Принцесса?!

~ Садиться снова за эту парту — как будто чайка на провода. И если всё нанести на карту, то ты на ней — иногда вода. Тебя немного, на небе тучи, кругом пустыня и мудаки. Теки. Стихи наизусть заучивай. Все переменится. Дотеки. ~

Остаток марта прошёл для Маши в тумане. Она вставала по утрам, собиралась, шла в школу, возвращалась домой, садилась за уроки и ложилась спать. И так — постоянно. Она попала в какой-то замкнутый круг, вырваться из которого просто не хватало сил. Вокруг были одинаковые картины, близко кружили одинаковые люди, и даже между вкусами и запахами особой разницы она не ощущала. Голова разрывалась от количества скопившейся в её отсутствие информации, сердце — от обиды. От боли. От глупого осознания, что она уже ничего в этой жизни исправить не может. И в утешение самой себя ей оставалось лишь перебирать пыльные моменты прошлого и писать стихи. Девушка чаще всего вспоминала о не успевшем покрыться слоем старины. О Москве. О том, что ещё недавно, сидя на качелях в одном из дворов столицы, она обладала всем. Всем, что было нужно, чтобы правильно дышать и улыбаться без фальши, — свободой. Её Машка чувствовала в каждой своей мысли, каждом взгляде, каждом движении. Она знала, что, возможно, насовсем избавилась от тотального контроля бабушки, сбежала от двуличного отца, сбросила с плеч груз равнодушия любимой женщины. В их сумасшедшей семейке только два человека оказались умнее и получили долгожданную свободу раньше неё — Диана и дедушка Вася. Машка всегда считала биологическую мать предательницей, потому что та бросила её ещё совсем крошкой, когда для любого ребёнка мама — это центр Вселенной. И лишь там, на качелях, пока ветер свистел в ушах, она поняла, что Диана никого не бросала. Она чисто морально не смогла вынести жизни с Кораблёвыми и просто попыталась найти более спокойное пристанище для искалеченной души. А дедушка не выдержал гнёта характера Ирины Николаевны. Когда они только поженились, мужчина искренне надеялся, что она смягчится, подобреет и перестанет принижать достоинства людей вокруг. Но нет — ничего за период их брака не изменилось. И уже совсем лишившись сил на то, чтобы ждать у моря погоды, Василий Петрович собрал вещи и, казалось, навсегда покинул город. Так что Машка категорически была против возвращения домой. На самом деле, все «за» и «против» девушка взвешивала ещё с приезда в Москву. Через каждые секунду-две она вспоминала о доме, об отце и математичке и оценивала, правильно ли она вообще поступила, без предупреждения уехав в чужой город. На эмоциях это решение казалось единственно верным, на трезвую голову — осталось спорным. Но через время почти всё раскидалось по местам: тишина, свобода, беззаботность — и ничего в жизни больше не надо. Поэтому даже в последний вечер в мегаполисе, прогуливаясь по пустынным дворам, Кораблёва точно знала — никаких обратных билетов, никаких душных автобусов, никаких мучительных семи часов на дорогу до родного дома. Она никому ничем не обязана — тогда почему она должна менять свои уверенные решения? Она построила себе всю жизнь на несколько лет вперёд, возвела все свои воздушные замки и пустила туда только самых нужных. Ни отцу, ни блондинке там места не было. Но жизнь сыграла с Машей в другую игру. Игру воображения. В тот же вечер девушка приняла совершенно иное решение — абсолютно абсурдное, никоим образом не соответствующее её планам. Она снова приняла его на эмоциях. На выдуманных эмоциях. Ещё с детства Машка невероятно любила качели, и, когда в Москве, в самом сердце города, она нашла старенькие такие, скрипящие, как из её прошлой жизни, без раздумий их оккупировала. Сидела, отталкивалась — ловила ветер в волосах, потом снова без движения сидела и смотрела в одну