***
Чёрный воздухомобиль (как окрестили свою разработку учёные), смахивающий на ЗИМ без колёс, остановился около тюремного комплекса, который расположился в нескольких километрах от Ленинска-Дальневосточного. За этим летающим ЗИМом следовали два воздухомобиля поменьше, очень напоминавшие «Волги». Они остановились вдали, и оттуда выскочили люди в форме МВД и КГБ. Вся их группа была построена в две параллельные шеренги и готова была принять указания. Из «главной» машины вылезли двое — министр внутренних дел Дальневосточной ССР и председатель КГБ этой же республики. Оба надели парадные мундиры, но если на груди у Эрдэнэ продолжала висеть одна его медаль, председатель КГБ — Башиила Уршеев — вывесил напоказ все свои награды, готовясь, видимо, падать от их веса. Лицо у Уршеева было крайне недовольное — словно забрали что-то ценное. А ведь председатель только хотел заняться своими бумажными делами, как позвонил Новгород-Северский и в приказном порядке отправил его сопровождать министра внутренних дел, да ещё и взять с собой целую машину сотрудников. Тюремный комплекс был большим, но оба руководителя силовых ведомств получили точные указания, поэтому заблудиться в этом здании было им невозможно. Одновременно махнув рукой, они приказали своим подчинённым прийти в движение и направиться за ними. Дежурившие у КПП милиционеры отдали честь и развели ворота.***
— Здравия желаю, товарищ генерал-майор! — Начальник тюрьмы — человек уже в возрасте — торжественно встретил Эрдэнэ. Министр внутренних дел отдал честь и проследовал дальше, а начальник тюрьмы последовал за ним. Уршеев со своими людьми ушёл в другую сторону, сославшись на какую-то конспирацию, поэтому его торжественно встречал заместитель начальника. — Все приказы были выполнены, товарищ подполковник? — спросил Эрдэнэ, посмотрев прямо в беспокойные глаза начальника тюрьмы. Тот активно закивал. — Так точно! У камер этих… заключённых охрана увеличена в количестве и перевооружена. Мы установили несколько дополнительных камер слежения, сделали две дополнительные кнопки тревоги, подключили систему экстренного блокирования выхода из камер и всех выходов из блока и вмонтировали баллоны с газом — на случай, если заключённые будут представлять критическую опасность, — вещал начальник, семеня следом за Эрдэнэ. Министр вбирал информацию в себя, и лишь на последних словах у него закралось подозрение. — Подождите, последнее требование никто из руководства республики не выдвигал. Ни я, ни товарищи Новгород-Северский и Уршеев не отдавали приказ на создание газовых камер. Кто другой? Подполковник остановился и начал беспорядочно размахивать руками. Эрдэнэ же отошёл на значительно расстояние, поэтому ощутил отсутствие спутника лишь около входа в тюремный блок, где дежурившие милиционеры уже выполнили приветствие. — Это приказ лично председателя Совета министров — товарища Бурденко. Но он… давний. Мы… давно эти баллоны установили, — неуверенно отчитался подполковник. Эрдэнэ кивнул головой и направился ко входу. Данный тюремный блок получил обозначение «супермаксимальной безопасности». Все заключённые находились в одиночных камерах, целыми днями проводя всё своё время лишь там. Выпускали их из камер в исключительных случаях, а охраны представляли столько, что шаг не в ту сторону уже влёк за собой выстрел прямо в голову. Эти охранники постоянно прохаживались по расположенным в несколько этажей рядам камер, заглядывая в каждую из них и контролируя поведение заключённых. Большая часть «посетителей» лишь прожигала взглядом пол, сожалея о своей беспомощности в здешних стенах. Несмотря на то, что за министром внутренних дел и начальником тюрьмы шло подразделение милиционеров, ко всей процессии на входе подключилось ещё три человека из охраны. И экипированы они были так, будто собрались воевать в горячей точке — массивный бронежилет и грозное оружие, оснащённое различными вспомогательными элементами, создавали образ матёрых военных. Но это были лишь сотрудники милиции. Эрдэнэ показал своему спутнику номер камер, и начальник тюрьмы тут же махнул рукой в нужную сторону. Все