POV Пита (продолжение)
Выйдя из дома втроём, я изумляюсь отсутствию на улице кого бы то ни было. Стражников, например. Или автомобиля президента. А ещё я вижу специально приоткрытую дверь моего дома. Президент сейчас именно в моём доме. Ужас. Не хватало мне опозориться: на кухне не прибрано! В кабинете, и вообще везде на первом этаже, полнейший порядок. Но если он заглянет в синюю спальню, в глазах президента паду я ниже некуда: позавчера после обеда с Брэнником, от нечего делать, играли в большой гостиной в карты и обжирались капитолийскими вкусностями. В семь вечера пришёл Рай, прочёл непутёвым братьям небольшую нотацию о вреде безделья и азартных игр. Затем появилась Лорель, жена Рая. Она, собственно и спасла меня: сначала мы сели играть вчетвером, а через час, или около того, окружающий нас бардак вывел её из себя, моя невестка вообще умница — она выгнала нас и начала Большую уборку. И тогда мы забрались именно в синюю спальню на втором этаже. И, на беду, я не закрыл её, уходя, на ключ! Похоже, ни на какой второй этаж мы не идём: в прихожей мы встретили целых четыре стражника, глава миротворцев исчез, нас «сопроводили» в столовую. Ура! Спасибо миссис Лорель Мелларк, на долгое время я её должник: здесь царит идеальный порядок. И что же я вижу? Хеймитч сидит напротив Сноу и чинно пьёт чай. Красный чай, каркаде, значит, его угостил лично президент. По максимально довольной физиономии ментора делаю вывод: сейчас Сноу использует не политику устрашения, а говоря его же словами — «метод пряника». Но моё удивление вызвано даже не этим: рядом с президентом сидит Терренс и они мило беседуют! Я улавливаю конец фразы Сноу: — Мисс Эвердин — троечница? Это прискорбный, но вполне объяснимый факт: она же браконьер, так же как её отец и дед. Все мысли за пределами дистрикта. — и пожимаю плечами, весь мир теперь знает. Браконьер? Но ведь президент лично выдал Китнисс Эвердин «лицензию на охоту»! Мне в голову приходит немного дерзкая мысль, и я говорю: — Сэр! Если я правильно вас понял, Китнисс наделена вами законным правом в любой момент уходить в лес и охотиться? Президент Сноу будто бы только сейчас замечает меня и мягко (!) мне выговаривает: — А вот и мистер Мелларк. Вы всё правильно сформулировали: отныне Китнисс Эвердин вправе пойти в лес и поохотиться там пару часов, — Сноу моментально переключил внимание на миссис Эвердин, — Миссис Эль Эвердин! Мы все в неоплатном долгу перед вами! Вы воспитали достойную старшую дочь! Садитесь, пожалуйста. Напротив меня. — Благодарю, — с достоинством мать Китнисс занимает своё место, и мы все садимся за стол, Хеймитч без напоминания передвигает свой стул ближе, я сажусь рядом с ним. Сноу, миссис Эвердин, ментор, я и затесавшийся в нашу компанию Терренс, мы образуем круг. Все у всех на виду, очень удобно. Естественно, начинает президент: — Леди и джентльмены! У меня очень мало времени, поэтому скажу прямо — Наша родина, Панем, в опасности!Ого!
Неожиданно за спиной президента, сбоку от нас, начинает работу капитолийский голографический проектор, модель С, самая дорогая и самая неудобная. Вместо проекции на стене — изображение, и не скажу что идеально чёткое, оно возникает над проектором, поэтому сзади можно видеть всё то же самое, но в перевёрнутом искаженном виде, а ещё можно заметить все, что находится за изображением, и что категорически не нужно и мешает воспринимать картинку. Но посмотреть есть на что: у всех, кроме президента разумеется, нижние челюсти падают на пол, по Capitol-TV такого не показывают: Нет, это не какие-то секретные файлы «лично для президента Сноу», это закрытый телевизионный канал. Слышал я о таком: его смотрят по службе мэр, глава миротворцев, директор шахты, но Победители игр семнадцати лет от роду в этот куцый перечень не входят. Итак картинка: какое-то ЧП, дистрикт, наверное, Третий или Шестой, город, какое-то здание, и