точку, прямо перед собой. Ей нравилось то, что время здесь течёт иначе. Что не нужно никуда спешить и ни за кем бежать. Что не нужно скрывать свои чувства или доказывать их кому-то, не надо надевать, а потом срывать с себя и других маски. Она прикрывала глаза, и прохладным воздухом обдавало лицо, щёки сразу же розовели и губы становились сухими. Весна обнимала за плечи. И сердце у Машки в груди замирало каждый раз, когда качель взлетала вверх, и начинало биться ровнее, когда та спускалась ближе к земле. Этот маятник напоминал ей её собственную жизнь: полёты вверх, падения вниз — и всё сначала и без конца. Лишь с одной разницей — качели всегда, всё то время, что она себя помнит, двигались по определённой траектории, с определённой скоростью и частотой. А жизнь девушки была непредсказуемой. Падения могли затягиваться на долгие сроки, взлёты могли быть кратковременными и едва ощутимыми. Это не маятник, не часы. Это — механизм, не знающий, как работать в правильном режиме. Как не отставать и как не спешить в самые неподходящие моменты. И Машкин отъезд в Москву здесь был затяжным полётом вниз, когда не можешь быть уверен, мягкая трава встретит тебя внизу или кусок плохого асфальта. Она почти играла с огнём. Как бы ни пыталась спрятаться за стенами чужого города, как бы ни хотела хвататься за последние радости в мире, от себя она убежать не могла — ей было невыносимо. За сотни километров от дома она чувствовала, что над всеми, кто оказался втянутым в эту ситуацию, нависла грозовая туча. И никто понятия не имел, когда она обрушится на крыши и головы горожан. Машке хотелось начать всё заново. Отмотать плёнку хотя бы на полгода назад и поверх старых положить новые кадры. Яркие, красивые, добрые, чтобы никаких истерик, никаких скандалов, никаких похорон. Она так безумно жалела, что не задумалась об этом раньше. И сердце в груди заболело ещё сильнее — она снова попыталась себя обмануть. Ни переезд, ни Москва ничего не решили. Она нуждалась во времени на мысли наедине с собой, а, в итоге, лишь больше запуталась. Загнала себя дальше в угол своих иллюзий. Как только качель взметнулась вверх и даже почти зависла в этом положении на секунду дольше, Маша резко распахнула глаза. И чуть не полетела на землю, едва удерживаясь за скользкие цепи. Ей показалось, что её позвали. Мелодичный женский голос позвал её по имени. И она могла бы хоть тысячу раз свихнуться и больше сотни раз столкнуться с психиатрами, но она была уверена /пусть это и звучало бредово/ — она слышала голос математички. Ещё ни на чём в её жизни она не готова была настаивать так, как на этом. Ещё ни за что на свете она не готова была дать голову на отсечение, как за своё имя, сорвавшееся с губ блондинки. И, может, действительно, голос Светланы Викторовны прозвучал только в её подсознании. Может, на самом деле, она сошла с ума, как и планировала раньше. Но в ту секунду, воровато оглядывая двор, она сделала выбор. Тот выбор, о котором бы обязательно пожалела, если бы в голове произошли сдвиги, а математичка навсегда перестала произносить её имя вслух. Но на фоне тех кошмарных трудностей, которые сыпались на Машку, на фоне её вечных метаний от одного к другому и третьему, жизнь Светланы Викторовны заметно улучшилась. За неделю, что девушка провела в Москве, блондинка, наконец, добилась своего — отвоевала своё законное счастье. Благодаря Евгению и его неоценимой помощи она выиграла суд. Знакомый адвокат Кораблёва разнёс в пух и прах все аргументы представителя Дымова. Он заткнул за пояс и самого мужчину, и его новоиспечённую жену. В итоге, из зала суда Полина уехала с мамой. На словах невозможно было передать всю ту радость, которую испытала девочка, просто взглянув на Светлану Викторовну. Сердце затрепетало, ресницы