Принцесса?!

Блондинка улыбается. На щеках появляются милые ямочки, и так она кажется Маше совсем ребёнком. Наивным, жизнерадостным, не знающим и толики от этой бредовой жизни. Глаза у неё блестят, точно звёзды, слепят Кораблёву. Девушке непривычно видеть в них что-то, кроме равнодушия. Сейчас там – мирно бьющаяся о берег реальности нежность. Поэтому Машка не сдерживается, зная, что всё равно рано или поздно прикоснётся к женщине. Она едва дотрагивается подушечками пальцев до её скулы. Кожа у блондинки мягкая, тонкая, будто идеально натянутая ткань, которую туда-сюда мечет ветром. Через мгновение Маша увеличивает количество точек соприкосновения её с блондинкой и, вздрагивая всем телом от интимности всего этого, зажимает между указательным и средним прядку. Чуть сглаживает торчащие во все стороны светлые волосы и заводит локон за ухо. Женщина удовлетворённо выдыхает, поигрывая бровями. Машке это нравится. Она продолжает свой путь. Пальцы, зарываясь в волосы, скользят до самых кончиков, задерживаются там только на секунду, после чего ладонь опускается на плечо. Не меняя её положения, девушка одними лишь ногтями проводит царапающими движениями по шее учительницы. В венах, разбросанных, точно реки на карте мира, пульсируют кровь и необъяснимое желание. Его Кораблёва чувствует под своими пальцами отчётливее, чем бешеный ритм собственного сердца. С губ у неё срывается удовлетворённая полуулыбка. - Ты – самый лучший человек, которого я когда-либо встречала, – внезапно произносит блондинка, и Маша оказывается вынужденной перевести взгляд с шеи немного выше. Она видит, как шевелятся губы женщины. Слышит её отрывистые, будто бы автоматная очередь, слова. Но не верит. Зелёные глаза, за которые девушка убила бы, положила бы голову на плаху или продалась бы в рабство, смотрят почти сквозь неё. – Мне нравится твой смех, он заставляет моё сердце радостно трепетать. И твои руки мне тоже нравятся. Я уверена, они могут защитить меня от всех напастей целой Вселенной, – женщина прикрывает глаза, когда бесстыжая ладонь девушки очерчивает контуры её выреза. Смелые и глубокие контуры, выхватывающие у неё все правильные мысли. – Ты делаешь меня самой счастливой. Ты даришь мне крылья, и пока все ползают, ходят или ездят, я летаю, – Маша с силой тянет уголок, где два кусочка ткани встречаются, вниз. Она старается открыть больше пространства для своего взора. Шея, ключицы, а дальше – лёгкая, но мешающая от слова "совсем" блузка. – Я тебя люблю. Воздух застывает где-то прямо посреди горла, и свободную руку Маша сжимает в кулак. Цветные и чёрно-белые пятна, как в сумасшедшем хороводе, скачут перед её глазами. А она знает это состояние – предобморочное. И точно уверена, что ещё одна фраза голосом блондинки бросит ей спасательный круг. Оттянет от края пропасти, в которую она вот-вот рухнет, разбивая себя. - Повтори, – сглатывая сухость во рту, умоляющим голосом просит Маша. Мысли ей не принадлежат, тело – тоже. Она чувствует себя в невесомости, словно под ногами нет твёрдой земли, а потолок у неё над головой – бесконечен. Нет никаких стен, нет никаких границ. Рядом только любимая женщина, и её ровное дыхание, бьющее хлёстко по лицу, – всё, что нужно, чтобы жить. А ногти Маши впиваются в летяще-свободную ткань цвета спелой вишни. Слышится рваный треск. Нитки обматываются паутиной вокруг пальцев. Неясной природы ненависть, злость патокой растекаются внутри неё. А рука девушки, не подвластная ей, продирает эти полосы ниже и ниже. Дальше и дальше. Оставляя после себя лоскуты. Женщина же только спокойно выдаёт: – Я тебя люблю, – в её голосе находится смешинка, которая, впрочем, девушку не трогает. Она не понимает, что с ней происходит, но настойчиво уверена, будто бы поступает правильно. А блондинка до максимума нагружает лёгкие воздухом, и кажется, что это последняя в её жизни передышка без вредных примесей и никому не нужных потерь. Когда возможность говорить возвращается, учительница, словно бы в комнате с отличным эхом, повторяет: – Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю, – она снова улыбается. Но Маше противно. Она чувствует, как в уши набиваются слова женщины, и хочет от них избавиться. Отрывает руку, прижимает свободной к своей груди. Между пальцами, точно клеймо, болтается кусочек шёлка. Кораблёва ненавидит себя. – Я тебя