Принцесса?!

В машине ехали молча; даже радио, всегда исправно служившее, резко отказалось работать. Гулкая тишина отдавалась болью в голове. Евгений всё своё внимание концентрировал на движении, бесполезно вглядываясь в стелющуюся полотном дорогу. В глазах и едва заметных морщинах, собравшихся на лбу, не было ни капли напряжения. Только нервные постукивания по рулю выдавали его истинные чувства: ему было неудобно. Впервые — в собственном автомобиле, в принципе — в текущем положении дел. Он будто вываливался из тарелки, в которой до этого так плотно и хорошо сидел. Светлана Викторовна же боялась поднять глаза. Казалось, сбывались отвратительнейшие из её кошмаров — очередное равнодушие со стороны мужчины, который обещал все звёзды к ногам; перспектива выдержать один из самых сложных разговоров в жизни; смятение эмоций, выливающееся во внешнее неспокойствие. Блондинка дрожащими руками разглаживала на себе юбку. На той и без того складок не было, и лежала она идеально, красиво струясь по стройным ногам. Но женщине всё не нравилось. Она искренне возненавидела себя за то, что пару часов назад надела дурацкую клетчатую юбку, что сегодня утром встала с кровати, что когда-то давно согласилась на эту бестолковую жизнь. Дымова гоняла в голове разные мысли, которые, однако, рано или поздно всё равно возвращались к Евгению, сидевшему слева. Пару дней назад она снова нашла на его рубашке волос — вьющийся, рыжий. Женский. Потом на плечах различила следы отметин — протяжных, бледно-розовых. От женских ногтей. Её маленький, беззащитный мир всё рушился и рушился, от брака не оставалось и банального названия, а она продолжала молчать. Она не устроила скандал, не закатила истерику. Чаще и больше ей стало казаться, что она просто привыкла к этому ритму. К этой обстановке — Кораблёв рядом, но вечно не с ней; Полина дико восторгается всем и вся; а Маша ещё без памяти её любит. Наверное, страшнее всего ей было бы бросать в ненавистной квартире именно эту непозволительную близость со своей ученицей, нежели всё остальное. От мыслей блондинку отвлёк телефон. Звонили Евгению. Сотовый, приложенный к подставке на приборной панели, ожил так неожиданно, что и сам Кораблёв едва не выругался. Светлана Викторовна одержимо проследила действия мужчины. Медленно, обдумав своё положение, Евгений протянул руку к смартфону и, колеблясь между «принять» и «отклонить», замер. Номер был незнакомым — не сохранённым в памяти телефона. Натура Кораблёва затрепетала от странного страха, что его измены в миг раскроются, если это звонит одна из пассий. Раньше он нисколько не стеснялся и не стыдился этого огромного круга женщин, красивых и дорогих, центром которого он был. Теперь же, будучи под мизерным, но всё же контролем со стороны блондинки, он, не отказываясь от измен, постарался, тем не менее, свести к минимуму количество точек сопрокосновения этих двух его миров. Один мир — семья: Маша, родители, Светлана с Полиной. Другой — роскошь: дорогая атмосфера на светских раутах, дорогой алкоголь и закуски, многочисленные связи без обязательств. Раньше эти сферы смешивались постоянно, поэтому жизнь и летела под асфальтоукладчик систематически. Ушли и Диана, и Лена; максимально отдалилась и отделилась Маша. А к нынешнему моменту что-то в устройстве Вселенной поменялось. Кораблёв постарался оградить /всё ещё/ любимую женщину от влияния общества, в котором пребывал сам. Мужчина никогда не позволял ей появляться в его офисе, намеренно пропускал мимо ушей любые предложения коллег пообедать/поужинать семьями, на все корпоративы находил отговорку, чтобы её с собой не брать. А с юбилеем ничего из этого не получилось, и он сильно пожалел, что прогнулся под обстоятельства, потянув женщину за собой. Через секунду Светлана Викторовна обнаружила, что уже долгое время бездумно сверлит взглядом погасший экран. Всё это время ей хотелось верить в Евгения. Верить в его любовь и порывы нежности. Она вечно сомневалась в себе, поэтому нуждалась в ком-то, кто умеет тушить любые импульсы и вспышки проклятой неуверенности. Она надеялась стать этому человеку близкой, дорогой, той, которую он и в ночи без пауз выслушает. Той — не одной из многих, а единственной. Но каждый именно-тот-самый, с кем она могла бы делить свои глупости и серьёзности, не оправдывал и доли надежд. А