Принцесса?!

Маша не запоминала людей в лицах. И на имена память у неё была, откровенно говоря, неважная. В сознание она сохраняла только эмоции. Ведь они были лидерами среди того, на что нужно обращать внимание при первой и последней встрече. Обращать внимание и запоминать, клеймом вбивая на подкорки мозга. Вообще, эмоции считались одним из тех упущений природы, за которые её стоило бы ругать. Непростительных упущений. Потому что по щелчку пальцев её угораздило сделать каждого человека уязвимым. Мишенью, на которую вечно нацелен чей-то испытующий взгляд. Чуть зубы сжал — тебя все видят и знают, что злишься, стараясь пар из ушей не пускать и землю под ногами не рыть. На часы смотришь — ну, всё, тебе безразлично/плевать/по барабану, ничего не надо/не хочешь, вот и иди отсюда. А потом скрещиваешь руки на груди, и от тебя, аки от прокажённого, отшатываются, потому что и настрой у тебя — представь — враждебный, и из зоны комфорта ты вроде видишь даже лучше. Маше всегда было интересно наблюдать за чужими эмоциями. Но страшно, что кто-то чужой так же наблюдает за ней. Она долго не могла разобраться, в какую сторону блондинка мешает ложкой сахар. Та несколько раз меняла то руку, то ложку, то позу совсем. Ей было некомфортно, и её можно было понять. Маше же в этом плане на самую чуточку было легче: она заранее знала, что ей предстоит этот неловкий вечер. Вечер, когда откровенно тупым кажется даже тот факт, что на день рождения на именинном торте задувают свечи. Кто это придумал вообще? Кораблёва не стала усмехаться вслух, потому что это показалось ей вызывающим. Будто она бросила на арену красную тряпку. А ещё она боялась спугнуть женщину. Смешная маленькая девочка боялась напугать взрослую женщину, багажу которой и завидовать не хочется. Светлана Викторовна гипнотизировала чай и покусывала ноготь мизинца. То одного, то второго. По ней, наверное, можно было часы сверять. Как раньше засечки на палочках делали, так и за блондинкой надо было фиксировать. Она сменялась каждые десять минут. Лишь только с погрешностью в одну-другую секунду. Она морщилась от излишнего внимания. Такое лёгкое, едва заметное движение губ, на которые, точно пыльца, оседали Машкины охи-вздохи. И девушка слышала, с каким свистом вниз летело то, название чему она не помнила. Самообладание, кажется. Женщина, закусывающая щёку изнутри, а потом заправляющая это зажатым между зубов пальцем, была в роли экспоната. Машка представляла, что смело можно включать самую из всех яркую лампу и светить той в лицо. Разглядывать на ней точки и морщинки, засматриваться в глаза и записывать, какие эмоции и зачем преобладают. Она выглядела задумчивой и такой... странной /просто потому, что слово «чокнутая» у Маши в лексикон не входило/, словно у неё унесло половину здравого смысла. Словно она всю жизнь провела на другой планете, а сюда её забросило волей случая. Машке не нравились эти эмоции. Если бы блондинка, например, губы облизывала, то Кораблёва дышала бы ровнее и глубже. Ведь нервозность учительницы не нуждалась бы в объяснении и детальной обрисовке. Или если бы она обнимала себя, несмело ёрзая руками туда-сюда, девушка нашла бы способ сбить температуру тревоги. А так — стеклянные глаза и подрагивающий, как в судороге, подбородок. Призрак — прозрачность поставлена на ноль; тёплые руки. Относительно тёплые. Маша попыталась представить в уме таблицу, где физические признаки сопоставлены с эмоциями. У неё такая в телефоне хранилась. Но не представила. Потому что метки про дрожащий подбородок не было там и в помине. Блондинка уронила ложку. Она отскочила от стола со звоном, с безмолвным криком полетела вниз и даже ни капли на него не уронила, не так уж мягко приземляясь. Мизинцы женщины снова оказались в плену. Она снова их покусывала. Оттого, что за другой ложкой было лень тянуться. - Вы грызёте пальцы потому, что слишком задумались, или потому, что пальцы лишние? — Маша попыталась пошутить. Очень неуместно, очень несмешно. Ухмылка так и повисла на переносице, не достигнув конечной точки. Всё это было крайне неестественно. И если бы они вдруг играли в кино, им бы ни цента не заплатили за это. Только вениками и тряпками выгнали бы со съёмочной площадки. Вообще, Светлана Викторовна заметно испугалась. То ли Машкиного вопроса, то ли голоса, настолько громко отзвучавшего в тишине. Её спина стала струной: натянулась до упора, и Маша, точно в жизни, услышала