прав в своих подозрениях. Знакомство Ноэля и Стюарта могло состояться гораздо позднее или же, наоборот, задолго до принятия судьбоносного решения. Но Макс отказывался списывать всё на случайность.       Он видел закономерность, выстраивал цепочку, подбираясь всё ближе к цели, а в конце неизменно срываясь вниз и начиная карабкаться заново.       Итак, что он мог почерпнуть из своих размышлений?       Поставить диагноз Ноэлю? Возможно.       Депрессия, чрезмерный стресс, спровоцированный какими-то событиями, стремление уйти в тень, обращение к специалисту. Кульминация — роман.       Что заставило Ноэля покинуть мир профессионального спорта? Прихоть зазвездившегося мальчика, посчитавшего, что его не ценят, пожелавшего, чтобы за ним бегали по пятам и умоляли о возвращении? Эмоциональное выгорание, накрывшее в решающий момент и поставившее крест на желании стремиться к новым высотам? Нервный срыв, спровоцированный нагрузками, превышающими допустимые пределы в несколько раз? Попытался прыгнуть выше головы, не сумел и сломался, разочаровавшись в себе и своих способностях? Или?..       Желая отыскать ответы на вопросы, Макс возвращался каждый вечер к истории жизни Ноэля, перечитывал её и снова с неудовольствием резюмировал: потраченное время не позволило ему продвинуться вперёд ни на шаг. Причина падения звезды со спортивного небосклона была покрыта мраком. Плотным слоем густого тумана, окрашенного в любимый Ноэлем чёрный цвет.       Если бы несколько недель назад Максу сказали, что он будет с поразительным упорством искать информацию, закрытую для большинства обычных людей, и ломать голову над историей жизни парня, которого видел один раз и с которым один же раз переспал, он бы не поверил.       Не посмеялся, но скептически хмыкнул или иронично ухмыльнулся.       Теперь ему было не до смешков и не до сардонических ухмылок.       Зато иррациональное беспокойство не покидало его надолго, став тенью, преследующей по пятам, заставляющей каждую свободную минуту посвящать размышлениям о тёмных пятнах чужой биографии и пытаться выбить наглухо заколоченные двери, скрывающие затаившиеся тайны.       Многие заявили бы, что он совершает ошибку и постарались отговорить от нелепой затеи. Ещё недавно он поддержал бы выдвинутую точку зрения, проявил солидарность и махнул на происходящее рукой, но сейчас менять что-то, поворачивать в обратную сторону, делая десять шагов назад против двух робких вперёд было поздно.       Максимилиан влип в эту историю, как муха в варенье — одно движение, и лапок, как ни бывало.       Он погрузился в неё с головой, забыв об осторожности, не боясь утонуть.       Он понимал, что не успокоится, пока не узнает о Ноэле Далтоне всё. Самым ошеломляющим было открытие иного толка — неожиданное в первый миг осознания, но уже почти привычное теперь.       Почти.       Он понимал, что не успокоится, пока не станет неотъемлемой частью жизни Ноэля.       Кто бы рискнул предположить, что его настолько затянет и протащит по кому-то?       Точно не Макс, привыкший считать себя эмоциональным импотентом и проживший с этим убеждением несколько десятков лет, наслаждавшийся им и не рассчитывающий на скорое прощание. Не Макс, стоящий на руинах былой уверенности и осознающий: в хлам обдолбанный — нормальный бы этого не сделал — купидон решил над ним пошутить и всё-таки пустил стрелу, попавшую прямо в цель.       Контрольный выстрел не понадобился. За глаза хватило одного.       Красивые ухаживания не были его коньком.       Анализируя прежние отношения, Макс приходил к неутешительным выводам: он не умеет производить впечатление широкими жестами и грандиозными романтическими свиданиями. Проведение аналогий с рекламными кампаниями помогало слабо. Позволяло в полной мере осознать, что он способен продать любой, самый уродливый товар, но не представляет, какими методами продвигать себя, какие акции устраивать и какие мероприятия организовывать, желая навязать участие в них определённому человеку.       Широким жестам в его жизни место, в общем-то, нашлось. Взять хотя бы тот случай с Вероникой и танцевальной школой, презентованной ей чуть ли не на следующий день после свадьбы. Масштабно? Вполне. С размахом? Несомненно. Так, что запомнилось на всю жизнь? Определённо.       Но это было... не то.       Вроде бы похожее, но всё равно не то.       Его познания в области романтики ограничивались осведомлённостью о том, что она, в принципе, существует. И всё. Негусто. В какой-то степени, жалко.       Он думал об этом, отрываясь от написания деловых писем азиатским партнёрам, на встречу с которыми направлялся ныне, вырвавшись из цепких лап Нью-Йорка. Первая остановка планировалась в Токио. По три дня на каждый из городов. А потом — наконец-то! — возвращение в британскую столицу, пребывание в стенах родного дома, возможность повидаться с сыном и...       На этом «и» Макс неизменно спотыкался, чувствуя себя безоружным и капитулирующим перед сложными — практически непреодолимыми — обстоятельствами.       Не возникало дельных мыслей, не находились подходящие слова. Перед тем как решиться на первый шаг и всё-таки отправить Ноэлю цветы, он неоднократно обдумал этот вариант, отмёл его, посчитав нелепым и слишком заезженным, но всё равно к нему вернулся.       