Принцесса?!

Маша брела по улице, не чувствуя под собой земли. Ноги ей не принадлежали. Не принадлежали ей и руки, которые тряслись, словно девушка была не меньше, чем после недельного запоя. А голова шла кругом: мозг, казалось, сместился в сторону, готовый вытечь через уши. Её тошнило, и ей было противно от самой себя, что она вообще согласилась на всё это. Если бы не физрук, соревнования по волейболу и Машкины обещания отработать прогулы – чёрт бы она куда высунулась в субботу в минус двадцать пять. Проблема состояла в том, что школьная команда в последнюю неделю перед соревнованиями осталась без одного участника. И физрук, хорошо зная своё дело, выставил Кораблёвой ультиматум. Или она играет за честь школы и автоматически избавляется от всех прогулов, или до бесконечности сдаёт нормативы, от которых и десять потов с неё сойдёт, и душа скажет «до свидания». Машка, конечно, выбрала первый вариант, потому что улыбался он ей шире, нежели второй. В голове она прикинула: ну что такое – одна игра в волейбол против дополнительных уроков, которых порядка двадцати, в каникулы? Она сдуру и пообещала физруку приехать, отыграть и, если повезёт, довести команду до тройки лидеров. Что-что, а вот свои обещания Маша привыкла сдерживать, поэтому-то и потащилась. Но в этот раз её обещания стоили ей "потрясающей" поездки туда-обратно на старом автобусе, изнурительного часа на площадке с кучей незнакомых ей людей и осознания, что физрук жёстко её нае обманул. Не собирался он торчать с Кораблёвой в школе в каникулы, принимая нормативы, – все прогулы он аннулировал автоматически, чисто по дружбе и из уважения к её отцу. А на соревнования послал для профилактики, чтобы желание ходить на физкультуру хотя бы прорезалось. Десятиклассница проклинала его на чём белый свет стоит. Внутри неё закипало желание отнюдь не спортом заняться. Желание повесить физрука в зале на его же шнурках. И так, чтобы без свидетелей. Возвращаясь домой на почти убитом автобусе, Маша пожалела, что не попросила отца (или хотя бы крёстного) её забрать. Сил просто не было. Она серьёзно была готова упасть в первый попавшийся сугроб и пролежать там без движения, пока мышцы не придут в порядок. А с губ безостановочно рвались лишь ругательства. Сейчас она чувствовала себя настолько разбитой, как никогда прежде. На ум ей пришли воспоминания о бабушкиной вазе, которую девушка разбила в свои лет шесть. Отец тогда уехал в очередную командировку, поэтому на несколько дней оставил девочку под присмотром Ирины Николаевны. Из дома Машка с собой забрала свой теннисный мячик, с которым не расставалась ни на секунду. Им она играла у бабушки в гостиной. В один из таких дней, пока та ходила на кухню поговорить по телефону, Кораблёва снова решила покидать его. От одной стенки до другой, от пола к потолку. И она слишком увлеклась, чтобы заметить то, как мячик полетел в сторону комода и снёс с него вазу. Её бабушке подарил дедушка. Хрустальная, с ажурными цветочками по всему периметру и кромкой из блёсток по верху. Ваза была невероятно красивой, но в секунду превратилась в осколки на полу. Разбилась она быстро и с таким громким звуком, что, наверное, даже соседи за стеной вздрогнули. Машу за это не ругали, сказали, что на счастье. Только в том моменте девочка счастья не увидела. И потом тоже. Она возненавидела свой теннисный мячик и уже вечером выкинула его на улице в кусты. Она долго не могла забыть вид этих бесформенных кусков хрусталя, которые когда-то были красивой вазой. Думала, вспоминала, и от беспомощности пальцы сами собой сжимались в кулаки. Теперь же, будто смотря на себя со стороны, Кораблёва видела всё те же осколки. Её разбили. Разбили холодными взглядами, непониманием, нелюбовью. Она уже настолько отчаялась собраться, начать свой марафон заново, что хотела дойти до хоть какого-нибудь логического завершения. Она больше не хотела терпеть боль, сталкиваться ежедневно нос к носу с разочарованиями, с