Кровавое око

      Я очнулась, когда первые лучи рассветного солнца пробились сквозь плотно закрытые веки, окрасив ресницы золотом. Переждав минутное помутнение сознания, я стараюсь оторвать от подушки голову, которая, кажется, стала гораздо тяжелее. В палате так тихо, что я слышу каждый удар своего сердца. Пытаюсь вспомнить, почему я здесь, но это оказывается не так-то просто. Мысли разбегаются, словно тараканы с кухни, когда включается свет. Небольшие клочки воспоминаний всплывают во встревоженном сознании, а я стараюсь поймать хотя бы одно. И вот, когда мой взгляд падает на больничный браслет, который висит на моей тощей руке, всё наконец складывается в единый пазл, и я получаю долгожданный ответ.       Я свободна.       Всего два слова, но они столь невероятны, невозможны, что я тихо произношу их вслух и тут же испуганно кошусь на дверь.       Свобода, столь желанная и опьяняющая, вновь со мной. Мысли снова несутся вскачь, на сей раз уже от радости, от ошеломляющего своей силой счастья. Свободна! Я утыкаюсь лицом в подушку, не в силах скрыть смех, который рвётся откуда-то изнутри.       Вскоре эйфория проходит, согнанная разумом, что всегда представлялся мне в образе строгого учителя средней школы: он качает головой, недовольный моим поведением. «И что дальше?»– спрашивает он всем своим видом. — Берём судьбу в свои руки,– легко отвечаю я. — Позволь поинтересоваться, дорогая, как ты собираешься это сделать, сидя в больнице? — Кто сказал, что я в ней надолго? — Да-а?– ехидничает разум.– И кто ж тебя с амнезией выпустит? — Амнезией? Какой ещё амнезией? — Ну-ка, милочка, напомни мне своё имя. — Элизабет. — А фамилия? А второе имя? — У меня есть второе имя?       Разум лишь фыркает в ответ.       Амнезия. Для кого-то это не диагноз, а приговор для него и его близких. А для меня это приговор... Начать новую жизнь! Переписать всё с чистого листа! И у меня есть эта возможность.       Я отбрасываю тонкое одеяло в сторону и вытягиваю ноги. Сейчас конец лета, солнце встаёт около 5 утра, а значит, за мной придут часа через полтора. И это время я потрачу на то, чтобы решить, как вести себя дальше. Если по-хорошему, то мне следует и дальше носить опостылевшую маску жертвы, но один только бог знает, как она мне уже приелась, как тяжело мне было в первые месяцы у Альберта. Не знаю, кем был дядя Дэвид, но воспитал он меня пусть тихой, но очень сильной девушкой. Я никогда не бежала от трудностей, не скидывала свои проблемы на окружающих. Нет, я всё решала сама. Хотя могла и прикинуться девицей в беде, благо, внешность позволяет.       Внешность... О, это отдельный разговор. Я всегда недолюбливала своё тело за то, что оно такое маленькое, хрупкое. Несмотря на упорные занятия, у меня не получалось достигнуть желаемого результата. А лицо? Миниатюрные, аккуратные черты, большие серые глаза... Я не жаловалась ровно до того дня, когда меня похитил Альберт. Именно у него моя антипатия к себе расцвела буйным цветом, превратилась в жгучую ненависть. Я ведь знаю, почему он выбрал меня, он сам в этом признался. Ему всегда нравились маленькие девочки, этакие беспомощные принцесски. А тут я. В свои семнадцать я выглядела в лучшем случае на четырнадцать. И была идеальной жертвой. Внешность, данная мне родителями, обманывала окружающих, выставляя меня хрустальным цветком: тронь – рассыплется. И я это ненавидела. Ненавидела настолько, что несколько раз ловила себя с лезвием у щеки. Альберт обо всём подумал, всё предусмотрел. У меня под рукой не было ничего, что могло бы послужить оружием. Ни ножей, ни вилок, ни бритв. Я жила будто в сумасшедшем доме для детей, где повсюду подушки, матрасы, и даже углы мебели округлены, чтобы ребёнок, не дай бог, не поранился. Вот только до чего не додумается загнанный в угол зверь. Так и я однажды выпросила у мужчины набор для рисования. Глупый не смог мне отказать, ведь это были первые за год добровольно сказанные слова. А я в первый же день разбила точилку и вытащила оттуда лезвие. Оружием не назовёшь, но эта мелочь давала мне уверенность в себе, своих силах.       Решено, когда выйду из клиники, первым делом сменю причёску. И одежду, раз уж на то пошло. А сейчас я начну возвращать себя. Срывать эту маску послушной девочки. Вытаскивать на поверхность настоящую Элизабет. Никакой больше Лиззи, только Элиза. И никакого больше слепого послушания, если я хочу получить контроль над своей жизнью, я должна начинать уже сейчас.       А чтобы перестать трястись как карманная собачка, мне нужно удостовериться в том, что меня уже никто не вернёт в тот дом. Мне нужно своими глазами увидеть тело Альберта.