люблю, Женя. Маша ощущает, что блондинка проходит сквозь неё, задерживаясь лишь для того, чтобы навести бардак. Она скручивает в узелок лёгкие. Она роняет сердце в пятки. Она силой отбирает рассудок. А потом несмело, но спешно падает в объятия Машкиного отца. По щекам, по груди, по одежде не струятся ни кровь, ни слёзы, которые – теперь только пресная вода. Нет ничего. Девушка падает на колени, зажимая уши. Со всех сторон её окружает смех блондинки, он давит на макушку, на барабанные перепонки, и Кораблёва мысленно переносится в психиатрическую больницу. Именно так она выглядит в её понимании изнутри. Хаос. Сплошное и неконтролируемое безумство, приправленное отвращением к себе самой. А потом резко всё пропадает, и Маша летит с обрыва в чёрную бездну, раскинув в стороны руки. Теперь она будет спокойна? Машка подскочила на кровати, едва успев заглушить выкрик ладонью. На часах была четверть шестого утра, и за окном только-только собирался блёклых оттенков рассвет. Холодный воздух, гулявший по полу, приподнялся, выглядывая из-под кровати, и бросился с щекоткой ей в ноги. Маша поёжилась, нахмурилась с незамысловатой театральностью и спустила босые ступни вниз, откидывая в сторону одеяло. В квартире было пусто. Ночью девушка не слышала звучно отпрыгивающего от стен хлопка двери, крадущихся через всю гостиную шагов и неумелых попыток отца быть бесшумным в сплошной тишине. Это значило только то, что в этот раз он вновь поленился выбираться из тёплых объятий блондинки, чтобы вернуться домой. Такое поведение наблюдалось за ним чаще с тех пор, как всплыла наружу правда. Он, видимо, перестал стесняться, кинулся во все тяжкие и возомнил себя самым счастливым. Ну-ну. Главное, что не додумался притащить женщину в их с Машей квартиру, иначе она бы просто не выдержала – пришибла бы обоих чем-нибудь тяжёлым. А ещё его отсутствие в ночь значило для Кораблёвой то, что даже к завтраку его можно было смело не ждать, ибо, в таком случае, утро он тоже намеревался провести в привычной компании. И Машка, на самом деле, постепенно стала отвыкать от их каждодневных разговоров за ранней чашечкой чая или кофе. От послеобеденных пересылок сообщений про дела и планы на вечер. От разделения обязанностей на готовку ужина и протирание пыли с телевизора. Она уже привыкла и к тому, что отец в квартире был больше для интерьера, чем для жизни. Его вечно невозможно было застать ни в кабинете за бумагами, ни в спальне, поэтому с чего бы Маша могла считать его полноценным членом их семьи? Она просто очень надеялась, что однажды не обнаружит его зубной щётки в ванной, что ознаменует его капитуляцию. Даже бумаги подписывать не так уж обязательно, лишь съехать с вещами и не мозолить глаза другу другу. Но девушка, наверное, не строила бы себе этих сюжетов в голове, если бы знала правила игры, которую затеял Евгений. В которую втянул Светлану Викторовну, Ирину Николаевну и саму Машу, конечно. Едва Кораблёва успела открыть шторы на кухонном окне, как завибрировал смартфон. Будильник. И, в тысячный раз за всю жизнь, гораздо позже, чем её биологические часы. Машка про себя усмехнулась и, вырубив ненужную функцию, отложила телефон на стол. Она быстро поставила кипятиться чайник, закинула в бурлящую в кастрюле на плите воду пару яиц и отправилась наспех умыться. За годы это всё приелось, стало само собой разумеющимся, поэтому времени, потраченного на зубы, лицо, причёсывание, она не заметила. Дольше только у зеркала крутилась, пытаясь опять понять, что она делает не так. Почему жизнь, когда Машка с высоко поднятой головой шагает к цели, всё равно проезжается по ней. Тут не то чтобы чёрная полоса – тут сплошные потёмки, для которых и фонарика-то специального не придумали. И это, кажется, вечно. Ей до конца придётся отдуваться за всех и вся лишь потому, что она никогда не просила больше положенного. Всегда старалась держать себя в рамках. И кто вообще сказал, что нельзя в сделках с жизнью чуть наглеть? Маша вылетела, точно ошпаренная, из ванной, когда вспомнила про неофициальный бой воды с огнём на плите. Как она и ожидала, за время её философствований яйца не сварились, а разварились, и плита, собственно, требовала капитальной помывки. А голова Кораблёвой – хорошей промывки. * Вряд ли кто-нибудь сможет понять, чего стоило десятикласснице всё-таки придти на