Принцесса?!

~ Нам некого винить за нелюбовь: Мы всё своими сделали руками. И это ты мне в спину первым бросил камень. ~

Маша изо всех сил пыталась доказать Даше, что Раскольников – слабый душою человек, который сам себя разрушил глупыми взглядами на мир и шизофреническими теориями по отношению к людям. Но Метельской было совершенно не до литературы и надвигающегося, как грозовая, налитая точно свинцом, туча, контрольного сочинения по «Преступлению и наказанию». Она всё утро была какая-то отстранённая. Отрешённая. Будто от всего мира изолированная. Вечно смотрела в пустоту и кусала губы, совершенно не чувствуя боли. А дело было в том, что в её любимом художественном магазине /единственном крупном на весь их город/ стартовала волна огромных скидок. И за время от будильника до встречи с Машей Даша успела всерьёз голову сломать, соображая, как бы ей туда сегодня вырваться. Это было хмурое утро среды, которая почему-то решила, что лучший подарок горожанам – снег. Снег в преддверие весны, обещанной быть аномально тёплой. Солнце за окном, только-только поднявшись, опрокинулось разными оттенками на крыши домов. Однако в коридоры школы заглядывать оно не спешило, поэтому крадущимися шагами по мрамору всё так же следовал спокойный полумрак. Маша с Дашей, вынырнув из общей толпы, готовой нести их на третий этаж, двинулись в сторону расписания на втором. Кораблёвой нужно было непременно узнать, в котором из многих кабинетов она в ближайшее время сможет найти Инну Владимировну. Ей она собиралась сдать конспекты, накатанные в ночь вместо лишних сорока минут сна. Их нужно было принести – минимум – неделю назад, но Маша – такая Маша. Она себя не уважала бы, если бы не просрочила всё на свете. А Метельской нужно было просто не потерять подругу в почти бесконечных школьных коридорах. Она зацепилась указательным пальцем за ремешок сумки подруги и так и шла шаг в шаг за ней. Было шумно. Было душно. Запахи, от невесомых мятных позывов до грубых древесных одеколонов, словно куполом, накрывали раз за разом. Забивались в нос. Резали глаза. Тонким слоем оседали на губах. Даше в миг стало дурно. Она даже подумала уговорить подругу понадеяться на случай. Пока Маша тыкала пальцем в хрустящие белые листочки, пытаясь не сбиться и довести линию до нужного кабинета, Путешественница рядом скучала. Её внутренне состояние чем-то напоминало ей капризную принцессу: это не хочу; то не нравится; убейте меня. Она вертела головой из стороны в сторону, цепляясь взглядом за снующих мимо детей и учителей, величественно пересекающих коридор. А мысли её всё так же занимал художественный магазин. Она ни на секунду не могла избавиться от навязчивой идеи. Поэтому, выудив из кармана телефон, девушка спешно попыталась найти их веб-сайт. Когда нужный отыскался, она щёлкнула на ссылку «Товары» и перешла в раздел «Кисти и краски». Прогрузившаяся страница чуть не заставила её потерять сознание: краски, о которых она думала днями и ночами, сегодня продавались практически за половину назначенной цены. Метельская поняла, что с последней пары уроков необходимо смыться. - Так-с, у неё третьим уроком одиннадцатый класс. Они будут в сем... – намереваясь развернуться, чтобы обратиться к увлёкшейся подруге, Машка успела только палец оторвать от расписания. В следующее мгновение она услышала визг. Потом – ветер, свистящий в ушах ребёнка. А дальше – пронзающая грудную клетку боль и неизвестный мальчик, сбивающий её с ног. Кораблёва зажмурилась. В полёте она успела представить, как в медпункте вокруг неё толпятся все: от директрисы до Путешественницы. Как слизистую разъедает запах аммиака, который бьёт в нос. Как нервно крутится рядом любимая блондинка, намереваясь дозвониться до Машкиного отца. И эту перспективу она даже нашла вполне себе заманчивой. Но долететь до пола девушке было не суждено. Чьи-то крепкие руки подхватили её раньше, чем её голова