здесь точно был взрыв. Не сразу соображаю, что это случилось совсем недавно, буквально только что, я слышу голос комментатора, мужской голос: — К счастью в момент взрыва в заминированном помещении рабочих было немного. Раненных— четверо, в том числе один пожарный. Пожар, а я бы сам не догадался: никаких следов тушения не наблюдается, значит пожарная команда успела вовремя. Точно, это какой-то богатый дистрикт, в моём родном дистрикте пожарная команда есть, при шахте номер один, но она маленькая и практически бессильная. В других дистриктах с большими номерами дела обстоят не лучше. Пожар кончается тогда, когда попросту нечему больше гореть. Я не ошибся: — Слово помощнику главы миротворцев Третьего дистрикта полковнику Уотерсу: Немолодой миротворец, лет 60-65, в тёмных очках, попадает в кадр и с мрачным видом вещает: — Террористы проникли на склад готовой продукции номер пять в четыре часа в утра. Взрыв произошёл в четыре тринадцать. Взрывом уничтожены более шестидесяти ценных приборов и электронных устройств. Ущерб очень серьёзный, приборы предназначались для электростанций в Пятом, и таким образом программа повышения безопасности ГЭС и ТЭС в Дистрикте Пять сорвана. Особо подчеркну: преступники были осведомлены, что охрана склада номер пять будет временно задействована для чрезвычайного усиления охраны фабрик номер семь и номер восемь, иными словами, терракт был тщательно спланирован. Террористы сумели скрыться, их поиски пока ни к чему не привели. Сноу наслаждается нашим смятением, после чего подытоживает: — Итак, особо подчеркну: это был не саботаж, а именно диверсия. Проведённая безукоризненно. Замечено, последние тридцать лет не было случая, чтобы исполнители теракта попали в наши руки живыми, в крайнем случае они самоликвидируются при аресте. Операция по всем правилам военного искусства… И никто из нас не в состоянии промолвить ни слова, репортаж же продолжается, рядом с корреспондентом, мужчиной лет 50 с нетипичной капитолийской внешностью (волевое лицо, плотно сжатые губы итд) появляется следователь в униформе миротворца, но без шлема. Довольно молодой, лет 28-30: — Сегодня появились новые доказательства по диверсии в Седьмом дистрикте 20 ноября, теперь о причастности агентуры Тринадцатого можно говорить уверенно! Это также был террористический акт, а не просто крушение поезда. На экране место крушения: перевёрнутые вагоны и дрова, тысячи аккуратно распиленных дров. Они разбросаны повсюду. В кадр случайно попадает номер состава на лежащем на боку вагоне: 75. «Проклятие, да это же семьдесят пятый! Грузовой состав, раз в месяц привозящий дрова и доски из Седьмого к нам, в Двенадцатый! Точнее, в Девятый, Восьмой и Двенадцатый. Да, это точно он. Я немало времени провёл на нашей станции в ожидании двух составов. С мукой: состав номер сто двадцать четыре из Девятого и состав номер семьдесят пять — с дровами из Дистрикта Семь. Начиная с десяти лет. От страшного волнения я чувствую сильную боль в протезе. Со мной такое бывает. Капитолийский доктор говорил, что это фантомные боли — это нервное». А затем подтверждается очевидный факт, что президент прибыл в Двенадцатый не для того, чтобы угостить меня и ментора каркаде и отдать распоряжение посадить Китнисс в кладовку! Вошедший стражник с озабоченным, не единожды переделанным скальпелем хирурга лицом обращается к президенту: — Сэр! На проводе Капитолий. Первая линия, срочно! И президент Сноу вынужден временно покинуть нас, и уходя, он улыбается нам, да так, что у меня всё переворачивается внутри: — Я ненадолго, а когда я вернусь, мы продолжим. — в дверях он отдаёт кому-то приказ, — Муммий, выпуск би-сорок четыре дайте полностью, эс-семнадцатый — краткий обзор. А если я задержусь, и би-тридцать девять полностью. И с момента, как президент Сноу покидает комнату и до его возвращения голографический проектор, работает безостановочно: информация накрывает нас словно потоком ледяной воды с головой. Из Третьего репортаж перемещается в Четвёртый дистрикт, и мы видим удивительнейшую для нашего глаза картину: поздний вечер, толпа портовых рабочих осаждает мэрию, настроены они агрессивно, их крики наполняют комнату, несколько миротворцев ведут себя очень скованно и предельно осторожно. Вышедшего было помощника мэра заталкивают обратно. Раздаются дружные крики: — Мэра сюда, мэра! — вышедший к толпе пожилой мужчина в кожаной жилетке, по-видимому мэр Четвёртого, ведёт себя очень умело, у меня быстро рождается подозрение, что к подобному он привык. — Я рассмотрел ваши претензии! Пункт про увеличение дневных норм признаю законным, завтра утром каждый судовладелец получит бумагу за моей подписью, в которой будет предписано любые самовольные изменения норм отменить, контролёр проследит за исполнением. Крик, шум, частью одобрительные, но некоторые собравшиеся по-прежнему недовольны: — А как же ночные? По закону их оплачивают вдвойне! Мэр состроил недовольную мину, его лицо только что было увеличено, причём то, что калибровка была неумелой и грубой, я подумал, что данное видео взято с камер наблюдения: ни один капитолийский телеоператор не позволил бы себе диких скачков «наезда камеры с вылетанием за пределы кадра показываемого лица». Затем комнату наполнил зычный голос мэра Четвёртого, он резанул по ушам, вероятно, он хотел, чтобы его услышали даже в последних рядах, услышали и чётко уяснили себе его мысль: — Слушать всем! Завтра под разгрузку встанут ещё четыре сейнера, а мистер Макнаб уведомил меня, что свежая рыба должна отправиться в дальние дистрикты завтра! Повторяю ещё раз — завтра! Рефрижераторы уже выехали, но нам, парни, не хватает времени! Дистрикт щедро заплатит за ночные тем, кто готов работать до самого утра, сверхурочно. Но тем хлюпикам, кто на такое не способен, лично я посоветовал бы остаться дома, а с тех, кто «подпишется на ночные, но попытается соскочить», я лично семь шкур сдеру! Ведь ночью их некем будет заменить! Но тем, кто продержится до конца, я обещаю премию от дистрикта. Голос комментатора за кадром сообщает: — Мэр Четвёртого, мистер Роузхёрти, как всегда оперативно и быстро разрешил могущие возникнуть затруднения, как известно, портовые рабочие — элита дистрикта, они привыкли к хорошим заработкам, но и свою работу они исполняют превосходно. Поэтому потуги некоторых арендаторов судов, нажиться на нынешнем, сверхприбыльном улове рыбопродуктов, обречены на провал. Затем комментатор, по всей видимости, получив новейшие сведения, с нескрываемым удивлением в голосе добавляет: — Срочное сообщение! Вниманию мэров Девятого Доббса и Двенадцатого Андерси! Только что подписан указ президента Сноу: ваши дистрикты включены в целевые программы A, B и E Министерства ресурсов по снабжению населения дистриктов первого класса! Это великая честь, но и величайшая ответственность! Вам незамедлительно надлежит приступить к составлению программ по распределению продуктов и промтоваров среди населения ваших дистриктов. Также будут пересмотрены ставки и нормы в шахтах Двенадцатого и артелях Девятого! — его голос резко «дал петуха» от изумления, после чего он закончил: — В сторону увеличения оплаты, в четыре раза! Мы как онемели и пребывали в глубоком трансе: Терренс Уилджерс выпучил глаза и открыл рот, Миссис Эль застыла с рукой протянутой к тарелке (она было собралась перекусить и уже налила себе чашку чая и даже запаслась булочкой моего изготовления), ментор оценивающе посмотрел на меня, видя, что я пребываю в состоянии полной растерянности, бесцеремонно вытащил меня из неё: — Пит, а ведь вы покупаете только муку категории V? Не припомню, чтобы в Двенадцатый доставлялась пшеница W категории. — Она бешено дорогая, смысла нет никакого, — выдавливаю из себя неуверенным голосом. — Скажи своему старику, чтобы он