Принцесса?!

Вспышка боли была предельно короткой: её притупило странное и спонтанное желание провалиться сквозь землю. Но сил в тот момент хватило только на то, чтобы зажмурить глаза и по максимуму сжать ладонь. Кровь зашипела, запузырилась и полезла в разные стороны, находя самые тонкие трещины в складках кожи. От неё пахло металлом, и она жгла края раны так, что вынуждала задыхаться — как рыба, хватать невидимые пары кислорода ртом, но не уметь их глотать. Светлана Викторовна боялась разжать руку. Она надеялась, что удержала в ней вот этот самый момент, пока всё спокойно и оружие сложено в углу. Но она не угадала. В следующую же секунду, когда женщина смогла вернуться в более-менее сознание, прямо у неё над головой разыгрался новый акт: посыпались слова. Громоздкие, вредные, неестественно злобные. - Чисто практически, могу Вам предложить противогаз. Защита — номер один нынче. Хотя... — Машка уронила ладони на стол, где-то между блюдом с её нелюбимым салатом и хлебницей, и получилось, что нависла над ними всем телом. Это позволяло ей совсем немного приблизиться к Анастасии Львовне. В глазах которой она уже читала открытую ненависть. Маше казалось, что этот контакт однажды просто испепелит её, но не в этот раз. Сощурившись, девушка пустила на губы едкую усмешку, сопровождаемую неоднозначным хмыканьем: — Искренне сомневаюсь, что он спасёт НАС от участи видеть Ваше лицо, — как выплюнула, фыркнула десятиклассница, возвращаясь в исходное положение. Она пыталась убедить себя, что так нужно. Так должно быть. И кульминация всего вечера снова сдвинулась — на этот взгляд Анастасии Львовны, которая была бы рада умению убивать одной приподнятой бровью или, на крайний случай, метать молнии из глаз. Замечание Кораблёвой было для женщины как удар ниже пояса: резкое, болезненное, смещающее органы в одну точку. Если бы она сама была возраста трудного подростка, то непременно бы набросилась на девчонку с кулаками и, предположительно, выдрала бы пару клоков волос. Но из-за того, что позиционировала она себя человеком не только взрослым, но и образованным, то при себе у неё оставалось лишь два оружия — слово и авторитет. Что, впрочем, вместе составляло гораздо большую силу, нежели Машкин острый язык. Обозлившись, Анастасия Львовна выкрикнула в чересчур высокой тональности: — Да кто позволил тебе хамить мне? — она вспыхнула до самых кончиков ушей, и ей впору было вызывать пожарных. Лицо запылало, глаза налились, а Светлана Викторовна, заметив эти контрастные изменения в матери, мысленно принялась сбивать с неё, точно со свечки, пламя. Как же ей хотелось верить, что это поможет остудить накал. Машка же внутренне взбунтовалась, что из всех синонимов Анастасия Львовна использовала именно липкое «хамить», ведь у девушки изначально и цели-то такой не было. А потом она пораскинула остатками здравого смысла и поняла, какую ошибку совершила. Она вечно твердила себе, что нельзя спускаться до уровня такого рода собеседников — переходить на личности. Это уподобление им, этот добровольный вход в группу по их качеству развития значит проигрыш. Как только ты перестаёшь быть собой, ты автоматически признаёшь, что чья-нибудь ещё (условно — боевая) тактика — идеальна. И, следовательно, уже в одном они на шаг впереди тебя. Маша тщательно контролировала себя и свои слова, чтобы не начать откровенно хамить и быть готовой послать всех и вся на три весёлых буквы. Но мать математички настолько завела нездоровый дух соперничества в Кораблёвой, что отступление десятиклассница нашла неприемлемым. Вместо этого она продолжала яростно, безжалостно нагнетать обстановку: - То есть я ещё и разрешение должна на это получить? — Маша всплеснула руками в разные стороны, как будто намеревалась взлететь с ветки, на которой сидела и с которой вещала. Ей хватило буквально