Рассказчик

— Здравствуйте, Гарак, — поздоровался Джулиан, занимая место на стуле рядом с биокроватью. Здороваться с человеком в коме было странно, но он решил попробовать и теперь настороженно прислушивался к собственным ощущениям. Менее странно не становилось. Тяжело выдохнув и размяв затекшие за день шею и плечи, Джулиан дежурно проверил жизненные показатели Гарака, остававшиеся без изменений, и несколько раз кашлянул, чтобы прочистить горло. — Когда я учился в Академии, мне довелось услышать одну историю. Точнее... скорее стать ей свидетелем. В ней не было чего-то необычного, но тогда она потрясла меня до глубины души, — последовала пауза. — Не думаю, что я когда-либо кому-нибудь об этом рассказывал, — он замолчал, собираясь с мыслями. Было странно рассказывать об этом сейчас, но с другой стороны, даже если Гарак его и слышал, он никогда не сможет узнать, правдива его история или нет, потому что она касалась глубин сердца Джулиана, а там не было жучков или камер видеонаблюдения, данные которых можно было бы украсть. — Однажды я ожидал своего рейса в Лондон. Было душно, потому что что-то случилось с системой вентиляции, и нестерпимо скучно, потому что я забыл зарядить свой падд. Так что я смотрел какую-то передачу об искусстве на одном из широких экранов, которые часто бывают в залах ожидания — по крайней мере, на Земле и в колониях, — он чуть сместился, принимая более удобное положение. — Рядом со мной сидела пожилая женщина, и я бы не обратил на нее особого внимания, если бы в какой-то момент она не заплакала. Молодая девушка на экране, только что получившая престижную награду в области изобразительного искусства, едва закончила читать благодарственную речь — я совершенно не понимал, чем вызваны эти слезы и решил было, что это что-то личное. Мне было неловко и неудобно, — Джулиан покачал головой, — хотелось ее утешить, но вместе с тем я не решался. Да, — он усмехнулся, — тогда я еще не был таким настырным. По крайней мере, не в тот раз. Видимо, почувствовав мой взгляд, женщина повернула ко мне свое заплаканное лицо и прошептала: "Она никогда не называла меня прежде матерью." Честно говоря, я был растерян еще больше, — Джулиан сделал пространный жест рукой, увлекшись собственным рассказом. — Как я должен был понять ее слова? И тут меня осенило. Девушка, девушка на экране сказала, что всем, чего она смогла достигнуть, она обязана своей матери. "Простите," — прошептала женщина, отворачиваясь, но я поймал ее за запястье. "Нет, расскажите. Я правда хочу знать," — сказал я ей. До рейса еще оставалось сорок минут, и она рассказала мне, как двадцать восемь лет назад взяла из приюта девочку-аутиста, от которой отказались родные родители, — Джулиан грустно улыбнулся и снова покачал головой. — Знаете, Гарак, так странно. Эволюция нашего социума, эволюция медицины шагнули далеко вперед, но все равно находятся родители, недовольные своими детьми, все равно находятся ситуации, которые не получается исправить. Мэри — назовем ее Мэри — взяла Офелию к себе и воспитывала, как родную дочь, — Джулиан сделал глоток из специально заготовленной кружки рактаджино. — Мэри была одинока, у нее не было никого, даже кошки, но было желание сделать этот мир лучше хотя бы для одного человека. Чтобы как-то установить контакт с малышкой Офелией, которая отказывалась разговаривать, Мэри начала рисовать. И так, шаг за шагом, они вместе продвигались по нелегкому пути адаптации — пусть неполной, но потом новые исследования в области мозга помогли скорректировать терапию, и Офелия начала говорить. Вот только она называла свою приемную мать по имени. Всегда — по имени. Мэри. И никак иначе, — он сделал еще глоток. — Но так ли это было важно, если Офелия делала успехи? Если она рисовала все лучше, открыв в себе страсть к краскам и полотнам. Знаете, Гарак, очень многие в наше время уходят в индустрию голопрограмм и голографического искусства в целом. Тех, кто выбирает традиционное искусство, становится все меньше, и они ценятся Обществом Классической Живописи на вес латины. Так стало и с Офелией. Она получила заслуженное признание. А Мэри получила свое, — он замолчал, снова отпивая из кружки. — Вы, конечно, спросили бы меня, в чем, по моему мнению, мораль этой истории. Но я не ищу в ней морали. Для меня это лишь пример того, что когда родные родители отказываются бороться за своего ребенка, может найтись кто-то еще, кто захочет бороться. Разумеется, Гарак, вы не согласились бы, сказав что-то вроде: "Милый мой доктор, но разве мораль не в том, что родители Офелии поступили отвратительно по отношению к собственному государству, тогда как Мэри преданно служила ему, за что и была вознаграждена?" или "Родители были совершенно правы, отказавшись от испорченного ребенка, рождение которого в принципе стоило предотвратить, тогда как Мэри, за неимением других достижений, вероятно, хотела самоутвердиться за счет сомнительной ценности благих дел", а может быть и что-то еще. Я не знаю, чем вы возразили бы мне, друг мой, потому что вы лежите в коме и упорно отказываетесь просыпаться. Кружка рактаджино кончилась. Джулиан потер ладонями лицо. — Это не сработает, ведь так? — почти безнадежно спросил он в воздух. До того, как ему нужно будет идти сменять доктора Кертлах оставалось полтора часа. Он мог бы потратить это время, попробовав уснуть, но Джулиан не был уверен, что найдет в себе силы проснуться вовремя. Тряхнув головой, чтобы придти в себя, Джулиан разозлился. — Даже если не сработает, даже не думайте, что я от вас отстану, Гарак. Не забывайте, я ведь "раздражающее насекомое", как вы однажды подметили. Так что вам придется слушать мой голос, пока вы не очнетесь или пока я не состарюсь здесь! — только когда угроза прозвучала, до Джулиана в полной мере дошел смысл сказанного. Неужели он готов был остаться на Кардассии из-за... Гарака? Получить назначение в составе волонтерской группы на семь месяцев было удивительно легко, но что если Гарак так и не придет в себя? Может, в словах доктора Тегал был смысл, и не стоило спасать того, кто не хочет быть спасенным? Джулиан сжал кулаки. В прошлый раз его это не остановило. Не остановит и в этот. Элим Гарак придет в себя, хочет он того или нет. Потому что каждая жизнь ценна. Потому что его, Гарака, жизнь ценна ничуть не меньше других. И если, чтобы доказать ему это, Джулиану придется остаться на Кардассии... ...то прямо сейчас, после пяти кружек рактаджино и нескольких бессонных ночей, не вполне отдавая себе отчет в том, насколько серьезные решения, касающиеся собственного будущего, он пытается принять... Джулиан готов был остаться.