Принцесса?!

Даша периодически утыкалась носом в учебник математики, пытаясь понять, почему так сложно. Она рисовала графики к неравенствам. Нависнув почти всем телом над столом, Путешественница киношно прикусила кончик языка и со всей серьёзностью приложила линейку к разметке на листе. Трудолюбивая и добросовестная. А Маша просто во все глаза смотрела на подругу: сама она домашку делать не собиралась. Не хотела. Это казалось чересчур незначительным и скучным в сравнении с личным. Ей всё ещё было не плевать на то, что произошло между ними со Светланой Викторовной в новогоднюю ночь. Уже на следующий день начиналась новая учебная четверть, а Машка ни о чём другом, кроме как о любимой блондинке, думать не могла. Её в дрожь бросало только от мысли, что, сидя на уроках, она снова будет вынуждена делать вид, будто ничего не произошло, и терпеть равнодушие учительницы. От этого болела душа. Непреодолимо тянуло встать на краю крыши и сделать последний шаг в бездну. Не для того, чтобы кому-то что доказать. А для того, чтобы навсегда избавиться от чувств. Которые никого не волнуют. - Кораблёва, перестань думать так громко, ты мешаешь мне сосредоточиться, – Даша фыркнула и тряхнула правой рукой, разминая пальцы. Мысленно она удивилась тому, как умудрилась исписать и исчертить три страницы в тетради, но так и не понять, что хочет от неё чёртова математика. Всё больше этот предмет напоминал насилие мозга: сплошная и откровенная боль. - Не могу, – как бы Маша ни старалась, но скрыть внутреннее ненастье у неё не получилось: фразу она не проговорила. Простонала. Так беспомощно и так жалобно, что Метельская дёрнулась и обернулась на подругу, приподняв одну бровь. Высшая степень негодования. - Ты не даёшь ей покоя. Она уже там, наверное, икать устала, – уголки губ Даши дрогнули и слегка приподнялись. Шутка получилась слабой. Почти и не шуткой. Но во вставшем ребром случае сложно было придумать что-нибудь более живое и менее избитое. Метельская только хотела приободрить подругу. Но не получилось. По сморщенному в ответ носу она поняла, насколько насыщенные оттенки отчаяния использует Маша. Причём даже поверх старых мазков обид, разочарований и боли. Резко, своевольно размахивает кистью, не пытаясь держаться в границах полотна. Путешественница опять поёжилась: ну и адская картинка выходит. – Ладно, хочешь я тебе помогу? – милый, но настойчивый взгляд Даши и быстрый взмах ресниц были как протянутая рука помощи. Которой Метельская собиралась не дать подруге утонуть. И Маша заинтересовалась. - У тебя есть план, как кого-то из нас убить и не получить за это по всей строгости уголовного кодекса? – руки нервно тряслись, и голос Машки был такой неспокойный, словно прямо сейчас у неё по груди металась красная точка. Прицел снайпера, который привык не промахиваться. Она затаила дыхание, зная, что следующая фраза может ударить. И удар этот будет последним в её короткой жизни. - Нет, с этим – не ко мне, – Метельская вырвала из тетради по математике листок, взяла ручку с новым стержнем и переместилась на свою кровать. Где, обнимая подушку и смотря куда-то перед собой, дрожала её подруга. Путешественница с ногами забралась поверх пушистого покрывала и положила под листок на колени книгу. Второй том «Войны и мира». Его она ещё не осилила. Потому что роман ей совсем, ни капельки не понравился. И даже Наташа Ростова, как обещала Татьяна Александровна, не вызвала абсолютно никаких эмоций. Технарь, что сказать. – Мы составим её психологический портрет. Поймём, почему она себя так ведёт, и, возможно, тогда ты успокоишься. - Ты когда успела образование психолога получить? – Маша нахмурилась, переводя внимательные зелёные глаза на Метельскую. Даша нашла своё отражение в больших чёрных зрачках подруги. Там не было чувств, не было эмоций. Пустота. Кромешная тьма. А вопрос, ставящий