Кровавое око

      Я иду по широкой, полной людей и машин улице. Автомобили едут в 6 рядов, многие из них брошены на обочине. Выглядит так, словно они пытаются выбраться за законные пределы, перейти на тротуары, в дома. Толпы людей обходят их, идут: все в разные стороны. Со стороны похоже на море: такое однородное на первый взгляд, но, если прищуриться, то увидишь подводные течения: это – влево, к продуктовому, вон то – вправо, к машине. Их слишком много, ощущение, что проспект болен ими, его вот-вот разорвёт от переизбытка пешеходов и транспорта. Думаю, так выглядят наши артерии: непрерывные потоки крови, а вот два авто столкнулись, образовался тромб. Движение застопорилось, ещё немного и произойдёт инфаркт...       Сворачиваю в маленькую улочку, этакий отросток. Она оглушает тишиной, забавно: в 5 метрах отсюда кипит жизнь, а здесь её будто нет. Я прохожу мимо вонючих мусорных баков, жестяных банок, пачек из-под чипсов, которые люди не потрудились донести ещё метр, старого кресла, явно выброшенного прямо из окна. К его боку прижалась кошка, за её спиной прячутся 4 чёрненьких, как ночь, очаровашки. Я останавливаюсь и достаю корм, купленный заранее, как раз для такого случая. Испуганные котята укрываются в дыре между пружинами, их мама, грозно выгнув спину, шипит, она готова умереть за своих чад. Не беспокойся, у меня нет плохих намерений. Я отсыпаю ей пол упаковки и, отойдя на пару метров, смотрю, как она ест, настороженно поглядывая на меня. Через несколько минут выходят детки и присоединяются к ней, а я иду дальше, чтобы их не смущать.       Повернув, я вижу лежащую возле очередной мусорки странную груду одежды. Подойдя ближе, понимаю, что это девушка. Её юбка стянута и местами порвана, майка задрана до горла, когда-то белый бюстгальтер теперь бурый – она упала прямо в лужу – бёдра и запястья в синяках, щека вся красная, она только начинает наливаться синим. Прекрасные рыжие волосы укрывают лицо, прячут от позора. Перевожу взгляд на конец улицы – там, нисколько не скрываясь, идёт мужчина, на ходу поправляя джинсы. Я надеваю медицинские перчатки, нахожу её телефон и, говоря сквозь рукав, сообщаю о случившемся в полицию. На это уходит не более минуты.       Больше я помочь ей не могу. Око внутри меня медленно распахивает ресницы, оно смотрит на девушку, в подробностях запоминая сцену преступления, и поворачивается в сторону уходящего. Жилки в глазу медленно набухают, наливаются кровью. Когда белок станет полностью красным, и останется лишь чёрный зрачок, я уже не смогу себя контролировать, поэтому действовать надо быстро. Скорость этого зависит от преступления, чем сильнее оно отзывается во мне, тем быстрее око захватит власть. Я знаю девушку, наложившую на себя руки после изнасилования. В запасе не больше недели.       Я встаю и тихо, прижимаясь к стене, следую за ним. Через 5 минут преследования он садится в дорогую жёлтую машину, а я прохожу мимо, словно не обращая не него внимания. Однако его уже ничто не спасёт: я узнаю золотого мальчика.

***

      Я сижу в очередном мотеле и смотрю на тело Джейкоба Томпсона. С тех пор прошло три дня, необходимых для продумывания зачистки, подготовки алиби и прочего. Он сын местного судьи, а потому все заявления об избиении или изнасиловании загадочным образом теряются. Терялись, ведь больше ни одного не поступит. Глупец, уверенный в своей безопасности, сам приехал сюда, думая, что я из компании барыг. Очень жаль тебя разочаровывать...       В его голубых, словно небо, глазах навсегда застыли удивление и обида. Он был инстинктивно, всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем так, как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отзываться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Одно, что он любил, — это было веселье и женщины; и так как, по его понятиям, в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову. Он действительно не понимал, что сломал кому-то жизнь, нет, этому инфантильному ребёнку и в голову не приходило задуматься о таком. Он считал, что вся жизнь – это игра, и она создана специально для него. А девушки? Так она сама в душе этого хотела! Просто эта мысль ещё не сумела сформироваться в голове! Безмозглый мудак.       Я беру в руки нож для мяса, купленный в обычном гипермаркете, и отрезаю сначала каждый палец, чтобы он больше ни на кого не поднял руки, затем его половой орган. Я не боюсь запачкаться, на мне – полиэтиленовый комбинезон для стройки, на ногах – бахилы, руки укрыты одноразовыми перчатками. Даже на голове – шапочка для душа! Ничего не должно пойти не так, всё продумано до мелочей, каждое движение отработано в воображении несколько раз. Сначала мне хочется вырвать его глаза, но становится жаль портить такой искренний взгляд. Поэтому я аккуратно снимаю с отрезанного кожу, разрубаю на мелкие куски одинакового размера и укладываю их в слово "насильник". Да, это слишком помпезно, но так захотело око. А кто я, чтобы ему перечить?       Я встаю и сажаю Джейкоба в кресло. Не удерживаюсь и вырезаю "мудак" на его лбу. Если чудить, то по полной, верно? Отхожу в сторонку и смотрю на содеянное. На мой взгляд довольно симпатично, вот только кровь и куски кожи портят обстановку. Я беру из ванной бумагу и вытираю всё, как могу. Выбрасываю мусор в корзину и снова критически оглядываю Томпсона. Вот теперь всё идеально.