головой погружаться в грязь снова и снова. Ей надоело. И простая, дурацкая суббота довела её до точки кипения. Точки отчаяния. Маша уже мысленно послала весь мир к чёрту, надеясь по-литературному броситься на рельсы под колёса поезда. Но зазвонил телефон. На экране, который тут же, как она достала телефон, припорошило снегом, светился номер Лены. У Машки сердце внутри подпрыгнуло к самому горлу, и она, радостная, провела по сенсору мобильного, отвечая мачехе. - Принцесса моя, привет! – зазвучал звонкий, мелодичный и слишком любимый голос Лены по другую сторону, от чего Маша расплылась в улыбке, прижимая трубку плотнее. Ни помех, ни обрывов связи – только человек, которого давно хотелось услышать. Девушка мгновенно забыла про усталость, про ноющие от переизбытка физической нагрузки ноги. От счастья она готова была прыгать. На какие-то секунды ей показалось, что даже разбившуюся вазу можно аккуратно и красиво склеить. Главное – правильно затереть швы, чтобы хрусталь стал почти как новый. Лена для Кораблёвой была как раз тем средством, заставляющим раны затягиваться прямо на глазах. Она умела одной фразой избавить девушку от всех проблем и выгнать внутренних демонов, поедающих её. – Как ты? Как у тебя дела? – в голосе у неё звучали привычные смешинки, и от этого на душе у Маши становилось ещё теплее — всё та же Лена, которую она знает. Умная, добрая, жизнерадостная, - Приве-е-ет, – в сладком наваждении протянула девушка, отбиваясь от назойливого снега. Он усиливался и летел прямо в лицо, оседая не только на шапке, но и на бровях, ресницах и губах. Хотя и даже на него уже было всё равно. Пусть падает с тяжёлого неба, пусть накрывает город по самые крыши, пусть беснуется, кружась вальсом по дорогам. В конце концов, это просто снег. Он скоро растает, а мгновения, когда Машка чувствует себя невероятно счастливой, не повторяются. Нужно брать от них больше. Больше, чем есть. Больше, чем она может себе позволить. – В порядке. Я [почти] в порядке. Ты как? Что у тебя нового? Интересного? - Да я тоже не жалуюсь. Нового? Нового много всего – по телефону и не расскажешь, – Лена говорила быстро, нечётко, захлёбываясь собственными словами. Будто её кто-то подгонял. Будто времени у неё было вот-вот – спросить про «как дела» и сбросить. Машка насторожилась. Просто она не знала, что времени у Александрóвич было действительно категорически мало. И у самой Кораблёвой – тоже. Об этом в следующую секунду после сотни догадок девушки и сказала женщина: – Но вообще, я звоню не по этому поводу. У тебя есть планы на сегодняшний вечер? – Лена спросила так, словно уже вместо Маши ответила «нет». Или просто слишком много надежды на это «нет» было в её интонациях. Машку слегка передёрнуло. В ней боролись два антонимичных ответа под двумя не менее антонимичными предлогами. «Да» – соревнования по волейболу вытрясли из неё всё, что можно, и весь остаток дня она планировала в позе трупа пролежать на кровати, глядя в потолок. «Нет» — она не видела мачеху больше двух месяцев и до безумия хотела с ней встретиться хоть даже на десять минут. Но думала девушка недолго. Практически через секунду она выпалила в трубку громкое, надрывное, нетерпеливое «я свободна». Лена усмехнулась и коротко объяснила: – Надевай своё лучшее платье, накручивай кудри и жди – я буду через час. После гудков Машка сорвалась с места. До дома ей оставалось дойти /добежать/ одну детскую площадку, а на сборы было так мало времени, что даже это расстояние в тот момент казалось бесконечным. Сердце в груди продолжало быстро-быстро колотиться. От одной мысли об ожидании этой встречи покалывало кончики пальцев. Но думать нужно было о другом. О платье. - «Своё лучшее платье», – повторял внутренний голос, вторя губам девушки. Лучшее. Лучшее? Что Лена опять придумала? * Идея наконец-то нормально помириться с Татьяной Александровной пришла спонтанно. Она ударила в голову ещё ночью. Потом разбудила рано утром и крутилась