встретилась с мраморным покрытием. Открыв глаза, она столкнулась с красивым карим взглядом, показавшимся ей в первую секунду смутно знакомым. И лишь мозги встали на место, до неё дошло – одиннадцатиклассник Паша. Как-то помог ей с биологией. Недавно отправил милое письмо через «Почту искренности». И теперь снова спас её шкуру. Сможет ли она с ним когда-нибудь расплатиться за всё это? - А говорят, утро добрым не бывает, — ослепительно улыбнулся парень, продолжая прижимать к себе зависшую в воздухе десятиклассницу. Она на неопределённое время онемела. Остолбенела от одной дрожи, пересчитавшей позвонки и рёбра. Все чувства сконцентрировались на кончиках пальцев, которые ощущали пульсацию крови на запястье парня и бешеный бег его наручных часов. Маше показалось, что где-то разорвалась комета. Её комета, желавшая долететь чуточку ближе. - Ой, – сдавленно пролепетала девушка, не ощущая неловкости из-за своего положения. Только неуёмное желание как можно аккуратнее и грациознее выбраться из ситуации и из рук молодого человека. Эти минуты были как одно мгновение. Как щелчок пальцев. Она смотрела ему в глаза и уже вовсю проклинала целый белый свет. А толпа, сжавшаяся вокруг них кольцом, стала заметно и очень быстро редеть. Слышались охи, вздохи, и пахло сыростью с примесью скорого начала уроков. Девушка тряхнула головой, на секунду забывая, что не умеет флиртовать с парнями, которые подразумеваются как друзья. Одиннадцатиклассник лёгким движением вернул Машку в исходное положение, но рук с её талии не убрал: – В следующий раз предупреждай, когда падать соберёшься, а то ведь я могу не успеть, – он усмехнулся и одёрнул на себе полы пиджака, как только полностью освободил девушку из своей крепкой хватки. Даша наблюдала за ними с приоткрытым в невесомом удивлении ртом. А сама Кораблёва лишь сейчас обратила внимание на то, что у её постоянного спасителя неописуемо красивые глаза. - Конечно, – переминаясь с ноги на ногу, она всё не могла оторвать свой взгляд от его лица. Что-то такое, особенное и привлекательное, гипнотизировало её. Туманило рассудок. Будто клуб дыма, взмывший в воздух, ударил ей прямиком в голову. Мысли были пазлами – валялись, раскиданные, в разных углах сознания и ни на мгновение не задумывались, чтобы собраться в единую картинку. Маша провезла рукой по лицу и шее, собирая на кончики пальцев девичье волнение. – То есть... спасибо. Не знаю, что бы я без тебя делала, — голос был чересчур приторным и полным любезности, словно бы ей просто необходимо было начать перед ним распинаться. Расшаркиваться, делая реверансы во все стороны. И если бы она только знала, что в школе есть, как минимум, один человек, который точно бы не прошёл в этой ситуации мимо и остановился бы посмотреть на них двоих, и что этот человек-то ведь именно так и сделал, то она бы старалась в два раза /а может, и во все десять/ больше. Улыбалась бы одиннадцатикласснику во все свои тридцать два зуба, порывалась бы время от времени поправлять его галстук. Но – определённо – не сделала бы того, что неосознанно совершила в ту секунду, когда парень снова заговорил: - Ну, помогла бы уборщицам нашим – протёрла бы собой... – Кораблёва резко дёрнулась и поцеловала Пашу в щёку, – пол, – он самодовольно хмыкнул, смакуя это тёплое ощущение на коже.– Знаешь, наверное, всё же хорошо, что я оказался здесь та-а-ак вовремя. Машка вспыхнула от смущения, и по лицу предательски растёкся насыщенный пунцовый цвет. Она бросила одиннадцатикласснику скромную улыбку и уткнулась взглядом куда-то в стену позади собеседника. Знай она, что Светлана Викторовна – тот самый единственный на всю школу заинтересованный человек – наблюдает за ними с самого начала, Маша бы ещё в полёте изменила траекторию и всеми силами попыталась бы приземлиться на пол, а не в руки парня. Но отступать ей уже было некуда. Да и не знала она, что нужно-таки это сделать. Поэтому