мгновения, чтобы обойти кругом стол и почти вплотную встать к Анастасии Львовне. Та хотела было отступить, но не нашлось места — дальше был только Евгений и стена. — Письменное или устное? И — принципиально, от кого оно будет? — Машка клонила голову то вправо, то влево, строго соблюдая ритм своих вопросов. И от этого ей было смешно: она представила, как эта картинка смотрится с перспективы, доступной маме блондинки, и едва не подавилась своим же гомерическим хохотом. - А-а! — женщина наигранно встрепенулась, вздёрнула плечи и зависла в одной позе, словно её поставили на паузу. Кораблёва решила, что у той в голове происходит загрузка — оценка масштабов хамского поведения, переваривание вопросов, быстрый поиск равных по уровню неприязни ответов. Перед тем, как выдать первое, появившееся на подкорках рассудка, Анастасия Львовна вдохнула так, что воздух, казалось, из ушей в любую секунду повалит: — Где твоё воспитание? Маша во всей готовности бросила нос вверх, выкинула к потолку палец и открыла рот, но от услышанного просто скривила губы. Она разочарованно сложила руки на груди и, как бы вопрошая «и всё?», медленно спрятала глаза за ладонью. Ей-богу, она могла бы ответить на любой комментарий. Абсолютно. Но пришлось тратить драгоценные доли и секунды, чтобы мозг перекроил заготовленные фразы под данный глупый и неинтересный вопрос. Хотя, возможно, и не стоило бы даже так долго мучиться, ведь слова лежали на самой поверхности: - Вам в рифму или по факту? — рассудительным тоном Кораблёва смачно проехалась по наглому лицу Анастасии Львовны, но не дождалась никакой реакции, потому что торжественно взмахнула рукой и состроила брови домиком: — В п... Светлана Викторовна будто чувствовала, как отзовётся на вопрос её ученица, почему и прыгнула в последний момент в уходящий поезд — влезла между матерью и девушкой: — Маша! Но Кораблёва совершенно не отчаялась. Она высунулась из-за спины математички и гордо возвестила всех присутствующих /рот ей, в конце концов, никто не закрывал/: — В предельной отдалённости от Вашего! Вздох облегчения блондинки, наверное, не слышала исключительно она сама. И то — по причине того, что мысли в голове заглушали весь остальной мир. Её ещё немного потряхивало, и кровь из раны на ладони продолжала сочиться, но этого словно никто не замечал. Пока — неожиданно — отец математички не схватил дочь за запястье и не потащил в сторону кухни. Это произошло настолько быстро, что из всех вовремя среагировать успела только Маша — она бросилась следом за ними, оставляя Евгения и Анастасию Львовну наедине. Виктор Иванович открыл до упора холодную воду в кране и опустил под слабую струю руку дочери. Та зашипела, до невозможности закусывая губу. Волна боли распространилась по всему телу: её очаги возникли везде, от макушки до кончиков пальцев, но мгновенно же потухли, не оставляя за собой и пепелища. Блондинка стояла с закрытыми глазами и даже почти не дышала. Мужчина крепко держал её ладонь, наблюдая, как последние капли крови исчезают с потоками воды. Как скоро красные и розовые разводы перестали окрашивать раковину, Виктор Иванович вывернул кран, перекрывая подачу, и, не оборачиваясь на Машку, вытянул, однаку, в её сторону руку: - Маша, дай, пожалуйста, салфетку, — он несколько раз согнул и разогнул пальцы, прекрасно понимая, что хотя бы это выведет девушку из ступора. Кораблёва среагировала, как и предполагалось, не сразу, но быстро и оперативно достала из верхнего ящика бумажные полотенца, отмотала нужное количество и оторвала, спешно передавая всё это отцу математички. Мужчина осторожно промокнул остатки воды и опять обратился к Маше, но на этот раз — добродушно улыбаясь: - Мань, у вас аптечка есть? Поток мыслей в голове десятиклассницы перебил слабый голос Светланы Викторовны: — Пап, не надо. И тут