намокли от подступающих слёз, и мысль, что всё закончилось, закрепилась долгими объятиями с самым родным для Поли человеком. Да и в целом, ситуация, вызывавшая у Дымовой опасения, протянула руку утопающим — Полина спокойно приняла новость о том, что её мама вышла замуж /пусть и фиктивно/ за Евгения, а Кораблёв, в свою очередь, настоял на поездке в магазин, чтобы обустроить для девочки комнату. Блондинка физически ощутила, как река жизни вернулась в русло. Как смело и уверенно двинулись вверх по течению корабли и лодки. Спокойный вечер, когда Кораблёв сам собирал для Поли комод, а Светлана Викторовна готовила ужин на троих, разбил телефонный звонок. Маша с пренебрежением в каждом звуке предупредила, что уже в ночь выезжает. Полина взвизгнула от счастья и прекрасной перспективы увидеться с Машкой. Сердце математички пропустило удар, потом — несколько. С возвращением Кораблёвой многое изменилось. Поля по квартире не ходила, а летала, постоянно лезла к девушке с расспросами и предложениями скоротать время вместе. Отец с блондинкой притихли, стали меньше появляться вместе в её поле зрения. Бабушка ещё не раз попыталась отчитать внучку, то давя на жалость /якобы бросила она, бесчувственная, старую, больную женщину/, то бросаясь острыми, гадкими оскорблениями — но Машка стойко всё сносила и даже периодически для вида соглашалась. А по-настоящему соскучились лишь Даша да Лена. Оказалось, им Маша была нужнее всего. И время так тянулось неимоверно долго. Весь март прошёл в бесконечных попытках адаптироваться к новому миру. Иногда Кораблёва даже старалась приспособиться к каждодневному присутствию Светланы Викторовны через стенку, прикладывала все усилия, чтобы ужиться с ней под одной крышей. Но получалось — откровенно — плохо. Она не раз успела пожалеть о принятом на скорую руку решении — о возвращении домой. Там, в Москве, она придумала себе, что может повлиять на любое событие, любую трагедию, а на деле получила нолик. Она билась, билась, но впустую — ничего не поддавалось. Абсолютно. Спасалась в одной только поэзии.

~ Ищи второго. Ищи вторую. Ищи – как первого. Будет срок. Единорог – это даже в сбруе уже свободный единорог. Ещё подумай, кому ты веришь. Во что, и, главное, почему. Кого спасёшь, а кого подстрелишь, кому суму, а кому тюрьму. ~

* Но жизнь на месте не стояла. Она бросалась в Машку всё новыми и новыми ощущениями. И очередной сюрприз она преподнесла девушке в начале апреля. На кухне завязался приличных масштабов спор. Между Машей, её отцом и Светланой Викторовной шло обсуждение планов на май. Точнее — на середину мая. У математички было предложение, которое оказалось девушке не по душе, и она настойчиво просила вычеркнуть её из списка потенциальных жертв. Отец стучал кулаком по столу и на повышенных тонах утверждал, что обсуждать тут нечего — Маша согласна. Но Маша, вообще-то, не была согласна. А речь шла о двухдневной поездке в Нижний Новгород. Светлана Викторовна уже давно присмотрела эту экскурсионную программу для своих десятиклассников и решила, что свозить их в столь чудесный город ВСЕХ ВМЕСТЕ перед началом каникул — самое то. Одобрение поступило ото всех, как от одного. Кроме единственного человека — Кораблёвой. Математичка и так, и сяк пыталась найти к ней подход, уговорить поехать, даже Дашу в качестве помощницы попросила, но Машка упёрлась — нет, и всё тут. Она заранее знала, что отец на это время отчалит в очередную командировку, Полину женщина заберёт с собой в Нижний, и Маша останется одна-одинёшенька. Сможет делать, что захочет. Жизни будет радоваться. А Евгений фанатично предлагал радоваться жизни в поездке с классом. Машка в ответ на его заявление делала жест с петлёй на шее, как бы намекая, ЧЕМ закончится для неё сие мероприятие. Также