направились туда. К каждой из указанных камер были приставлены двое охранников, которые не показывали миру никаких эмоций. Словно бездушные истуканы стояли они. Начальник тюрьмы выбежал вперёд и срочно раздал им какие-то указания. Эрдэнэ подошёл к первой камере. Раздались шаги — Башиила тоже прибыл. Там, за стеклом камеры сидел молодой человек с чёрными волосами, собранными в пышный хвост. Он, подобно многим заключённым отсюда, опустил взгляд в пол и пытался что-то новое разглядеть там. Вся его фигура вызывала некое сожаление, Эрдэнэ даже почувствовал себя неуютно. Разглядев на тех участках тела, которые не закрывала стандартная фуфайка, различного вида ссадины и синяки, министр поспешил обратиться к начальнику тюрьмы: — Его били? Он оказывал сопротивление? — Понимаете, товарищ… генерал-майор, охранники, видимо, прочувствовали приказ товарища Аврорина, поэтому и… — Подполковник развёл руками. Но Эрдэнэ это не очень успокаивало. — Никаких побоев, ясно? Или вы считаете, что их товарищ Аврорин должен вот в таком виде принимать? В Кремле? Смотрите, если завтра я замечу на нём или на его товарище ещё хотя бы один порез — я ваших охранников к генсеку отправлю, пусть они ему рассказывают всё: и как приказы его воспринимают, и как Конституцию СССР нарушают, и как под суд пойти могут, — с явным напором приказал министр, заставив подполковника сжаться и отчаянно закивать головой. — Будет сделано, товарищ министр внутренних дел! Я немедленно проведу профилактическую работу с охраной! Вторую камеру осматривал Уршеев, который отчаянно стучал по стеклу. Приблизившийся подполковник, который до сих пор перемещался в сжатом состоянии, постарался оттеснить чекиста от злополучного стекла. — Товарищ генерал-лейтенант, можете не стучать — они вас… не услышат. Это же супермакс, — начальник тюрьмы усмехнулся, — тут всё направлено на изоляцию. Так что они не слышат и не видят нас. От греха… подальше. Подошедший Эрдэнэ взглянул на второго заключённого. За стеклом сидел черноволосый молодой человек невысокого роста, одетый в красивый камзол (чекист Уршеев, осматривавший заключённого ранее, будучи убеждённым пролетарием, невольно подумал: «А не царист он часом?»). А что уж наповал сразило и Эрдэнэ, и Башиилу, — это золотые серёжки, выкрашенные в красный цвет ногти и достаточно длинные каблуки у обуви. (Силовики от такого даже переглянулись, и Уршеев для себя мысленно подобрал характеристику подобного стиля.) Красные глаза юноши глядели как-то надменно, а на губах застыла лукавая улыбка. Несколько раз он поворачивался в сторону выхода из камеры, к стеклу, за которым стояли силовики, и в то же мгновенье Башиила начинал оттягивать воротник. Ему упорно казалось, что именно его заключённый разглядеть смог, поэтому рождалось крайняя степень неудобства. — Почему не переодели? — спросил Эрдэнэ, не отрывая взгляда от стекла. Теперь уже воротник начал тягать начальник тюрьмы — видимо, министр затронул какую-то больную тему. Подполковник сначала обратился взглядом к Уршееву, но с его стороны никакой помощи не нашёл, поэтому приблизился к входу в камеру и странно покачал головой. — Понимаете, товарищ… генерал-майор, — Эрдэнэ крайне не нравилось, что каждую свою фразу подполковник начинает с этого уклончивого обращения, — мы пытались. Пытались, да… В результате, товарищ… генерал-майор, у двух лейтенантов сломаны носы и фингалы под обоими глазами. Лицо Уршеева расплылось в победоносной улыбке, а вот Эрдэнэ нервно сжал руки в кулаки. Начальник тюрьмы на всякий случай отошёл подальше от внезапно разозлившегося министра. Лишний раз попадать под горячую руку не очень хотелось. А Эрдэнэ прислонил руку к стеклу и спросил: — А группой этого сделать не пробовали?.. — Пробовали, товарищ… генерал-майор, только после этого сержант лишился двух пальцев… Тут уж терпению министра пришёл конец, и он со всего размаху ударил по стеклу. Охрана тут же выхватила своё оружие, поэтому в следующую секунду в сторону камеры были направлены три десятка стволов. Эрдэнэ не обратил на это внимания и грозной походкой прошёлся к начальнику тюрьмы, буквально вжав его в