***

      Как только я приняла это решение, из стены показался кончик туфли. А вот и первое испытание. — Здравствуй, младшая. Хорошо спалось?       Без паники, только без паники! Вдох... Выдох...       Этот голос... Вчера я была слишком напугана, чтобы узнать его, но сейчас я понимаю, что он мне знаком. И так говорил вовсе не Альберт. Я судорожно начинаю перебирать коробки памяти в поисках нужного воспоминания, и нахожу его. Это голос дяди Дэвида! — Долго думала,– фыркает Альберт. — Я думала, что у меня глюки на фоне посттравматического! — Так и есть. А появился я вовремя. — Вовремя?! Ты напугал меня до икоты! — Ага. И спас тебя от тех двух мозгокопателей. Могла б и поблагодарить. Ты продумала вчера линию поведения? И что из своей жизни рассказать, а что скрыть?       Я молча признаю его правоту. — Ну и как мне себя вести? — Предлагаю партизанить. Ничего не рассказываем, пока не убедимся, что это нам на руку. И вторым пунктом в наш план новой жизни ставим побег из этой лечебницы. — А первым? — У тебя совсем шарики за ролики закатились? Первым пунктом мы попадаем в морг.

***

— Что скажешь, Уилл?– Джек искоса смотрит на Грэма, не желая отвлекать его прямым взглядом – он знает, как это его раздражает. — Я не знаю этот тип психопатов, я о таком не читал. Даже не уверен, что он психопат. Он не бесчувственный, не поверхностный. — И всё же ты что-то о нём знаешь. Почему ты считаешь, что убийства Розенфельда и Томпсона связаны? — Не знаю, я просто уверен, что это так. — И что же не так с нашим убийцей? Чувство вины сводит на нет весь смысл психопатии? — Ты же знаешь, Джек. Психопаты не чувствуют. — Тогда какой он безумец? — Он не хочет, чтобы они страдали, убивает их быстро, и, как ему кажется, милосердно. — Чувствительный психопат. — Верно. Хотя я бы назвал его Волком. Он не мстит, не ненавидит этих людей, он вообще к ним относится как к работе. Просто чистит город. — Тогда почему трупы так изувечены? — Ему зачем-то это нужно. Возможно, когда-нибудь я пойму зачем. Знаешь, мне кажется, что этот убийца даже не думает о своих жертвах в обычное время. Не то чтобы не помнит о них, просто не думает. Отбрасывает это на край сознания. — А третий труп? — Это не Волк. — Почему? — Волк убивает чрезвычайно быстро и точно. Не удивлюсь, если он полицейский или военный. А над третьей жертвой издевались, причём очень долго. — У нас появился подражатель? — Верно. Он порядочный психопат, даже садист. Его тяжело поймать, мотив не прослеживается, повторений нет. Так он больше не убьёт. — Что скажешь о девочке? — О какой девочке? — Не дури, Уилл. Я хочу знать, может ли она быть причастной к убийству. — Не может. — Ты так думаешь или хочешь так думать?       Уилл бросает на Джека мрачный взгляд, но молчит. Он сам ещё не знает, как относится к спасённой. — Привези её вечером к нам. Мне интересна её реакция на тело Розенфельда. — Может не стоит, Джек? Девочка ещё не поправилась. — Вот именно поэтому эту встречу надо организовать в кратчайшие сроки. — Алане это не понравится. — Главное, чтобы она не успела нам помешать.