на неё ничуть не подействовало клятвенное обещание классной, что Татьяна Александровна едет с ними. Любимая учительница — это, конечно, хорошо, но для девушки она была слабым аргументов в противовес всему классу во главе с блондинкой. Русичка русичкой, а вот терпеть всё это время два десятка людей, с которыми отношения натянуты, подобно струнам на гитаре, почти невозможно. Так что не нужен был ей никакой Нижний Новгород. Отец в последний раз стукнул кулаком по столу и грубо так, с оскалом стрельнул ей в лоб: — Едешь — и не смей спорить! Машка в то мгновение только подняла голову и взметнула палец вверх, чтобы возразить, но перед глазами всё поплыло. Завертелось-закружилось, как в эпицентре урагана или блендера. В ушах почти мгновенно появились какие-то посторонние звуки, похожие на помехи с телевизионной антенны. Голова будто квадратной стала, и по вискам словно бы ежесекундно колотили молотком. Девушка от страха перед происходящим попыталась ухватиться за стул и уже в следующее мгновение потеряла сознание. Светлана Викторовна среагировала раньше, чем Кораблёв. Упала перед Машей на колени и попыталась нащупать на тонком запястье пульсирующую артерию. Сердце у девушки колотилось бешено. Она через плечо бросила Евгению команду, чтобы он вызвал врача, после которой мужчина быстро пришёл в себя, нащупал в кармане брюк телефон и оперативно набрал необходимый номер. Его он знал наизусть. А сама женщина обхватила лицо ученицы ладонями и легко похлопала ту по щекам. В надежде, что это поможет. Но ресницы девушки всё так же беспокойно вздрагивали, а дыхание едва вырывалось наружу через приоткрытые губы. Машка была белее пола, на котором лежала. В груди у математички что-то сжалось. Так безумно и безудержно затряслись руки, что, казалось, скрыть тот ужас, раскатывающийся внутри неё, было нельзя. К горлу подступил ком, и дрожащими губами она позвала Машу. Ничего не изменилось. Доктор даже беззлобно усмехнулся в кулак, когда взволнованный Евгений выпрыгнул перед ним, как чёрт из табакерки. Мужчина знал Кораблёва не первый год, но настолько с толку сбитым за время их знакомства видел его впервые. Светлана Викторовна, стоявшая рядом, выглядела куда спокойнее и сдержаннее, и если бы доктор только представлял бури-ураганы, царившие внутри неё, то ни за что бы не подумал, что ей на Машку просто плевать. Он говорил, в основном с Евгением, нацеленный успокоить отца: - Могу сказать, что сильных поводов для беспокойства нет, — мужчина картинно пожал плечами. — Это обычная ветряная оспа, в народе — ветрянка, — сказал, как обрубил, тем самым заставив две пары глаз вопросительно на него уставиться. Светлана Викторовна даже скептически приподняла одну бровь. — Симптомы проявились чуть резче потому, что организм уже достаточно взрослый. Блондинка недоверчиво и на всякий случай уточнила, прерывая монолог доктора: — Подождите, Вы уверены, что это ветрянка? — она хотела сказать ещё что-то про отсутствие сыпи и, вообще, изначально — возбудителей вируса. Но мужчина её понял и без лишних объяснений. - На все сто, — улыбнулся он. Потом он оторвал листок от своего блокнота, где до этого момента всё продолжал делать заметки, и, вопреки ожиданиям всех присутствующих, протянул его Светлане Викторовне. Женщина молча приняла бумагу в клеточку и в следующую же секунду попыталась вчитаться в особенный врачебный почерк — ей-богу, хуже школьников. — Я расписал все рекомендации по лечению и уходу — постельный режим, правила личной гигиены, компрессы; а на обратной стороне вынес Вам рекомендуемые препараты: жаропонижающие, антибиотики, антигистаминные, противовирусные. Расписал время и дозировку, чтобы всё-таки был от них эффект. Ну, и, думаю, про то, что необходимо исключить любые контакты