девушка вспомнила. Она развернулась на сто восемьдесят, упала на колени и открыла ящик. Она точно знала, что на дне его лежит аптечка, которую ещё в своё время покупала Лена и которая не пользовалась популярностью в доме Кораблёвых, почему и лежала даже не распакованная. - Ну-ка цыц! — Виктор Иванович легко щёлкнул дочь по носу, при этом не выпуская её руки; она скривилась, фыркнула. И в тот же момент подоспела Маша с аптечкой. Ту, как не менее, чем дар всех Богов, она протянула мужчине, предварительно, конечно, не только избавив от упаковки, но и раскрыв. — Что значит «не надо»? — мужчина наигранно возмущался, пока искал бинт и зелёнку /или хотя бы йод/. А Машка смотрела сквозь него на Светлану Викторовну и понимала, в кого женщина такая — лучшая. * Линейку первого сентября в этом году, как и было заложено традицией, проводил одиннадцатый класс. А таковым нынче был класс Машки. За две недели до назначенной календарём даты начались долгие и слегка мучительные репетиции строгого сценария. Слегка — потому что проходили они, вопреки ожиданиям, с одной из прекраснейших учительниц школы. С Татьяной Александровной. Организация линеек — стезя завучей. Чаще всего, этим занималась активная и креативная Инна Владимировна. Она любила прорабатывать сценарии, вызванивать школьников и часы напролёт проводить с ними в актовом зале, шлифуя и совершенствуя материал. Подобные репетиции иногда оказывались проверкой нервов на прочность — не все завучи справлялись. Именно поэтому в девяносто девяти случаях из ста заботы ложились на плечи исторички. Но в этом году переигралось всё от и до. Проведение торжественной линейки доверили человеку, чьё терпение и выносливость только ещё нуждались в подтверждении. Татьяна Александровна была новичком в своей должности. Да, вместе с началом очередного учебного года русичка взвалила себе на плечи ещё одно — воспитательную работу в школе. Она не знала, стоит ли радоваться такому внезапному повышению или нужно бежать со всех ног, но единственного ей хотелось точно — провести линейку по высшему разряду. Когда Татьяна Александровна в середине августа позвонила Маше на мобильный, девушка подорвалась, словно с шилом в одном месте, и самоотверженно завизжала в трубку, как сильно соскучилась. Лебедева смеялась и вторила словам ученицы — ей не хватало Машки. А потом она обрадованно сообщила, что Кораблёва предполагается на роль ведущей: и это — постоянное нахождение на сцене (или, во всяком случае, на виду, если вдруг из-за хорошей погоды линейку перенесут на улицу), огромный поток материала для зубрёжки, тотальный контроль над всем процессом, чтобы сама русичка чего не упустила, и нервы-нервы-нервы. Тем не менее, даже заранее зная, что её ждёт, Маша, не мешкая, согласилась. Она пока не знала, какими причинами обосновано то, что именно Татьяна Александровна в ответственности за линейки, но рвалась с трепетом и энтузиазмом. Наверное, потому что это была последняя ШКОЛЬНАЯ линейка. За ней должен был следовать утомительный год подготовки к экзаменам, сами экзамены и выпускной — как финал всех одиннадцати лет. Год — это ничтожно мало, ничего запоминающегося не успеешь вытворить и начудить. Поэтому Машей было твёрдо решено хвататься за любую возможность выделиться. Она никогда не любила повышенного к себе внимания, а ныне — чем чёрт не шутит: здесь провела, там выступила и, глядишь, с директрисой на выпуском обнялась в горьком прощании. И грамоту, ко всему прочему, получила за активное участие в жизни школы. Признание, что уж там. А вообще, Кораблёва просто очень хотелось непременно скрасить последний учебный год в родном месте: поменьше учебников, побольше ощущения праздника. Она раньше сторонилась всего такого, даже конкурсы чтецов десятой дорогой обходила. Но к нынешнему моменту что-то в ней поменялось — поменялась и она сама, поэтому с готовностью взяла в руки сценарий. - Я теперь ваш новый завуч, — голос русички не прозвучал особенно торжественно или слишком радостно, с долей приторности — совсем нет. Она, наоборот, сообщила о такой новости как-то буднично, словно опять посреди урока ворвалась в кабинет и предупредила о необходимости сдать деньги на поездку. Ей понадобилось только две секунды, чтобы донести до одиннадцатиклассников информацию. А вот им понадобилось очень-очень много времени, чтобы эту самую информацию переварить. Татьяну Александровну очень любили во всей школе. Каждый, кому хоть раз повезло учиться у неё, слова плохого о ней сказать не мог. Она была невероятно добрая, терпеливая, заботливая и — что было важно для неё как для педагога — умная. Казалось, она знала всё на свете и любила иногда выходить за рамки своего предмета, углубляясь то в искусство, то в историю, то в политику. Дети слушали её с раскрытыми ртами. Она могла с лёгкостью привить уважение к родному языку, к родной литературе или чтению в принципе любому, даже самому безнадёжному, технарю. Она активно проводила многие школьные мероприятия наравне с завучами и никогда не проваливалась в этом деле. Одного в ней было невозможно понять — того, почему она так и не заняла место в составе администрации. Не раз и не два, кажется, даже на памяти Машки Татьяну Александровну настойчиво пытались поставить руководить воспитательной работой, а она вечно изворачивалась. Говорила, что хочет работать с детьми, но не так — у завучей бумаг больше в полтора-два раза. Директриса часто ругалась на Лебедеву, сетовала, что такая светлая голова пропадает в рядах обычных учителей. Но для Татьяны Александровны не существовало глупых разделений на кого-то выше и кого-то ниже. Брюнетка просто до изнеможения любила свою работу. Сложно было сказать, какая муха укусила Лебедеву этим летом и заставила переменить решение. Но на радость детям — Татьяна Александровна официально вступила в должность тех, кто из «кого-то выше». Одиннадцатиклассники (а точнее — те, что попали в качестве участников на репетицию в середине августа), только услышав о рокировке в педсоставе, размечтались. Они, все вместе и каждый по отдельности, представили, как прекрасно пройдёт линейка первого сентября, что за торжество намечается на День Учителя, какой великолепный праздник их ждёт на Новый год и всё в таком духе. Перспектива активно и красиво провести последний учебный год в школе подбодрила всех. И тот же Громов, не жалующий декламирование стихов со сцены, согласился, лишь бы Татьяна Александровна улыбалась. А репетиции, как и предполагалось ранее, велись быстро, весело, с огоньком. Не обходилось без лёгких перепалок, конечно, без ссор и примирений, без несчастных случаев и забавных инцидентов. Хотя в этом, казалось, и состоял целый успех одиннадцатого класса. * На плите у Маши как раз доваривались макароны, когда на кухню вошла Светлана Викторовна. Это был жаркий августовский полдень. Кораблёв с самого утра уехал на работу и с того времени так и не удосужился отзвониться, чтобы отчитаться хотя бы о бытовых делах — так он делал раньше, но не сейчас. Полина уже с неделю развлекала своего отца и его очередную пассию бесконечными походами по магазинам. Ведь сроки подготовки к школе уже поджимали, а у девочки не было ни канцелярии, ни рюкзака, ни новенькой формы. Впрочем, Павел сам когда-то вызвался болеть за эти сборы, так что старался не жаловаться. Машка точно знала, что Светлана Викторовна весь день дома и никуда выходить не планирует. Женщина неважно спала ночью — её хождения по квартире периодически выдёргивали девушку из сна, посему блондинка и проводила время, нежась в кровати. Кораблёва была предоставлена себе с раннего утра. В конце концов, не маленькая девочка уже, решила