Весь внешний вид генсека, способный любому доказать тезис о несокрушимости Советского Союза, значительно дополнялся изображённым на доске линкором. Министр обороны судорожно размышлял над тем, что именно решит делать Аврорин, окажись у него в руках такого размера корабль. Никогда ещё маршал никогда не говорил о поддержке революций в других странах, о вводе войск на территорию соседей (да и вообще о военных действиях он старался не упоминать), но премьер Бурденко как-то намекнул, что «генсек не прочь расширить границы Союза». Министры тогда заволновались, какими же способами Юрий решит это делать, и лишь председатель КГБ был уверен в необходимости таких действий. (Иного расклада и не предполагалось — чекист никогда не выступит против слова партии.)
Сейчас же Аврорин уже не доказывал несокрушимость, а явно показывал всю мощь советской военной машины. Вся его поза — выпрямленная спина, держащаяся ровно голова, лёгкая улыбка, расширившиеся от некой эйфории глаза и руки, сложенные «домиком», — являла собой образ типичного диктатора, что так часто мелькал на экранах телевизоров. Михаил Александрович не отпускал воротник рубашки, постоянно оттягивал его, но никакой помощи это не предоставляло — дышать было трудно, страх даже подойти к столу генсека, такому идеальному и вычурно-педантичному, не пускал воздух, лишал министра возможности контролировать части своего тела; лишь рука отчаянно продолжала теребить воротник. Глаза беспокойно бегали и в этом противостояли глазам Аврорина — спокойным и недвижным.
— Здравия желаю, товарищ… маршал Советского Союза… — нерешительно проговорил министр, всё ещё боясь пройти дальше порога. Генеральный секретарь всем своим монолитным видом отпугивал любого, а находящийся за спиной рисованный линкор словно был олицетворением его намерений. «Любой, кто осмелится пройти в кабинет без разрешения его владетеля, рискует попасть под огненный залп пушек нашего грозного оружия», — так говорила Советская власть в самом центре своего сосредоточения. Михаил Александрович же был готов вообще не заходить, бросить отчёт и убежать прочь, запрыгнуть в свой воздухомобиль и умчаться обратно в ГДР. Но нельзя…
— Здравствуй, Михаил Саныч, — поприветствовал товарища генсек, расцепив руки и указав ему на стул, рекомендуя присесть. — Ну что, могу поздравить тебя с успешным окончанием поездки по землям Восточной Германии? Есть вопросы у тебя — по Германии или вообще?
Решительно заходить Черепанов не захотел, а прошёлся до стула осторожно, боком. Каждый шаг он рассчитывал и перед каждым новым делал определённую паузу. Генсек не торопил своего гостя, он терпеливо ждал — ждать он привык, несколько минут не станут испытанием. Потом министр очень аккуратно отодвигал стул, боясь случайно навалиться на его спинку всем своим весом и упасть вместе с этим же стулом. И лишь когда он сел, когда полностью удостоверился, что удобно ему, что удобно генеральному секретарю, что пьяные мысли окончательно освободили голову, когда подумал и над тем, что и как спрашивать, — лишь тогда он заговорил, заговорил тихо и отрывисто:
— Товарищ маршал Советского Союза, по… Германии у меня вопросы не возникли, а если и возникли, то все они здесь, — Михаил Александрович похлопал по папке; на секунду её удостоил взглядом генеральный секретарь, — в этой папке. Гораздо больше у меня вопросов по нашей стране…
— Беспокойная советская душа! — захохотал Аврорин, всплеснув руками и совершенно забыв о грозном своём образе. — Даже там, в далёкой Европе, нас продолжают волновать дела, которые происходят у нас на Родине. Признаться, я поражён нашим самосознанием — ну какая сейчас страна решит заявить, что уровень патриотизма у неё выше нашего? Загадочен и — правда! — многогранен могучий советский народ. Что русские, что украинцы, что узбеки, что татары, что казахи, что белорусы, — все мы настолько любим свою страну, что даже за её пределами продолжаем думать о ней. Я не знаю, как вам, — Юрий подпёр голову рукой, искоса взглянув на беспокойного генерала, — а мне это всё очень нравится. Кто решит противостоять такому народу — просто глупец, не более. А тебе, Михаил Саныч, я хочу напомнить, что человек должен думать о двух вещах: как отдохнуть и как сделать так, чтобы никто о твоём отдыхе не узнал. Со вторым у тебя проблемки, я твой этот… как его… слово такое молодёжное — релакс, во! — ещё вон там, — Указательный палец устремился к порогу, — почувствовал, а вот отдыхать по-настоящему ты не умеешь. Я, хочу тебе признаться, отправил тебя в Германию только за этим — ты весь какой-то скрюченный, сморщенный, будто не министр, а труп на ножках и при мундире, а ты ведь и там смог найти себе бремя. Да что там, ты уже здесь, только вернувшись, умудрился загрузить себя вопросами… Ладно, — Аврорин тряхнул головой, отгоняя от себя нашедшую сонливость, вызванную ну уж слишком долгим «лежанием» на руке, — озвучивай свои вопросы, разберёмся с ними.