Евгений — и того больше — ушёл в минус. Изменил. (Какое противное слово!) Не раз и не два. Она ругалась на весь белый свет, будто каждый, кроме неё, был виноват в случившемся. В том, что сотрясло её уютный мирок. Блондинка постаралась отмотать время немного назад, чтобы найти тот конец, упавший в воду. Мысли раньше никогда не вызывали тошноты, а теперь она со стороны видела себя, мало-помалу погружающейся в неизвестность. Прошлое закувыркалось разными петлями и прямыми в сознании. В обратном порядке жизнь выглядела по-идиотски: море и Маша, Нижний и Маша, долгожданная встреча с Полиной, знакомство с матерью Евгения, фиктивный брак, Новый год и Маша, Евгений и Маша, новая работа, переезд в родной город. И женщина не понимала, город ли её сломал или Машка. А может, и этот ядовитый брак. А может, и сама жизнь. Жужжание телефона Кораблёва вновь врезалось в тишину, и её осколки с ещё большим шумом посыпались за шиворот. Евгений уже не колебался — привычным движением пальца по сенсору, не отнимая внимания от дороги, скинул вызов. У математички даже сил хмыкнуть не нашлось. В горле встал ком, и она смирилась с тем, что если вдруг расплачется здесь, то всё рухнет окончательно. - Почему ты не ответил? — она поняла, что он её не услышал, лишь когда с вопрошающим видом он обратился к ней. Она откашлялась. Наверное, выше неё было повернуться, оторвавшись от холодного августа за окном, и спросить ещё раз. Она — в лучшем варианте — могла бы оставить это, помотать головой или махнуть рукой. Но всё, чего хотелось, — не расплакаться. Он бы тогда всё понял, и разбежались бы они, как корабли в море. Навсегда бы забыли, что в жизни были когда-то знакомы. А она зачем-то собрала остатки самообладания в кулак. Скорее всего, чтобы потом аккуратно поинтересоваться: — Почему ты не ответил? Он воспринял вопрос как упрёк. Словно бы она наверняка знала, какая из его пассий висела на том конце провода в ожидании ответа на звонок — хотя даже он сам этого не знал. И уверен-то не был, что всё именно так. Ему нужно было соврать как можно убедительнее. Нужно было настроить себя, что эта ложь стоит сотни свеч и отныне ни разу в жизни не придётся врать ТАК. Но в голову не шла ни одна идея — ветер да и только. Он беспомощно цеплялся за реальность, готовую окунуть его, как котёнка, в прорубь. Его мимолётные проблески совести твердили, что он не имеет права обманывать такую женщину. «Такую» — в смысле искреннюю: полюбившую в нём душу, а не деньги; ценящую исключительно что-то положительное у него. Он ведь понимал — она смотрит на его измены сквозь пальцы. Половину видит, половину — нет, потому что защищается. Но его не озарило ни одной догадкой, почему она ещё не ушла. Почему до сих собирает по углам его бумаги и нервы, отвечает на поцелуи. Почему не ревнует. Едва вписываясь в крутой поворот, Кораблёв в который раз убедился, что взрослая жизнь отвратительна. Она портит. И чем дальше — тем хуже. Приходится врать, изворачиваться, льстить и лицемерить, скрываться, биться и воевать. Иногда считать и пересчитывать деньги, иногда — выставлять душу и сердце на аукцион. Все взрослые вынуждены отодвинуть на десятый план любые моральные принципы, любые учения из детства про «хорошо» и «плохо». Ведь за гранью ребяческих лет всё иначе. И Евгений, в конце концов, решился и нашёл идеальные пропорции лжи и лести в своих речах. Решился соврать, будто в последний раз: - Я не хочу отвлекаться на пустяки. И не хочу отвлекать тебя, — сначала он побоялся, но всё-таки совладал с собой и скользнул рукой к ладони блондинки. Та не среагировала ни на слова, ни на жест. Мужчина сжал её ладонь, и через кожу проскочил импульс, похожий на ненависть. — Это по работе — сто процентов, — мягкий, точно ковёр, голос, однако, оказался с грубым длинным ворсом. Что и попытался скрыть Евгений за смешком: — Справятся! Мысленно Светлана Викторовна построила огромный диалог с Кораблёвым. Там она извечно возвращалась к теме звонка, а он менял их, вроде перчаток, и задавал нелепые и неуместные вопросы. За короткую «семейную» жизнь выучить его привычки-странности было несложно. Он любил работу, хотел казаться для всех примером и часто бросался с темы на тему в разговоре. А уж если тема носила чуть более личный характер, чем всегда, — вообще превращался в мистер-«почему круг круглый?». Крутилось