бездумно пялилась на Пашу огромными глазами без единой мысли о грядущем звонке. Который, надо сказать, слегка девушку отрезвил, привёл в более-менее рабочее состояние и из компании обаятельного одиннадцатиклассника отправил на урок математики. * Мысли о Паше не покидали голову девушки. Она не знала, чего вообще так за него зацепилась. У него были красивые глаза, интересный почерк, и он старался с Кораблёвой — исключительно – дружить. А она от переизбытка чувств, которые некуда было растратить, стала видеть в каждом неосторожном взгляде в её адрес повод поиграть в «люблю-не люблю». Одиннадцатиклассник, ничего не подозревая, тоже попал под раздачу. И Маша сама себя убедила, что скоро совсем свихнётся. Что будет спать в обнимку с шизофренией и всем набором нервных срывов. Что вылечить её сможет разве что магия вне стен небезызвестной школы. Ей не хотелось такой перспективы для себя. В конце концов, кто в свои неполные семнадцать сходит с ума просто так? Можно сходить с ума по человеку, который нравится. По вещи, которую совершенно не можешь себе позволить. Но чтобы по доброй воле – так не пойдёт. Ни за какие коврижки, как говорится. Машка поморщилась, когда кто-то очень настойчивый ткнул ей в спину карандашом. Она с опаской глянула на математичку, потому что старый опыт запрещал рисковать. С этой женщиной – как игры с огнём. Но блондинка была полностью поглощена дискуссией с отвечающей у доски старостой, так что видеть то, что разворачивалось на предпоследних партах, чисто физически не могла. Поэтому Маша практически со спокойной душой обернулась и приняла из рук Димы Громова очередную записку. Вот только она была не от Даши, как того ожидала Кораблёва. Она была от Алины. Девушка, вальяжно пройдясь взглядом по склонившим головы одноклассникам, стрельнула в Соболеву. Та сидела как ни в чём не бывало: записывала с доски за Соней тригонометрическое уравнение, поджимала губы, когда цифры выходили коряво, одёргивала свой высокий хвост, почему-то приглянувшийся сидящему позади неё Матвею. Всё было обычно. И лишь строки, начертанные Алининой рукой на клочке бумаги, чересчур выбивались из привычного ритма их школьной жизни. Соболева была полной противоположностью Маши. Тихая, спокойная, неконфликтная. Она не любила большие компании, сборища людей, предпочитала ни с кем не ругаться, никого не задевать или задирать и на уроках любила слушать и записывать, а не перебрасываться без зазрения совести таинственными посланиями. Сейчас отлаженная система дала сбой, и Машка нутром ощутила это колебание куда-то в сторону. В сторону от нормального. От того, что в её голове – её понимании – было «хорошо». Перед тем, как до конца ознакомиться с запиской, Кораблёва ещё раз взглянула на Алину. Глаза у неё были грустными. Сосредоточенная на математике, она всё равно будто бы находилась внутри своего маленького мирка, куда никого ни за что бы не подпустила. А чуть приблизилась бы опасность – она бы непременно выпустила колючки. Как делала это всегда. Рука с запиской отчего-то резко сжалась в кулак, и шелест бумаги разнёсся по всей классной комнате. Блондинка отвлеклась. Она сразу же безошибочно определила источник шума, но поймать с поличным не сумела – Машка спряталась за широкой спиной одноклассника, изображая бурную деятельность. Расправив листочек, девушка спешно вчиталась в буквы. Алина звала Кораблёву прогуляться после школы. Маша схватила первый попавшийся под руку карандаш и неаккуратно накарябала, что будет свободна после пяти. Предложила встретиться на площадке за домом Алины в половину шестого. И пририсовала косой, но милый улыбающийся смайлик. Потом передала через Диму и снова уткнулась в тетрадку, где не было даже намёка на классную работу. Она кое-как переписала решённое Соней уравнение. - Молодец, Соня. Садись. Пять, – на автомате выдала Светлана Викторовна, ставя в журнале напротив фамилии