с не переболевшими ветрянкой, Вы знаете. - Да, конечно, — на автомате отозвалась женщина, по-прежнему не отрывая взгляда от листка бумаги. С грехом пополам она смогла даже разобрать «Ибупрофен», «Цефазолин» и «Ацикловир» — и это было настоящей победой. Но смягчающуюся обстановку снова взбаламутил Евгений: — Так, стоп, что значит «исключить любые контакты с не переболевшими ветрянкой»? Я что, теперь с дочерью не могу хотя бы банально поговорить? — он поочерёдно посмотрел сначала на знакомого доктора, затем — на Светлану Викторовну. И в помещении присела короткая пауза, позволяющая не то чтобы собрать в голове разумный ответ из рандомных слов, а, скорее, обдумать вопрос Кораблёва и сделать правильные выводы. - А ты не болел ветрянкой? — логично уточнила математичка. Одна её бровь снова приподнялась, и это действо привело доктора — совершенно постороннего ей человека — в такой восторг, что он довольно хмыкнул. Кораблёв, разведя руками, ответил: — Нет! — своим тоном будто бы восклицая, что в этом нет ничего сверхъестественного. Ну, не болел — это нормально. Он же не мог предугадать, как обстоятельства сложатся, так что винить его не в чем. А то бы и заразился где специально, чтобы переболеть, а потом с заразной Машкой без проблем контактировать. - Значит, с сегодняшнего дня путь в комнату Маши тебе заказан, — с лёгкой язвой фыркнула женщина в адрес Евгения, а после обратилась к доктору, поверх очков наблюдавшему за их диалогом: — Спасибо Вам большое! — она взмахнула в воздухе рукой с листочком, давая понять, что благодарна она ему за эту самую медицинскую консультацию и советы для лечения внезапно свалившейся с температурой Маши. Дальше она просто сунула бумажку в карман и, оставляя Кораблёва за спиной, проводила доктора до коридора. Там, пока он одевался, ещё несколько раз сыпанула в него благодарностями. А он, уже собираясь уходить и чувствуя, что блондинка твёрдо намерена поскорее захлопнуть за ним дверь, спешно обернулся и заученно выдал: — Если будут вопросы, звоните в любое время, — потом он дежурно улыбнулся — банальный специалист — и удалился. Машка, лёжа в кровати и считая на потолке полоски, чтобы не провалиться от какого-то лекарства в сон, слышала весь разговор от начала и до конца. И в голове просто не укладывалось — она заболела ветрянкой, отец попал под санкции и заходить к ней не может, а видеть ближайшие пару недель ей придётся ТОЛЬКО Светлану Викторовну. Ну и ну — весёленькое время нынче наступило! - Не спишь? — раздался шёпот от двери, и Маше едва хватило сил повернуть голову и сфокусировать свой взгляд на обладателе голоса. Обладательнице, если говорить детальнее. Блондинка чуть касающимися пола шагами пробралась в комнату и как-то слишком быстро и неожиданно оказалась рядом с девушкой, присаживаясь на её кровать. Женщина с предельной осторожностью и таким привычным с её стороны трепетом положила свою руку Маше на лоб и слегка очертила контур лица. Она провела лишь подушечками нескольких пальцев ото лба к щеке, затем — к подбородку, погладила его тыльной частью ладони, а потом коснулась второй щеки. — Хорошая моя... — дальше блондинка повторила невесомым касанием контур бровей и провела пальцем по носу, едва дотрагиваясь до сухих губ. Глаза у Машки были закрыты — ей казалось, что так чувства могут обостриться до предела. И действительно — каждое прикосновение Светланы Викторовны отдавалось в голове импульсом, что вот оно — то, чего девушка ждала, а внутри разливалась сладкая тяжесть, и она готова была благодарить всё и вся за внезпный диагноз. Время превратилось в петлю, стремящуюся к бесконечности. Но, как только женщина убрала от лица Кораблёвой руку, Маша дёрнулась, последним порывом гася в себе попытку сесть на кровати: — Не