перила, ограждающие коридор. — А оружие изъять не пробовали? — Оружие мы изъяли, товарищ… генерал-майор, — начал оправдываться начальник тюрьмы, постепенно отстраняясь от Эрдэнэ, прижавшись к перилам. — Но перед этим он успел сержанту пальцы… оттяпать. А потом, когда оружие мы забрали, он так нашим лейтенантам вмазал, что… Своеобразный доклад подполковника прервал смех Уршеева. Дело в том, что Башиила очень любил мериться авторитетами с Эрдэнэ, поэтому любой промах МВД записывал себе в плюсы к этому самому авторитету. Вечно Уршеев пытался доказать своему соратнику, что именно его ведомство более организованное и подготовленное. И не мог он сейчас упустить такой очевидный провал милиции. — Никогда не думал, что советскому милиционеру может рожу начистить пидо… — Откровение смеющегося Башиилы прервал недовольный взгляд Эрдэнэ, который уж очень не любил, когда в его присутствии кто-нибудь начинал ругаться матом. Поэтому председатель КГБ экстренно поспешил переходить на более культурную речь: — Извини, извини. В любом случае, это ваш просчёт, товарищ министр внутренних дел. — Никак нет, товарищ генерал-лейтенант, это исключительно наше упущение. Исправимся, — сообщил скрючившийся подполковник. Эрдэнэ ничего не стал отвечать на подобные обвинения, а лишь прошёл к чекисту и спросил у него: — Где остальные мечи? Бурденко сообщил… — Да-да, они под наблюдением КГБ, не беспокойся. Целый отдел за ними наблюдает. Представляешь, какой-то пацан и кучка хлама из Японии под наблюдением целого отдела! Раньше этого, блин, только Солженицын удостаивался, — отчитался Уршеев с явным чувством гордости. Ещё бы — именно ему поручили контролировать главных «врагов советского народа». — Значит так, как только этих отправим в Москву, ты переводишь их сюда, под наблюдение МВД. Всё ясно? — приказным тоном спросил Эрдэнэ. Отказа тут не предполагалось. — Что? Эрдэнэ, ты не командуй тут! Они будут находиться под контролем КГБ республики! У меня директива! — А у меня приказ лично от товарища Бурденко. Выполнять! Победный вид Уршеева исчез, но вылезла злость и крайняя степень недовольства. Министр внутренних дел пока отошёл к камере, а в уме у Башиилы крутились не самые лестные слова в адрес коллеги. Ну не могут его в один момент лишить столь важной для него работы! Это же позор! — Я старше по званию! И вообще, с каких пор МВД имеет претензии к госбезопасности? Вам что, место ваше давно не объясняли? — злобно проговорил Уршеев, притянув Эрдэнэ к себе. — Значит так, — начал министр совершенно спокойно. Не хотел он реагировать на подобные выпады бесящегося соратника, — Дзержинский дальневосточного происхождения, слушай меня внимательно: у меня есть приказ от председателя Совета Министров СССР, и если ты будешь мне или моим людям, как ты говоришь, место наше показывать, я Бурденко доложу, что ты препятствуешь работе по особо важному делу. Тогда уже тебе, Вась, будут место показывать. Догадываешься, где тебе это место подберут? А, на Лубянке присесть не хочешь, нет? Эрдэнэ был совершенно серьёзен, и жёсткость его намерений пугала даже Уршеева. Он привык, что министр ко всему подходит с разных сторон, размеренно и осторожно, но стоило появиться делу государственной важности, как генерал-майор превращался в машину, идущую вперёд к своей цели. Кто-то из его служащих даже сравнил его в желании идти вперёд с Угрюм-Бурчеевым. Напор пугал, а лишний раз пересекаться с Кремлём Башиила не очень хотел — он вообще не любил всю эту московскую жизнь, считая её полной сует. Поэтому был один лишь выход — согласиться. Обозначением согласия стал вздох, который был предельно понятен для Эрдэнэ. — Что же, хорошо. Значит так, товарищ начальник тюрьмы, — Подполковник тут же оказался рядом, воскликнув «Я!», — с первым заключённым провести косметическую работу, одежду вернуть. Чтобы завтра ни я, ни товарищ Новгород-Северский, ни командир «Кирова» не видели на нём ни одной царапины. Одну замечу — под суд за пытки все пойдёте. Второго тоже в порядок приведите, лишний раз никого не провоцировать. Исключить пребывание гражданских лиц и сотрудников госбезопасности, — Эрдэнэ украдкой взглянул на Уршеева, который абстрагировался от своих товарищей и вновь подошёл к стеклу камеры, — здесь. И подготовьте охрану к принятию новых заключённых. Всё ясно? — Так точно, товарищ генерал-майор! — А я позвоню министру обороны. Если мы должны будем их через весь город везти в порт, то следует ввести в городе военное положение хотя бы на один день. Сейчас министр должен быть в Кремле и отчитываться перед Аврориным. — Угу, — отозвался Башиила, щёлкнув себя по горлу — или уже рюмашку хлопнул… — Ну, — Эрдэнэ развёл руками в стороны, — слабый человек… — Разрешите выполнять? Эрдэнэ кивнул и решительно направился к выходу из блока. А Уршеев продолжал стоять у стекла до сих пор. Отогнал его оттуда проходящий мимо разводной, и председатель КГБ, смерив недобрым взглядом обоих заключённых, чувства которых от пребывания здесь совершенно разнились, проследовал за своими товарищами.***
В здании КГБ на Лубянке (именно туда прошлый генеральный секретарь приказал переехать госбезопасности) кипела работа. Работники усердно трудились, не думая даже об отдыхе. Больше всех был занят, естественно, председатель, которого любили беспокоить по каждой мелочи. И сейчас председатель шёл по коридору в сопровождении своего первого заместителя по очень важному делу. Продолжатель дела железного Феликса — Олег Олегович Коньков — был высоким мужчиной с бледной кожей, одетым в мундир генерала армии. Зелёные глаза защищались стёклами скруглённых очков. Светлые волосы были аккуратно уложены — чтобы никто не решил возмущаться по поводу внешнего вида председателя. На мундире висели две звезды Героя Советского Союза и несколько орденских планок, обтянутых многочисленными лентами. За ним шёл человек пониже. Он переваливался с ноги на ногу, поэтому многим казалось, что мужчина хромает. Генерал армии Зиновий Миронович Грецов занимал должность первого зама председателя КГБ ещё со времён прошлого генсека, и совсем не удивился приходу к власти некоего Аврорина. Всегда Грецов знал, что к правителям привыкать нельзя — меняются они довольно быстро. В любом случае, этот мужчина с местами поседевшими волосами и большущими всевидящими голубыми глазами бывал в Кремле очень часто, поэтому о любом правителе мог рассказать много чего интересного. Герой Советского Союза и Социалистического Труда одновременно был на хорошем счету у всех генсеков, и когда Аврорин награждал председателя орденом Красного Знамени, его заместителя отметил орденом Октябрьской Революции и медалью «За трудовую доблесть». И направлялись чекисты — как всегда — по делу государственной важности.***
В одной из опросных за большим деревянным столом расположился старлей-чекист, упорно что-то печатавший на компьютере. Фуражка его лежала на стопке бумаг, и он регулярно приподнимал её, заглядывая в очередной документ. Напротив восседал на специально выставленном стуле молодой человек высокого роста (из-за этого старший лейтенант со своими полутора метрами чувствовал себя не очень комфортно) и среднего телосложения. На голове у допрашиваемого были чёрные волосы, которые были спутаны так сильно, что напоминали гнездо (поэтому идеальный во всех смыслах чекист опять почувствовал дискомфорт). Карие глаза глядели куда-то в сторону, ведь молодой человек никак не хотел встречаться взглядом с противнейшим старлеем, уже битый час выбивавшим из него признание в антисоветской деятельности. Потом, конечно, чекисту всё это надоело и он решил написать признание за своего «гостя» сам. Это его он так усердно печатал. (А когда понял, что угрозы и единичный удар по лицу эффекта не дали, то даже попросил прибыть председателя конторы вместе с замом.) — Так, — Старлей закончил печатать, хлопнув обеими руками по столу и привлекая этим внимание допрашиваемого, — давай в последний раз: ты мне сейчас сам пишешь признание, а я обещаю, что наказание получишь менее строгое. Идёт? Ответом послужило молчание. Молодой человек никак не желал отступать от своей тактики. Да и зачем вообще разговаривать с тем, кто любое твоё слово может против тебя же обратить. Одно слово уже было сказано — за