старосты крупную, жирную пятёрку. Десятиклассница, благодарно кивнув, отряхнула руки от меловой пыли и прошла на своё место. Взгляд учительницы скользнул вверх по списку учеников и тотчас остановился напротив фамилии, рядом с которой было меньше всего оценок и больше всего пропусков. Блондинка, не мешкая, подняла взгляд на свою будущую жертву и в эту же секунду металлическим голосом произнесла: – Маша, к доске. Номер 439. Плечи Машки дёрнулись. Она воровато оглянулась, высовываясь из-за своего укрытия. Понадеялась, что это какую-то другую Машу к доске вызывают. Не её. Но нет – единственной Машей в классе была именно она. Пока она поднималась с места и брала в руки учебник, даже не открытый на нужной странице, думала, что вот сейчас математичка снова примется отыгрываться на ней. Но Машка вступится сама за себя – и пойдёт-поедет, как всегда. Как по накатанной. А очередного скандала с блондинкой не переживёт ни бабушка, ни слабая психика самой Кораблёвой. Маша предприняла попытку вспомнить свои косяки хотя бы за последнюю неделю. То, что её с позором за распущенные волосы выдворили с урока химии пару дней назад, не считается. Она сразу же после звонка благополучно замяла конфликт. И то, что у неё куча долгов по истории, тоже не считается. Инна Владимировна — добрейшей души человек. Ей Машка может нести все свои отработки хоть до Китайской Пасхи, та даже слова ей не скажет. А так – больше ничего криминального Кораблёва за собой не заметила. Записку от Алины – и ту прочла /почти/ незаметно. Что тогда Светлане Викторовне от девушки надо? Идею, что ей ну очень уж захотелось поглядеть на род «гуманитарий», вид «обыкновенный» у доски, Маша отмела сразу. Блондинка абы кого и абы когда на каторгу не вызывает. У неё тоже своя система есть. Неужели всё-таки записку увидела? По мере приближения к доске, Кораблёва всё больше молилась, чтобы уравнение попалось простое, иначе ругани будет не избежать. В конце концов, не может же Машка отдать себя на растерзание! Не этой женщине – точно. Всё это выглядело комично: серьёзное лицо девушки и только блестящие страхом глаза; нелепые попытки вспомнить номер задания и подсказка с лёгкой руки математички; взгляд на страничку учебника и выдох, наполненный вселенским облегчением. По классу прокатились приглушённые смешки, а Кораблёва взяла в руку мел и принялась писать. Ещё никогда в жизни она не решала математическое задание так быстро и так уверенно. Она едва успевала наносить на доску цифры, которые возникали в её голове после арифметических действий. Едва успевала соображать, как пишутся эти самые цифры, пока ответ на уравнение крутился на самом кончике языка. Всё, что ей удавалось слышать, – это скрипящий по доске мел и собственное дыхание, звук которого, казалось, оглушал. Ей было не до того, чтобы гордиться собой или удивляться невероятному приливу знаний по нелюбимому предмету. Не до того, что за спиной снова шептались, иногда даже переходя на более громкие тона и будто не стесняясь присутствия учителя в классе. Только дорисовав последний знак, она моргнула и сама себе не поверила, что за пару минут смогла исписать всю доску своими пляшущими в разные стороны циферками. Театрально прокашлявшись, Кораблёва привлекла к себе внимание Светланы Викторовны. Женщина нехотя оторвалась от журнала и всем телом обернулась на Машу, продолжая, тем не менее, сидеть на стуле, закинув ногу на ногу. С каким-то явным пренебрежением она цокнула языком, словно бы десятиклассница посмела отвлечь её от сверхважного задания, но в мгновение осеклась. Взгляд у неё стал напряжённым, она даже сощурилась, чтобы лучше увидеть, и теперь, как и Машка пару секунд назад, не поверила своим глазам. В её внезапно перехваченном дыхании и невозможности ни слова из себя выдавить читалась похвала. И Машка так скоро приняла это всё на свой счёт, что заулыбалась, засветилась изнутри, точно начищенный