Принцесса?!

~ Мы не одни такие, здесь сидим у берега. Вот тебе моя love story, вот тебе моя тоска, Вот тебе моя одежда, вот тебе мои ключи — Только, только замолчи... ~

Машка потом ещё долго и мучительно много вспоминала о всём, свалившемся на неё. Практика — если на исключительные моменты прикрыть глаза ладошкой — девушке понравилась. Она пусть и затянулась, но каникулы не заклеймила. Даже оставила за собой приятное послевкусие, от которого веяло совсем уж настоящим летом. Каждый раз, когда мысли возвращались в дни запаха краски, они натыкались на тепло. Оно разливалось по венам, точно введённое иглой. Оно целовало губы и заставляло сбрасывать с плеч вязаную кофту. В этих картинах было так хорошо, так уютно, что и нужды в реальности не наблюдалось. В которой не гуляли по ночам до самой бесконечности. Не ныряли в реку одетыми да на спор и не смеялись, что вода в ушах слышать мешает. Не бродили босиком по асфальту, обжигающему ступни, или по траве, их щекочущей. Теперь любая песня в наушниках ассоциировалась с летом. Любая звезда на небе напоминала о лете. Любое желание было «лишь бы лето не кончалось». Из воспоминаний собрался в голове огромный альбом всего-всего, о чём думалось в эту сладкую пору. И хоть Маша старалась абстрагироваться от тех самых исключительных моментов практики, они, однако, настойчиво просачивались в каждую мысль. Девушка тоннами анализировала поступки и слова блондинки. Ставшей до абсурда невзрослой. С женщиной, которую Кораблёвой однажды удалось выучить наизусть, происходило непонятное, необъяснимое. В её глазах просматривались дикого содержания картинки, где она всё видит, всё знает и чувствует, но не действует ради установки боли на паузу. Она позволяет рукам постоянно дрожать, чтобы это замечали люди, которые как раз об этом и не спросят. Позволяет морщинам глубже стягивать кожу, оставляя уже отчётливые знаки возраста и внутреннего состояния. Позволяет окружению унижать её, оскорблять её чувства, потому что другим на неё откровенно наплевать. Позволяет делать из себя красивую и легкодоступную игрушку на сутки через трое. Но не бежит. Но не разрывает путы, выцарапывая свою дорогу на свободу, к счастью или горю — личному, в любом случае. Но не кричит, не зовёт на помощь, чтобы те, кто ещё с душой, кинули спасательный круг. Но она сама себя топит посреди океана с гигантскими волнами. А в перерывах, когда она бросается к поверхности и делает пару нарочито насыщенных кислородом вдохов, затевает «кошки-мышки». Чтобы выздороветь от душевной болезни, надо уйти в тень и наедине с собой зализать собственные раны. Только этот вариант Вселенной не для неё. Поверх старых она то сама наносит новые раны, ведь все немного мазохисты, то и под рёбра, и в горло нож воткнуть не мешает, то вкладывает оружие в чужие руки, прося о крови. Неумелая жизнь Светланы Викторовны напоминала Маше то же лезвие ножа, по которому обычно ходят все герои сценария. Пока женщина флиртовала с девушкой ручками, бросаемыми в спину, и чаем, перерыв на кой делался, когда часы в кабинете математики били полдень, Кораблёва чуяла отголоски самоубийства. Как она сама раньше полосовала запястья лезвием, так и блондинка сейчас полосовала своё спокойствие глупым желанием — быть ближе с Машей. А её бесконечные истерики в подушку из-за того, что место на кровати рядом с ней остывает слишком быстро, казались актом инквизиции. Маша представляла, будто блондинку ставят к стене, а в любую секунду то ли выстрел воздух разрежет, то ли кинжал в полёте засвистит на всю округу. Девушка слышала, как ночами неистово, точно в агонии, бьётся сердце любимой женщины. И знала наверняка, что слёзы душат, не исцеляя больную до верности голову. Математичка комкала простыни в кулаке, потому что не выдерживала, и к утру хотела не проснуться. Машка в ответ на от недосыпа красные глаза молчала. И примеряла на себя костюмчик палача. Когда-то вместе с первым словом ей вручили главное оружие — её сарказм. Злые шутки, способные в секунду сбить с ног. Эти дротики разбегались во все стороны, словно бы осколки