Максу отчаянно не нравилось отчётливое осознание, что этот презент схож с тем подарком, что был вручён когда-то Майклу. Тогда были розы, много-много красных роз, попавших по чистой случайности в руки Вероники и, кажется, определивших дальнейшее распределение по парам. Воспоминания об этих передаренных розах возникали в мыслях каждый раз, когда подобные букеты вручали ему на корпоративных торжествах сотрудники, следуя традициям, гласящим, что высокопоставленным руководителям из цветов больше всего подходят тёмно-красные розы, немного не дотянувшие окраской лепестков до чёрного цвета.       Разница, конечно, была.       Ноэлю он отправил не розы — белые орхидеи. И не стандартным букетом, а в специальном оформлении, чтобы сразу становилось понятно, какими событиями вдохновлялся отправитель. Корзина, задекорированная под чёрную шляпу, белые голуби и послание, состоящее всего из одной строчки «Прекраснейшему фокуснику на свете». Не идеально, но все остальные варианты, приходившие на ум, Макс забраковал, поскольку на признание в симпатии или влюблённости они не походили, зато на мысли о неадекватном поклоннике, не лишённом задатков сталкера, наводили только так.       В очередной раз отвлекшись от созерцания экрана своего макбука, Макс приспустил очки и потёр переносицу.       С письмами было покончено, и он мог позволить себе немного расслабиться.       Длительные перемещения его утомляли. Путешествия в частном самолёте при полном отсутствии попутчиков делали перелёты намного комфортнее. Факт. Но то, что смена часовых поясов и климата сказываются на состоянии организма, было неоспоримо, и тут наличие либо отсутствие соседей большой роли не играло.       Лететь им предстояло ещё не менее двух часов. Приземление планировалось ориентировочно в три часа ночи по местному времени. Очередной номер в отеле, душ, сон, а утром — сборы на встречу.       Руководителю, всерьёз озадаченному развитием и процветанием бизнеса, стоило подумать о предстоящей встрече и о том, как наилучшим образом выстроить процесс общения.       Он думал — да-да, никаких тайн и загадок — о Ноэле. Снова о нём. И о возможной реакции на цветочный подарок. Оставил он их, отказался принимать или вышвырнул сразу после ухода курьера? Глупо было надеяться, что орхидеи поразят Ноэля в самое сердце. За годы, проведённые на льду, он мог ими насытиться и пресытиться, перестав получать удовольствие от созерцания. Но рассчитывать хотя бы на улыбку Максу никто не мог запретить. Он пользовался правом мечтать в своё удовольствие.       Поправив очки, Макс взял со столика стакан воды и сделал несколько маленьких глотков, жалея, что не может вылить остатки на голову, чтобы охладиться и избавиться от навязчивой идеи. Она снова маячила в опасной близости. Достаточно прикрыть на миг глаза, чтобы под сомкнутыми веками возникла картина, отличная от реальности, и в кресле, расположенном напротив, появился желанный собеседник.       Подсознание снова посмеивалось над ним, напоминая, что он, как и семнадцать лет назад, ведётся на внешний образ. Очаровывается, в первую очередь, им.       О тяге к личности говорить было самоуверенно.       Посмотрев правде в глаза, Максимилиан соглашался с подсознанием, признавая, что не знает Ноэля. Вообще не знает. Младший представитель семьи Далтон может подтвердить правильность сложившегося впечатления, а может — опровергнуть, представ при повторной встрече личностью иного склада характера. Не будет больше масок, исчезнет налёт таинственности, и неизвестно, к чему это приведёт. Укрепит заинтересованность, усилит желание узнать Ноэля ближе, или обрушит воздушные замки, столь вдохновенно построенные Максом?       Красный или синий? Какой из проводов перерезать? Или не трогать оба, а развернуться и уйти, переложив ответственность на плечи другого человека? Думай о последствиях, Макс. Думай о последствиях. Думай...       Дилемма из той же серии. Столь же нелёгкий выбор.       Опыт прожитых лет всё-таки имеет значение. Чем бы ни обернулась и во что бы ни вылилась попытка закрутить роман с наследником сырьевой империи, а прежнюю катастрофу она вряд ли продублирует.       Быть или не быть?       Вечный вопрос, коим задавались сотни лет назад и продолжают задаваться в настоящие дни миллионы людей.       Макс заткнул уши наушниками, прикоснулся к тачпаду — экран ноутбука вновь замерцал.       На раздумья ушло не более десяти секунд. Макс не довёл мысль до конца, а пальцы уже легли на клавиши, набирая в поисковике запрос, не имеющий пересечения с деловыми интересами. Развлечения и отдых. Видео для души и собственного эстетического наслаждения.       Макс навёрстывал упущенное — собирался ознакомиться с записью второго выступления Ноэля и Тэссы.       У Макса был выбор, и он его сделал, переходя по предложенной ссылке, открывая видео и в ожидании замирая. Он не предпринимал попыток посмотреть видео прежде и не знал, что его ожидает, но подсознательно чувствовал, что будет поражён.       Сказать, что подозрения подтвердились, — не сказать ничего. Поразило с первых секунд. Не потому, что танец был невероятен, а хореографию поставили на недосягаемом уровне. Причина изумления Макса заключалась в другом. После нескольких дней бесконечного прослушивания он узнал бы эту песню из тысячи, настолько слова и мелодия въелись в мозг.       — Твою мать, — выдохнул Макс, из последних сил пытаясь сдержать порыв эмоций, желавших получить выход на свободу.       Удержать контроль, натянув невидимый поводок и обуздав свои порывы, не получилось. Всё-таки засмеялся, и вскоре тихий смех его перерос в гомерический хохот.       — Как ты это делаешь, Ноэль? Как тебе это удаётся? Может, я окончательно свихнулся на тебе, и мне пора лечиться? — спросил Макс, поставив видео на паузу и гипнотизируя взглядом стоп-кадр.       Разумеется, ответа не последовало.