она и занялась более-менее взрослыми делами. Маша, как правило, всегда убиралась для того, чтобы навести порядок не столько в комнате, сколько в жизни. К ней почему-то прицепилась привычка, что всё должно быть на своих местах, что должно быть аккуратно, беспрекословно правильно. Она расставляла на полках книги по цветам или размерам, а на самом деле — раскладывала в голове мысли. Она выбрасывала старые безделушки и одежду, но в действительности — избавлялась от всего негатива вокруг. Она могла проассоциировать любое действие в комнате с более глобальным, которое ведёт к лучшей жизни. Вот и сейчас, пусть и было внутри и снаружи всё предельно ровно, она посчитала нужным начать с сортировки канцелярии. Новый учебный год мелькал уже близко-близко, а Машкины ручки и карандаши всё ещё обнаруживались в самых неожиданных местах: в косметичке, на балконе, в ящиках с тёплыми вещами. Девушка отыскала среди всякого хламья большую коробку с секциями и завзялась отдельно складывать ручки, карандаши и фломастеры. Параллельно с этим она сортировала людей в своей жизни, иногда беспощадно, но чаще — справедливо. Она понимала под непишущими ручками тех, кто больше не рядом. Тех, кого сама судьба вычеркнула. Одной из таких была Алина. Много времени прошло с её смерти, много воды утекло. Маша ни на секунду не забывала о Соболевой и не переставала винить в случившемся себя. Но одними воспоминаниями сыт не будешь. Время само по себе заменило Алину на важные дела, важные события, важных людей. Ещё был Антон — вечная пропажа Кораблёвой. После его поздравления с днём рождения он больше никак не давал о себе знать. Словно сквозь землю провалился. Машка головой понимала, что они друг к другу не привязаны, но ведь у неё сложилось это странное впечатление, будто они сошлись снова друзьями. Видимо, ей всего лишь показалось. А Лена стала ручкой, которая то писала, то нет. Девушка не понимала, как так и куда ей бежать. Мачеха не только сама не звонила, она ещё и на входящие раз через два отвечала. И то — чтобы сказать, насколько загружена она сейчас. Такое поведение спровоцировало у Маши прорезание скрытой ненависти — она проклинала Лену последними словами, а потом сама же себя ругала или ревелась в подушку. Диана же для неё была карандашом, который только что до остроты заточили — раньше пользоваться не приходилось, а сейчас при любом урагане к ней и бежала. Вообще, отношения с Фаворской сложились как нельзя идеальней. Девушка жалела, что не нашла в себе сил простить маму задолго до всего случившегося. Жалела упущенного времени, способного идти на пользу. На полу в позе лотоса Кораблёва провела всё раннее утро, и, когда оглянулась на часы, желудок, пустующий давным-давно, дал о себе знать. Девушка высунулась из комнаты, чтобы разведать обстановку, после чего преспокойненько пересекла гостиную в сторону кухни. Она решила много и долго не экспериментировать, поэтому методом недолгих раздумий выбрала пасту. Именно за готовкой её застала на кухне Светлана Викторовна. - Как вкусно пахнет! — прошелестел голос блондинки у девушки за спиной, и Маша сама себе улыбнулась: путь к сердцу этой женщины определённо лежит через желудок. Дымова не смотрелась свежей, отдохнувшей, радостной на весь мир. Её взгляд, не концентрирующийся на чём-то одном, выражал крайнюю степень усталости: ей так безумно надоела работа, вся эта беготня туда-сюда, и она просто хотела спрятаться от всего в кокон. У неё, наконец-то, выдался относительно тихий и мирный выходной, который она провела закутанной в одеяло. Машке нравилось видеть её такой — домашней. Она подмечала для себя незначительные огрехи во внешнем виде любимой блондинки: то макияж где-то не до чистоты смыт, то халатик с плеча соскользнул, обнажая его. Волшебство момента, когда женщина вышла из комнаты, сладко потянулась