под сомнения методы Путешественницы, Кораблёва задала просто так. Потому, что больше нечего было спрашивать, а сказать хоть что-нибудь, даже самую большую глупость, хотелось. В какой-то момент она даже чуть случайно не кинула оскорбление в адрес математички. Только потом подумала и решила, что нельзя, нехорошо это – играть на людях ненависть к человеку, которого любишь. Нужно быть собой. Нужно быть искренним. - Я всё детство у мамы на кафедре провела. Спала, ела и играла на пособиях по психологии. Её я знаю хорошо и, к сожалению, никак не могу забыть. В кору головного мозга будто въелась, — Даша усмехнулась, когда вспомнила то беззаботное время. Она казалась себе самой маленькой песчинкой на берегу огромного океана высшего образования. Книги, студенты, преподаватели. Это был другой мир. Ей, девочке, которая в детский сад носила всех своих домашних кукол, было странно переступать порог старого, но хорошо сохранившегося корпуса университета. Бродить по коридорам, слыша доносящиеся из-за дверей голоса профессоров. Глазеть на парней и девчонок, рассевшихся прямо на ступеньках и разложивших перед собой конспекты. Она часами изучала расписание, пытаясь запомнить хотя бы одно полное название предмета. Листала книги и рассматривала не только картинки, но и таблицы. Читала параграфы. Медленно, с ошибками и не всегда со знанием дела. Но она находила это для себя интересным. Даже считала, что, как мама, пойдёт на психолога учиться. Со временем передумала: приоритеты расставились сами собой. – К тому же, психологический портрет не так сложно составить. Мы многое о СВ знаем, так что – раз плюнуть, – потом Даша опустила глаза на листок, прикинула примерный план текста и добавила: – Или два раза. Метельская деловито подмигнула Маше и принялась что-то очень быстро, неаккуратно писать. Она делала это так, будто ежедневно занималась составлением психологических портретов, а Светлану Викторовну вообще давным-давно изучила. Наблюдать за подобной активностью со стороны Даши было одним сплошным удовольствием. По крайней мере, для Кораблёвой, которая была не такая деятельная и изобретательная. В ситуации, когда кто-то грустит, пытаясь найти новый смысл жизни, она вряд ли бы стала придумывать слова для ободрения, развлечения /отвлечения/. Она бы просто разделила эту душевную тревогу с человеком. Закончив спустя пару минут, Даша подняла на Кораблёву, сидящую неподвижно и с недовольством закусывающую губу, блестящие безумием глаза. Этот взгляд будто говорил, что Путешественница узнала великую тайну человечества. Открыла Ящик Пандоры. Машке уже не терпелось услышать голос подруги. Которая, казалось, угрюмо молчала целую вечность. - Если опираться на тип темперамента, то Светлана Викторовна – ярко выраженный флегматик. Конечно, присутствуют черты меланхолика, но они вторичны. Она предельно спокойная и невозмутимая, рассудительная и честная, миролюбивая, сдержанная. Вывести её из равновесия – та ещё задачка. Я думаю, ты это прочувствовала на своей шкуре. Да и вообще, сама по себе она не привыкла вступать в конфликты, она только с лёгкостью их решает. Роль классного руководителя ей подходит, потому что в такой маленькой группе ей без проблем удаётся наводить порядок. Если ей доверить что-то крупнее, вроде места директора, у неё сдадут нервы. Ещё она не стремится к совершенству, хотя при этом к себе очень требовательна. Всегда и всюду контролирует себя и свои эмоции. Опять же – ты и это на себе испытала. В новогоднюю ночь, в частности. По её поведению, манере закрываться – постоянно скрещивать, например, руки, ноги – можно говорить о её замкнутости. Она предпочитает держаться в стороне, потому что может и умеет быть в одиночестве. Хотя и это не мешает ей быстро находить общий язык с людьми. Она очень долго принимает решения, взвешивая все «за» и «против», и часто