узнал в мэрии, когда будет доставка и сколько, сдаётся мне, настанут у него «горячие денёчки», будете печь хлеб в три смены. — Почему? — по-прежнему мало что соображая, спрашиваю у него я. — Да потому, «шлаковские» ведь раньше когда у вас покупали хлеб? По большим праздникам, а теперь, когда денег станет вчетверо больше, они придут к вам и в обычные дни! Представляешь, что начнётся? — Сумасшедший дом, вот что будет! — срывающимся голосом заявляет Терренс. И я не могу с ним не согласиться: как только президент уедет, я тотчас пойду домой, в пекарню, надо сообщить поскорее семье, что за кошмар их ожидает, недавно Мелларки экономили каждый цент, а сейчас «золотой дождь президента Сноу» сулит страшный ажиотаж. А репортаж еще не закончился — пожужжав, голографический проектор продолжает показывать новости, теперь это какой-то из дальних дистриктов: догадываюсь, что это Девятый дистрикт. Можно было бы предположить, что это Одиннадцатый дистрикт, но поля, сплошь засеянные пшеницей высшей категории, категории V, есть только в Девятом. Мне ли не знать — пекари Мелларки пекут из этой муки хлеб. Белый фирменный хлеб пекарни Мелларков. В кадр попадает женщина-репортёр, лет 45 с сединой в волосах и без парика. Однако по интонации я определяю, что она капитолийка, она говорит: — Чрезвычайное положение по-прежнему действует, охрана элеваторов усилена, двумя ротами прибывшими из Десятого— и показывают какой-то склад, забор из колючей проволоки, целую толпу до зубов вооружённых миротворцев с автоматами (в Двенадцатом я видел автоматы у миротворцев всего один раз) и пару каких-то бедолаг, не старше меня, их поймали и крепко держат миротворцы. На этих миротворцах, как погляжу, словно на войну собравшихся: броня защищает всё тело, шлем какой-то необычный, первый раз такой вижу — лиц вообще не видно. Затем в кадре появляется миротворец, командир, судя по нашивкам, молодой с особо-зверской физиономией: — Капитан Ситон, сегодня были задержаны двое местных жителей, в чем их обвиняют? — без особых эмоций спрашивает женщина-репортёр. Он манерно откидывает коричневого цвета защитный экран (или как ещё его назвать, не знаю!) и говорит, не снимая шлема: — Они пытались проникнуть на склад, где хранятся готовые к отправке запасы муки. С целью кражи. Наказание будет соответствующее, — взгляд голубых глаз весёлый и злой. — Телесное наказание? Сколько? Ведь они несовершеннолетние, им далеко до последней Жатвы. — с равнодушной физиономией женщина задает следующий вопрос. — Нет. Виселица. Без вящих формальностей, — широко улыбаясь отвечает миротворец и исчезает с наших глаз. Примечательно, за те пять-шесть секунд, что я смотрел на него, я, незлобливый и выдержанный человек, уже испытываю к нему дичайшую ненависть и мне хочется его убить, но затем я догадываюсь, куда должна будет отправится эта самая мука. И тут я уже сам готов оплатить строительство виселицы за свой счёт! Женщина в этот момент отчеканивает: — Господа! Сегодня по расписанию состав номер сто двадцать четыре отбудет в дистрикты Восемь, Десять, Одиннадцать и Двенадцать. Согласно президентскому декрету по пути его следования рассредоточены усиленные конно-миротворческие патрули, а каждая миля трассы взята под строжайший круглосуточный контроль. Случившееся на границе дистриктов Восемь и Одиннадцать 25-го числа более не повторится, ни один дистрикт Панема не останется без хлеба! Репортаж вела Деметрия Вайц. Следующий выпуск правительственных вестей в 19:00. БАЦ! В самое больное место. И не поверить нельзя: Тринадцатый виноват в тех бедах, которые последнее время преследуют мою семью, и всех моих соседей и знакомых. Угроза разорения! Пока я, мрачный и совсем недобрый, помалкиваю, начинается обмен мнениями, обычное дело для Уилджера (и почему Сноу не выгнал его!) , но и для миссис Эвердин также, по словам моей невестки Лорель, она родилась в шестидесяти