Черепанов сидел с приоткрытым ртом. Выходит, в ГДР можно было не нагружать себя, можно было не таскаться за членами СЕПГ, можно было спокойно отдохнуть от навешанных прошлым генсеком обязанностей министра обороны… Конечно, можно было и орден Карла Маркса за активную работу с немецкой молодёжью не получать, но ради передышки можно было и от ордена отказаться. Выходит, что Михаил Александрович из-за собственного незнания, из-за собственной ограниченности и из-за собственной загруженности не смог даже помыслить о том, что в Германию его послали не с рабочей поездкой, а ради релаксации. Да даже превредный генерал-полковник Як, недовольный абсолютно всем, страдающий манией величия и злоупотреблявший своим званием, был добреньким и составил отчёт за министра, а это уж должно было стать знаком для Михаила Александровича. Увы, не стало.
— Я… Мне… Меня… просил министр внутренних дел Дальнего Востока… Он… просил… просил…
Наклонённая вбок голова генсека и приподнявшиеся его веки призывали Михаила Александровича к конкретике. Он вновь дёрнул воротник, надеясь, что хоть сейчас в лёгкие поступит кислород, что станет легче, что слова пойдут бесперебойно.
— Министр внутренних дел просил меня объявить военное положение в столице Дальневосточной Советской…
— Да-да-да-да, — перебил Черепанова Юрий, выставив правую руку вперёд (таков был его универсальный жест, призывающий к молчанию), — министр Дальнего Востока… Эрдэнэ… С именами у меня не очень ладится, но он… Эрдэнэ — действительно министр, действительно самый настоящий советский милиционер. Ты подсоби ему, хорошо? Я приказ направлю, войска выделят, а ты уж из своего министерства дай указания, чтобы там всё как надо было. Ты понимаешь, да? Вот и хорошо. Ещё вопросы?
— Да… Он связан с госбезопасностью. Олег Олегович Коньков считает, что в Советской армии развелось, — Слово «диссидент» в разговоре с главным лицом страны сразу клеймилось. Оно мешало говорить, произносить слова правильные, вставая поперёк горла. Но сказать его надо было, ведь разговор на этом не оборвёшь — если начать сумел, то и закончить сумей, — развелось… развелось… диссидентов.
Аврорин рассмеялся, и смех его поразил Черепанова до глубины души. Казалось, что все человеческие чувства слились в одну большущую химеру, огнём острого слова полыхающую, готовую поглотить и в то же время приласкать человека. Огромная личность генерального секретаря обычному человеку неподвластна, изучить её — долгий и нудный процесс, приводящий, правда, к значимому результату.