боится, что может совершить ошибку, – Даша сделала паузу, понимая, что подвела итог всему сказанному. Машка шумно выдохнула. Только что из Ящика Пандоры Метельская выпустила все её беды, несчастья. И Маша видела, как последней оттуда вылетает надежда. Её надежда на взаимность со стороны блондинки. Надежда на собственный счастливый финал. Кораблёва продолжала так же безразлично, словно стеклянными глазами, смотреть перед собой, анализируя. Она чувствовала, что всё рассказанное Дашей – правда. Она и сама многое замечала. Только не могла собрать вместе и после разложить по полочкам, чтобы не окунаться в ворох неясных мыслей по самую макушку. Метельская объяснила поведение математички с точки зрения психологии. И это, как бы странно оно ни было, оказалось понятным. Доступным для неё, которая ни разу не психолог. И даже отношения к этой дисциплине не имеет. Про себя Машка удивилась лишь тому, что Метельская так беспрепятственно прочитала блондинку. Будто бы обычную книгу. - Мань, ты зря себе покоя не даёшь. Зря о ней плохо думаешь. Ну, невооружённым же глазом видно, что чувства к тебе у неё есть. Просто она ещё не пришла к верному решению. Она не в тебе сомневается, а в себе, – ладонь Метельской легла поверх Машиной руки, и та, несмело улыбнувшись подруге, сжала её холодные пальцы. Вечная опора и поддержка. – Потерпи немного. * Вечером того же дня Машка стала случайным свидетелем телефонного разговора отца. Она не знала, кто его собеседник. Не догадывалась. Потому что Кораблёв отвечал односложно, неэмоционально. Сомнения закрались в её голову после того, как в некоторых грамматических формах она стала узнавать обращение к женщине. А потом – он просто назвал её имя. В душе девушки вспыхнула ярость, а в мыслях сама по себе нарисовалась картинка. Маша представляла, что блондинка сидит на диване, подобрав под себя ноги, укрытые пледом, пьёт горячий несладкий чай и блаженно улыбается в ответ на слова Евгения. Но всё было не так. Наоборот. Светлана Викторовна снова смотрела на вечерний город с неудобного подоконника квартиры. Она сжимала в руках стакан воды и совсем не улыбалась. Кусала губы, до крови и боли. А по щекам скользили прозрачные солёные капли. Пока она рассказывала Кораблёву, что произошло, голос дрожал. Она не хотела, чтобы он знал, чтобы потом жалел и утешал её, но выбора у неё не оставалось. Она просто не понимала, куда бежать. Не представляла, что делать. Металась в отчаянии из стороны в сторону, словно заведённая. И, не найдя ни одной здравой мысли, обратилась за помощью к Евгению. Потому что в нём была уверена больше всех. Потому что, конечно, он мог что угодно решить. У него по всему городу были связи, которым хотелось лишь позавидовать. Ноги у этой ситуации выросли утром. Дымовой позвонил бывший муж. Ещё увидев его номер на экране мобильного, она почувствовала нехорошее. Никогда такие его ранние звонки не приносили радости, он всегда так яростно стремился поделиться только чем-то мало приятным. Но ответить всё-таки пришлось. Мужчина по ту сторону телефонной трубки был невероятно спокоен, хоть и сквозили в его голосе ноты раздражения и пренебрежения. Дальше выяснилось, с чем были связаны эти особые вехи его настроения. Сухо и твёрдо он сообщил бывшей жене, что Полину на выходных ей привозить не собирается. И вообще — планирует перевести девочку в другую школу и полностью исключить общение ребёнка с матерью. Потому что у неё всё равно времени на девочку нет. Он сказал, что на следующей неделе подаст повторное заявление в суд, а женщине потом останется лишь ждать повестку. Пообещал не передумать по поводу своего решения. Это был нож в спину. Мужчина с такой искренней заботой говорил о своём беспокойстве за Полину, что любой другой человек, который не знал Дымова, поверил бы. Только Светлана была уверена – он пытается сделать больно именно