Принцесса?!

Море бушевало по ночам, и его беспокойство раздавалось на многие километры. Оно то бросало волны о песок, с треском их разбивая; то швыряло клочки водорослей на берег, а потом спешно переманивало их обратно; то плевалось в воздух каплями, которые замирали, легко подрагивая, в свете луны. Небо казалось куском плотной чёрной ткани, окраплённой бисеринками и бусинками звёзд. Они ярко сверкали, но не стремились на землю для исполнения желаний. От воды веяло морским ветром, который укутывал плечи и трепал щёки, мурлыкая себе что-то мелодичное. Шуршание сочной зелёной листвы стучалось в окна, и вокруг пахло тем цветущим, живым, что в однотонном мегаполисе днём с огнём не сыщешь. Особая атмосфера Греции была самой звенящей, самой вдохновляющей и самой удушающей. Летние ночи честно считались Машкой одной из тех сотен страстей, которые время от времени выписывают на лист. Где много-много всего и среди прочего — «хочу счастья и бесконечные летние ночи». А на юге они как будто действительно становились бесконечными. Под шум моря Маша ночи напролёт глазела в потолок. Она пыталась думать, но собственных мыслей не слышала. Потому что из соседней комнаты, прямо через тонкую стенку от неё, весь отпуск до неё доносилось дыхание. Тяжёлое, протяжное и надрывно скребущее по сердцу. Она уверяла себя, что женщина, к которой она так тщательно и трогательно привыкала, точно так же ночами не спит. Она тоже вертится, возится, силясь найти себе место. Но всё равно гоняет по голове и из неё множество мыслей, не проваливаясь в сон вплоть до рассвета. Она тоже думает о Машке. И подобно ей самой, проворачивает в сознании не только реальные события, но и идеализированные изображения — как бы оно могло быть. Тогда на пляже, например. Не стой за зелёной изгородью Полина и не удушай Кораблёву вероятность того, что отец может возникнуть на горизонте в любой момент, девушка бы поцеловала. Она бы поймала лицо блондинки обеими ладонями, приблизилась бы губами к губам любимой женщины и сделала бы этот рывок, словно бы решилась шагнуть с обрыва. Наверное, даже ни о чём другом бы не позаботилась. Интересно, а как бы поступила в сложившейся ситуации сама Светлана Викторовна?.. Такими долгими ночами, когда девушка представляла для себя будущие поцелуи с учительницей, иногда она ещё и пыталась вспомнить тот, что приключился в канун Нового года. Как бы она ни желала, картинки не восстанавливались в голове. Представления, идеальные развития событий, фантазии путались с теми обрывками, которые сохранила в стельку пьяная память. Кораблёва всё надеялась, что снизойдёт на неё однажды озарение — и выстроится в мыслях во всех деталях и подробностях тот самый вечер. Единственный факт она знала безоговорочно — поцелуй был, такой сладкий, такой запретный. И могла бы девушка давно напасть с вопросами на математичку. Могла бы прижать ту к стенке и угрозами или мольбами выведать информацию. Но ведь ей было прекрасно известно, что Дымова даже под дулом пистолета и толики правды не сдаст. А Машке зачем-то очень нужно было терзать себя потерянными воспоминаниями. Нужно было утыкаться носом в подушку, протяжно взвывая. Как кредо по жизни. В это же время на соседней кровати Полина видела цветные сны. Периодически она неосознанно улыбалась и вскидывала блондинистые брови. О ней Машка думала в те редкие моменты, когда девочка сквозь полотнище ночи начинала фыркать и сбрасывала с себя одеяло. Кораблёва чувствовала — Поля сложнее и загадочнее, чем хочет казаться. Внутри солнечной одиннадцатилетней девчонки не находится ни капли детскости, ребячества. Она взрослее и мудрее своей собственной мамы. Изредка казалось даже, будто опыта за спиной у Дымовой-младшей хватит на половину человеческого рода. Этим они и отличались со Светланой Викторовной друг от друга. Внешность, жесты, тембр голоса — всё как под копирку. Но математичка — несмелая, нерешительная, чересчур правильная, иногда даже чопорная. Полина — ураган, активный и непостоянный. И будь Поля на месте своей мамы, Машке было бы в разы легче. В последнюю ночь, когда солнце уже прилегло за горизонт, а Кораблёвой снова не спалось, по дому загуляли шаги. Девушка поначалу какое-то время лежала и вслушивалась. Её жутко интересовало, кто и зачем