ярдах от нашей пекарни в доме акушерки миссис Грюнберг. Языки развязываются: — Казнить несовершеннолетних? Я никогда о таком не слышала, — ошарашенно заявляет миссис Эвердин. — Во время чрезвычайного положения это разрешается, но ты права: я никогда о таком не слышал, — подает голос ментор, он предостерегает её от излишней болтливости и мать Китнисс понимает его намёк. Я молчу, но в комнате есть ещё одно лицо, и об осторожности оно, вернее он, и не думает — Терренс Уилджер, он, хотя никто не просил его высказывать своё мнение, заявляет: — Это что за гадство такое! Это же наша мука! Для Двенадцатого Дистрикта! Ещё и моя мать запретила мне покупать булочки с вишней, а ведь в четверти у меня троек нет и четвёрка всего одна! Что же такое делается? Фраза Уилджера для меня, словно тычок в спину. Вот только эти несчастные навряд ли виновны в том злосчастье, которое преследует мою семью и семьи торговцев. Диверсии устраивают не мальчишки, которые от голода решились на мелкую кражу. «Тринадцатый дистрикт, о существовании которого «напомнил» нам с Китнисс президент Сноу, вот кто виновен! Во мне закипает гнев, но одновременно начинают грызть сомнения: так ли всё просто, а кому выгодны беспорядки и перебои с продуктами и топливом в дистриктах? И первым делом я вспоминаю о человеке, который «отошёл на минутку», но скоро вернётся, о президенте! Хеймитч прав: он ни за что не приехал бы в такую глушь только ради того, чтобы поговорить со мной и Китнисс. Даже обещание, секретный его план отменить игры, даже это — не единственная, а может быть — и не главная причина. Этот человек просчитывает каждый шаг: перед тем, как обнадёжить нас, он вначале угрожал, делал прозрачные намёки, что именно Китнисс он считает главной подстрекательницей начавшихся волнений и именно её следует наказать, чтобы другим неповадно было! Но он этого не сделает. Пока не сделает, но заставит жить в постоянном страхе: «Ничего не закончилось! Гарантий на будущее нет никаких, в любую секунду вы оба можете исчезнуть, если этого пожелаю я». А запугав, он мановением руки, с невероятной лёгкостью, как бы играя, «решил материальные затруднения» моей семьи, моих соседей, моих одноклассников и вообще всего Двенадцатого». А еще, не так давно, он назвал меня «мой мальчик», и менее часа назад он обещал нам с Китнисс развязать атомную войну, либо отменить Голодные игры! Про что Китнисс чуть было не проговорилась Хеймитчу. Красная от возмущения мать Китнисс не желая молчать, накидывается на Терренса, опередив даже ментора. У которого сейчас глаза сузились от злости, она обращается к виновнику, и Терренс уже понял, что «напросился», но увы, сказанные слова назад не вернёшь: — Терренс Уилджер! Ты вообще понимаешь, что ты сейчас наговорил? Ты же своим недомыслием опозорил весь наш дистрикт! Сегодня же расскажу твоей матери о случившемся! И впредь не смей высказывать свои глупые и незрелые мысли! — я ещё ни разу не видел её в таком сильном раздражении. Удивительно, в общении с Китнисс она согласна терпеть её хамские и обидные слова, но сейчас Уилджер смотрит на нее со страхом. Разгневанный ментор, который уже собрался высказать Терренсу «всё, что он думает о булочках с вишней», останавливается и, уже после отповеди матери Китнисс, говорит кратко: — Мне нечего добавить. Согласен с тобой, Элизабет. — Простите, я не хотел… — но его жалкие оправдания решительно пресекаются: — Ни слова больше, я запрещаю! — она сильно повышает голос. Я осознаю, что совершенно не знаю мать Китнисс, в ней есть стержень. Пожалуй, я начинаю догадываться, почему мой отец до сих пор её любит! Сильная женщина!***