ей. Его не так сильно волнует судьба дочери, сколько желание сделать жизнь бывшей жены невыносимой. Желание подчинить её себе. Он всегда был таким. И даже сейчас она не успела ничего возразить, поскольку Павел бросил трубку и оттуда донеслись прерывистые, громкие гудки. В тот момент весь мир поплыл у неё перед глазами. Она ощутила колкую боль в груди и с трудом смогла добраться до спальни, чтобы прилечь. Но это не помогло. Она смотрела и смотрела в потолок, не прекращая безмолвно плакать, и понимала, что сердце вот-вот готово остановиться. Раз и навсегда. Потому что этот удар она уже вряд ли сможет перенести. Слишком больно. Сейчас вся надежда у неё была на Кораблёва, который, казалось ей, ни при каких обстоятельствах не бросит её на произвол судьбы. И он действительно не бросил. Сказал, что у него есть отличный адвокат, специализирующийся как раз на семейных делах. Пообещал сразу же ему позвонить, а самой блондинке велел раньше времени не паниковать. Вместо этого – выпить чаю и идти ложиться спать. Утро вечера мудренее. Да и проблемы решать надо спокойной, хорошо отдохнувшей головой. Она послушалась его. Вернулась в спальню, без сил упала на кровать, но ещё долго не могла уснуть. В темноте прятались самые большие её кошмары. Одно-единственное событие дня выплеснуло наружу всё то, что копилось в ней несколько сложных месяцев. Она думала не только о Полине. О Маше, о Евгении, о Татьяне Александровне. Боялась, что сходит с ума. Она испытывала странные эмоции по отношению к обоим Кораблёвым. После того, как Маша днём первого числа от неё ушла, женщину не покидало ощущение, что она попала в замкнутый круг. Повторялась старая история с Татьяной Александровной. Всё те же искренние, но запретные чувства. Боязнь быть отвергнутой или грубо ошибиться. Блондинка понимала, что просто права не имеет любить свою ученицу. А её отцу она была чересчур благодарна. За его заботу, красивые ухаживания, чувства. Его намерения на её счёт оказывались ей не до конца понятными. Немного несмелый, робкий, он будто нуждался лишь в их долгих прогулках и посиделках в кафе и ресторанах, когда лучше всего согревают прикосновения рук. Резче и увереннее действовала Татьяна Александровна. Когда-то она сама решила, что их отношения ни за что не впишутся в рамки разумного, принятые в привычном им мире. Обеим было больно это принять, но иного развития событий не предполагалось. Теперь же брюнетка сама, своими руками, губами, пробуждала в блондинке давно похороненные чувства. И Светлана не понимала, стоит ли отвечать взаимностью. Не обернётся ли это для неё очередной катастрофой. Из всех троих она временами не хотела выбирать никого. Проще было остаться одной, чтобы не взваливать на свои плечи ответственность. Она ненавидела себя. Уже засыпая, женщина услышала звук пришедшего на телефон сообщения. Писал Евгений. Обещал приехать завтра и рассказать, что да как. Она улыбнулась – он был самым настоящим тылом для неё. * Светлана Викторовна, стоя рядом и просто слушая, чувствовала исходившее от подруги напряжение. Говорила Лебедева медленно, тон был холодный, почти морозный, как сегодняшнее утро, а в глазах, смотрящих в сердце вестибюля, мерещилось равнодушие. После того инцидента в новогодние каникулы они ещё ни разу нормально не разговаривали. Постоянно что-то мешало: то у одной дела, то у другой. А сейчас этот диалог больше напоминал монолог со стороны брюнетки и был, скорее, формальным, но никак не дружеским. Татьяна Александровна была в рубашке, узких брюках и кашемировом жакете, рукава которого часто натягивала по самые костяшки. Дымова внимательно наблюдала за ней. Аккуратные черты лица, точёная фигура. Музыкальные пальцы рук – их прикосновения она знала лучше, чем саму себя. Они всегда с умением истинного мастера играли на струнах её тела. Души. Заходили так далеко, как не