***

      Я выхожу из столовой и направляюсь в сад. Это единственное место во всей клинике, которое мне нравится. «Ворота в небо». Назовут же! В нескольких метрах от меня четыре пациента этого центра. Они сидят в инвалидных креслах, и на вид им не меньше семидесяти. Я отвожу глаза в сторону и вижу, как на скамейке возле входа сидит ещё одна группа таких же старичков. Их жизнь – эта клиника, сад и огромные ворота, отделяющие нас от остального мира. Все мы здесь ненужные люди. Люди, которых оставила здесь уставшая от них семья.       Я нахожу самую дальнюю скамейку, устраиваюсь на ней и беру в руки книгу из местной библиотеки. «Мор, ученик смерти». Что ж название вполне соответствует моему настроению.       Реальность грубо хватает меня за шкирку, как нашкодившего котёнка, и выбрасывает из уютного выдуманного мира обратно, на жёсткую белую скамью. — Привет, я Уилл Грэм. Мы виделись вчера.       А, тот самый агент, что спас меня. Я смотрю на его ботинки, вслушиваюсь в отголоски мягкого, приятного уху голоса. — Ты позволишь присесть рядом с тобой?       В ответ я отодвигаюсь на край скамьи. — Благодарю. Знаешь, когда меня попросили помочь с этим делом, я хотел отказаться. Но сейчас очень рад, что не сделал этого.       Меня немного напрягает его присутствие. Так странно сидеть вот так в этом садике и разговаривать с этим человеком. Если бы кто-нибудь два года назад сказал мне, что я буду беседовать с агентом ФБР в психбольнице, то я бы громко рассмеялась тому человеку в лицо. Ха-ха. — А я собаку вчера нашёл. Увидел её на трассе, когда ехал домой. Назвал Уинстон. Она достаёт мне до середины бедра, и у неё длинная золотистая шерсть. Думаю, он бы тебе понравился.       Сильно в этом сомневаюсь. После одного события у меня с собаками вооружённый нейтралитет. — Я собственно зачем приехал. Мой начальник, его зовут Джек Кроуфорд, он хочет показать тебе тело Розенфельда.       Оп-па! И не понадобилось никаких хитроумных планов. — З-з-зачем?– надеюсь, мой голос прозвучал достаточно испуганно. — Он считает, что эта встряска поможет тебе справиться с пережитым. Кстати, как тебя называть-то? — Элизабет, но зовите меня Элиза.

***

      Я незаметно касаюсь пальцами стены и тут же отдёргиваю их, поразившись холоду и безжизненности металла под рукой. Надеюсь, я не скоро окажусь здесь во второй раз. — Джек, что всё это значит?!       Отзвуки гневного голоса мисс Блум звенят в воздухе, а её тонкие щиколотки проплывают мимо. Кажется, кому-то сейчас попадёт. Джек уводит куда-то женщину, и дальнейший разговор проходит мимо меня. Что ж, мне это только на руку – надо подготовиться к встрече.       Я подхожу к столу и закрываю глаза. Слышу, как шуршит полиэтилен, когда его стягивают с тела. Как подкрадывается Кроуфорд. Чувствую, как его тяжёлый стальной взгляд останавливается на моём лице. Как мисс Блум нервничает, переживает за меня. Она стоит позади и чуть в сторонке. Я практически кожей ощущаю её мысленную поддержку и ярость, направленную на Кроуфорда. Переношу внимание на Грэма – он стоит рядом, чтобы помочь в случае чего. Все ждут от меня определённого поведения. И я им его дам.       Я открываю глаза и смотрю на лицо Альберта. Точнее на то, что когда-то было его лицом. Ну здравствуй, муж. Рад мне? Я чрезвычайно рада. Рада, что ты мёртв. Что ты больше никогда не повлияешь ни на меня, ни на мою жизнь... Эти мысли пробегают буквально за секунду, а в следующую силы меня покидают, и я тяжёлым грузом оседаю на руки едва успевшего подхватить меня Грэма.