Градус

      Оби-Ван вошел в Лазарет осторожно и медленно, тем шагом, который свойственен коту, аккуратно и плавно ступающим по следам своей будущей добычи, и боящемуся спугнуть ее неловким шевелением хвоста или слишком громкой поступью, резкими, выдающими его движениями. Кеноби настороженно осмотрелся вокруг, будто то, что он сейчас делает, было запрещено и могло порицаться и осуждаться лишними свидетелями. Только убедившись, что рядом никого нет, Оби-Ван проследовал дальше, осознавая еще большую преступность этого деяния, но не чувствуя за собой угрызений совести и желания отступить.       Проникновение в палату без ведома на то целителей считалось серьезным проступком, но, все-таки, там лежал Квай-Гон, и Оби-Ван, теперь подгоняемый не только своими чувствами, но и чувствами Энакина, считал визит к учителю своим долгом и твердо решил навестить его прямо сейчас, вне зависимости от того, разрешит или запретит ему это кто-то сделать. Пожалуй, единственным, что немного пугало его в этой авантюре, было то, что Совет, узнав о провинности старшего падавана, может разгневаться и оставить его в учениках на неопределенное время.       Магистры уже вызывали Кеноби, так сказать, «на ковер». В первый свой визит в Зал Совета Оби-Ван узнал, что нападавший на них с Квай-Гоном действительно был ситхом, во второй — что Совет засчитал битву и победу падавана как испытание и теперь он, Оби-Ван Кеноби, в любой момент может пройти посвящение в рыцари-джедаи и начать свой, независимый от Квай-Гона путь к познанию Великой Силы.       Оби-Ван уже не первый день представлял, как будет рассказывать учителю о решении магистров, и каждый раз, воображая себе реакцию мастера, невольно улыбался. Он не хотел хвастаться Квай-Гону тем, что тот, пусть в почти бессознательном состоянии видел сам, ему хотелось знать, что Джинн гордится им, как своим падаваном, хотелось, чтобы он искренне порадовался за ученика, хотелось видеть, что он пытается скрыть свое разочарование от того, что им придется расстаться. Кеноби становилось дурно от мысли, что он наконец-то сможет пробудить в душе учителя те чувства, которые он страстно желал чтобы тот испытывал, от мысли, что чувства его самого могут оказаться взаимны. Он мечтал о том, что все исполнится так, как нужно ему, пугался этого и корил себя, внушая, что может довольствоваться и самой малой частью своих желаний, и опять начинал ликовать в предвкушении будущего счастья, и все повторялось вновь и вновь.       Кеноби быстро нашел ту палату, в которой лежал Квай-Гон. Он узнал ее номер сразу, как только мастера туда поместили, и прекрасно знал, что Джинн еще три дня назад пришел в себя. Оби-Ван мог бы еще в первый день навестить учителя, но тогда его действительно не пустили. Остальное время он провел в Медицинском корпусе, внезапно забоявшись этой встречи и заставляя себя зайти внутрь. Он надеялся, что целители, которые пытались или загнать его в Лазарет, или выгнать из Корпуса, не сказали ничего Квай-Гону, и тот не знает, что его падаван, взрослый и разумный человек, уже совсем не мальчик, но еще не совсем мужчина, но, не смотря на это, все же имевший способность управлять собой, не может, боится совершить то, чего он очень хочет.       Оби-Ван поднял руку, чтобы постучать, но понял, что это лишнее и может показаться какой-то глупостью. Он, еще раз убедившись, что никого поблизости нет, положил ладонь на ручку двери и несильно толкнул ее, боясь издавать громкие звуки и чувствуя, как сильно колотится его сердце, как перехватывает дыхание, и как необъяснимо хочется бросить это дело, развернуться и уйти, уйти из Лазарета, из Корпуса, из Храма, уйти ото всех проблем. Но он только толкнул дверь еще сильнее и сделал резкий шаг вперед.       Квай-Гон резко поднял голову и широко распахнул глаза, будто пытаясь показать, что он и не спал нисколько, а лишь на минуту задумался, но, в то же время, издал обличающий его вздох, какой обычно издают люди, глубоко сожалеющие о том, что их разбудили. Оби-Ван, поняв, что помешал учителю, смутился и не решался пройти дальше. Он стоял, глядя на мастера, и пытался не показывать ни сожаления, ни осознания своей виновности в том, что мастер находится здесь — Квай-Гон не любил, когда его откровенно жалели, и, тем более, когда кто-то чувствовал себя виновным в его несчастьях.        — Здравствуйте, мастер.        — Здравствуй, — с неохотой, помедлив, будто делает это только ради приличия, ответил Джинн и перешел к тому, что, очевидно, волновало его гораздо больше. — Тебя пропустили?        — Нет, — Оби-Ван наклонил голову, — но никто и не запрещал. Вы ведь не…        — Хочешь спросить, могу ли я позвать целителя и попросить его выгнать отсюда моего падавана? Неужели я на самом деле кажусь таким извергом? — он усмехнулся и едва заметно пошевелил рукой, указывая на стул. — Садись. Или ты «просто мимо проходил и решил забежать на пять минут, поздороваться»?       Оби-Ван сел, не услышав последнего предложения и мысленно отвечая на вопрос, который слышал от учителя довольно часто. «Нет, вы не просто и изверг, вы намного хуже. И, одновременно, в миллион, в миллиард раз лучше тех, кого мы привыкли так называть».       Его взгляд невольно упал на повязку с бактой, которая была у Квай-Гона на руке. Если к главному, опасному ранению Оби-Ван, может и не имел никакого отношения, то как раз эту повязку пришлось делать из-за него. Квай-Гон был слишком большим, и падаван просто не мог долгое время тащить его на себе аккуратно и бережно. Он и сам пару раз больно стукнулся, но мастеру досталось больше — он не помещался в узкий проход, и в процессе пропихивания его тела вперед отошедший кусок металла на стене полоснул прямо по руке Джинна, и хлынувшая внезапно кровь напугала Оби-Вана еще больше, чем рана в груди.       Вспомнив о ней, Оби-Ван украдкой, стыдясь своего взгляда и своего интереса, посмотрел на оголенную грудь учителя. Рана была закрыта одеялом, и Квай-Гон, заметив, куда смотрит ученик, натянул его подальше, невольно давая этим жестом понять, что дела обстоят не очень хорошо, и что Кеноби этого лучше не видеть.        — Вам говорили что-нибудь? Насколько все плохо?        — Я жив, и, думаю, этого достаточно, чтобы не беспокоиться, — ответил Джинн, сжимая краешек одеяла так, будто боялся, что Оби-Ван вырвет его из рук учителя, увидит все и поймет, что мастер ему нагло врет. — Так, зачем ты пришел? Просто повидаться, или что-то сказать?        — Вам ничего не сказали? — наигранно удивился Оби-Ван, желая скрыть ту бурю эмоций, которую он испытывал от происходящего и показать, что он якобы разочарован тем, что придется говорить все Квай-Гону самому. — Я думал, Совет посоветовался с вами, прежде чем принимать такое решение. Они… — Кеноби взглянул на Джинна, желая узнать, испытывает ли он интерес к его повествованию, или нет. — Они сказали, что я прошел испытание, и что я могу теперь стать рыцарем.       Квай-Гон лишь слегка приподнял одну бровь и внимательно осмотрел ученика, будто думал: «Разве может этот нелепый, маленький человек, вечно смущенный, неизвестно как принимающий самостоятельные решения, который столько времени постоянно находился рядом со мной, покинуть меня и жить сам? Нет, это шутка, они не могли решить этого». И, все же, он не испытывал никакого сожаления и разочарования по этому поводу, и намеривался дать Оби-Вану убедиться в этом, не осознавая, или не желая осознавать, что может обидеть и ранить этим юношу.        — Ну ладно. Очень за тебя рад. И когда ты планируешь… «Становиться рыцарем»?        — Я думал, — Оби-Ван сглотнул, понимая, что все идет абсолютно не так, как он хотел, что воплощается в жизнь самый сильный из его страхов. — Я думал, что когда вы будете здоровы.        — Ситх знает, сколько еще я здесь пробуду, — Квай-Гон пожал плечами, насколько это было возможно в его положении: с капельницей в одной руке, тугой повязкой на другой, да еще и с сильной болью, которая пронзала тело при любом движении. — А присутствие учителя на церемонии вовсе не обязательно. Если бы я погиб, ты бы ждал моего воскрешения чтобы пройти посвящение?       До Оби-Вана только сейчас дошло, какими страшными были слова мастера, каким страшным было то, что происходило сейчас между ними. Он почувствовал боль в груди, и не мог точно сказать, является ли она физической, или это он слишком много чувствует и переживает в этот момент. Так, как раньше холодные слова учителя отбивали у него желание говорить и действовать, они убили в нем стремление жить и быть счастливым. Он оказался на самом деле не нужен человеку, которого так искренне и так долго любил.       Кеноби резко встал, отшвырнул в сторону стул, подошел к двери, и вдруг остановился, вспомнив что-то важное. Он нащупал внутри себя тонкую ниточку, тринадцать лет связывающую его с Квай-Гоном, столько раз спасающую и успокаивающую их обоих связь, которая возникла между ними совершенно случайно, и отвергалась ими лишь в самом начале совместного пути. Оби-Ван дорожил этой связью, тем, что может чувствовать и переживать то, что терзает или радует его учителя, он берег ее и боялся утерять, но теперь…        — Энакин о вас спрашивал, — он увидел, что Квай-Гон сжимает пальцами простыню закусывает губу, стараясь скрыть неожиданную боль. Оби-Ван сам почувствовал, что внутри него стало пусто, и Сила будто покинула его, оставив совершенно одного в темном мире, но он сжал руку в кулак и продолжил. — Я скажу ему, что он может зайти к вам позже.