заходили ни одни другие руки. Поэтому постоянно хотелось отдаваться снова и снова лишь им. Хотелось подчиняться. Хотелось принадлежать. Между женщинами была не просто любовь. Это походило на химию. Одна, даже самая маленькая, капля могла заставить подняться бурю в стакане. Гореть, пылать, взрываться эту необычную, но такую гармоничную смесь. А теперь всё это слилось с поднадоевшими буднями, и не было уже в близости брюнетки и блондинки никакого шарма. Успокоилось и потухло. От их чувств остались лишь тлеющие угли. Через секунду, когда математичка ещё не успела найти в себе смелость задать подруге нескромный вопрос, к ним подлетела Алиса, рыжеволосая подлиза десятого класса. Она с широкой улыбкой протянула Светлане Викторовне магнит, на котором по-английски было написано «Greece». Та в непонимании быстро захлопала ресницами, сжимая в руке небольшой, но весомый предмет синего цвета с золотистыми буквами. - Я в каникулы с родителями отдыхала в Греции. Там очень красиво, мне понравилось. Это Вам от меня – небольшой сувенир, – Позднякова тряхнула копной рыжих вьющихся волос, демонстрируя покрытые лёгким загаром лицо и шею. Только потом, проехавшись взглядом по всему телу ученицы, блондинка заметила, что греческое солнце коснулось даже девушки, которой это не было полезно. Впервые с начала учебного года Дымова поймала себя на непримиримой жалости к ней. Она знала, что почти все одноклассники на дух её не переносят, что никто лишний раз с ней не заводит разговор и не имеет никаких дел. Женщине казалось такое отношение несправедливым — Алиса его не заслужила. Ни характером, ни поведением. Да, она была не такой, как все, но, вместе с тем, она всё же оставалось простым подростком со своими личными драмами и внутренними войнами. Учительница не понимала своих ребят и не понимала себя. Не понимала, почему так резко в ней проснулись тёплые, словно материнские или даже дружеские, чувства к рыжеволосой подлизе, о которой легенды по школе ходили. Что среди учеников, что среди учителей. - Спасибо большое, Алиса, — блондинка улыбнулась, опомнившись только тогда, когда Позднякова уже собиралась уходить. Та обернулась и бросила в ответ невесомый кивок головы. Затем поправила ремешок сумки на плече и бегом двинулась наверх. Свидетельницей этой странной сцены, кроме прочих, стала Маша. Уловив неясную лёгкость и раздражающую весёлость в настроении математички, она нахмурилась. Её взгляд резко, точно пуля, вперился в блондинку. У той немного закружилась голова от присутствия Кораблёвой, но она стойко продолжала изображать на лице невозмутимость, за которую её иногда хотелось убить. Машка осознала, что вот теперь точно — всё вернулось на круги своя. Что испарился волшебный дух Нового года вместе с допитым шампанским и полуразряженными ёлками. Ей в голову пришла дикая и, одновременно с тем, светлая мысль: всё, абсолютно всё в этом мире имеет периодический характер. Диета на период самомотивации, дружба на период учебного года, любовь на период праздников. Взаимность на этот же период — потому что почти стираются границы социальных статусов, ограничивающих в решениях и действиях. Машка снова, в миллионный раз за последние несколько дней чувствовала себя растоптанной. Но для себя она подумала, что плевать. Плевать на математичку, плевать на Позднякову, плевать на игры этих двоих в гляделки и приторные улыбочки. В конце концов, Кораблёва ещё не настолько предала свои принципы ради Светланы Викторовны, чтобы терпеть потребительское к себе отношение. Женщине не надо. Ну, а Машке-то — тем более. Она не навязывается и не привязывается — она привыкла так поступать всю жизнь. С этим настроем она стала подниматься наверх, когда внезапно почувствовала мишень на спине. И пара глаз целилась в самое яблочко. Узнать их из тысячи было несложно: зелёные, будто дремучий лес, глаза блондинки