— Да? С гэбистами, значит, проблема… Только вот я одного понять не могу, Михаил Саныч, а что не так сказал-то Олег Олегович? М? Лично моё мнение таково, что даже армия не защищена от губительного влияния диссидентов-антисоветчиков. Ты вспомни, вспомни капитана Орехова — тоже чекист, сотрудник Пятёрки, а диссидентам тогдашним информацию об обысках сливал! — с напором проговорил Юрий, привстав. Министр обороны лишь смотрел на него, боясь даже отвести взгляд. — Нет, если у тебя есть идеи, как можно мне, Совмину, ЦК, всей нашей пар… да что там партии, всему Советскому Союзу удостовериться в том, что наша доблестная Красная армия полностью очищена от идеологических противников, то я поговорю с Коньковым, укажу ему, что вектор сменить надо, а пока — ну какие гарантии сейчас можно давать? Если их так расплодилось, то и в армию они пролезли. Тут даже экстрасенсов никаких не надо, всё уже ясно!
— Есть у меня одна идея, — смело возразил Аврорину министр, чем удивил его (да и себя тоже — даже воротник не стал оттягивать), — и заключается она в том, что меня необходимо снять с поста министра обороны. Вы ведь знаете, — шёпотом произнёс Черепанов, приблизившись к Юрию на максимально возможное расстояние, — я даже не военный, как я могу руководить армией?..
Аврорин вновь усмехнулся, и усмешка была искренне победная, отдалился от своего собеседника и вернулся в кресло.
— Знаю, Михаил Саныч, что ты военный историк, знаю. Но везде — в Германии, в Венгрии, в Румынии, в Чехословакии, в Японии, в Монголии, — как мне докладывали, был ты. Записывал каждое движение войск ты, каждое слово командиров — ты, каждую деталь одежды — тоже ты. И почти со всеми командирами ты знаком. Да, ты не воевал полноценно, но ты же буквально под артобстрелом данные собирал, тебе «За отвагу» медаль дали! Ну кто лучше тебя армию-то знает? Нет, до меня доходят слухи, что офицеры там говорят, мол, армию ты пропил всю, что развалил ты её, но ты мне скажи, лучше нашими военными Як твой руководить будет, который вообще без авторитета? Или кто? Нет, ну ты пойми, что убирать тебя — это не вариант. А вот… крыс, прости, конечно, за такое сравнение, из армии вычистить надо, поэтому тут у Конькова полный карт-бланш.
Эти слова сокрушили, уничтожили Черепанова. Они означали полную победу госбезопасности и бессилие самого генсека. Выходит, что министру всё-таки придётся писать доносы. Выходит, что Михаил Александрович теперь обязан кому-то. Конечно, угроза Конькова о снятии Черепанова с постов была пустым словом, ведь Аврорин не отстранит верного ему человека, но… кому тогда оставить армию? Кому доверить несмышлёнышей? Яку, который любого замучить сможет? Или каким-нибудь полковникам? Нет, армию бросать нельзя, но и под удар столь явный идти нельзя… А что же можно?
А можно было послушать генсека.
— Ну теперь давай о моих вопросах, — начал он, достав бумажки. Аврорин поправил очки, пододвинул к себе стакан с чаем (естественно, он стоял в новом советском подстаканнике, который начинал гореть разными цветами при касании ручки) и принял самую удобную позу. — Начнём с того, что буквально за пять минут до тебя мне позвонил Андропов. Ты знаешь, что он мне рассказал? Говорит, значит, что пришли к нему какие-то… товарищи в вызывающей одежде — это он особенно подчеркнул, — не спрашивая разрешения ввалились в кабинет, потом кинули ему на стол отчёт — мол, давай, пень трухлявый, читай. Так ладно бы это, с культурой у некоторых всегда проблемы… Ты мне объясни, какого… они припёрлись под мухой?! — злобно спросил генсек, щёлкнув себя по горлу. — Нет, ну ты пойми меня правильно: приходят к секретарю ЦК по идеологии — одному из первых лиц партии — расфуфыренные такие парни, бросаются отчётами, причём делают это всё в нетрезвом состоянии, потом зовутся братьями и начинают раздавать тумаки друг другу, — я как должен был отреагировать?