уходите! — она снова закрыла глаза и беспокойными, шарящими движениями отыскала на одеяле руку своей классной. После чего мгновенно устроила её у себя на лбу. — У Вас руки такие холодные. - Нет, — усмехнулась Светлана Викторовна, со странной теплотой, вспыхивающей в груди, наблюдая за болезненными покусываниями губ, — это просто у тебя жар сильный. Блондинка ещё долго сидела рядом, успокаивающими движениями порхая над лицом девушки, а та, в свою очередь, всё так же продолжала недоумевать, чем заслужила все эти испытания на прочность и сможет ли вообще их вынести. * Следующим утром, как немцы, без предупреждения блондинка нагрянула к Кораблёвой в комнату около половины девятого. Машка, конечно, уже вовсю залипала в интернете и отсылала Даше вперемешку со своими больными фотографиями шутки про ветрянку. Ей было гораздо лучше. Спала она не так хорошо, как хотелось бы, но усталости, однако, почти не ощущала. Вообще, половину ночи девушка молилась, чтобы Светлана Викторовна бросила это неблагодарное дело и ушла утром на работу, но не тут-то было — она даже специально больничный, чёрт бы её побрал, взяла. Мысленно Кораблёва материлась. А Метельская в смс-ках так издевательски ещё писала, что математики у них сегодня нет /и будущие пару недель тоже не будет/, что Татьяна Александровна еле-еле объяснила отсутствие блондинки, потому что правду сказать не могла. Даша тогда под партой бесшумно смеялась просто потому, что было действительно смешно — она-то знала об истинной причине и — частично — видела всё зелёнкой измазанное лицо этой причины. Машка же, когда математичка с лекарствами наперевес ворвалась к ней в комнату, пообещала себе убить и саму блондинку, и язвительную подругу, чтобы неповадно было. Много женщине от Кораблёвой не было надо: она ещё раз сунула ей градусник и, убедившись, что температура стабильно держится, вывалила ей на ладонь горсть таблеток. И ведь не ушла, пока не удостоверилась в том, что десятиклассница её не обманула и проглотила все таблетки до одной. Так, справившись с отвращением к любым медикаментам в её жизни, Кораблёва обезопасила себя и своё психическое здоровье на ближайшие несколько часов. Когда Светлана Викторовна явилась к Маше снова, но уже в начале двенадцатого да ещё и с кучей непонятных требований, девушка вспыхнула: - Да далось Вам моё постельное бельё! — Машка съехала вниз по подушке и крепко-крепко обняла ту, чтобы показать математичке, что — фиг ей, а не единственные на сейчас её друзья. — Может, ещё шторы снимите? Я давно собираюсь их постирать, — через ткань сползающего с неё одеяла добавила она, а потом ещё неистовее вцепилась в подушку — последнее ведь отбирают. - Шторы как-нибудь потом — обещаю. А постельное бельё мне нужно сейчас, — блондинка дёрнула многострадальную подушку на себя и чуть не полетела вниз, на девушку, которая одновременно с этим попыталась отвоевать своё. — Ну Маш! — уперев руки в боки, она нависла над ученицей, точно бы свинцового оттенка туча. — Это вынужденные меры. Правила личной гигиены: ежедневная смена постельного и нательного белья. Кстати, — она победоносно улыбнулась, когда подушка оказалась у неё в руках, — пижаму тоже в стирку сдавай. - Ха-ха — нет! — Маша рухнула на расстеленную кровать и приняла позу оловянного солдатика. — Мало того, что вместо потрясающей чёрной наволочки Вы собираетесь запихнуть мою подушку в какую-то ободранную клумбу, так Вам ещё и пижаму мою подавай, — она скривила губы, и жест этот был настолько естественным, что блондинка почувствовалв его в Машкином голосе и без взгляда, направленного на неё. — Я на это, между прочим, не подписывалась. - Ужас, как же с тобой сложно! — математичка преувеличенно насмешливо закатила глаза и бросила подушку, уже запечатанную в