были самыми близкими и родными. Маша ощущала это гремучее отчаяние математички, с которым та пыталась сбить её с ног и с мыслей, но не хотела ничего делать. Не хотела останавливаться, не хотела оборачиваться. Потому что, кроме отчаяния, там не было самого важного. Того, что должно было спасти Машку, тонущую посреди огромного океана. Того, что должно было вдохнуть в неё новые силы и вдохновить. Не было любви. Точнее — возможно, она и была. Маленькая, забитая в угол. Просто девушка не ощущала ничего. Совсем. Сейчас — сплошной мороз, сковывающий по запястьям и лодыжкам. И никаких чувств, на которые можно опереться, словно на спасательный круг. Кораблёва теперь была сама по себе — один воин в поле. Её внутренний монолог прервал голос. Он дротиком влетел на пару сантиметров ниже точной цели, и Машка поморщилась. Это был голос не Светланы Викторовны. Не Татьяны Александровны и даже не её собственный. Мужской. Грубый и неровный, будто необработанный, бесформенный кусок камня. Сопоставление в голове Маши прошло за считанные секунды, а потом, натянув дежурную улыбку, она быстро обернулась. - Кораблёва, ты помнишь про завтрашний турнир по волейболу? — физрук, засунув обе руки в карманы своих грязно-синих спортивных штанов, величественной походкой прошествовал к лестнице. Его туманно-серые глаза так внимательно изучали девушку, что она забыла, как говорить. Этот человек не вызывал ни доверия, ни симпатии. Машка всей душой его не любила, всячески это демонстрировала, только вот он старательно не понимал истинного её отношения. Мстил, конечно, за прогулы, но к ученице относился всё так же доброжелательно. Он с Машиным отцом когда-то в одном классе учился, знал его относительно хорошо, и дочке его поблажки по этой причине делал. Машка называла это семейным подрядом и иногда вообще переставала посещать бесполезную физкультуру. Её придумали для таких, как Дима Громов, например. - Да, помню, — сцепив зубы, чтобы не рыкнуть со злостью, ответила она физруку. Тот расплылся в нахальной улыбке, а Маша едва подавила рвотный рефлекс. Вот бывали же моменты, когда этот человек казался ей совсем, категорически, абсолютно, по самое никуда раздражающим /невыносимым/. Хотелось вцепиться ему в лицо. Но Машка включила талантливую актрису. Зритель один — блондинка. И она не должна уловить в голосе, взгляде, движениях Кораблёвой ни капли фальши. Она не должна даже и подумать, что десятиклассница тоже сходит с ума. Что она тоже готова на стены лезть, потому что всё непонятно. — Завтра в час, в нижнем зале. Помню, — девушка кивнула, понимая, что математичка сейчас во все глаза смотрит на них с физруком. На то, как они достаточно мило беседуют. И понимает чувства Маши, когда сама любезничала, обмениваясь улыбками, с рыжей Алисой. - Это отлично. Не подведи! Я возлагаю на тебя большие надежды, — физрук подмигнул, а Кораблёва ощутила невозможность закатить глаза настолько, насколько сейчас её тянуло это сделать. Чисто физическую невозможность. Это огорчало. А удивляло её во всей этой ситуации только то, что мужчина в спортивных штанах умеет разговаривать целыми предложениями. Да и вообще — что знает другие слова, кроме своих профессиональных терминов, цифр до четырёх (потому что пятёрки не ставит) и «домино». Маша ненавидела себя за ядовитые комментарии в адрес других людей. Но сделать с собой ничего не могла: рождались такие вещи вперёд нормальных мыслей. Кораблёва ещё раз сдержанно кивнула. Светлана Викторовна продолжала, только уже исподлобья, наблюдать за развитием сюжета. А развития не было. Кораблёва спокойно, предполагая, какие чувства бьются и сражаются внутри женщины, двинулась наверх. Ей казалось, что самая большая миссия на день выполнена — она вжилась в роль самой учительницы: отныне она тоже хладнокровная и безэмоциональная. И живётся ей будто лучше всех в мире.