предположение, что это притянулось из детства. Всё обычно из детства, если верить дипломированным источникам. Конечно, женщина могла плохо разбираться в этих тонкостях, но что-то же замечала, написанным у Кораблёва на лбу. Он был многогранным, хранившим в своём арсенале сотни масок, жёстким и каплю дьявольским, а где-то внутри него исходился на бешеный плач ребёнок. Дымова представила, насколько интересно будет узнать мужчине, что ждёт их на ужин. Она неторопливо вспомнила, как нарезала салаты и запекала утку, поэтому в голове быстро ответила на несостоявшийся вопрос. А через мгновение-другое реальный Кораблёв в реальном времени спросил про меню на вечер. Женщина подумала, что если бы — даже чисто теоретически — мозг взрывался, она бы стала первым человеком, кого бы это коснулось. И вспомнила — в том салате должен был быть пармезан, а не нечто, найденное в холодильнике. * Время вальяжно колебалось в районе восьми вечера. Солнце село, оставляя на линии горизонта бледные разводы, поэтому свет в гостиной пришлось включить. В его неестественных жёлтых лучах лицо Анастасии Львовны смотрелось ещё более искажённым неприязнью. Каждая линия, точно прорисованная на бумаге карандашом, отдавала ощущение напряжения. Напряжения не только между действующими персонажами, но и в стенах, на потолке, за окном. Гнетущая пауза, отнюдь не скрашивающая вечер, висела над столом мёртвым грузом. Казалось, даже вечно смелая и активная Машка пропиталась духом враждебности. Разве лишь молнии не метала, как пытались это делать другие. Светлана Викторовна была вынуждена сбежать первой — якобы за хлебом на кухню. Стоило блондинке влететь на кухню и хлопнуть дверью, как та снова приоткрылась, впуская тень. Женщина находилась спиной, поэтому не видела и не знала, кто там, зачем, почему. Но твёрдый, уверенный, слегка с иронией голос расставил всё по своим местам: - Забираю свои слова обратно и меняюсь на расстрел. Маша позволила себе прыгнуть на кухонный гарнитур и, свесив вниз ноги, безрадостно заболтать ими в воздухе, только иногда ударяя пяткой по дереву. Этим действием она, тем не менее, сумела добиться нужного — привлечь внимание учительницы. Дымова быстро подняла глаза, развернулась на сто восемьдесят и сложила руки на груди, упираясь поясницей в неудобные перекладины. Машка зачем-то ткнула её пальцем в бок. - Ваша мама всегда себя так ведёт? — девушка свела брови на переносице, и голова её лишь на половину градуса сдвинулась от созерцания пола в адрес женщины. Светлана Викторовна едва шикнула: — Всегда, — потом быстро-быстро заморгала, чтобы прогнать слёзы, но мысленно всё равно в них захлебнулась. Маша снова окунулась в события часовой давности. В промежутке от первого шага на порог квартиры до театрального ухода за блондинкой Кораблёву тошнило от присутствия Анастасии Львовны постоянно. И даже сейчас — слегка, точно по волнам неспокойствия, качало. Знакомство не задалось от «совсем». Отец успел наслушаться "комплиментов" ещё в машине, пока пробка медленно тянулась от аэропорта к центру. А Маше досталось уже многим позже. Анастасии Львовне, в первую очередь, не понравилось само наличие Машки. Взрослый ребёнок у сорокалетнего мужика — нонсенс какой-то, вероятно, считала мать блондинки. А школьница хотела было пошутить, что её удочерили в последний момент. Но решила приберечь тупые шуточки на остаток вечера. Ведь не могла же она всю свою непростую натуру выставить на показ в первые же минуты — тут надо, наоборот, постепенно. Равномерными, поступательными движениями. Ужин проходил под напряжённый аккомпанемент строгих вопросов Анастасии Львовны. Женщина допрашивала Евгения о всех подробностях, связанных и со знакомством с блондинкой, и с его нелёгкой, но высокооплачиваемой работой. Кораблёв сдержанно отвечал, изредка подливая себе вина, а Маша на всё фыркала. Ей не нравилось то, с какой надменностью оглядывалась по сторонам мать математички и с каким пренебрежением она отзывалась на ответы. И Евгений ей был не так, и Маша казалась не к месту. А ещё — у неё на любое начало находился колючий комментарий, упрёк, замечание, отчего Кораблёва хотела вцепиться ей в лицо. Когда в чашу терпения рухнула последняя капля и жидкость в ней достигла точки кипения, Светлана Викторовна нервно подорвалась с места. Она схватила попавшие под