пятак. - Уравнение можно и нужно было решить другим способом, – вдруг тихо, но с каждым словом повышая уровень уверенности в голосе, заговорила блондинка. – Хотя и это достаточно хорошо. Для тебя, — женщина сложила губы трубочкой, а девушка почувствовала, как её прошиб холодный пот. Мысли быстро-быстро забегали в голове, и она поняла, что просто разучилась дышать в этот самый момент. – Садись. Пять. Исключительно — за скорость, — напоследок математичка одарила ученицу услужливой улыбкой, и та на негнущихся ногах прошла к своей парте. На доли секунд внутри Маши вспыхнула ненависть. Поднялась новая волна разговоров, точно молнии, в девушку прилетали заинтересованные и местами сочувствующие взгляды одноклассников. А ей было плевать. Ненависть утихла, и ей на смену пришло дикое отчаяние, в котором были и намерения разрыдаться в голос, и желания рвать на себе волосы. Но все чувства разом притупились, когда пришло осознание, что это лишь очередная попытка её задеть. Очередная провокация со стороны блондинки. И Кораблёва точно знала, что если поддастся, то уже никогда не сравняет этот глупый счёт в их глупой войне. Не на жизнь, а на смерть. - Так, дальше у нас... – Светлана Викторовна для чего-то покрутила красной шариковой ручкой в воздухе, очерчивая странный узор, и мягким голосом произнесла: – Дима Громов. Что-то давно тебя не было слышно. Давай-ка. Номер 441. Громов замычал, мученически застонал, попытался отнекиваться, но выйти к доске ему всё равно пришлось. Шарканье до места назначения растащилось по всем углам и растянулось минуты на полторы, в лучшем случае. Вечно развлекающий всех Дима и сейчас отличился: десять раз уронил мел, на одиннадцатый математичка была вынуждена дать ему кусочек побольше; потом он пару раз повалял по полу учебник и, в итоге, снова забыл номер задания. Класс смеялся в голос. Светлана Викторовна стояла возле первой парты крайнего к двери ряда и сдержанно улыбалась на все выпады десятиклассника. Только Машке было не до смеха. Она привлекла все возможные ресурсы: учебник, телефон с выходом в Интернет, Дашу, чтобы найти этот второй способ /который уж так приглянулся блондинке/ решения уравнения. За сим занятием она провела остаток урока. Но со звонком мало что изменилось. Девушка и в глубине души понятия не имела, КАК ЕЩЁ можно было найти ответ того злополучного тригонометрического уравнения. Посему она решила дождаться, пока разойдутся любимейшие одноклассники, и спросить об этом у самой Светланы Викторовны. Когда Машка топталась у учительского стола, блондинка продолжала терпеливо заполнять журнал, делая вид, будто девушки рядом совсем нет. А потом за последним её одноклассником закрылась дверь, и женщина не выдержала: - Кораблёва, ну что тебе надо? Долго ещё топтаться тут будешь? – она подняла на ученицу взгляд и, комично приспустив очки на кончик носа, нахмурилась. Слова застряли у девушки в горле. Всё повторялось снова: полный штиль, вальяжно накатывающие на берег волны, солнце, отражающееся в воде, но малейший повод – и снова ураган, цунами, накрывающее с головой, тяжёлые, готовые рухнуть на голову и разбить вдребезги все планы тучи. И Маша про себя отметила, что хотя бы что-то в этом мире является постоянным – её внутренняя погода. Её скоротечные смены любви и ненависти по отношению к математичке. - Светлана Викторовна, я... – Маша закусила губу. Мысли едва собирались в голове воедино и почти не попадали на язык. Она чувствовала себя глупо и беспомощно. - Кораблёва, не тяни кота за хвост. Тебе что-то надо? – блондинка поднялась из-за стола, медленно прошла к доске. За Громовым ещё оставались нестёртыми его каракули, поэтому она смочила тряпку и принялась приводить доску в порядок. Машка сжала в руке тетрадь. Слова учительницы болью отдавались в её голове. Грубый тон, заносчивые взгляды, резкие движения – всё в этой женщине было совершенно не таким, каким