него «гость» и отхватил удар, больше экспериментировать не хотелось. Старлей был безынтересен, цель его была понятна — любой ценой засадить человека. Сам же чекист заметно уставал и злился. — Ладно. Тогда так поступаем: я сейчас признание зачитаю, а ты его подпишешь. Идёт? Поехали, — Старший лейтенант придвинулся к компьютеру и принялся зачитывать написанную им же филькину грамоту: — Итак, я, Владислав Волков… отчество ты мне своё не называл, так что потом его туда впишем… Значит, я, Владислав Волков, такого-то года рождения, член ВЛКСМ с такого-то года, признаюсь, что, подвергшись влиянию антисоветских элементов, призывал к насильственной смене строя в СССР и пропагандировал ценности, порочащие честь советского народа и опровергающие все нормы марксизма-ленинизма. Антисоветскими элементами и диссидентским движением через нелегальную литературу мне была внушена необходимость построения капитализма в Советском Союзе, что я принял за приказ к действию. Я и группа товарищей таких-то планировали отдать территорию Азербайджанской ССР под власть мусаватистов, вдобавок к этому — демонтировать советский режим в Венгрии и Румынии, направляя агитационные листовки с призывами… Эй, эй, ты чего это решил? Ты чего уши закрываешь? — Чекист подорвался с места, увидев, что допрашиваемый закрыл уши руками. Старлей знал все эти ходы — так можно потом отказаться от признания, — поэтому и проявил такую резвость. Он вцепился в руку молодого человека и начал усиленно трясти её. — Убери руки! Руки убери, парень! Не дури, хуже же тебе будет! Попытки старлея не увенчались успехом — сил у него явно не хватило. Владислав же отвернулся прочь от чекиста, сделав его работу с признанием лишённой смысла абсолютно. Только сотрудник госбезопасности вновь решил тянуться к молодому человеку, как дверь опросной открылась, и вошёл Коньков, по привычке громко стукнувший каблуками на пороге. Чекист подпрыгнул на месте и тут же отдал честь. — Что с ним? — сразу спросил Коньков, указав на Волкова, который явно не заметил присутствия ещё двух новых чекистов в помещении. А всё из-за того, что продолжал сидеть с зажатыми ушами. — Товарищ председатель КГБ СССР, разрешите? — Старлей указал на отдалённый угол опросной, призывая Конькова что-то обсудить. А прошедший вперёд Грецов похлопал сидящего молодого человека по плечу. Реакции не последовало, и тогда первый зам председателя не стал разворачивать Владислава к себе, а сам обошёл его и предстал перед его лицом. Молодой человек, увидев нового присутствующего, даже опустил руки — хоть сотрудникам КГБ доверять вообще никогда не следовала, этот человек особо грозного вида не имел. — Молодой человек, можно один вопрос: с вас требовали признание? — Да, — коротко ответил брюнет, приобретая в душе некоторый интерес к этому чекисту. Хотя бы из-за того, что он явно отличался от своих сослуживцев. — А вы его не подписали? — Нет. Если бы я был действительно в чём-то виноват, то самолично пришёл бы, а подписывать сочинённую вашим сотрудником… ахинею я не стану, извините. Грецов неодобрительно глянул в сторону общавшихся чекистов. — Понимаете, товарищ председатель КГБ СССР, на него нет… ничего. Всё чисто — в Комсомоле состоит, замечаний и выговоров не имеет, награждался знаками «Ударник стройотряда», «Молодой гвардеец пятилетки» и «За отличие в труде». Получается, что имеется только обвинения, а доказательств — нет, — сообщил Конькову старший лейтенант, протерев влажный лоб своей рукой. — Обвинения на пустом месте возникать не могут, запомните это! Обвиняют — значит — есть основания! Не можете найти основания — значит — хорошо заныкал, гад… В чём подозревается? — В антисоветской деятельности. — Ага, — Коньков злобно улыбнулся, — ещё один диссидентик, да?.. Ничего, прижмём. Молодой человек! — обратился к Владиславу председатель КГБ. — Я прошу прощения за возможные неудобства. Можете идти домой, товарищ. Обвинения с вас сняты целиком и полностью. — А наблюдение? — спросил Волков, оборачиваясь к Олегу Олеговичу. Тот даже побледнел. «Ну а об этом он как знать может?» — подумал чекист. — К-какое наблюдение, товарищ? — Да