где-то совсем близко всё время завтрака. Она не давала ни телевизор спокойно посмотреть, ни тетради с контрольными работами проверить. Она мучила Светлану Викторовну ровно до того момента, пока та не набрала номер подруги. Гудки били по сознанию, как зачитываемый вслух смертный приговор. Только почему? А в руках блондинка держала билеты, о которых вспомнила в самый последний момент. Их подарила Маша на Новый год — два пригласительных на любой спектакль в этом театральном сезоне. Женщина, будучи математиком не от нечего делать, сложила одно и второе, из чего вывела отличную формулу примирения. Татьяна Александровна – филолог по призванию – всегда была без ума от театров. Постоянно ходила и на спектакли, местные и приезжие, и на балет, и на поэтические вечера — и вообще, чего она только не видела. Наслаждалась каждой минутой, вдыхая неповторимый запах зрительного зала. Так что два билета на спектакль на её выбор могли помочь Дымовой и послужить отличной приманкой. Приманкой для внимания Лебедевой. Приманкой для её благосклонности. Для заветного «я и не обижалась». Но только Светлана Викторовна знала, что обижается до сих пор и первая идти на уступки не будет. Характер у неё не такой. За театр блондинка цеплялась, как за спасательный круг. Последний шанс. Лебедева отвечала как-то неохотно. Будто ей очень было нужно, чтобы подруга её уговаривала, закатывая на том конце провода глаза и в голове матерясь. А Светлана Викторовна действительно изо всех сил уговаривала. Мотивировала тем, что обе давно никуда не выбирались, что хорошая возможность посмотреть что-то несмотренное, что билеты жалко – пропадут. Только не понимала, для кого она больше старается: для Татьяны или для себя. То, что ей было просто необходимо наладить отношения со своенравной брюнеткой, – одно дело. Они со школы дружат, всегда и везде вместе, а эти молчаливые (не)встречи убивают. Другое — то, что желание отвлечься от всех кошмаров на личном фронте ею управляет. Контролирует её слова и действия. А ей даже банально было не с кем наболевшим поделиться, ведь ни родителей рядом, ни подруг, которым она бы тоже была интересна. Да и не могла она никому другому рассказать о слишком сокровенном. О том, что сердце у неё скулит и болит из-за Поли, изолированной от общения с родной мамой, из-за Машки, потому что так и не разобралась в себе, из-за Кораблёва – с ним она тоже запуталась. Жизнь летела под откос. Снова. С каждым днём всё больше хотелось просто раствориться в воздухе, не оставив после себя ни записки, ни воспоминаний. И от непреодолимой жажды шагнуть в окно удерживало лишь то, что с третьего этажа далеко не улетишь. Блондинке оставалось лишь смеяться. Истерично. Вот же – ирония на иронии. Жизнь наладить пытаешься – она только хуже становится, скатывается на самое дно. Прекратить её хочешь – так она сопротивляется, всеми руками и ногами держится. Даже за оконную раму. И, конечно, обещает исправиться. Ну-ну. - ... и вообще, чего ты так привязалась к этому театру? – возмущённо выдохнула брюнетка в трубку, воровато оглядываясь. Муж в соседней комнате смотрел телевизор, сын у себя делал уроки, и женщина очень не хотела, что кто-то из них слышал разговор. Они оба не имели привычки стоять под дверью, греть уши, но ведь чем чёрт не шутит. – Ты же меня знаешь: я уже и обижаться-то забыла. Всё нор-маль-но! – по слогам, будто пыталась вбить элементарные вещи в голову маленького ребёнка. - Вот именно, – спокойствия Дымовой в тот момент было не занимать. Упрямая подруга – это то, к чему в своей жизни она привыкла и с чем давным-давно смирилась, – я СЛИШКОМ хорошо тебя знаю. Поэтому уверена, что даже сейчас с каждой новой секундой ты ненавидишь меня чуточку больше. Так было в их первую ссору. Тогда они не поделили нездоровое внимание одноклассника к блондинке. Он очень настойчиво, но как-то абсолютно некрасиво пытался ухаживать за Светланой, несмотря даже на её постоянные отказы. Дарил милые