она помнила и знала. Что-то было в ней иначе. - Я всего лишь хотела узнать, – Маша набрала в лёгкие побольше воздуха. Она ощущала, что с каждым разом, с каждым днём ей всё труднее и труднее общаться со Светланой Викторовной. Не то чтобы вести светские разговоры на любые темы, а даже банально перекинуться парой фраз. И Машке было трудно понять, было ли виной всему её дурацкое чувство к математичке или как раз-таки желание это самое чувство заглушить. Собраться при учительнице с силами для неё было почти за гранью фантастики. – Я весь учебник пролистала. Гугл замучила. И Дашу тоже. Но хоть убейте, я не понимаю, каким ещё способом можно было решить уравнение, – тараторила она, пока неожиданный поворот головы любимой блондинки не заставил её подавиться собственными словами. Она закашлялась, а потом сиплым, неуверенным голосом, с опущенными на глаза ресницами зачем-то добавила: – Знаете, я ни на что не намекаю, но мне кажется, Вы просто придираетесь ко мне. Математичка открыто рассмеялась: – Кораблёва, если бы ты на уроках не ерундой маялась, а хотя бы чуть-чуть меня слушала, то знала бы про второй способ, — Светлана Викторовна ещё раз смочила тряпку, и, как только взмахнула рукой, чтобы стереть надписи по верху доски, несколько капель скатились по локтю в рукав. Она дёрнулась, словно бы её ударило током: – Чёрт! – но её остудило присутствие Машки, поэтому-то она и продолжила с прежней надменностью, уже аккуратнее управляясь с тряпкой: – Но ты ведь считаешь более нужным для себя перебрасываться записками то с Метельской, то с Соболевой, — женщина театрально закатила глаза. Было видно, что её крайне раздражала такая привычка Маши. Раздражала вся эта ситуация, и терпение было на исходе. Уровень жидкости в чаше кипения достиг высочайшей отметки, так что девушка очень рисковала нарваться на неприятности. – И я к тебе, да будет тебе известно, не придираюсь, – раздался тон, не терпящий возражений. Холодный, с нотками металла, скрежет которого вечно вонзается под рёбра. – Я тебе одолжение делаю, когда оценки хорошие ставлю. Математичка гордо прошествовала мимо ученицы, намереваясь вернуться за свой рабочий стол, но Машка не позволила. Она вцепилась в тонкое запястье женщины и дёрнула ту на себя. Блондинка из последних сил и благодаря одному своему везению устояла на ногах. - Теперь скажите это мне в глаза! – процедила девушка сквозь зубы. Кожа под её пальцами уже покраснела, пошла пятнами, и Светлана Викторовна попыталась высвободиться. Но Машка пресекала любые – жалкие, как ей казалось – попытки, по-новому перехватывая руку женщины. Не выдержав, та зло рыкнула: - Маш, что ты делаешь? Отпусти меня! – она тряхнула рукой, находившейся в плену, и даже это ей не помогло. Казалось, Машу это только веселило. Добавляло азарта и задора. - А, то есть уже «Маша», а не «Кораблёва»? — с ядовитой насмешкой она подалась вперёд, и её лицо оказалось в считанных сантиметрах от лица блондинки. Она знала, что один новый рывок – и она сможет исправить всё. Восстановить рухнувшее доверие. Подправить покорёжившееся взаимопонимание. Собрать из пепла ненавистную любовь. Но она этого не сделала. Просто потому, что сама себе не могла объяснить ни единой причины, для чего оно надо. Эта женщина вечно причиняет ей боль. А девушка каждый раз позволяет. Тогда зачем эти отношения? Зачем это всё? Если они отравляют Машу снаружи, изнутри. Если она не может спать, и по утрам на ней лица нет. Если она не учится нормально, а скоро школа закончится, начнётся взрослая жизнь – нужно о будущем думать. Если она стала презирать весь мир вокруг, и лишь его центр – прекрасная зеленоглазая блондинка – единственное, что она бы не стала исправлять на этой планете. Что ей безумно и бездумно нравится. Проще послать ко всем чертям её одну. Не весь мир. Не всю Вселенную. Но губы у Машки дрогнули. Она побоялась, что может вот так запросто разреветься