ударившейся о землю капли воды. Только вода — прозрачная, чистая и полезная. А из-за дротиков слов Маше хотелось вырвать себе язык. Потому что сказать «я же Вас предупреждала» было против сознания и поисков взаимности, но — зато – во имя природы. Из двух зол выбирают добро. Кораблёва отложила острые углы реальности до лучших времён. * То, о чём Маша когда-то заранее предупреждала учительницу, приняло циклический характер с началом лета. Первым признаком полёта под откос проявились ночёвки Евгения абы где, только не дома. Раньше сомневаться в его кипах бумаг и быстрых командировках не приходилось. Теперь же в трубке телефона каждый раз слышалась дрожащая ложь, и Дымова мысленно ненавидела всё на свете. Ей хотелось бы убеждать себя, что она ошибается, и хотелось бы действительно оказаться неправой. Но оправдания своим поступкам Евгений разносил в пух и прах другими поступками. Потом женщина заметила, как стали цепляться то за пуговицы рубашки, то за запонки пиджака Кораблёва волосы: светлые, тёмные, длинные, короткие, волнистые, откровенно кудрявые. Она пыталась списывать всё это на работу снова, а работа бы уже давно могла обидеться, что на неё спихивают всякое плохое. После появились чужие ароматы. Какие-то приторные запахи духов дам из того высшего общества, к которому привык мужчина. А блондинка про себя отсмеивалась — это всего лишь клиентки. Нужно же им качественно развестись с богатыми мужьями. Евгений её любит — он сам неустанно повторяет это каждый божий день. - «Я просто не хочу, чтобы Вы потом пожалели о своём выборе. Не хочу, чтобы страдали», — думала про себя Светлана Викторовна упрекающим тоном своей ученицы, стоя с бокалом шампанского поодаль от остальных, пока наблюдала за Кораблёвым. Толпы людей кружились из стороны в сторону, переговариваясь, посмеиваясь, заражая воздух рядом ароматами дорогих духов. На этом празднике жизни — юбилее адвокатской конторы Кораблёва — блондинка ощущала себя брошенной. Маша везде бродила с подругой — дочерью своего крёстного (работал он замом Евгения), которая была только на год младше самой девушки, а Полина вечно маячила недалеко от них, потому что взрослые подруги её всегда чему-то могли научить. Сам Кораблёв — лучший адвокат города — в обществе нескольких обворожительных дам и своего зама травил несмешные и заезженные анекдоты. И естественно правильно, и профессионально некрасиво одну из женщин он обнимал за талию, как бы случайно периодически крепче прижимая ту к себе. Она — кажется, его личный секретарь — заливисто хохотала, поводя изящного изгиба плечами. Другая дама кротко хлопала длинными ресницами и иногда тянула к рубашке Евгения тонкие пальцы, чтобы поправить воротник. А он, как заласканный кот, двигался обеим коллегам навстречу. И всё это — тошнотворное — на глазах пока ещё жены. Дымова чувствовала дискомфорт. Она знала, что уступает любой из присутствующих здесь женщин — любовь к роскоши у них впиталась через кожу. Они красивы и манерны. Высокие каблуки давно приросли к ногам от ушей, а другие идеальные части тела пусть и сделаны, но идеальными всё равно быть не перестают. В причёски на вечер у них вложено больше денег, чем в платья, сверкающие и слепящие блеском камней. Абсурдно, но даже в этом маленьком городе есть такое общество, примкнуть к которому бывает дорого. Кораблёв всегда окружал себя людьми высшего сорта, для кого классификация по «сортам» не звучала как оскорбление. И сейчас здесь, в банкетном зале загородного комплекса для отдыха, собрались исключительно такие люди. Но Светлана Викторовна, сколько бы ни старалась соответствовать ценнику своего платья, в глубине души понимала — её никогда не примут ни в одну такую компанию. У неё на лице так и будет написано, что обёртка не соответствует содержанию. Она совсем простая, приземлённая, в неё ни капли пафоса для высшего сорта не добавлено. Более мерзко, чем в тот вечер, Дымова себя никогда не чувствовала. В какой-то момент Евгений, бросив короткий взгляд в сторону блондинки, натянуто ей улыбнулся и едва заметно салютнул своим бокалом. Женщина