руку тарелки и побежала ближе к кухне, не подозревая, что школьница двинется следом. Маша была искренне возмущена тем, КАК между такими совершенно разными людьми могут быть самые близкие из всех по генетике родственные связи. Анастасия Львовна со всеми её искажёнными улыбками и словами сквозь зубы представлялась ей жабой — многогранно отвратительной. Не было желания заглядывать ей глубже в душу, где неизвестно: хуже или, может, лучше — просто уже не надо; вторую попытку произвести первое впечатление она не получит, а первую потратила без ума. Она отталкивала потребительским отношением ко всему сущему, и ничто никогда этого не сгладило бы, сколь сильно бы она ни старалась потом. А вот Светлана Викторовна — солнце. Маша видела её яркие лучи и слепла от них, пока медленно, аккуратно впитывала тепло. С блондинкой было хорошо — она была действительно приятной что снаружи, что внутри. Её слова не травили, а от улыбок замирало сердце под рёбрами. Но иногда в ней будто всё затухало, и она пряталась по углам, напуганная собственной тенью, потому что больше никак не могла защититься. Ей нужен был герой. Выныривая, Машка схватилась за математичку: дёрнув женщину за доступную ей руку, она заставила учительницу отстраниться от гарнитура, встать лицом, а не спиной, и уронила на себя. Бёдра блондинки оказались зажаты коленями девушки, и Маша специально свела их крепче, чтобы у Дымовой и мысли сбежать не возникло. Пальцы прогулялись вдоль обнажённой спины, девушка благословила это платье на женщине, и затем — они вернулись обратно. За каждым прикосновением, помимо мурашек, покрывающих кожу, через тело блондинки проходил заряд тока. Они стояли предельно близко. Запретно. Можно было чувствовать дыхание друг друга, а от Светланы Викторовны головокружительно пахло сиренью и волнением. Она дрожала под руками Кораблёвой. - Прошлое осталось в прошлом, слышите? — задерживаясь губами над уровнем уха учительницы, прошептала Машка. — Не позволяйте ей Вас давить. Вы можете дать отпор, Вы теперь сильнее, чем когда-то, — она болтала точно в бреду, с закрытыми глазами, озвучивая появляющиеся на изнанках век рисунки. Ей было важно дать женщине знать, что она не одна. Что Маша с ней в любую авантюру, потому что любит. Но эффект оказался обратным ожиданиям. Губы Светланы Викторовны задрожали, и она сжалась, пытаясь снова укрыться от всего мира. Кораблёва этого не увидела — почувствовала. Быстро — быстрее, чем на неё посыпались слезинки любимой женщины — она прижала ту к себе. Мир остановился с театральным вздохом. Момент и замирание сердца при нём сорвал звук летящего вниз блюда. Большая тарелка с золотистой каймой рассыпалась на осколки, а те, звонко встретившись с полом, разбежались в разные углы комнаты. Всё действие заняло секунду. Машка только что и успела отпустить Светлану Викторовну, которая мгновенно рванула обратно в гостиную. Почему-то ей интереснее всего было, что и как рухнуло, а Кораблёвой, как всегда, — что будет дальше. Но обе, не имея дара предсказания, видели в ближайшем будущем масштабный катаклизм, закрученный на пиковой даме и Машкином отце. Девушка нехотя спрыгнула с гарнитура, вальяжно пересекла половину кухни и, когда уже осколки зазвенели отчётливее, ускорилась. Как оно и ожидалось, разбитое нечто прибирала блондинка. Над поверхностью стола едва возвышалась светлая макушка, и не без сожаления Маша была вынуждена отметить, что осколками окропило и прекрасный ковёр. За него она переживала чуть менее сильно, чем за руки любимой женщины. А вот блюдо ей совсем не было жалко. Во-первых, на момент совершения кульбита оно было пустым. Во-вторых, это была одна капля в море бабушкиных сервизов, за которые десятикласснице было стыдно. На этой почве у них часто возникал конфликт поколений: Ирина Николаевна твердила, что ничего лучше подобной посуды не придумали; а Маша сетовала, что ту просто забыли похоронить вместе с Лениным... Хотя, стоп — Ленина ведь тоже забыли похоронить. Впрочем, это не отменяло того факта, что все-превсе сервизы были отвратительными и не имели ничего общего с бабушкиным «на все времена». Судя по всему, те «все времена» прошли мимо. И пока Маша размышляла чуть-чуть о вечности, чуть-чуть о бабушке, началась основная часть их вечернего спектакля, достиглась наивысшая точка — кульминация. Кораблёвой