в присутствии Светланы Викторовны. Отстранилась. – Я Вас ненавижу, – выдохнула девушка настолько бесшумно, что даже сама не услышала. Что засомневалась – действительно ли она произнесла вслух или исключительно в своих мыслях. - Отпусти, я сказала! – снова прикрикнула учительница, заставив замеревшую на месте Кораблёву отшатнуться ещё дальше и выпустить из руки запястье математички. На коже были видны следы. Следы её пальцев и ненависти, с которой она оставляла метки ногтями. Женщина потёрла больное место, саднившее и, казалось, обещавшее не менять своего нездорового состояния всю следующую жизнь. Маша снова усмехнулась, но уже пытаясь спрятать за нервно вздёрнутыми уголками губ обиду. Расползавшуюся по телу, попадавшую в кровь через вспоротые нити вен. И интересовало её только одно незначительное: – Мне просто хочется узнать, откуда в Вашем голосе столько презрения к моему существованию? - Оттуда же, откуда в твоём столько приторности ко всяким одиннадцатиклассникам, – сказала, как выплюнула. Тут же Машку озарила внезапная догадка: ревность. Ей показалось, что женщина просто ревнует – вот и бесится уж очень сильно. Вот и пытается задеть, обидеть, придраться ко всему и вся. Именно поэтому, будучи убеждённой в своих /недо/предположениях, Машка сдуру и спросила, чего это та ревновать вздумала. Десять эмоций одновременно отразилось на лице женщины, на секунду задохнувшейся от прилетевшего в лоб вопроса. Но очередная гениальнейшая идея быстро сменила ликующее, игривое настроение Маши. Возникло другое – куча сомнений. Всё это априори было неправильно. Секретом не был тот факт, что чуть девушка шагнёт учительнице на встречу, так они вечность будут бродить по замкнутому кругу. Кораблёва и без того живёт в двух мирах. Как в период романтизма – в реальном и фантазийном. У неё есть две чаши весов: на одной вся её жизнь, её семья, школа, любые люди вокруг, и те, кого она знает, и те, кого ещё только готовится узнать; а на второй – блондинка. Единственная, существующая в этом придуманном Машкиным богатым воображением мире. Она, конечно, есть и в реальном мире, но там девушка её даже не воспринимает. Вот и приходится постоянно выпадать из одного, стремясь в другой, и наоборот. Она не умеет их совмещать, потому что от одной их точки соприкосновения могут разрушиться стены обоих миров. Полетит целый механизм, отлаженная работа которого бесценна. Узнай отец о её запретных чувствах к математичке – ударной волной накроет всех. А попытайся Маша перенести из реального мира все свои отношения с людьми, блондинка сама разнесёт на осколки всё, что есть – как выяснилось, её ревность не знает границ. - Кораблёва, ты спятила? – Светлана Викторовна ткнула указательным пальцем ученице в нос, что той пришлось глаза скосить, чтобы оценить маникюр. – Когда ты перестанешь жить иллюзиями? Ты – не центр Вселенной. Планета вокруг тебя не крутится. Так что всё, что происходит рядом, не всегда лишь из-за тебя. Ты привыкла придумывать себе другую реальность. Но пора бы понять – в ней живёшь только ты. В ней по своим же правилам играешь ТОЛЬКО ты. Если ты не хочешь взрослеть, не надо впутывать в свои фантазии остальных. И меня в том числе. Не надо придумывать мне НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ действий: любить, ревновать, по-особенному относиться. Для меня ты – как все. Она говорила дальше. Много всего, окатившего десятиклассницу с ног до головы, как холодной водой из ведра. Много всего, причинившего не меньше боли, чем танцующие под голыми ступнями языки пламени. Она старалась больше не вникать в суть слов женщины напротив, так яростно доказывающей, что Машка – пустое для неё место. Сама девушка уже давно это поняла, а сейчас просто снова убедилась. Каждый раз – как первый, но этот обязывал стать заключающим. Маша услышала, с каким треском рушатся стены её мира. Того, про который говорила