этот звук. Когда касаешься едва-едва, но она всё равно чувствует этот порыв, начинает вибрировать, сотрясая воздух. И вместе они создают то, что кладёт начало целой мелодии с кольцевой композицией. А у блондинки эта мелодия была какой-то грустной. - Потому, что не знаю, куда себя деть, — Дымова пожала плечами, добавляя к первой ноте несколько чуть более светлых переливов. Маше стало казаться, что они теперь не актёры, а музыканты. И надо было отметить — музыка давалась проще. Хмыкнув, Кораблёва прильнула ближе к женщине, и та — на удивление — не предприняла попытки отодвинуться. На лице отразилась болезненная и, вместе с тем, благодарная улыбка. - Деньте себя ко мне в объятия, — девушка поймала её руки, помассировала мизинцы. Господи, будто так всю жизнь было. Будто так всю жизнь БУДЕТ! Женщина хотела спрятать глаза, отворачивая голову в противоположную от ученицы сторону. Но неведомая сила не дала этого сделать. Не дала снова построить из себя сильную-независимую, не дала похрабриться, позадирать нос. Вместо этого блондинка скользнула по ставшему крошечным дивану плотнее к Маше и почти буквально упала к ней в объятия. Даже этот бесконечный день рано или поздно должен закончиться. Так пусть он закончится вот так — в пустой, холодной гостиной, с чаем, обжёгшим горло, рядом с девушкой, любовь к которой запретна. - Это так неловко, — Светлана Викторовна говорила не своим голосом. Точно старалась скрыться, сменить лицо и личность — тогда её не будут осуждать за то, что она, такая из себя учительница, позволяет себе быть человеком. Позволяет себя любить и любить себя. — Очень, — она уткнулась Маше в шею носом, втянула воздух и поняла, что от запаха её духов можно опьянеть. Особенные, ни с чем не сравнимые, волнующие. Словно они тоже являются частями конструктора, и без них бы всё полетело. Маша отрывисто посмеялась. - Да, я уже говорила, — она обняла Светлану Викторовну за плечи и, лишь слегка надавливая на них, заставила ту положить голову ей на колени. Что-то внутреннее подсказало ей взять инициативу сейчас. Что-то внутреннее дало ей понять, что обеим просто необходим этот близкий контакт. Тесный, предосудительный. Но напряжение, к удивлению, быстро спало. Дымова резко перестала быть музыкальным инструментом, сбросила с плеч груз, с запястий — цепи. Она расслабилась, позволяя в этот вечер Маше быть чуть старше её самой. Кораблёва вихрем крутила в голове мысль, поглаживая, прядь за прядью, волосы женщины. Вряд ли ещё пару часов назад она могла даже представить себе эту картину. Реалист по жизни, она думала, что её погонят из квартиры к чертям. Но к чертям она не попала, а женщина сдалась ей быстро и без лишних телодвижений. Города бы так завоёвывались, как прекрасные белокурые учительницы. Маша наклонилась, целуя висок математички. Голубой свет телевизора, где шла заумная передача о диких джунглях, охватывал тонкую фигуру Светланы Викторовны и немного выделял среди прочего сосредоточенную Кораблёву. Блондинка была на грани того, чтобы провалиться в сладкую дремоту. - В психологии есть такая штука, которая называется «раппорт*». Если он установлен между двумя конкретными людьми, то им проще общаться, проще приходить к единому мнению, — Маша почувствовала, как женщина под её руками, в ритм её медленным, вкрадчивым словам успокоилась, выравнивая дыхание. — Успех наведения этих мостов зависит от многого: от слов, от голоса, от эмоционального спектра. Больше, чем наполовину, зависит от жестов. - Зачем так много информации? — едва уловимый шёпот прервал Машкину лекцию, и та, усмехнувшись, ещё одним невесомым поцелуем заставила женщину замолчать. - Знаете, как я поняла, что нужна Вам? Вы, сами того не подозревая, как-то подсознательно, с самого первого дня пытались установить раппорт. Может, Вы и не замечали. Но Ваш голос всегда звучал мягче и мелодичнее, когда Вы говорили со мной. Вы часто пытались отзеркалить меня: если я заламывала пальцы, допустим, то Вы делали то же самое. И глаза — Вы постоянно на меня смотрите. Вы постоянно в набитом донельзя классе выискиваете мой взгляд. Так устанавливается раппорт, и с кем попало это не делают. - В психологи пойдёшь? — Светлана Викторовна зевнула, и теперь её подёрнутый дымкой сна взгляд упирался Машке в подбородок. Девушка опустила глаза, внимательно посмотрела и почти по воздуху ткнула пальцем в ямочку на правой щеке блондинки. И почему она раньше не замечала, что