урок математики вместо посиделок с книгой за углом учительской. Она невидимо для всех боролась со своим внутренним отвращением к Дымовой. С тупыми мыслями, что какие-то часы назад её обнимал Евгений, а сама она изо всех сил прижималась к нему. Что они не спали добрую часть ночи, и круги под глазами блондинки, дрожащие руки, неаккуратный макияж обязательно это покажут. Маша боялась просто морально не выдержать подобного. Боялась сорваться, расплакавшись или метнув в учительницу не злой взгляд, а учебник, например. Ей больше бы простили очередной прогул, чем крупный скандал на, казалось бы, ровном месте. Поэтому здравый смысл был изначально самым правым из всех, не давая Кораблёвой и подумать о том, чтобы кинуться после звонка на третий этаж. Но Машка никогда не искала лёгких путей. Понимание, что до бесконечности так бегать она не сможет и однажды встретится нос к носу с математичкой, опрокинуло на спину все "за" и "против". Машка со свистом втянула воздух, как бы говоря, что перед смертью не надышишься, и постучалась. От звонка прошло чуть больше десяти минут, и единственным спасением для неё оставалась надежда быть не допущенной к уроку. Так было бы проще. Она попыталась – но, вот засада, не получилось. Чья в этом вина? Ничья. Это немного эфемерно и смешно, так что нельзя искать виноватых. Но рука, в миг ставшая влажной, потянула дверь на Машу, язык сам произнёс извинения за опоздание, и голос Светланы Викторовны, разрешивший войти, собрал мысли в кучу. Девушка на ватных ногах прошла к парте и села. Математичка снова рассказывала про максимумы и минимумы функции. Женщина была в брюках, рубашке винного цвета и снова на каблуках. Пока она чертила графики, отмечала на них точки и подписывала числа, Маша буравила её спину взглядом. Эта рубашка действовала на неё, как красная тряпка на быка. Пальцы обеих рук сжимались в кулаки, что ногти врезались в кожу ладоней и готовились её прорвать до крови. Девушка опять пожалела о своём решении. Ну зачем нужно было слушать разум? Он давным-давно продался. Разгулялся, пущенный по кругу. Он и раньше-то не был хорошим советчиком, а теперь вообще оказался таким врагом, от которого дрожь по спине курсировала туда-обратно. Картинки сна ядовитыми парами впитались в мысли Кораблёвой. Догадки об отце и блондинке прошлой ночью отравленными шипами вонзились под кожу. И в своей голове девушка взвыла. В своей голове – она уже умерла. Сердце в груди перестало биться, и, бросив беспечный и немного профессиональный взгляд на часы, она констатировала время смерти – десять-ноль-восемь. Сколько раз можно умереть просто от того, что ты не видишь смысла потреблять кислород без пользы и дальше? Пораскинув остатками мозга и применив все возможные математические знания, Маша поняла, что это примерно двадцать раз в час, если, конечно, есть занятие для рук и души на остальное время. А так – все шестьдесят при крайней степени опустошённости. Внезапно впившийся в спину карандаш отрезвил Машке сознание. Она обернулась и увидела Громова, который с невозмутимым видом протягивал ей записку. Та была сложена треугольником, и уже по этому девушка догадалась, что автор – Даша. Она протянула руку, но в секунду, когда бумажка упала в её раскрытую ладонь, громом среди чистейшего неба по ней ударил голос Светланы Викторовны: - Кораблёва! – учительница бросила к остальным кусочек мела и похлопала руку об руку, желая или внимание привлечь, или начать протестовать: урок не продолжится, пока не будет порядка. А ведь так и до бесконечности можно было ждать. Но она, естественно, не готовилась к таким долгим паузам. – Мало того, что опоздала, так теперь сидишь и всех отвлекаешь. Если тебе не интересно, это не значит, что Громову тоже. Он, в отличие от тебя, уроки не прогуливает и слушает внимательно, чтобы нормально закончить год, – женщина свела брови на переносице, и больше ни один мускул на её лице не выдал её намерений. И Машка удивлялась: неужели одна она видела, что ещё мгновение – и блондинка могла бы половину класса ядом забрызгать? Если бы не смягчившийся в другую секунду тон: – Бери учебник, будешь решать упражнения. Маша закрыла глаза, чувствуя, что ресницы мокнут. И всё? Вот так просто математичке удалось выбить её из равновесия? А за что ей всё это? Нет, конечно, она не была никогда идеальной. И никогда даже