в столь поздний час потревожил звуки тишины. За несколько первых секунд определить частоту и тяжесть шагов не удалось. Отдавались они из самого дальнего угла, который даже при хорошем зрении из комнаты Маша бы не рассмотрела. Потом, по мере их приближения, школьница стала всё больше вникать в ситуацию, и путь ночного нарушителя определил себя сам — кухня. Маша быстро скинула с ног одеяло и, по случайности запинывая тапочки под кровать, прыгнула к двери. Первым из-за косяка высунулся нос — необходимость разведать обстановку никто не отменял. Следом Машка показала всю голову, и в свете луны, сочащейся в окна кухни, мелькнул знакомый силуэт. Нечто тёплое разлилось внутри, как будто девушка вернулась в какие-то старые и добрые времена. Осторожно, стараясь не заставлять половицы скрипеть, Маша зашлёпала к кухне. Преодолев стойку с дурацкой вазой и места, которые отчётливо выделялись светом извне, она отодвинула штору при входе. После, на мгновение замерев, перешагнула порог. И всё это время силуэт стоял, не шелохнувшись, нашедшим поддержку в подоконнике. Плечи были опущены вниз, руки, разведённые в стороны, держались за разные концы деревянной доски. Голова с лёгким наклоном в бок была отвёрнута от места, откуда двигалась Маша. Девушка без проблем и помех обняла блондинку за талию. От неожиданности женщина выпрямилась, сводя лопатки, и по инерции накрыла руки ученицы своими ладонями. Машка прижалась, повторяя изгибы тела Светланы Викторовны. Намечалась самая небанальная на памяти ночь. Блондинка совсем не удивилась тому, что Кораблёва не спит и так беспрепятственно след в след мотается за ней по дому. И прикосновения девушки ей понравились — трепетные, слегка самоуверенные, любящие. От ладоней Маши становилось тепло и приятно. Непозволительная. Неуставная близость. Соединение душ и тел. Дыхание молекула в молекулу, как по линейке выверенное. Ни единого пошлого взгляда, ни единой грязной мысли. Машка приоткрывала губы и позволяла запахам забиться в лёгкие. И в ней перемешалось всё: раскатистые солёные запахи моря, сладкий букет фруктов на кухне, благоухание свежих цветов прямо под окном. И ЕЁ аромат — ванильный парфюм. Дорогущий — дороже всех тех, что блондинка позволяла себе раньше. Евгений подарил его на одном из свиданий, обещал обидеться, если она станет игнорировать столь симпатичный ему запах. Вот она и носила его постоянно, давая ещё и Машке новый повод влюбиться. - Завтра эта сказка закончится, — Светлана Викторовна неосознанно откинула голову назад, устраивая её на плече ученицы, прикрыла глаза и задышала так, будто готовилась расплакаться. Приступ нежности вынудил Машку в ответ приложить кончики пальцев к шее, и лёгкие, едва ощутимые касания запорхали по коже. - Наша сказка, — вторила Кораблёва в такт своим движениям, — никогда не закончится. Лето не бесконечно, но никто не сможет вырвать из рассудка воспоминания об этих долгих летних ночах. Нужно лишь сохранить картинки, — она уткнулась носом блондинке в затылок, — а потом, как диафильмы, прокручивать в мыслях по сотому кругу. - Что ты со мной делаешь? - Свожу Вас с ума. Слова Машки в запечатанной тишине прозвучали откровенно громко. Светлана Викторовна снова дёрнулась. Но уже от того, насколько интимно было их присутствие друг с другом рядом. Обе знали, что утром всего этого не будет. Что пропадёт и навсегда забудется эта пара коротких и лучших мгновений. Они соберут вещи: математичка под тотальным контролем Евгения, чтобы ничего важного не забыть, а Маша — своё сбросит на скорую руку. Потом они прилетят в Москву, где Кораблёва по телефону перебросится заученными фразами с Дианой, а Даше напишет смс-ку. Блондинка всё это время будет смотреть на девушку и с отвращением к самой себе чувствовать на талии ладонь Евгения. А после всего — они вернутся домой, где с головой захватит рутина. И не будет ласковых волн и касаний любимых рук, не будет аромата сладких фруктов и солёной воды на коже, не будет красивейших закатов, не будет такой взаимности — ничего. Не будет ничего. Маша с грустью принимала этот факт как данное. Ей некуда было деться от неминуемого — да она особо-то и не рвалась. Но почему-то именно то, произошедшее между ними с блондинкой в последнюю ночь, школьница посчитала