Слова генсека весьма поразили министра, но ответ явился сам собой:
— Прошу прощения, товарищ маршал Советского Союза, я к товарищу Андропову никаких братьев не посылал, но в остальном — я понял, о ком идёт речь. По поводу их внешнего вида — признаю, это… лично моё упущение, недоглядел я. Меры примем, такого больше не повторится.
Аврорин улыбнулся — дружески, умиротворённо, призывая к дальнейшему диалогу на товарищеских началах, без обид и проклятий, без злобы и ненависти.
— Верю на слово, Михаил Саныч, верю на слово. Ты смотри — уж не подведи себя! Не меня, а именно себя, ведь слово коммуниста — нерушимо. Ну хорошо, — Юрий постучал пальцами по столу и обернулся к стоявшей позади доске. Грозный линкор ждал. — Теперь, собственно, об этом красавце поговорим. Ты же знаешь, Михаил Саныч, что нашей стране в этот раз выпала честь принимать Международную выставку народных достижений… Ну знаешь же? — Черепанов кивнул. — Отлично. Так вот, некоторые страны решили привезти на выставку макеты нового вооружения. Цели их я не знаю — может, напугать нас хотят, может, подмазываются, — но твёрдо решил, что и нам надо им показать наши мощи. Согласен? Так вот, нашим самым лучшим кораблём сейчас является «Киров», но он крейсер, а вот линкор… Линкор — это вещь. Да и командиру «Кирова» мы с Бурденко решили новое место работы, так сказать, предоставить, а то засиделся он… Ну, министр обороны, хотите на флоте такой корабль иметь? — Черепанов вновь кивнул, даже более усиленно. — Вот — вы же умнейший человек! По моей задумке, этот линкор будет сопровождать десяток мониторов — и пусть не думают, что мы забыли про такие корабли! — и два-три крейсера. Я уверен, что такое формирование способно будет распугать всех наших противников. Да… Кхм… Через неделю начнётся выставка, поэтому я хочу, чтобы ты, Михаил Саныч, постоянно контролировал конструкторов макета — он должен быть готов за два-три дня до начала, а не впритык, как мы любим это делать. Сам корабль встанет в строй чуть позже…
— Как?! Но на строительство корабля такого размера нужно большое количество времени. Я не конструктор, конечно, но как историк могу сказать, что тот же крейсер «Киров» двадцатого столетия начали строить в тысяча девятьсот семьдесят третьем, а спущен на воду он был в семьдесят седьмом. Это получается, что линкор строили, а меня… в известность… не поставили… ещё тогда, при прошлом… генсеке?
Такие факты явно подрывали в Михаиле Александровиче ощущение себя министром. Всё больше ему казалось, что он — подставной человек, а решают за него все: маршалы, генералы, полковники… План мощнейшего (а Черепанов хорошо рассмотрел всех характеристики линкора, указанные на доске) корабля флота — и тот от него скрыли! Вот-вот — «Советский Союз» будет спущен на воду, а министр и знать о нём не знал до сегодняшнего дня. Как же много «хороших» вещей подкинуло ему возвращение из Германии.
— Не печалься так, Михаил Саныч, что ты! В любом случае,
теперь за линкор отвечаешь ты, и все лавры по окончанию постройки — твои, я могу тебя заверить. Ничто не будет забыто… Ну что, думаю, на этом мы с тобой и закончим… Да! Отчёт я прочту, думаю, особых проблем в Германии не возникнет. Вот… Вопросами я твоими займусь, обсужу их с партией, а ты уж там своим орлятам вправь мозги, пусть к большим птицам не лезут, а то крылышки подрезать мы им всегда успеем… Хорошо? Вот так! И не печалься, не печалься, не думай из-за этого на стакан в очередной раз садиться, ещё подчинённые повторять начнут. Ну что, вопросов нет, можем расходиться?
— Так точно, товарищ маршал Советского Союза! — воскликнул Черепанов, поднявшись со стула. По кивку генсека он покинул кабинет, намереваясь в срочном порядке навести порядок во вверенном ему формировании.