подарки, напрашивался проводить от школы до дома, подсаживался за её парту, приносил купленные в школьной столовой пирожные. Это не нравилось Татьяне, которая тогда уже училась в университете, но то, что происходило в школе, продолжала частично контролировать. Она указала на это, а блондинка, не привыкшая спокойно выносить подобную критику, намекнула, что ревность глупа и бессмысленна. Что ничего особенного в ухаживаниях парня нет. И что, вообще, это Татьяны касаться не должно, мол у обеих – своя личная жизнь. На этой почве у них с блондинкой и вырос огромный конфликт, вылившийся в неделю полного игнорирования друг друга и многочисленные попытки помириться со стороны Светланы. И новейший словарь синонимов русского языка она подруге подарила, и с тортом в гости явилась, и так же в театр пригласила. В какой-то момент Татьяна всё-таки простила блондинку, но послевкусие от ссоры ещё долгое время преследовало их двоих. Такое сложно забыть. - Не льсти себе, – на губах Татьяны Александровны появилась лёгкая ухмылка, которую математичка почувствовала даже на расстоянии. В груди разлилось какое-то необъяснимое тёплое чувство, похожее на зависть самой себе, что у неё такая подруга. Непостоянная, но лучшая. – Я всё так же безмерно тебя люблю. Хоть и немного злюсь, да. - Так ты на театр согласна? – осторожно произнесла Светлана Викторовна, больше утверждая, чем спрашивая. Она заранее знала, что «да», поэтому отглаживала чёрное платье с открытой спиной и рукавом три четверти. Оно ей нравилось. В нём она ощущала себя на толику увереннее, чем в любой другой одежде. Плавно облегающее её фигуру, слегка прикрывающее колени, оно делало её другим человеком. И лишь из-за этого в театр с Татьяной Александровной идти она собиралась именно в нём. - Да куда я от тебя денусь? Согласна, конечно, – в трубке раздался заливистый смех, и блондинка просто не смогла не рассмеяться вслед за подругой. * Машка толкнула дверь и лишь чудом не налетела на тучную женщину в красном платье и с начёсом на всю голову. Та тут же скривилась, словно мышцы лица у неё свело, и уставилась на Кораблёву пристальным взглядом чёрных глаз. Девушка наспех отделалась произнесённым в полголоса «извините», после чего, вытирая мокрые руки салфеткой, быстро смешалась с огромной толпой людей. Она направлялась в вестибюль, потому что там её должна была ждать Лена. Они разделились ещё в той километровой очереди, чтобы сдать одежду. Маша её попросту не выстояла и попросила мачеху отойти в дамскую комнату. Теперь же она летела на всех парах туда, где бросила Лену. А холодный каменный пол под ногами был неприлично скользким. Важнейшим заданием было просто удержать равновесие. И в ту самую секунду, когда она уже привыкла и приноровилась, на горизонте нарисовался крутой поворот, точно за которым был гардероб. Кораблёва чуть замедлилась и, вынырнув из несущей её толпы, плавно завернула за угол. Казалось бы, все сложности пройдены – нужно только отыскать Лену, что, в принципе, проще простого. Но не тут-то было. Ведь Машка без происшествий-приключений – не Машка. Она вечно найдёт, чем удивить и – в прямом смысле – сбить с ног. И сейчас за этим углом её ждала неожиданная встреча. Подняв взгляд от пола, девушка вдруг поняла, что почти врезалась в двух женщин. Блондинку и брюнетку. Которых она меньше всего ожидала (да и хотела бы) в эту субботу увидеть. - Татьяна Александровна? – ошарашенный взгляд десятиклассницы упёрся в русичку. Через доли секунд он переместился на математичку, и девушка не менее удивлённо выдала: – Светлана Викторовна? – она с трудом сглотнула и, вселенскими усилиями натянув дежурную улыбку, с присвистом выдала: – Здра-а-асте [приехали]. Женщины переглянулись, и первой в себя пришла Лебедева, которая сделала совсем незаметное движение вперёд, тем самым оставляя подругу позади себя. Подальше от взгляда Кораблёвой, готового их насквозь прожечь. - О, привет, Маш! – брюнетка смахнула с правого плеча