В этот самый момент экран, до того момента показывавший какую-то рябь, оживает, вместо Девятого возникает новая картина, идеальной чёткости, это какой-то другой дистрикт, внизу мигает красная надпись: «Срочное включение». Это город, вечер, поздний вечер. Учитывая, что в Двенадцатом раннее утро, можно догадаться, что это один из самых далёких от нас дистриктов — Первый или Второй (Позже, уже в Туре, я узнал, что Первый дистрикт с Двенадцатым дистриктом разделяют три часовых пояса, три часа разницы, поэтому показанные в сюжете новостей события произошли вчера, вечером воскресенья). Внизу появляется и тут же исчезает надпись: «Беспорядки вспыхнули в восемь ноль девять вечера по Капитолию». В кадре двухэтажное здание белого кирпича, настоящие дубовые оконные рамы, они просто-таки огромные — в полный человеческий рост. Оцениваю на глаз стоимость такого великолепия и изумляюсь: где могут позволить себе такие бешеные траты! Прихожу к выводу, что это магазин, по видимому, магазин экстра-класса, в котором тройная наценка на все товары. Это по крайней мере, я слышал, что такие магазины есть в дистриктах Один и Пять. Моя догадка быстро находит весомое подтверждение: входная дверь (она заперта) — просто произведение искусства. Дерево, полагаю — морёный дуб. Я любуюсь ажурной решёткой (её установили на окна подсобных помещений полуподвального этажа, очень умно — ни один вор не сумеет проникнуть вовнутрь, решётка сплошная и очень надёжная), такую красоту в Двенадцатом не встретишь. Я внимательно запоминаю каждую деталь, вечером я обязательно возьму холст и запечатлею на нём всё, что сейчас вижу! Но затем моё внимание привлекают люди, впервые я наблюдаю за повседневной, будничной жизнью жителей очень далекого от меня дистрикта. Первое: это одежда, так как большинство собравшихся — женщины, невольно отмечаю про себя вызывающий внешний вид, все они стараются, как говорят в таких случаях, выделиться из толпы. Мне удаётся разглядеть не менее восьми человек, но больше всего моё несчастное воображение «добивает» очень высокого роста женщина, лет тридцати пяти, в ярко-алом пальто. Другие, также не желают «быть такими как все» — светло-лиловый жакет второй женщины очень хорош, но всё впечатление портит её безвкусные белые сапоги, третья — владелица отличной кожаной куртки на меху, кожа жёлтая, а мех какого-то издевательски зелёного цвета, Жуть, да и только! Не успеваю подумать, а не капитолийская ли это одежда, как слышу обмен мнениями матери Китнисс и ментора: — Хеймитч, что это за место? — голос миссис Эвердин отражает её критическое отношение к тому, что она увидела. — Не уверен, это либо Первый, либо Второй дистрикт. — ментору происходящее довольно-таки безразлично. — Они одеты… точно как капитолийцы, — озвучивает мою мысль мать Китнисс. — Нет, поверь мне, это не так. Публика, да, собралась богатая, но нет, это не капитолийцы — нет этих париков и типично капитолийских штучек. Как тебе сказать… — ментор начинает тщательно подбирать слова, но догадаться совсем не трудно, он хочет сказать, что откровенного капитолийского безумия всё же не наблюдается. — Я поняла, — продолжает миссис Эвердин, — в этот момент в кадр попадает стоящий чуть в стороне миротворец, следящий за порядком, лицо у него скучающее и потрясающе глупое: режет глаз его «капитолийская физиономия» — такое бестолковое выражение лица может встретиться только в Капитолии. — миссис Эвердин развивает свою мысль, — Эти люди собрались поздно вечером, когда обычные магазины закрыты, и только состоятельные гражданки. Я думаю, что их цель — какая-нибудь новинка, которая только-только поступит в продажу. Сегодня, вот они и ждут, хотят стать первыми покупателями. — Возможно. Хотя погоди-ка, вот кто-то выходит из магазина, сейчас узнаем причину ажиотажа, — куда более заинтересованным голосом отвечает ей Хеймитч. Действительно, огромная дубовая дверь чуть-чуть распахнулась и изнутри магазина протиснулся, именно протиснулся, мужчина, молодой и крепкого телосложения. Я безошибочно определяю его как местного «хлебных дел мастера», так как пекарь всегда узнает своего собрата. Почему-то улыбаюсь: глупо как-то, да? Но улыбался я недолго, как только мои уши слышат то, что он говорит, глаза лезут на лоб, а челюсть падает на пол: — Дамы! Пускать буду по двадцать человек, а то получится как вчера. Дамы! Все получат свои ДВЕ буханки. И ещё я вынужден сообщить неприятную новость: сегодня цена снова повышается: ореховый батон стоит 8 долларов 40 центов, а маковые булочки продаются по 4 доллара 70 центов. Состояние полнейшего отупения — вот что ощущал некоторое время, будто все мысли из моей головы куда-то улетучились, исчезли, испарились. Полная и жуткая пустота. Но по мере того, как я прихожу в себя, я чувствую всю глубину моей травмы, моего потрясения. В чём тут дело? Ну, не может такого быть, чтобы зажиточные гражданки Первого или Второго дистрикта поздним вечером стояли в очереди за хлебом! Эта бредовая картина не может уложиться в моей голове, это категорически невероятно. У нас в Двенадцатом очень редко, да и вообще мало народу едят на завтрак, обед и ужин печёный свежий хлеб! Семьи шахтёров изо дня в день питаются самым дрянным хлебопродуктом (хлебом это и назвать-то язык не поворачивается!) из пайкового зерна третьей, а то и четвёртой категории, которой в Десятом кормят скот, а в Одиннадцатом из него гонят хлебную водку. Но там, совсем близко от Капитолия, такая картина совершенно невероятна, так я полагал минуту назад. Не сразу я вспоминаю, что сам президент Сноу рассказывал о бешеном росте цен на хлеб, который вызван жутким дефицитом, в богатых дистриктах. Сноу ткнул меня носом в тот факт, что именно ягоды морника, которые мы с Китнисс вытащили, тем самым заставив оставить нас в живых, привели к серьёзным волнениям и хаосу в государстве. Я вижу, как шокированы миссис Эвердин и Хеймитч. Они словно рыбы, которых вытащили из воды, им точно нечем дышать. Терренс также выглядит обалдевшим, но выволочка, которую учинила ему мать Китнисс прочно засела у него в голове, поэтому он помалкивает. Однако мать Китнисс и ментор приходят в себя и начинается обмен мнениями, но по изменившимся их голосам сильно заметно, какое огромное впечатление произвело то, что нам показывает «секретное капитолийское телевидение»: — Ты слышал? Батон за восемь долларов! — осипшим голосом спрашивает ментора мать Китнисс. — Я слышал, что в других дистриктах дефицит муки сильнее, чем у нас, — как ни в чём ни бывало отвечает ментор. Об этом, вообще-то, я ему рассказал. Скрыть удивление — в этом с ним мало кто может тягаться, мастер, черти подземные… Ну вот опять я ругаюсь! Сорвался. Ладно, хоть не вслух! Вот услышал бы отец, получил бы я на плюшки! — Просто ужас, — осторожно подаёт голос Терренс, и тут же закрывает рот. Да, восемь долларов — это настоящий террор, при такой цене количество покупателей пекарни «Мелларк и сыновья» сократилось бы не вдвое, а в пять-семь раз, а это уже гарантированное банкротство, такие деньги не станут платить даже миротворцы. Следовательно, те самые женщины, сплошь из зажиточных семей, только им по карману свежий хлеб! Стоп, в кадр попадает нечто особо замечательное: изображение чёрно-белое и не очень хорошее, это — камера наблюдения! Конечно, как ещё можно снять эту самую девчонку в арке, подворотне одного из соседних домов. Всплывает красная поясняющая надпись: «Камера 057. Семь ярдов от магазина «Диллэни. Универсальная торговля». И девчонка сразу приковывает всё моё внимание. Первое, что цепляет — «взгляд волчицы», такой можно встретить в «Шлаке». Встречаешь своего ровесника, хочешь сказать «Здорово. Привет», но натыкаешься на колючий взгляд абсолютно взрослого, сто раз битого жизнью человека и… теряешься. Как себя с ним вести? Нет, конечно, после моих игр многое изменилось, я не тот подросток, имя которого вытащила из стеклянного шара Эффи. Тот Пит умер, умер на Голодных играх, защищая Китнисс, добывая её победы, делая всё, чтобы она вернулась домой к Прим. Но не