и скривилась или от запаха, или от яркого света, не передать словами. На бумаге, устно — это всё пустое. В то мгновение Машка просто точно была уверена, что нужно чувствовать. На кухне просидели молча до тех пор, пока Кораблёва не подала на стол плод своих стараний. Всё это время Светлана Викторовна путешествовала по закоулкам своего сознания, и Маша слышала, с каким тяжёлым звуком двигаются её мысли. Девушка не представляла, о чём так сильно может беспокоиться математичка. Что-то не бытовое, нет — более серьёзное, острое. Но не стоит того, чтобы ковырять чайной ложечкой и без того неспокойную душу блондинки. Вместо этого Машка решила порадовать ту горячей пастой, которая, предполагала она, ещё и на вкус вполне себе ничего. - Поговорим? — прежде, чем отправить одну из первых вилок в рот, Кораблёва огорошила Дымову неожиданно строгим тоном голоса. Стальных ноток не прозвучало, конечно, но вибрации в позвоночник ударили, что спина аж сама вытянулась струной. Светлана Викторовна едва не поперхнулась воздухом, который не успела совсем выгнать из лёгких. — Я ненавижу сидеть в тишине, — пояснила Маша через паузу, когда дошло осознание, что такие заявления могут пугать классную. Светлана Викторовна начала будто издалека: — Тебя напрягает молчание со мной или...? - В целом, — поняв мысль и к чему та ведётся, перебила девушка. — Меня напрягает молчание в целом. С Вами это можно было бы пережить, потому что мне важнее [Ваше] присутствие. Но сейчас я катастрофически нуждаюсь в общении. В простой человеческой речи. Знаете, я последние полторы недели вижу лишь сценарий. Один и тот же — и мне начинает казаться, что весь мир состоит исключительно из этих фраз. Чёртовых фраз, которые я должна выучить наизусть. И повторять-повторять, словно мантру. Машка уткнулась в ладони лицом, а вилка перед этим клацнула по тарелке, отчего блондинка дёрнулась и оборвала выдох громким и протяжным «фр». - Вы репетируете линейку к первому числу? С Татьяной Александровной? — Светлана Викторовна не знала, зачем спросила, ведь это было очевидно. О новом назначении она услышала одной из первых — от самОй подруги. Та со скептицизмом доложила, что будет готовить любимый одиннадцатый ко Дню знаний и что сценарий к торжеству лежит-пылится у неё уж года три. Будто чувствовала наступление момента, когда он пригодится. Так что вопросы в данной ситуации прозвучали истинно глупо. Блондинка даже и не заметила, как запылали, заалели щёки от понимания своей неуместности. Но Машка, наверное, била все рекорды по неуместности: — Что у Вас с Татьяной Александровной? Вопрос представился Дымовой дротиком, зараженным мизерной долей яда. И прилетел он почему-то верно в цель. Меньше всего нужно было ожидать от Машки встречное про Лебедеву, словно на какой-то срок выпадаешь из разговора — а приходишь в себя, и тебе уже разве что в голову только пока не влезли. Где та часть диалога, которая разделяла фразы про первое сентября и отношения математички с русичкой? Или она их проспала, или они нагло выпали сами по себе. В любом случае, с ответом она медлила настолько, насколько позволяла впивающаяся в неё взглядом Машка. Или женщина неправильно поняла вопрос? - Ты о чём? — выкрутилась. Потянула ещё немного. - Бросьте. Я же всё знаю, — девушка ожила и напрочь забыла, что пыталась провалиться сквозь землю ещё утром. Она загорелась дурацкой идеей, и паста остыла, потому что ждать у моря погоды надоело — Машка всё равно больше не голодна. — Почему Вы не хотите рассказать? Блондинку откинуло обратно, на семнадцать-восемнадцать лет назад, и всего один рывок отделял её от пропасти — правда или побег. Она не хотела пожалеть когда-нибудь потом о том, что сказала лишнего и личного сейчас. - Это осталось в прошлом. Спасибо за прекрасный обед! Светлану Викторовну как ветром сдуло.