закрученный щипцами локон. Обнажилась тонкая шея, кожа которой была белее снегопада за окном, блеснул кулон, ниспадающий в вырез блузки. И лишь тогда Маша обратила пристальное внимание на внешний вид русички. Та была в цвета бордо брючном костюме. Приталенный пиджак подчёркивал каждую правильную линию её тела, а зауженные к низу брюки визуально удлиняли и без того красивые ноги. Пахло от неё дорого, роскошно, что, казалось, проще задохнуться, чем стоять рядом с такой женщиной и светить своими духами из дьюти-фри. Макияж, причёска – всё выдавало её природный шарм. Обаяние. И складывалось впечатление, будто она и не в театр собиралась. На свидание в самый дорогой ресторан города – не меньше. Эту догадку разбивала только лишь сопровождающая её Светлана Викторовна. Выглядела она не менее шикарно, чем брюнетка, и, возможно, на неё девушка откровенно пялилась даже больше. Да и смотрела бы она так дальше, если бы не дёрнувший её в реальный мир голос Татьяны Александровны: – А ты какими судьбами здесь? Тоже на спектакль пришла? Одна? - Тоже, – как в бреду, повторила девушка, насильно заставляя себя оторваться от созерцания математички. Пока слюна не закапала на пол. Потом она очнулась, уловив активное беспокойство со всех сторон, ото всех стен – дали первый звонок. – Да, на спектакль пришла. Только я не одна. Я с... И мгновенно, как по мановению волшебной палочки, появилась Лена. Спасительница. Она дотронулась до Машкиного плеча, слегка наклоняясь к падчерице: – Вот ты где, Принцесса! Я тебя обыскалась. - Я с мачехой, – смотря в глаза Светлане Викторовне, закончила Маша мысль, после чего посмотрела на Александрóвич и представила ей обеих женщин: – Лен, познакомься, это Татьяна Александровна – моя учительница русского языка и литературы, а это Светлана Викторовна – моя учительница математики и, по совместительству, классная руководительница. - Очень приятно познакомиться, я Елена, – шатенка обворожительно улыбнулась, пока думала, как представиться. Формально – она не была мачехой девушки, но считать себя таковой никогда не переставала. К тому же, не зная подробностей, она была свято уверена, что у Евгения ещё нет новой претендентки на эту роль. – Мачеха Маши. И повисла настолько неловкая пауза, что даже мимо проходившие люди чувствовали себя неуютно. Как на пороховой бочке, обещающей рвануть в любую секунду. Все четверо смотрели друг на друга почти бешеными глазами, а в голове математички вообще взрыв комет произошёл. Настолько не в своей тарелке она ещё никогда в жизни себя не ощущала. Казалось, летают искры, а сделать она не может ни черта. Ситуацию спас лишь второй звонок. После него все участницы диалога поспешили в зал. Но облегчение наступило на слишком короткий срок. На время дороги от гардероба до мест, занимаемых согласно билетами. Там, в зале, оказалось, что весь спектакль русичке с математичкой придётся сидеть точно за Машей и Леной, а Кораблёва будет вынуждена терпеть блондинку так близко. За последние десять минут она успела не меньше сотни раз пожалеть, что подарила женщине билеты в театр. А теперь ещё и будто могилу сама себе выкопала, выбрав для неё именно этот сектор, этот ряд и эти места, где они с Татьяной Александровной расположились. Она бы ничего против одного с ними зала не имела, но чтоб они дышали ей в затылок – это перебор по всем пунктам. Только Лену не напрягала сложившаяся ситуация. И то лишь потому, что она снова многого не знала. Если бы увидела, догадалась, поняла, то смутилась бы больше Машкиного. Девушка сидеть спокойно не могла. Даже тогда, когда погас света и тяжёлые шторы занавеса разъехались в разные стороны, открывая сцену, она продолжала ёрзать на кресле, ненавидя мишень на своей спине. Проклятый зелёный взгляд и в почти кромешной темноте бил ей по её сознанию сильнее и настойчивее всего на свете. Она была полна желания встать и уйти. Но глупая идея перебила это желание. Чего только ни сделаешь для своей выгоды...