отвечать не стала. Она опустила глаза и, развернувшись, двинулась к ближайшему выходу из зала. Бросив шампанское недопитым на антикварном столике, блондинка вылетела на улицу. Небо было звёздным. Холода не ощущалось вообще, только с реки веяло свежестью, похожей на пуховое одеяло — мягкой и ненавязчивой. Светлана Викторовна спустилась по деревянным ступенькам, с секунду у их подножия постояла, подумала, а потом присела прямо на крыльцо, давая затёкшим ногам расслабиться. Весь день на каблуках мыслился для неё чем-то сродни аду. Весь этот напускной пафос во всём — от места проведения банкета до банальных закусок — казался ей дурачеством в чистом виде. Наверное, всё же не так она представляла себе жизнь с Евгением. К пустой роскоши блондинка никогда и не приспосабливалась, а теперь свалилось тут оно на неё за раз. - Отец Вас потерял, — вышедшая из пелены душного помещения Маша пошатнула уединение учительницы, и плечи той дрогнули от неожиданности. Девушка, неспешно ступая по деревянным ступенькам, поравнялась с женщиной и опустилась рядом. Она беззлобно хмыкнула, вытягивая ноги, совершенно не уставшие, потому что обутые в балетки. Одной из отличительных особенностей Машки было то, что она умела перечить отцу и отстаивать при нём свою свободу. Не осознавай она всей серьёзности мероприятия, исключительно по своей воле пришла бы сюда, одетая в футболку и рваные джинсы. А Кораблёв бы и словом не обмолвился ей в противовес, ведь спорить с девушкой бесполезно. Математичка же понимала, что — в её случае — спорить бесполезно с Евгением. Без неё он купил ей красивое, но отвратительно неудобное платье и туфли с жуть каким высоким каблуком. Выбора у неё, как такового, не было — оделась, обулась и пошла. Ей только волосы собрать и накраситься он разрешил собственными силами. И так обидно становилось, когда она прокручивала в голове эти кадры снова и снова, что к горлу подступал ком. А Маша на интуитивном уровне чувствовала, о чём думает любимая женщина. — Он хотел познакомить Вас с каким-то своим очень крутым клиентом. Этот дядька — профессор, высшую математику в университете преподаёт. Светлана Викторовна с грохотом вздохнула. Что-то более ненавистное, чем чёртов юбилей, вообразить отныне не представлялось возможным. Женщина поперебирала каблуками по ступенькам, а потом, боковым зрением глянув на Машку, стянула ненавистные туфли. Кораблёва от увиденного прыснула в кулак. - Знаете, чем Вы отличаетесь от этих пафосных идиоток? — спросила Маша, совершенно не нуждаясь в ответе. Это был риторический вопрос. Машка вглядывалась в темноту позднего летнего вечера, словно за тонкой полосой горизонта можно было рассмотреть очертания лучшего мира. И в голову ей пришла идея отчасти пофилософствовать, то ли чтобы себя развлечь, то ли из-за искреннего желания поднять женщине настроение. Девушка с начала банкета внимательно следила за учительницей и отмечала, как с прохождением часов скучнее и обиднее ей становится. Краем глаза Кораблёва наблюдала и за отцом, который без стеснения обнимался со всеми подряд особями женского пола. За блондинку сердце от этого болело ещё настойчивее. — Вы настоящая. Вы не прячетесь за красивыми шмотками и тонной косметики. Вы можете говорить и о своей математике, и о литературе и не бояться, что Вас не примут в этот узкий круг. А ещё Вы смеётесь иначе — без надрыва, без попытки перейти на ультразвук и без сопутствующих касаний до всех мужчин вокруг. Таких здесь не любят, но именно это в Вас его и привлекло, — Маша поставила на ступеньку, на которой они с Дымовой расположились, стакан и принялась бесшумно катать его туда-сюда. Светлана Викторовна зачем-то рассмотрела в темноте собственные руки: — А сейчас что изменилось? - Он пресытился. Рано или поздно ему надоедает любая любовь, — почти что одиннадцатиклассница пожала плечами, потому что других слов у неё на кончике языка не нашлось. Ещё какое-то время они тяжело дышали в унисон, разрезая напряжённую пустоту и впивая в неё чуточку грусти, а после Машка поднялась. Аккуратно одёрнула подол платья, хотя и было ей абсолютно ровно, помялось оно или нет, удобнее перехватила стакан и зашагала по ступенькам вверх. Она знала, теперь отец обыскался и её, потому что что Полина, что дочка крёстного — обе без её чуткого присмотра. Уже у входа что-то кольнуло, девушка обернулась, и так дико, пока она сверлила обнажённую спину учительницы взглядом, захотелось броситься к ней в поцелуй. А на самом деле, Кораблёва лишь сдержанно заметила: — Но поверьте, он не стоит того. Вы достойны лучшего. Шаги девушки отдалялись стремительно, словно та не шла, а спасалась бегством. Блондинка бы могла решить, что про «лучшее» Машка тонко намекает на себя. Но у Кораблёвой ни единой подобной мысли не возникло в ту секунду. Она пыталась дать Светлане Викторовне понять, что на её отце свет клином не сошёлся. Она старалась донести до любимой женщины, что этот самый свет после Евгения и НЕ закончится ни при каких обстоятельствах. Блондинка почему-то держалась за Кораблёва, точно за спасательный круг, который брошен был ей совершенно случайно. Она думала и надеялась, что с ним можно будет заземлиться и успокоиться, а в итоге — она согласилась на очередную пороховую бочку. По граблям, как по подиуму. Не обуваясь, Светлана Викторовна сошла с крыльца и, свернув за угол здания, где свет из окон почти не доставал влажную под ногами траву, двинулась в сторону реки. Ей ничего не стоило, придерживая подол платья, быстрыми шагами пересечь добрую половину территории комплекса, нырнуть в едва прикрытую калитку и, вдохнув глоток свободы, отыскать глазами парапет. До него не доносились ни громогласные разговоры о деньгах, ни вся такая из себя велико-светская музыка. Было тихо, уютно, разве что только пледа не хватало, в который с головой замотаться можно, и чашечки горячего жасминового чая. Блондинка усмехнулась и пробормотала себе под нос, что даже желания у неё какие-то простолюдинские. Одним — роскошь, другим — жизнь, как она есть. И Светлана Викторовна на все сто процентов принадлежала к тем, кто бы отправился в поход с палаткой и жарил хлеб на костре. Кто бы высаживал во время отпуска картошку на даче под глухие звуки старого радио. Кто бы хохотал с новомодных слов и переспрашивал про «тред... что?». Женщине показалось — рухнул занавес, обнажая руины её чувств и веры в лучшее. Веры в добро из сказки. Сейчас она была героиней какой-то совсем плохой сказки про Золушку наоборот. Изнаночная сторона пугает и отталкивает. Никто истинно не знает, какими событиями наполнилась жизнь этой девочки после свадьбы с принцем. Ведь возможно и то, что скоро он просто устал от неё. Принцы непостоянные — им то одну принцессу подавай, то вторую. А Золушка — не принцесса. Она простушка, которая слегка того по поводу чистоты и всякой живности. Так что тот вполне мог выселить бедняжку из замка сразу после окончания красивой сказки. Любовь любовью, но обратная сторона может быть любой. Вот и Светлана Викторовна — отчасти Золушка. А Евгений, будучи принцем по крови, устал от неё и её равнодушия к роскоши. Любит ещё? Едва ли. Им вечно руководит что-то, далёкое от искренних чувств. Блондинка ступила на самый край парапета и посмотрела вниз, на гладкую поверхность воды, которая вела себя крайне тихо и лишний раз не высовывалась. Захотелось войти в неё сначала по колено, а потом — с концами. *

~ Уезжаешь не спать, уезжаешь — и пусть, А море, море помнит всё наизусть. Разучусь целовать и когда-то вернусь Сказать, что «море, море, я остаюсь». ~

Лучом света во мраке одинаковых будней блеснули четыре путёвки к морскому берегу. На остров Крит, тот, что самый большой из принадлежащих сказочной Греции. В Патрах Кораблёв арендовал небольшой домик, из окон которого просматривались впадающее в горизонт Ионическое море и почти белая песчаная полоска, находящаяся в шаговой доступности. В последний раз Маша прилетала на Крит с отцом и Леной позапрошлым летом, только расположились они тогда на противоположной стороне острова, в городе Сития. Где девушка вдоль и поперёк изучила руины крепости Казарма, в кровь стерев неудобными кроссовками ноги. Где в