признанием со стороны женщины. Ей не надо было ни громких «я тебя люблю», ни тихих «я тебя тоже». Просто сама суть того, что Светлана Викторовна её не оттолкнула. Что с готовностью утонула в объятиях. Поговорила открыто, не побоялась быть застуканной на месте преступления. И эти её мимолётные мысли-чувства, что Кораблёва творит с ней странное — необъяснимое, то, для чего нельзя придумать нормального описания. Эти мысли-чувства были сильнее слов и границ, в которых жили до сих пор. И отрицать притяжение между учительницей и ученицей было глупо. * Светлана Викторовна с опаской ответила на звонок, когда на экране телефона высветился номер со знакомыми двумя последними цифрами. Его она уже давно не стремилась сохранить, но при необходимости выделила бы среди сотни похожих. Прикладывая трубку к уху, она заранее приготовилась услышать что-то с отрицательным настроением. С этого номера она бы уже давно должна была привыкнуть получать нежеланные новости, но всё равно — каждый новый раз казался первым. На диване стало неуютно. - Здравствуй, дорогая, — строго оборвал её мысли голос матери, и блондинка зачем-то крепко зажмурила глаза. Будто закрытые веки могли спасти её от удара родительских слов. Дыхание сбилось — участилось и углубилось. Однако желание не показать перед родственницей сохранившийся навсегда страх перед подобными разговорами было настолько сильнее, что напряжение сумела поймать лишь стоящая рядом Маша. У Дымовой отношения с родителями всегда были сложными, спутанными, как нитки вне клубка. Точнее — трудности представляла исключительно жизнь с матерью. Характер она имела такой, что в первые же минуты диалога с ней хотелось не то кирпич в неё бросить, не то, в целом, бросить глупую затею — контактировать с этой женщиной. Анастасия Львовна постоянно контролировала всё и вся. Она тщательно следила за порядком не только в доме и своей жизни, но и в жизни дочери. Светлана не могла противостоять напористой, властной матери ни в чём. Например, в выборе платья на выпускной. В решениях, с кем можно и нужно общаться и дружить. За кого стоит выходить замуж и когда рожать ребёнка. Даже к тому, чтобы дать имя ребёнку, она как-то пыталась приложить свою руку. Но — благо — Дымов сумел успокоить тёщу и отодвинуть её в этом деле на задний план. В детстве при любом волнении со стороны мамы маленькая Света бежала к отцу. Он мало мог защитить, но всегда ласково трепал волосы, обнимал, дарил то родительское тепло, которого вечно не доставало, и вселял надежду, что что-нибудь обязательно изменится. Со временем. Но, повзрослев, она поняла — даже отец ей не защитник. Не помощник. Он, конечно, не проецировал на неё свои амбиции, как это делала мать. Но и не пытался прикрыть собой ребёнка, приняв весь гнев жены на себя. Из-за того, что он всё время молчал, девушка серьёзно возненавидела его. Ну, хотелось ей представлять героя в лице отца, а тот совсем не оправдывал сей статус! Потом она собиралась бежать из дома, не оглядываясь. И лишь теперь она сама себе со стыдом признаётся, что вела себя тогда невероятно глупо. Не по отношению к матери — нет. Она несправедливо относилась к отцу. Он всегда был и будет для неё одним из самых важных людей. Который поймёт, поддержит, поможет. И она точно знала — только он любит её сильнее всего на свете. Светлана Викторовна бросилась в прошлое только на секунду, давая воспоминаниям мимолётно влезть в голову. После начался бедлам. Догадки помешались со звуками голоса на том конце провода, и блондинке захотелось кричать. Разговоры через расстояние от Питера до них были слишком дорогими — математичка явственно ощущала, как в пустоту сыпятся деньги со счёта телефона. Она честно считала. - У нас с папой для тебя сюрприз, — снова сдержанно откликнулось через города. Блондинка ненавидела, когда растягивали до истончения. Подсознательно она часто чувствовала, что бесполезные обрывки рано или поздно соберутся воедино — и случится трагедия. За каждой паузой она слышала это межстрочное «всё плохо», от которого по спине пробегала дрожь. Такие методы ведения переговоров напоминали анестезию. Когда игла только входит под кожу, организм уже чувствует неприязнь: к кончикам пальцев приливает щекочущая боль. Потом препарат из шприца медленно