не пробовала – бесполезное дело. Но что здесь и сейчас позволяло этой женщине, которая одной рукой поманила, а второй в то же время – оттолкнула, издеваться? Кораблёва же лишь хотела быть чуточку счастливей. Побыла... А потом – снова умерла. Снова. Снова. Снова. Когда это закончится? Девушка ощутила на своих плечах груз не меньше миллиона любопытных взглядов на себе и осознала, что не имеет права дать им видеть её слабость. Проще позволить рассмотреть стерву или бездушную куклу, чем того, кого можно дёргать за ниточки эмоций, чтобы управлять. - Вам надо – Вы и решайте, – почти выплюнула она, вздёргивая уголки губ в устрашающей гримасе ненависти. Было неясно, кого она пыталась напугать этим обманным манёвром: себя, блондинку или одноклассников. Но сердце у неё под рёбрами забилось, будто бы пойманная в клетку пташка. А дальше – точно покрылось коркой льда. Толстым слоем инея. Так обычно происходило, когда в минус двадцать пять она вдыхала полной грудью. Ледяной воздух словно проносился внутри, и чувства прятались, напуганные. Сейчас же сработал условный рефлекс. Машку почти пронзило насквозь показательной ненавистью со стороны учительницы, но сердце дало отпор. А вот здравый смысл спрятался. Зачем он? Колкие фразы и злые тоны у девушки в крови, она способна была выдавать их на автомате. - Что ты себе позволяешь? — вспыхнула блондинка от макушки до кончиков пальцев. Кораблёва демонстративно закатила глаза: при других обстоятельствах, в другое время, но она уже слышала эту фразу. И вынуждена была честно признаться, что должного эффекта она не производила. Только забавляла слегка. – Уроки прогуливаешь, приходишь – ничего не делаешь, а сейчас ещё и хамишь. Совсем от рук отбилась. Воспитать тебя некому. - А Вы попробуйте, – Маша изящно приподняла одну бровь, будто бросила женщине вызов. – Может, хоть что-то у Вас получится по-человечески, – жирные намёки в словах Кораблёвой могла знать и видеть только та, кому они были адресованы, а вот мечущиеся между взглядами обеих молнии пугали весь класс. Ребята, затаив дыхание, застыли все, как один, в позе невольных слушателей. Они не наблюдали подобных сцен примерно никогда. Машка любила спорить с некоторыми учителями и делала это с завидной регулярностью, но редко такие некрепкие штормы забегали за две на две обидные фразы. Сейчас от некрепкого шторма родился истинный ураган. И десятиклассники даже не знали, за чьё психическое здоровье стоит по-настоящему беспокоиться. Кораблёва-то должна была выдержать. Она априори не могла не, потому что у неё будто на ладони поверх линии не признаваемой ею судьбы лежала специальная для безоговорочных побед в конфликтах со взрослыми. Но, как теперь выяснялось, математичка тоже оказалась не такой слабохарактерной, какой они её видели. - Боюсь, поздно уже. Ты как была лентяйкой, так ей и останешься. Хоть душу из тебя вытряси – ничего не изменится, – математичка беззаботно пожала плечами, что вывело её оппонентку ещё больше. Наверное, примерно такого эффекта она добивалась с самого начала, где завязался этот спор. Что ж, нарвалась. Сама напросилась. - Ой, то есть Вы так и останетесь стервой на всю жизнь? – она это сказала? Маша не поверила сама себе. «Серьёзно? Кораблёва, где хотя бы крошечные остатки твоего мозга?». А классу не хватало только киношного единовременного вздоха, чтобы девушка могла засомневаться в происходящем. Но это было реально. Реальнее всего на свете, и ей стало так страшно, как не было никогда в её жизни. Но куда отступать? - Выйди из класса! – рявкнула Дымова, всеми фибрами души ощущая пересечение той грани, которую она обещала обходить десятой дорогой. В следующую секунду средний палец Кораблёвой взметнулся вверх. И всё – крах цивилизации. Блондинка влетела в туалет, на всю школу хлопнув дверью, пока Маша остужала горящие от избытка эмоций щёки холодной водой. Женщина схватила свою ученицу за руку и толкнула к стене. Нависая над девушкой, она тяжело дышала, а в голове у неё испуганно суетились, носились, толкались мысли. - Ты не имеешь права так делать, – сквозь зубы процедила блондинка, грозно потряхивая перед носом десятиклассницы указательным пальцем. Весь этот её взъерошенный, как у воробья, вид мог бы развеселить Кораблёву, но ей было абсолютно, совершенно, точно не до смеха. - А Вы имеете право стучать на