мелких, но шумных закоулках вечно пряталась под навесами от палящего солнца и молилась о глотке воды. Где часами молча сидела на пристани в ожидании красивейших закатов, пока греческие вечера кутали её в пряные ароматы местных улочек. Теперь же её ждали незнакомые и открытые к покорению места. Патры предстал перед юной туристкой в совершенно ином свете: это был невероятно величественный белокаменный город со всеми современными штучками. Раскидистые улицы гудели жизнью, помешанной с безусловной, беспричинной радостью; привычные глазу магазинчики перемежались с аккуратными вечнозелёными кустами; и особых красок в черте города добавляли пёстрые клумбы цветов. Если Сития больше походила на деревню, то Патры был истинной цивилизацией острова. Машка дышала здесь так свободно, как не могла дышать больше нигде. И ей крайне трудно удавалось разобраться — это от того, что сменился город, или от того, что любимая женщина всё-таки рядом. Маша уже заранее составила для себя план передвижения по городу. Он был огромен, наполнен различными интересными и знаковыми местами, и ей безумно хотелось увидеть как можно больше. Первым делом она, конечно, решила исследовать руины. Снова. Но на этот раз это были руины древнего византийского храма. В поисках информации о нём она перекопала половину Интернета, а, в итоге, наткнулась на фото пейзажей, открывающихся со стен, и поняла — отказать себе в этом удовольствии нельзя. Потом девушка собиралась непременно запечатлеть себя на фоне театра «Аполлон», воочию полюбоваться хотя бы на один в своей жизни акведук и попробовать вкуснейшие безалкогольные коктейли на берегу моря. Все путеводители рассказывали стандартные, банальные до мозга костей вещи, но люди, посетившие добрую часть местных достопримечательностей и ощутившие весь здешний колорит на себе, не перевелись. Именно на их мнения, их указания и советы ориентировалась Кораблёва. Она даже заранее знала, что это будет нечто! Но это самое «нечто» приключилось далеко не в Музее народного искусства, не во второсортном баре, где и на чай-то официанту не захотелось оставлять, и даже не на тех руинах, экскурсия к и по которым закончилась без эксцессов. Совсем нет. Стряслось оно прямо на песчаном пляже, кусочек коего временно принадлежал им как арендаторам домика. На календаре стояла суббота, и за неделю на Крите послеполуденное купание в тёплой морской воде переросло в традицию. Маша с Полиной, как повелось, плескались, попутно собирая то ракушки, то камушки. Светлана Викторовна наслаждалась на берегу южным солнцем и краем глаза следила за девчонками. А Евгений не покидал своего кабинета, настырно ведя переговоры сразу с несколькими клиентами за раз и с личным секретарём в дополнение. Кораблёва, на самом деле, давно заметила за этими двумя, что чувства у них всё больше остывают, напоминая собой скорее привычку, нежели любовь. И это откровенно играло Маше на руку — со дня на день нервы математички могли сдать, тогда бы она собрала вещи и съехала от Евгения, а для девушки путь к сердцу блондинки открылся бы. Но, каким бы странным оно ни казалось, в течение всего этого их путешествия заботили Машку иные вещи. Точнее — вещь. Она, вся из себя девочка правильно воспитанная, просто никак не могла спокойно реагировать на Светлану Викторовну в купальнике. Женщина, в первую очередь, была её учительницей, а тут — такие кадры, от которых крышу сносило. Маша смотрела и не понимала, КАК потом без нервного тика наблюдать блондинку в деловом костюме да у доски. Красивая фигура математички всегда будоражила неокрепшее сознание десятиклассницы. Теперь же девушка знала ещё и о том, что скрывается под большими свитерами и узкими брюками, и всего-навсего боялась сойти с ума. А Дымова, в свою очередь, старательно не замечала голодных взглядов Маши, хоть и улыбалась снисходительно, покачивая головой, каждый раз, когда ей казалось, что ученица увлеклась. Возможно, ей действительно нравилось быть своеобразным идолом для этой девчонки, но признаваться себе она не торопилась — попахивало эгоизмом. Когда ты любишь — это