поступает в кровь, так же медленно проходит по нервным окончаниям, примеряется. И лишь через долгие минуты ожидания равномерно наступает пограничное между сном и явью состояние. Картинки начинают плавать перед глазами, в веках появляется тяжесть, так что совсем скоро сознание просто отключается. Но между всем этим есть тот промежуток, когда приходится думать, подействует ли наркоз, хорошо ли пройдёт операция, не станет ли этот взгляд в потолок последним в жизни. Вот и разговор с матерью, наполненный полунамёками, вздохами, хмыканьем, казался блондинке теми самыми минутами. Она терзала себя догадками, зачем и почему прозвучал этот звонок, что хочет от неё Анастасия Львовна, как пережить взрыв гранаты, если он произойдёт. И он произошёл: - Мы едем в гости! Всё внутри математички в момент опустилось. Защемило сердце, и она во всех красках представила лицо матери, перекосившееся от удивления и окраплённое неприятельством. Её надменное «мда» при взгляде на саму дочь, «фу» — на обстановку в целом. Её приподнятую бровь, когда Евгений появляется на горизонте, и нервно дёргающийся глаз — когда Маша. А информация, что дочь вышла замуж, ещё и фиктивно, вообще доведёт Анастасию Львовну до белого каления. Она будет кричать, в истерике предъявляя претензии, что всё вечно делается за спиной, и бросаясь оскорблениями. Она опустит всех и вся ниже плинтуса. Блондинка ещё не отошла от времени своего развода и реакции матери на него, поэтому меньше всего ей хотелось выяснять отношения с родителями. К тому же — при обоих Кораблёвых. Женщина задумалась — всего неделю назад было море, палящее солнце и ни единой мысли, что баланс может нарушиться. Было хорошо, на душе — тихо и тепло. В городе же погода подпортилась — и этого бы хватило для начала с головой. Теперь, ко всему прочему, нужно было столкнуться нос к носу с родителями. Светлана Викторовна поняла, что придётся просить Кораблёва доехать до аэропорта и встретить родню, к которой он не окажется готов. Что весь вечер блондинка будет вынуждена проторчать на кухне под критические замечания матери, но, если повезёт, на минимальной отметке громкости. Ещё — Дымова размышляла, какие слова стоит выдавить из себя в трубку телефона. Всё, находившееся в пределах приличия, застряло в горле комом. И получилось, что даже ругательствам и проклятьям некуда было рваться. Блондинка сглотнула, откашлялась, потом снова откашлялась и, приложив к горящему лбу влажную ладонь, не своим голосом произнесла: - Во сколько вы прилетаете? Они всегда летали. Она не представляла родителей в автобусе или на поезде. Даже в столицу из Петербурга они покупали билеты на самолёт — это сложилось, сладилось, как добрая традиция. Анастасия Львовна назвала номер рейса и время прибытия; блондинка пропустила это мимо ушей, будто на миг выпала из реальности. И только Маша, которая подслушивала через громкий динамик, сделала несколько записей на листе. Для неё это была абсолютно бесполезная информация, но она по-настоящему чувствовала, что оно ещё пригодится. Листок девушка аккуратно сложила вдвое и, зажав между пальцев, протянула учительнице. Та не среагировала: с прикрытыми глазами, подрагивающими ресницами, нахмуренными бровями она впитывала слова, льющиеся в её адрес из телефонной трубки. Эмоции менялись быстро, Машка едва успевала отследить. Правда, оттенок всегда был одинаков — дискомфорт. Съёжившаяся, как зверёк в угол, забитая, кусающая губы и ноги поджимающая всё крепче к себе блондинка вызывала сплошную жалость. Руки Кораблёвой уже было двинулись навстречу женщине, чтобы обнять её. Но та неожиданно вскочила с дивана. - Да, конечно, я вас встречу, — пролепетала Светлана Викторовна, чем чуть не вызвала у Маши грандиозный поток негодования. Из последних сил девушка сдержалась, чтобы не вырвать из рук блондинки трубку и прокричать туда одно за другим возмущение. Что так незаконно унижают её любимого человека. Что какая-то неизвестная женщина лишь голосом заставляет её дрожать. Машка не могла смотреть на ТАКУЮ математичку, и ей категорически не нравилось то, с каким испугом она пытается избежать контакта глаза в глаза. Кораблёва мало понимала ситуацию. Диалог не то чтобы плохо было слышно — он сам по себе состоял из пустых фраз и продолжительных