ладно вам, не изображайте… Я их метров за пятьдесят вижу — стоят уже с рациями, переговариваются. Молодой человек всё это говорил спокойно, а председатель КГБ заметно злился. Ну вот как так? Неужели госбезопасность настолько плохо работать стала? — Разберёмся, товарищ, идите. Когда молодой человек вышел, смерив Конькова взглядом, наполненным безразличием к его персоне, генерал тут же отправил в полёт схваченную со стола вазочку, где старлей хранил ручки. — Это что такое, мать вашу? Почему уже какой-то сопляк меня, дважды Героя, отчитывает? А?! Чего у нас топтуны так херово работают, а?! Немедленно приведите в порядок всё это дело! У меня есть ощущение, что этот парень нас к крупному сборищу диссидентов привести может. Приведёт — и мы их там же раздавим. Как и приказал товарищ Аврорин… Грецов рассмеялся. — Нет, так умеем только мы! Голову от приказа терять — это наша национальная особенность! Аврорин доприказывался уже — школьника недавно наши из пятого управления за чтение какой-то самиздатской книжки в машину затолкали и увезли. Потрясающе, да? — Мы не пойдём против партии! И против Советского правительства — тоже! — яростно ответил Коньков. — Скажите, за этим молодым человеком будет продолжаться слежка? — Конечно! — воскликнул старлей. — У входа уже стоит наш сексот. — Отлично. Значит так, Мироныч, звони Андропову — он у нас по идеологии, всё знает. Поговори с ним насчёт вот этого. Пусть пороется там, а как найдёт — пусть тотчас звонит. А я пойду звякну Черепанову, — решил Коньков. Грецов покачал головой, но спорить с начальником не стал — тот всё равно будет на стороне Кремля. — Ну если ты его трезвым застанешь, конечно. Он в Кремль без рюмашки никогда не ездит, — предупредил Зиновий, знавший о грехе министра обороны. Коньков несколько раз щёлкнул пальцами, нагоняя мысль. — Ничего, нормально всё. Будем мы с вами теперь диссидентов среди армии искать. Знаете, сколько там этой заразы засело? Всех, кто хоть как-то связан с диссидентами, будем обрабатывать. У кого друзья, родственники среди них, — всех зажмём. Если родственники есть, то там целые семьи загребать можно — все они повязаны на одном. Надо… схватить их за одно место, чтобы поняли, что лучше им залезть обратно в свои дыры и не вякать. Грецов сразу понял, что только что Олег Олегович озвучил очередной приказ Аврорина. На столь масштабные замыслы Коньков бы не решился, поэтому тут в любом случае был причастен генсек. И удручало то, что председатель КГБ терял голову, получая спущенную директиву. Он мчался выполнять её, разнося все преграды на своём пути. Ничто не могло остановить его. — А вы, старший лейтенант, проконтролируйте, чтобы ваши сексоты работали лучше. А то видят их… И тут же послышался глухой удар по двери. Офицеры только сейчас поняли — их подслушивали…***
Владислав буквально вылетел из здания на Лубянке и помчался к расположенному рядом телефонному автомату. (Хотя ещё утром молодой человек забеги устраивать не планировал.) Там, в кабинке автомата, уже кто-то стоял, но стоило ему увидеть запыхавшегося бегуна, как он со словами «Проходите, товарищ» вышел и отошёл в сторону. Что-то в его виде было крайне подозрительное. Вполне возможно, что это был один из топтунов… Номер был набран машинально. Трубку взяла девушка. — Алло? — Привет, Луна. Не хочешь на Лубянку прокатиться? Нет? Тогда надо будет встретиться. Срочно. И как можно быстрее… А, и ещё — похоже, контора решила устроить облавы в армии. Я думаю, твоему брату нужно будет подсуетиться. Чекисты хотят брать всех, кто хоть как-нибудь связан с нами. И твой брат в числе первых под удар… Ладно, всё, до встречи. Место знаешь. Молодой человек выскочил и быстрым шагом направился к подъезжающему парящему в воздухе автобусу, на секунду смерив человека из кабинки подозрительным взглядом. Стоило Владиславу скрыться, тот человек из кабинки схватился за рацию: — Объект собирается на встречу. Место не назвал. Есть! Сексот махнул рукой, и к нему приблизился чёрный воздухомобиль, где сидели трое человек в бежевых плащах. — Цель знаете. Вперёд. И парящая машина пришла в движение.