Очередным гостем Аврорина стал Бурденко, зашедший практически сразу после ухода министра обороны. Генеральный секретарь даже удивился такому нежданному визиту. Он отставил свой стакан с чаем и обратил к предсовмина свой самый вопрошающий взгляд.
— Во-первых, у тебя очень плохая шумоизоляция, — ответил Леонид, чуть ли не с разбегу усевшись на стул рядом с генсеком. — Во-вторых, министр обороны совершенно правильно говорит про нашего Дзержинского — гад он и карьерист! И в партию пролез, поверь мне, только из своих карьеристских побуждений. Ну ты смотри, он же всё под себя подмял: армию, милицию, партию — мы все перед ним отчитываемся. И в Политбюро, зараза такая, сидит — не сидит, а восседает, — никто даже рот не открывает при нём! Ну ты же сам это видишь, чего ты ему такое позволяешь? Ты не понимаешь, что в один прекрасный момент он нас всех с постов поснимает? Вот сейчас полностью армию заграбастает — и всё, такая сила будет в его руках! — Бурденко кричал, злился, махал руками, выражая крайнее своё недовольство, а Аврорин лишь улыбался — словно премьер действительно думает, что он — генеральный секретарь ЦК, Председатель Президиума Верховного Совета, маршал Советского Союза! — не знает положения дел в своей стране. Недели власти было предостаточно, и с большинство вещей Юрий успел познакомиться; меньшинство же оставалось познать позже — как дела закончатся.
— Поверь мне, всё я вижу и всё я знаю. Но ещё я знаю то, что только Коньков и заместитель его… как же его?..
— Грецов, — подсказал товарищу Бурденко.
— Да-да, точно. Так вот, я знаю, что только Коньков и Грецов способны на данном этапе навести в нашей стране порядок. До этого осталось не долго, поверь мне. После этого такой ярый председатель КГБ нам не особо нужен будет — знает он много, со многими вещами сталкивался, не дай бог — ещё нашу секретную армию увидел… Вот. Мы его тихонько — без скандалов — и попросим… Ну а на его должность много кого взять можно — хоть тот же… этот… Грецов, да — мужик он толковый, дело знает, особо в государственные дела не лезет. Ну или наш «Дзержинец» — надо же потихонечку в состав Советского правительства наших людей вводить, а то всё наследие старого генсека полудохлое на всех постах до сих пор сидит… Исправлять будем? — Будем! Так что ты не думай, что, мол, Аврорин совсем слепой, не видит ничего. Всё я вижу, только резких движений делать не хочу — в нашем деле они очень опасны.
Предсовмина ничего не смог ответить, а лишь продолжил сидеть, смотря на товарища. Так и просидели.
***
Обоим посыльным министра Черепанова прилетело по хорошей такой пощёчине. Они оба удивились, когда обычно спокойный начальник пришёл к машинам злой, после чего резко и неожиданно ударил обоих.
— Вы почему пришли к Андропову без формы? — вновь спросил Михаил Александрович.
— Ну мы же вас предупреждали! — воскликнул Эрик, взмахнув руками. — Мы же говорили, что не успели переодеться. Мы же…
— Слушай, Невин, ты дурак? Ты Устав последний раз когда читал? Мне опять к вам с замполитом приходить, чтобы он вам мозги прочищал? Значит так, к завтрашнему дню перечитать общевоинские уставы Вооружённых Сил СССР и быть готовым к сдаче экзамена. Всё ясно? — грозно спросил министр, но молодой человек, видимо, не до конца осознав всю серьёзность его слов, попытался возразить:
— Но это…
— Всё ясно? — вновь спросил Черепанов, сжав руки в кулаки.
— Так точно, товарищ генерал армии, — буркнул Эрик, отвернувшись прочь.
— Теперь ты, Торрет, — Министр щёлкнул пальцами перед глазами Найта, призывая того обратить внимание на себя. — Ты каким местом додумался прийти к секретарю ЦК в нетрезвом состоянии?
— Но вы же сами напились перед выездом, — простодушно ответил парень.