чувства, когда ты позволяешь любить себя — это тупое самолюбование. Здесь либо взаимно, либо никак. Блондинка же стояла на распутье и не могла ни единого шага хотя бы куда-нибудь сделать. И продолжались бы сии метания до скончания веков, пока не потеряли бы своей актуальности. Но если бы не очередное «но». В те почти два часа дня Машка резко поменяла ход основных событий. Договорившись с Полиной, девушка набрала воды в два небольших глиняных ковша, один из которых отдала девочке. И вот они на пару выдвинулись в сторону математички. Волны шумели, с нахлёстом бросаясь на берег, поэтому шуршание босых ног по песку различить было нельзя. А тени, всюду следовавшие за ними, они ловко прятали от потерявшего бдительность взгляда Светланы Викторовны. Эффект неожиданности был достигнут в полной мере, как того хотела Кораблёва. Вода из ковшей полетела в блондинку. В воздухе капли разбились на более мелкие и в секунду оросили собой тело женщины. Грудь, живот, ноги. Не попало, кажется, только на лицо. Она в немом выкрике подскочила на шезлонге и, стянув солнечные очки, метнула поочерёдно и в Машу, и в Полину молнии из глаз. Перехихикиваясь, девчонки бросились врассыпную, и блондинка, ни мгновения не тратя просто так, — следом. Битва стояла не на жизнь, а на смерть. Поднялся визг, неуклюжие шлепки воды и тяжёлое дыхание, смешиваясь с горячим воздухом, сотрясали окрестности. Бежать по песку, то стараясь удержать равновесие, то перепрыгивая через камни, было трудно. Это сбивало дыхание, и уже скоро, устав, Полина первой попалась в руки своей мамы. Главным оружием Светланы Викторовны стали щекотания ребёнка от шеи по позвоночнику вниз. Полина всегда боялась этого и считала это актом издевательства, так что придумать что-то ужаснее для неё было сложно. Девочка взвизгнула от неожиданности и, давясь смехом, стала брыкаться в надежде, что получится быстро от мамы отделаться. Только вот женщина, и сама задыхаясь от хохота, не пускала, объятия её напоминали рыбацкие сети — казалось, опутывали со всех сторон. Решив, что Полину необходимо спасать, Маша, которая уже по колено стояла в воде, ринулась обратно. Без малейшего звука она подбежала к математичке со спины, выкинула вперёд руки и зацепилась женщине за талию. Уже через секунду девушка потянула блондинку с минимальным усилием на себя и закружила, словно вынудила вступить в медленный танец. Светлана Викторовна опешила, поэтому руки ослабили хватку и дали Поле долгожданную свободу. Девочка бросилась за зелёную изгородь, откуда ни заметить её саму было нельзя, ни пропустить происходящее на береговой линии не представлялось возможным. Вид ей открывался до коликов соблазнительный. В одно мгновение, казалось бы, шуточная игра замерла на месте. Ещё в кружении Машка чуть не полетела вместе с женщиной на песок, но удержала и своё равновесию, и блондинку, которая почему-то полностью отдалась рукам своей ученицы. А теперь они застыли, ощущая каждое прикосновение, будто оголённые провода, и неотрывно смотря друг другу в глаза. Беззастенчивые ладони Кораблёвой всё так же покоились на талии учительницы и иногда словно так и были готовы скользнуть ниже. Нестерпимо захотелось поцеловать блондинку. Захотелось впечататься губами, плюнув на всё на свете, и ощутить этот солоноватый привкус морской воды, который смешался с клубничным ароматом гигиенической помады. И зарисовались в голове девушки картинки, одна другой неприличнее, потому что сильное чувство к женщине влекло на безрассудные поступки. Маша так и не вспомнила детали того поцелуя перед Новым годом, потом ещё один — тот, что в школе — был каким-то смазанным, но сейчас она в деталях представила, как бы целовала, если бы не любопытная голова Полины. Девочка искренне верила, что её не видно из-за кустов, а Машка хотела в неё ракушкой кинуть. Уже через несколько моментов до десятиклассницы дошла вся комичность их положения, и она с неохотой отпустила блондинку, которая, однако, заметно расстроилась такому повороту событий. - Машка, я тебя убью! — прошипела Светлана Викторовна, выражая тем самым