у той из двух положенных только одна? - В математики, — Кораблёва закусила губу, боясь, что шутку испортит глупый смешок. И Светлана Викторовна в первую секунду действительно поверила, а потом рассмеялась, срывая с Машиных губ точно такой же переливистый смех. В ту ночь Кораблёва, как и тогда — в Новый год, засыпала в квартире своей математички. Но теперь она обнимала её. Обнимала лучшую женщину на свете и не боялась, что утром её образ растворится в воздухе, лишь солнечные лучи упадут на кровать. * - Мне нужны подробности! — Даша не просто говорила, она точно пыталась убить всё вокруг в радиусе километра волной ультразвука. Она прыгала вокруг Маши, которая причёсывала непослушные волосы, размахивала руками и фырчала, когда пряди подруги прилетали в рот. Метельская знала, что школьный туалет не лучшее место, чтобы обсуждать личную жизнь школьников или учителей, или школьников и учителей. Но была грешна и ничего не могла сделать с собой. Её прямо-таки захлестнуло любопытство, и его пары ощущались в каждом помещении, будто бы они были живыми. Ещё никогда ей не приходилось быть настолько готовой захватить и проглотить компрометирующую, личную, как ящик с нижним бельём, информацию. И ведь всё же бывает в первый раз. - Я рассказала ей про раппорт, — Кораблёва дёрнула уголком губ и достала блеск, надеясь спасти свой невыспавшийся лик хотя бы этим. Вопреки ожиданиям, спала она плохо. Просто потому, что мысли не давали банально закрыть глаза даже на секунду. Они были такими громкими, что она опасалась, не слышит ли их ёрзающая рядом Светлана Викторовна. И так много их было, как никогда прежде. У неё целая жизнь в один вечер перевернулась, вот они и повылезали, словно на голову надавили и не оставили им там ни уголка свободного. Они разве что из ушей не лились. Но ничего путного за всю ночь она не надумала от слова «совсем». Даша, аки в детском саду, выбросила главный аргумент во всех спорах — показала язык: - Ты бесишь. - Я реально рассказала ей про раппорт, пока она пыталась уснуть у меня на коленях. А потом мы легли спать, — девушка пожала плечами, поворачиваясь к Даше и давая себе не совсем качественную опору в лице раковины. — Думаю, обе не очень-то и выспались. - У-а-у, — Метельская сложила губы трубочкой и, сощурившись, наклонилась к подруге. — Что-то ты не выглядишь ужас-какой-счастливой, дорогая. - Потому что я ужас-какая-невыспавшаяся, — Кораблёва закатила глаза, насколько вообще позволяла это ситуация. Это был единственный физически доступный и знакомый метод, который помогал выразить всю палитру негодования. В этот момент будто что-то свыше было послано в качестве предупреждения: девушки отключили режим сплетниц, заслышав звук приближающихся к туалету шагов. Даша знала, что, кто бы это ни был, они должны вызвать минимум подозрений. Посему Метельская отскочила к подоконнику и сунула нос в сумку, надеясь, что для вида найдёт — на худой конец — влажные салфетки. Машка всё так же красила губы, потому что совсем не хотела показываться такой, словно её всю ночь по футбольному полю пинали. А Вселенная всё-таки хитра на выдумки. Ведь человеком, вошедшим в следующую же после той сцены секунду, оказалась Светлана Викторовна. Выдержки Дымовой было не занимать: она даже на миг в дверях не застыла, заметив Машу у зеркала. Она прошла к раковине, от которой Кораблёва молча и вежливо отошла в сторону, открыла воду в кране и опустила под струю тряпку для доски. Ирония состояла в том, что именно сегодня в её кабинете можно было недосчитаться не только пары кусков мела, но и целого ведра. Ведра с водой, в котором она обычно смачивала тряпку, чтобы стереть с доски. Поэтому-то ей и пришлось через весь коридор тащиться в туалет. - Доброе утро, Светлана Викторовна, — Даша заговорила громко, с толком, с расстановкой, как будто отчитывалась перед кем-то. И в её голосе нельзя было не почувствовать нотки заинтересованности. Блондинка знала, что Маша не могла не рассказать всё подруге. Знала, что Даша не могла не пялиться. Теперь. Она же будет отныне и до конца своих дней выискивать в женщине мельчайшие изменения, погрешности, недочёты, чтобы связать их с этими неуставными отношениями. Даша пылкая. Успокоить её крайне сложно. - Доброе утро, — Светлана Викторовна отжала тряпку и только собиралась выключить воду, как столкнулась взглядами через зеркало. И это, конечно, спокойно могла бы быть Маша. Но нет. Метельская имела