У министра не хватило слов (да и силы) что-нибудь ответить. А ведь молодой человек прав — Михаилу Александровичу прежде бы самому отбросить вредные привычки. Но что он может сделать, если советский истеблишмент должен видеть его всегда на посту, а проклятая так и лезет в глотку. Да и вообще, к этим молодым людям можно прислушаться — знает их Михаил Саныч давно, поэтому их слова он особо на правду-то и не проверял. Но не проверил он — проверит КГБ.
— Значит так, братцы-кролики-алкоголики, слушаем меня внимательно: форму носить постоянно, уважение к партийцам никуда не девать, а вот всяческие там свои личные дела засунуть далеко и надолго. Пить на службе запрещать не буду, потому что понимаю — я сам этого не искореню. Но если пьёте, то делаете так, чтобы никто этого не заметил. А сейчас — топайте вдвоём на остановку, садитесь на автобус, едете домой, и чтобы я вас до завтра не видел. А завтра мы с вами и поговорим. Свободны!
А уже в машине, когда молодые люди ушли, министра посетила беспокойная мысль — и на них же нужно будет сообщить в КГБ! Эрик как-то проговорился, что сестра его поддерживает диссидентов, а семья Торретов была теми, кто приютил Невинов на советской земле. Более того — оба иностранцы… Конечно, нужно было всесторонне разобраться, но… Репрессивная машина зажимала между своими поршнями несчастного Михаила Александровича.
И он судорожно полез за бумагой…
***
Мимо министра внутренних дел и председателя КГБ Дальневосточной ССР проехал танк с грозно нацеленным вверх дулом. Повсюду бегали солдаты, перекрывая улицы и перемещая население с этих самых улиц по домам. Военные машины могучими рядами проезжали мимо, отражая всё могущество Страны Советов. Эрдэнэ и Башиила лишь удивлялись тому, как быстро Москва реагирует на их просьбы.
— Слушай Эрдэнэ, — крикнул Уршеев, голос которого заглушали проезжавшие позади него танки, — а тебе не показалось странным, что наши зеки спокойные слишком были?
Эрдэнэ вопросительно глянул на товарища, предварительно помахав рукой кому-то из солдат.
— Я читал досье, — вновь кричал Башиила, на этот раз ещё и закрывая себе уши, — так там сказано, что они любого порубать могут, а тут — чушь какая-то… Выходит, Москва не те данные спускает?
Эрдэнэ отошёл, взял товарища под руку и отвёл в сторону, к переулку, откуда тотчас выскочила группа детей и помчалась по домам, испугавшись грозного вида солдат и военных начальников, марширующих по улицам. Министр проводил их напутствующим взглядом — не бегайте, мол, дети, перед советскими танками, — а председатель КГБ лишь покачал головой.
— А ты, — начал Эрдэнэ, говоря достаточно громко для стоящего рядом Уршеева, но слишком тихо для остальных солдат, — наверное, хочешь, чтобы они тебе всю свою мощь и силу показали? Тоже хочешь чего-нибудь лишиться?
— Да не хочу я ничего лишаться, я просто хочу узнать, почему у них такое поведение… Мне оно крайне не нравится. И пусть в твоих словах огромная доля логики есть, мне было бы спокойнее, если они будут вести себя естественно. Профессиональный навык, так сказать, — Уршеев ухмыльнулся, дёрнув головой. — А тебя это никак не беспокоит?
— Меня беспокоит посыльный от министра обороны республики. Его всё нет и нет, — отозвался Эрдэнэ, глядя через непрекращающийся парад техники и солдат на противоположную сторону улицы. Там он надеялся найти так нужного ему посыльного.
— Фельдъегерь?
— Ну да, можешь называть его фельдъегерем.
Видно было, что Эрдэнэ сейчас разговаривать не очень хотел, поэтому Башиила свои речи прекратил и вместе с товарищем стал глазами искать посыльного, уйдя, правда, подальше от министра. Как он выглядит, правда, Уршеев не знал, поэтому занимался этим делом только из солидарности с товарищем. А что? Не авторитетами же сейчас мерится.