другую наволочку, обратно Маше. Но девушка почти никак не отреагировала — она подложила ту под голову и приняла прежнюю позу. — Ты всегда себя так ведёшь? Я думала, что только в школе. - Так Вас никто не заставляет со мной нянчиться. Взяли да ушли — мне только лучше будет, — когда Машку накрыло одеялом, которое блондинка намеревалась втряхнуть в чистый пододеяльник, Кораблёва откинула небольшой уголок со своего лица и вперилась взглядом в женщину. Ей хотелось, чтобы та хотя бы эмоционально как-нибудь ответила: цокнула, пригрозила пальцем, скривилась от недовольства или отвращения. Но она, невозмутимая, лишь не переставала методично менять постельное бельё. Тогда девушка перешла в наступление. Она стала медленно-медленно перетягивать бОльшую часть одеяла на себя, а, когда математичка старалась вернуть его в изначальное положение, ослабевала хватку, чтобы через мгновение снова продолжить экзекуцию. Не выдержав открытого издевательства, Дымова вспылила: — Для тебя, вообще-то, стараюсь. А ты не ценишь, — она всплеснула руками. Вся эта ситуация напоминала разбирательства в стенах детского сада. И Машка здесь была капризным, непослушным ребёнком лет четырёх, а Светлана Викторовна — воспитательницей, терпения у которой было хоть отбавляй. Но ведь и оно не бесконечное. - Я плохая, — кивнула Маша, представляя, что вот-вот женщина слетит с катушек. — Я никого не ценю, никого не люблю, мне на всех плевать с высокой колокольни, — она загнула три пальца. — И Ваше излишнее присутствие в моей жизни меня не то что бесит, оно меня вот-вот в петлю загонит, — четвёртый палец. И у Светланы Викторовны по-настоящему сдали нервы. Она обессиленно откинула одеяло к Машке и посторонилась, отворачиваясь и прикрывая лицо руками. Плечи задрожали. Как в лихорадке, она разбросанно вдыхала и выдыхала. От интереса к происходящему десятиклассница приподнялась на локтях и попыталась выглянуть так, чтобы было хорошо видно лицо математички. Но у неё ничего не получилось. Женщина отступила ещё на пару шагов в противоположную от ученицы сторону, стискивая зубы до скрипа. Казалось, даже стёкла могли лопнуть от этого звука. Однако они выдержали. Накала выдержали стёкла, стены, земля — все. Только не блондинка. В глазах защипало, она резко закусила губу и почувствовала во рту металлический привкус. Снова в кровь. - Господи, Маш, да что не так? Я ведь искренне пытаюсь помочь, а ты вечно меня отталкиваешь, в душу мне плюёшь. Я знаю, что отношения у нас не всегда были гладкими. Но неужели я заслужила всё это? Твои презрительные взгляды, язвительные фразы, оскорбления. - Вы ещё спрашиваете, — усмешка получилась с такой агрессией, что даже у самой Кораблёвой по позвоночнику дрожь прошла. — Вам напомнить про конкурс чтецов? Или про Новый год? Или про уравнение с двумя способами решения? — ещё три пальца. — Или про то, что Вы, чёрт возьми, сейчас вообще находитесь в этой квартире? — а потом четвёртый. - Маш... Ты даже и вообразить себе не можешь, насколько трудно мне даётся эта жизнь. Я просто запуталась. Я уже действительно не знаю, что мне нужно, и бесполезно бьюсь в каждую дверь. Мне хочется хоть какого-нибудь покоя. Я не нашла его в юности, не нашла замужем, не нашла в разводе. Ты ещё очень маленькая и попробовать взрослую жизнь на вкус тебе предстоит нескоро. А здесь свои правила и законы, свои запреты. Знаешь, КАК иногда хочется сказать кому-то самые важные слова? Вот и можно было пойти да сказать, но во взрослой жизни так нельзя. Потому что за них придётся нести огромную ответственность. Скажи я однажды, что ты мне нр[авишься как девушка]... В эту же секунду из коридора донёсся тоненький голосок: — Мам, я вернулась! — и блондинка пулей вылетела из Машкиной комнаты. - Полина, как же ты невовремя!