меня? – парировала она, толкаясь от стены вперёд. А математичка не позволила ей никуда деться, и получилось, что их лица находились в непозволительно малом количестве миллиметров друг от друга. Маша думала — надо бы взять быка за рога да свести на "нет" весь конфликт. Так хотел разум. Сердцу же было больно, и оно требовало мести. Жестокой расправы. И из всех доступных средств, способных сразить Светлану Викторовну, у девушки были слова. - Я не могла скрывать твои прогулы от твоего отца, – оправдалась. Хоть и не так удачно, как планировала. - А то, что между нами было, можете скрывать? – вопрос Маши на мгновение застал женщину врасплох. Она стала перебирать, что именно та могла иметь в виду. И вспомнила – да всё. Всё: с начала и до сегодняшнего дня, когда она, будучи преисполненной ненависти, нависает низко над своей ученицей и хочет её обнять. По-человечески, нежно, со всей своей любовью. Но она нашла, что ответить, чтобы не вызывать подозрений: – Ничего между нами не было, – будто бы зимой у неё обостряется амнезия. – Ты пришла пьяная ко мне домой, призналась в какой-то глупой любви – и всё. Это ничего не значит, – прошипела блондинка и представила, как сейчас распахивается дверь и их застают в такой интимной позе. В туалете. Посреди урока. По шкале от одного до десяти это нормально примерно на минус сорок. - Ничего не значит? – вспылила Кораблёва и так неистово сжала кулаки, что удалось ими оттолкнуть от себя Дымову. Та встрепенулась, не готовая к резкости, грубости и неожиданности в действиях Машки. – Ничего не значит, да? — она с силой зажмурилась. У неё был козырь в рукаве, и ей нужно было очень-очень много смелости, чтобы им воспользоваться. А он сам собой воспользовался: – А много ли значат Ваши поцелуи с Татьяной Александровной? - Маш... – математичка шагнула, но отлетела обратно к стене. - Идите к чёрту, – одними губами выдохнула Маша прямо в губы учительницы, которую так любила и так хотела разорвать на тысячи мелких кусочков. Как та разорвала ей сердце. Вместо этого она тупо хлопнула дверью, заставляя женщину надрывно пискнуть. «Призналась в какой-то глупой любви». «Какой-то глупой любви». «Глупой. Любви». Это конец. * Возвращаться поздно домой как-то незаметно вошло у Маши в привычку, и она перестала смотреть на часы. Лишь по замёрзшим рукам всегда решала, что пора возвращаться в квартиру и садиться с чаем за книгу. Варежки она, естественно, не признавала. Вместе с ними не признавала шапку и практичные ботинки, которые вообще-то скользить не должны. Но жизнь всегда делает всё сама. Без посторонней помощи. В тот вечер вышло примерно то же самое. С тем только исключением, что гололёд не был огромнейшим страхом для девушки. Она спешным шагом двигалась в сторону дома потому, что чувствовала чей-то липкий взгляд. Маньяков ей для полного счастья-то и не хватало! Едва удерживая равновесие, она смотрела под ноги. Шла, ускоряясь. Потом почти бежала. И скользкая дорожка уронила девушку прямо на какого-то незнакомого парня. В полёте Кораблёва мысленно подсчитала будущее количество синяков и извинилась перед невинно пострадавшим. Уже как скоро они приземлились, Маша громко и больно выругалась, чем вызвала улыбку на губах молодого человека. Она не видела его лица из-за погасшего уличного фонаря, но будто узнала этот вдох из миллиона. Всё тело напряглось, и она недоверчиво вложила свою ладонь в его, когда он предложил помощь. Поднявшись, Машка отряхнула джинсы. - Извините, пожалуйста. Это случайно получилось, – затараторила девушка, проверяя, целы ли кости и телефон, болтающийся в кармане. – День сегодня дурацкий. Всё из рук валится. А я – просто валюсь, – Кораблёва скривилась и поджала губы, когда неясная тревога накрыла её с головой. От человека напротив ей стало не по себе, и подкатившая к горлу тошнота не вызывала поводов для шуток. Будто бы действительно на маньяка нарвалась. - Да у тебя всегда так, — ещё раз улыбнулся молодой человек и стянул капюшон, всё это время прикрывавший половину его лица. И так напугавший Машку. - Антон? — Маша услышала, как её собственная челюсть ударилась о лёд, о который минуту назад ударилась пятая точка. И кто теперь собирать её по частям будет?

~ Mistreated, Misplaced, Misunderstood, Miss "No way it's all good". ~ /Разбитая, Отвергнутая, Непонятая, Мисс "Да-нет-всё-в-порядке"./