пауз. Вникать было не во что. Единственное девушка узнала наверняка — кто-то приезжает. «Кто-то» — либо несколько человек, либо слишком уважаемая Светланой Викторовной женщина. С которой как раз и вёлся разговор. Но уважение здесь немного спорным выглядело: страха перед этим человеком явно было в разы больше. А о любви-то, в традиционном её понимании, речи вообще не шло. Сопоставив всё происходящее, Маша с искринкой открыла для себя истину — блондинка разговаривала с матерью. Хотя на это ей, конечно, значительнее всего намекнула последняя фраза Светланы Викторовны: - До встречи, мам. Неестественная поза математички плавно сменилась на нечто нейтральное, губы расслабились, и на спине от затылка вниз снова потянулась видимая цепочка позвонков. Женщина спустила ноги на пол, не ныряя в тапочки, а потом подумала и закинула одну ногу на другую, оголяя щиколотки. Книга быстрым движением вернулась в её ладони, и страницы зашуршали с новой силой, давая сознанию блондинки впитывать идеи сюжетных интриг. Машку такое поведение удивило. Она вскинула бровь и, разведя руки в стороны, чуть не воскликнула, что не услышала щелчка. Щелчка пальцев, реального или в голове, который переключил Дымовой настроение и выражение лица. Секунду назад она дрожала, точно лист осиновый, а теперь спокойненько буквы знакомые ищет. Да, можно было аттестовать учительницу на «отлично» по этим полезным умениям ПЕРЕстраиваться и ПОДстраиваться под ситуации. Но Маше-таки требовалась конкретика — всё, что было произнесено в телефоне. - Вас на расстрел поведут? — неожиданно предположила Кораблёва вслух, чем приклеила к себе внимание Светланы Викторовны. Маша вечно задавала неудобные вопросы, на которые проще было бы рассмеяться, нежели действительно искать ответы. К тому же, эта шуточная форма спасала от неловких пауз, требуемых для обдумывания всего сказанного. Вот и математичка нервно хихикнула, пока логичный вопрос на вопрос не сорвался с губ: - С чего ты взяла? — женщина, изо всех сил делая вид, что ничего не произошло, повела плечами, после чего откинулась на спинку дивана, расслабленно взирая на девушку. Машка напрягла лицевые мышцы до такой степени, что недовольный оскал исказил её улыбку. Дымовой не понравилось — холодок по спине прополз в ощутимых количествах. Читая в глазах Маши отчётливое «я-вообще-то-первая-спросила», она, как на духу, выпалила однозначное: — Нет. За этим «нет» стояла огромная очередь разных «но». И Кораблёва считала себя просто обязанной вынудить блондинку говорить. Говорить, загибая пальцы на каждое из её «но». Думать над фразой-возбудителем не пришлось и секунды. - Так а чего Вы тогда так трясётесь? Светлана Викторовна вздохнула — Машка невозможная. Она лезет в самую душу, ковыряясь чайной ложечкой внутри, когда не просят. Она надевает фантомные очки и, вечно поправляя их, сорит терминами из психологии, которые якобы должны помочь. Она читает на лбу то, что ей хочется читать, или то, что неудобно произнести во весь голос. Ей постоянно нужно докопаться до сути, даже если сути — нет. Она умеет быть настырной, навязчивой, и она не успокоится, пока не получит всё желаемое на блюдечке с голубой каёмочкой. Дымовой хотелось, как в детстве, прятаться в домик от такой Маши. Хотелось заткнуть её и выпроводить на все четыре стороны. Зажать уши, глаза, нос, чтобы не слышать, не видеть, не чувствовать её присутствие. Одним взглядом девушка даёт понять, что не отступит, и её совсем не заботит, если с ней НЕ собираются обсуждать проблемы. Так что блондинка, как ни думала молчать, не могла держать язык за зубами. Раньше удавалось на раз-два, а теперь, рядом с Кораблёвой, она готова была автобиографию расписать. Было бы категорически неправильно перекладывать свои переживания на Машкины плечи и в её же голову, но сама девушка не предоставляла выбора — испытующий взгляд и неровное пыхтение отбивали любое желание увильнуть от разговора. - Приезд родителей — хуже расстрела. Маша её поняла. Как бы странно это ни было, она ясно почувствовала, насколько сложно любимой женщине справиться со свалившейся на неё неожиданностью. Но сама себе Кораблёва пообещала со всем справиться, а следовательно — заставить справиться ещё и Светлану Викторовну. Так она думала до часа X.