Советские солдаты всё продолжали маршировать по улицам. Обеспечить безопасность большого Ленинска-Дальневосточного было делом нелёгким, а провал был равноценен смерти — дело же курировала сама Москва. Поэтому министр обороны республики, получив указания, в срочном порядке обзвонил всех командиров и приказал вводить войска в город. Повсюду включились сирены, громкоговорители оповещали о военном положении города и комендантском часе, люди массово начали возвращаться по домам. Не было неожиданностью то, что в этой суматохе некоторые уже успели потеряться или вовсе пропасть, и милиция, прорываясь через армейские кордоны, по личному указанию Эрдэнэ искала пропавших. А министр обороны, узнав о маршах войск, приказал направить к курирующим это дело Эрдэнэ, Башииле и Новгород-Северскому своего человека с отчётами и предложениями. Но так вышло, что Геннадий срочно отбыл в Совмин республики, поэтому встретиться курьер должен был лишь с министром внутренних дел и председателем КГБ.
— Здравия желаю, товарищ генерал-майор! — послышался женский голос, и Эрдэнэ, сначала посмотрев на Уршеева, продолжающего глядеть куда-то вдаль, обернулся.
За министром внутренних дел стояла девушка среднего роста, одетая в привычную форму Советской армии, на которой красовались знак о сдаче ГТО и «Воин-спортсмен», а также медали «За боевые заслуги» и «За отличие в воинской службе» второй степени. Волосы у девушки были длинными, но так как Устав не предусматривал военнослужащим красоваться длиной своих волос, они были собраны в хвост и на службе никогда не распускались (да и вне службы — тоже). Карие глаза прибывшей со знанием службы и всего воинского дела смотрели из-под прямоугольной половинчатой оправы. В руках она держала массивную папку. И это её решил спустить министр обороны?..
— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — Эрдэнэ приложил руку к фуражке, после чего махнул Уршееву, подзывая того к себе. — Вы от министра обороны?
— Так точно, товарищ генерал-майор! Товарищ министр обороны приказал передать вам и товарищу председателю КГБ республики отчёт о положении дел в армии и о количестве задействованных войск, — чётко доложила посыльная, вызвав лёгкую улыбку у Эрдэнэ.
— Боже мой, ну что я вижу? — ехидно спросил подошедший Уршеев, уславший позже в свой адрес «Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант!» и тоже улыбнувшийся. — Иной раз и пожалеешь, что в госбезопасности так мало женщин, — Эрдэнэ удивлённо глянул на товарища. — Нет-нет, не подумайте ничего дурного, только в целях эмансипации! — Указательный палец чекиста взмыл в воздух, демонстрируя всю серьёзность слов. — Представьтесь, пожалуйста, но без звания, я и так вижу, что вы лейтенант, — попросил чекист.
— Валерия Заритовская, — представилась девушка, и не думая смущаться такому напору со стороны Уршеева. В конце концов, он — начальник, а Устав не предписывал смущаться при виде начальства.
— Что ж, Валерия, вам выпала честь наблюдать с нами за ходом этого парада. Вас проинформировали о прибытии «Кирова»? — спросил Эрдэнэ, взяв у девушки папку.
— Так точно, товарищ генерал-майор. Министр обороны приказал мне сопроводить заключённых до Москвы. Он считает, что они представляют собой опасность для Советской власти.
— А вы так не считаете? — поинтересовался Эрдэнэ. В его планы тоже входило сопровождение очередных «врагов народа» до Москвы, поэтому собрать верную команду попутчиков ему казалось необходимым.
— Я уверена, что у Советской власти достаточно сил для противостояния любой угрозе.
На том и порешили.
А сила эта — могучий, огромный крейсер «Киров», являвшийся гордостью всего советского флота, — приближался к порту города с неумолимой скоростью, и никакая преграда не способная была остановить его. В глазах командира корабля читалась победа над всеми врагами социализма. Другого и быть не могло…