математичка, – в её голове. Только вот он был почти реальным, пусть и не все верили, не все видели. Рушился он настолько по-настоящему, что вряд ли бы возникли любые сомнения на его счёт. Кораблёва решила – нужно раз и навсегда поставить ему точку. Она привыкла танцевать на обломках собственной жизни. Кружила вальс, точно бы сумасшедшая, под свои любимые треки. И в такие моменты никого счастливее неё среди всех людей не было. Она ведь освобождалась. Так почему бы сейчас, спустя столько месяцев извечных страданий, просто не сбросить с обрыва всё накопившееся? Пустить в свободное плавание. Свободный полёт. Маша приложила к губам Светланы Викторовны палец, призывая передохнуть: – Да, знаете, Вы правы. Я – не центр Вселенной. Вокруг меня ничего не вертится и уже, наверное, никогда не будет. Я не знаю наверняка, почему мне так нравится изводить себя теперь никому не нужными чувствами к Вам. Почему я постоянно пытаюсь вылезти вон из кожи. Доказать Вам что-то. Единственный человек, которому я должна что-либо доказывать в течение всей жизни, – я сама. Однажды мне уже удалось доказать себе, что Вы с моим отцом действительно по любви, и у Вас это взаимно. Что я не приходила к Вам пьяная за пару дней до Нового года. Сейчас я активно пытаюсь доказать себе, что Вам по-настоящему на меня плевать. Надеюсь, когда-нибудь я докажу себе, что в тот же вечер, когда я была пьяна, совершенно не было поцелуя. Понимаете, я его не помню. Никак. Так что, скорее всего, будет очень просто доказать, что это не Вы забыли мне о нём рассказать, а я лишь всё себе Н А Ф А Н Т А З И Р О В А Л А. Маша развернулась, выдохнула. - Понимаете, мне уже нечего терять. Я так хотела быть хотя бы чуточку услышанной. Чтобы Вы обратили пусть и крошечную, но толику своего внимания на меня. Но катитесь к чёрту! Я Вас ненавижу – и говорю Вам это без стеснения. За девушкой хлопнула дверь.

~ Мы не «за что», а «вопреки всему» любить друг друга просто не умеем. Но что нас не убьёт, то сделает сильнее. ~

* Прогуляться с Алиной Машка согласилась без раздумий. Ей нужно было остудить голову, порассуждать вслух рядом с тем, кто слушает. Она говорила обо всём, что находилось вне стен школы и её дома. Казалось, её интересовали и политика, и наука с культурой, и погода, и всевозможные проблемы мирового масштаба. Но только не проблемы личные – их она избегала. А Соболева слушала очень внимательно, впитывая слова подруги. Знала, что какой-то итог придётся подводить ей, поэтому начинала потихоньку думать над словами утешения. Маше очередное упоминание о жизни внутри неё не понравится – а Алина просто покажет, что всегда готова поддержать. На улице почти не было холодно. Начинало потихоньку смеркаться, посему зажглись все придорожные дворовые фонари. В их свете тени деревьев мерещились какими-то чудищами. Последний снег под ногами скрипел с неподдельной жалостью, будто зима совсем и не хотела покидать этот уютный, тихий и мирный город. Который так радушно принял её ещё в начале ноября. Со всеми её снегопадами, колючими морозами и вечно низко висящими над головой тучами. Подруги пересекали очередной тротуар между домами, когда в окне второго этажа мелькнул знакомый силуэт. Ноги принесли сюда Машку сами. Она не помнила ни адреса, ни дороги визуально. Она резко остановила Алину, дёрнув ту за руку. Взглянула на неё исподлобья единственный порывистый раз и, обхватив обеими ладонями лицо подруги, поцеловала. Соболева замерла. Всё это было так неожиданно, но так приятно, что она даже не знала, как поступить. То ли стоять и наслаждаться моментом, то ли попытаться ответить. Её били странные, противоречивые ощущения и лишь в одном она была уверена на все сто – в голове у неё разорвался целый праздничный набор фейерверков. А Маша, целуя остолбеневшую от напора Алину, чувствовала только пожирающую изнутри обиду и то, как по щеке скользила слезинка. * - Жень, я согласна.