неосторожность задержаться при изучении на лице математички чуть дольше дозволенного. Дымова это поймала. Она словно очень явственно, очень натурально схватила Дашу за руку, пока та совершала мелкое правонарушение. А девушке даже деться было некуда. Да и как тут вырваться, когда хватка хоть куда? Поэтому она смотрела. Смотрела и видела, что ничего — абсолютно — в мимике блондинки не меняется. И ничего не изменилось ранее: всё та же Светлана Викторовна, предмет которой она определённо понимает и местами любит. Математичка приподняла одну бровь, сверкнула красивыми камнями в ушах и, подмигнув, по-дружески проговорила, ни к кому конкретному не обращаясь: - Не опаздывайте на урок. Затем она развернулась на каблуках и, капая на пол с тряпки и рук, вышла. Да, следующим уроком же стояла математика! * Это совершенно точно был звонок в дверь. Но какой-то будто неуверенный, поэтому Светлана Викторовна даже не поверила своим ушам и продолжила диалог по телефону. Звонок повторился. На этот раз он прозвучал настойчивее, и сомнений, а был ли он вообще, не возникло. Женщина запахнула халат и толкнула дверь. Гостей она не ожидала, а от этой девчонки чего-нибудь такого — конечно. Конечно, да. Маша стояла на пороге её квартиры. Обычная Маша, к какой она привыкла, но на вытянутых руках та держала небольшой торт, в который была воткнута одна зажжённая свеча. И лицо её озаряла — вне сомнений — счастливейшая улыбка из всех. - Пожалуйста, только не загадывайте мир во всём мире, потому что одна свеча с этим не справится, — девушка воззрилась на женщину, а потом со скепсисом добавила: — Хотя, наверное, и тонна свечей не справится. Светлана Викторовна не знала, подходящий ли СЕЙЧАС момент, чтобы ахнуть от удивления. Подозревала, что, скорее всего, должна была сделать это раньше, но Маша заговорила ещё быстрее, чем мысли вообще влетели в голову. Это было так странно: стоять на пороге квартиры, чувствуя, что в подъезде найдётся подходящее количество лишних глаз, и думать, как лучше отреагировать на сюрприз. О котором уже пару минут — как минимум — знаешь. Блондинка решила, пока не поздно, принять правила игры. Она, в принципе, всегда имела представление о том, чего хочет в этой жизни. Так что быстренько нагнулась к торту, сказала про себя одно предложение и задула свечу. Пламя погасло с первого раза, а в подъезде в одночасье стало чересчур темно. Сыро, страшно. Маша хотела восхититься манёвром, хотела выкрикнуть заготовленное заранее поздравление, но Светлана Викторовна просто втянула её за предплечье в квартиру. - И что это значит? — математичка с подозрением покосилась на торт, который приземлился ей в раскрытые ладони. Машка же отряхнула руки, словно сдала самый сложный груз и оказалась свободна. - У Вас же день рождения. Я не могла пришлёпать с пустыми руками. С пустым желудком — да, а с пустыми руками — верх неприличия, — Кораблёва по-хозяйски достала себе тапочки, впрыгнула в них, избавляясь от надоевших сапожек, и отправила на крючок куртку с шарфом. - Маш, я не праздную свои дни рождения. Математичка сделала странный жест: то ли плечами пожала, то ли указала Кораблёвой на торт, намекая забрать его за тридевять земель. В любом случае, девушка предпочла не реагировать на это вообще. - Я не заставляю праздновать. Просто хочу, чтобы Вы приняли подарок, — с этими словами Маша отставила торт на банкетку, достала из кармана коробочку, в каких обычно только украшения и дарят, и протянула женщине. Светлана Викторовна медлила открывать, потому что ей было стыдно — Машка ради неё вот так. Заморочилась, потратилась, пришла. И приятно, и неловко. - Ма-а-аш, — как блондинка и предполагала, в коробочке, обитой багровым бархатом, лежал браслет. Золотой браслет, на котором красовалась золотая подвеска в виде аккуратной, по-королевски прекрасной короны. - Пусть он всегда напоминает Вам обо мне, — Маша с каким-то неконтролируемым удовольствием застегнула на запястье Светланы Викторовны браслет и в порыве нежности уткнулась носом ей в шею, устраивая руки на талии: — С днём рождения, Моя Королева! --- * Вики говорит очень умные вещи: «Раппо́рт (фр. rapport, от rapporter — возвращать, приносить обратно) — термин в психологии, имеющий несколько смежных значений; подразумевает установление специфического контакта, включающего определённую меру доверия или взаимопонимания с человеком или группой людей, а также само состояние такого контакта».