даже гуглить не надо было, чтобы быть уверенной, что «кульминация» к их ситуации подходит идеально. От аэропорта до дома была лишь экспозиция — пусть и не в полном её понимании, но где-то на поверхности. Произошло какое-то знакомство, небольшие флэшбэки с вкраплениями комментариев из реальности. Потом — приезд в квартиру Кораблёвых, шаг за порог, что и стало завязкой. Завязкой конфликта. Вообще, конфликт есть всегда, ибо без него не имеет особого смысла ни одна ситуация. В данной, конкретной — Маше было непостижимо выделить какой-то один. Примешивались и тирания, и взаимоненависть, и страх, и лицемерие, и чёрные души. И даже нарастание действий не дало конкретной оценки — девушка так и путалась в определении пути следования. Всё ей казалось не так и во всём хотелось разобраться. Но хотя бы самую остроту ужина она определила верно — виновато было чёртово блюдо. Светлана Викторовна голыми руками собирала осколки с пола и только чудом не попадала по ним ещё и обнажёнными коленями. Над ней с одной стороны стоял Евгений, с другой — мать. Женщина бы должна была чувствовать себя футбольным мячиком, но не чувствовала. Её пока не пинали, а позволяли закончить с тем, за что взялась. И всё это ещё как-то относилось к нарастанию, криво-косо, зато аргументированно. А вот когда уже мать блондинки открыла рот, чтобы что-то сказать, Машка услышала звук разрывающейся бомбы. Ей был знак. Только она не знала, как правильно его интерпретировать: сгрести в охапку математичку и уйти с ней в закат; вставить глупый комментарий раньше Анастасии Львовны; или остаться в своём безопасном уголке, тихонько снимая, насколько позволит память телефона. И её раздумья снова растянулись на долгие столетия, что она даже снова повторила шутку про Ленина и сама же оценила, что разыграла в голове несколько возможных развязок конфликта. А Анастасия Львовна заговорила этим своим — жесть как надоевшим — голосом: - Ну, неужели нельзя быть поаккуратнее? Это ведь всё-таки фарфор — вещь хрупкая, любящая ласку и заботу, — пилила Евгения мать Светланы Викторовны, хотя сама почему-то всё это время трясла руками над дочерью. Будто это блондинку разбили. — Хотя... кому я рассказываю. Всё — об стенку горох. У вас, может, это по генетическому коду передаётся — проблемы всем вокруг создавать? — женщина смачно цокнула языком и демонстративно отвернулась от Кораблёва, остолбеневшего от неожиданности. Неожиданности слов и яда, выпрыснутого на лицо. Светлана Викторовна из последних сил сохраняла самообладание, которое помогало предельно осторожно устранять последствия цунами. Муж Анастасии Львовны с неясными целями прикидывал, во сколько улетает ближайший самолёт до Северной столицы. И одна Маша решила продолжить комментаторство, но из своего — красного, как она его окрестила — угла: — Воздушно-капельным, — для наглядности девушка покашляла, но её трюк мало кто оценил, ещё меньше — понял. Блондинка зажмурилась. Нет, только не это. - Что, прости? — уточнила Анастасия Львовна, возмущённая наглостью и дерзостью Кораблёвой. Она, конечно, и с первого раза всё расслышала, но чисто эстетически не могла с одного взмаха руки съехать на глобальный конфликт. Поэтому решила брать надменностью. В конце концов, НАД Машкой она была почти по всем параметрам. - Говорю, — Маша откашлялась ещё более показательно и нарочито громко, — вот это рукожопство, — указывая на отца, — передаётся воздушно-капельным путём. Очень заразно. Губительно для принципиальности, эстетичности и самообладания. Так что будьте аккуратнее со мной, с папой — а то как чихнём на Вас. И всё — пишите письма. Кораблёва для себя решила, что кульминация не может быть такой длинной, муторной. Поэтому ориентиры сместились на тот момент, когда из всех присутствующих одна она решилась ответить Анастасии Львовне. Так, ей показалось, даже логичнее. И ей было чрезвычайно смешно смотреть на то, как нахмурилась мать любимой женщины, как испариной покрылся лоб. Ноздри раздувались с каждым разом больше и больше, что хотелось спросить — а куда больше? Вена на виске запульсировала со страшной силой. Но Маше не стало страшно. Она театрально чихнула пару раз подряд и, мило захлопав длинными ресницами, тоненьким голоском произнесла: - Занавес. Тушите свет. Светлана Викторовна сглотнула, и осколок вонзился под кожу на ладони.