своё недовольство по поводу того, что n-ое количество минут назад её с — почти — головы до ног облили водой. Но Кораблёва не была бы Кораблёвой, если бы эффект неожиданности не был бы достигнут в полной мере второй раз за сутки. Получилась версия 2.0. Маша, повернувшись лицом, с усмешкой высунула язык, отвечая на смелое заявление учительницы, а потом с криком «Только после Вас!» бросилась к математичке. Снесла ту с ног и приземлила прямо в воду, и сама, конечно, полетела следом. Ей было безумно весело, даже мышцы лица заболели от беспрерывного хохота. И какая разница, что и сама отчасти потерпевшая. А Дымова думала лишь о том, что правильно она сделала, когда решила утром не краситься, и что проучить вредную Машку она теперь просто обязана. * Тем же вечером Кораблёва сидела на берегу прямо на голом песке, перебрасываясь сообщениями с Дашей. Та сбежала с родителями на Байкал ещё за пару дней до отъезда Маши и её компании. Метельские давно хотели устроить подобную вылазку: красивейшие места, дикая природа, походы с рюкзаками и палатками. Путешественница на предложение родителей визжала, точно выжившая из ума, а потом радостно размахивала перед лицом подруги путёвками. Она мечтала об этом, и всё, чем были наполнены две недели их поездки, оправдало лучшие ожидания Даши. Ей понравилось до безумия, так что Машка была уверена — все уши Метельская за остаток лета успеет прожужжать о Байкале. Но пока что было время, чтобы собраться с силами и приготовиться к длиннющим монологам от Путешественницы. Как минимум, ещё тройку дней Маша могла законно наслаждаться греческим солнцем, местными фруктами и фантастическими закатами. Даша находилась аж на половине пути к дому, а Кораблёва даже чемодан свой собирать не начала. Когда Метельская написала, что на следующий год им с Машей нужно будет обязательно сообразить одну совместную поездку куда-нибудь, девушку напугали две ладони, которые неожиданно приземлились на плечи. Заблокировав телефон, она подняла недоверчивый взгляд на потревожившего её гостя и затем снисходительно улыбнулась. Светлана Викторовна не сдержала ответной улыбки. В свете заходящего солнца светлые локоны женщины отливали золотом. Кожа, тронутая южным загаром, будто разгладилась на глазах, делая её гораздо моложе. А пахло от блондинки — м-м, голову потерять можно. Что-то персиковое и карамельное. И теплом от неё веяло, таким домашним, уютным, совсем-совсем родным. Машке захотелось непременно зарыться в объятия любимой женщины и нарочито громко вдохнуть её аромат, заставляя тело содрогаться от зарождающейся глубоко внутри истомы. Желания постоянно находиться с ней. Дышать с ней одним воздухом. Не просто бродить под одним небом — а под одним зонтом, если погода в городе хмурится и плюётся. - Не хочешь искупаться? — шёпотом ударила блондинка Маше в висок, пока пыталась устроить голову девушки на своих коленях. Она почему-то не сомневалась в ответе девушки. И глаза-то у неё полыхнули задором и лукавством. И думала она совершенно не о том, о чём в ту же самую секунду помышляла блондинка. Кораблёва взяла с собой надувной матрац. Даже, конечно, не собиралась, но могла бы с успехом заранее спланировать, что будет им защищаться от математички. Хотя та и вела себя тише воды, ниже травы. Она натянула на себя маску для ныряния и, к великому удивлению своей ученицы, тут же сиганула в воду. Девушка поначалу просто стояла с открытым ртом, зайдя в море, если повезёт, по коленку. Ещё не было достаточно темно, но на водной глади просматривалось чёткое отражение неба, а вглубь неё — ничего не разобрать. Фыркнув, Маша запрыгнула на матрац и погребла к буйкам, где всегда можно было спокойно остановиться и восторженно понаблюдать, как ныряет в море красный диск солнца. Но успокоилась она, как выяснилось, рано. Она весь мир прокляла, когда любительница справедливости/ребёнок по крови/чёртова блондинка перевернула Машке матрац вместе с ней. Только очутившись в воде и не найдя под ногами дна, девушка поняла — шутки с этой женщиной плохи. Месть — это блюдо, которое подаётся неожиданно.