просто понять, как себя вести с таким «зверёнышем», окрысившимся на весь белый свет. А тут всё серьёзнее — «Профи, эта девчонка профи» — приходит в голову первая мысль. Но, что необычно и странно, она не похожа ни на Мирту, ни на Диадему. Она другая, более зрелая и взрослая. Ей девятнадцать-двадцать лет, а взгляд её темных глаз на все тридцать пять! Среднего роста, волосы тёмные, кажется, коротко стриженные, или убраны под шапку. Непонятно. Идеально прямая спина. Стоит очень свободно, она привыкла так себя вести, никого не боясь — пусть другие её боятся! Думаю, она — «свободный стрелок» и она начала свою игру — «пеняй на себя — кто не пригнётся, не спрячется, тот — мой!» К ней подходят двое, а потом оказывается что четверо мальчишек, младше её, лет шестнадцати-семнадцати. Один выглядит совсем дохлым, а другие, напротив здоровые и крепкие. Она ничего не говорит, она молча, жестами, показывает им нечто. Нет, она приказывает, я понимаю это сразу, она рассылает уверенным движением правой руки их на свои места. Всё происходит очень быстро, через пару секунд она исчезает и камера показывает пустую подворотню. «Приказ был отдан и он исполняется моментально» — мне хватило времени увидеть эту сцену и понять. Что-то будет. Бандитская шайка или воровская? Не знаю. Но, думаю, сейчас мы всё увидим. И вновь на экране цветная, очень качественная картинка. В кадре появляется репортёр, вечерний ажиотаж привлёк внимание телевидения, значит всё в новинку, и это — чрезвычайное происшествие, а не рутина. Начинается телевизионный репортаж: — Я — Хороника Рокмиллер, я нахожусь в Дистрикте Один. Как говорилось неоднократно, дефицит хлеба — есть следствие серии диверсий на железной дороге, устроенных изменниками и предателями Панема. Сейчас восемь часов вечера и начинается вечерняя продажа хлеба, введён лимит по президентскому указу номер 551: продажа разрешается два раза в сутки, в 8 утра и 8 вечера, он действует до конца месяца! Сегодня за порядок в квартале отвечает капрал Бейн. Капрал, сколько человек сейчас под вашим командованием? — капитолийка лет 25, а может и старше, в парике ярко-красного цвета и модной бело-жёлтой шубке подходит к миротворцу. Миротворец лет 25 стоит в стороне от очереди, он наблюдает за порядком «на безопасном расстоянии», камера начинает двигаться и теперь можно понять, что магазин «Диллэни. Универсальная торговля» находится на небольшой площади, которая сейчас наполовину занята покупательницами хлеба, женщин собралось очень много — больше двух сотен. Капрал Бейн, по-видимому, капитолиец — улыбается мисс Рокмиллер «улыбкой в тридцать три зуба» и вообще не против поболтать с ней: — Хороника, сейчас под моим командованием четверо. Порядок обеспечен на все сто, я гарантирую это. Она задаёт ещё один вопрос, Бейн на него отвечает, но камера поворачивается обратно, к магазину и показывает одну сцену за другой: внутрь магазина запускают двадцать женщин, дверь закрывается, проходит приблизительно минута, дверь открывается, выпуская отоварившихся счастливых покупательниц наружу, а только затем внутрь запускают новую партию, всё происходит размеренно и весьма небыстро, что, мягко говоря, толпу начинает нервировать. Начинается негромкий гул, затем он нарастает, спустя пару минут он уже заглушает откровенно дурацкие комментарии капрала Бейна об образцовом порядке. С запозданием, капрал спохватывается и начинает отдавать распоряжения, но шум и откровенное отсутствие порядка им сильно препятствуют. И в этот самый момент раздаётся бьющий по ушам вопль: — Ой, обокрали! — и градус волнения и беспорядка многократно усиливается. И без особого труда — ясно, что виновником происшествия является один из тех самых мальчишек. — Я так и думала! — с горькой участливостью в голосе произносит миссис Эвердин, и я отмечаю про себя, что она не обделена прозорливостью и наблюдательностью. Согласный с ней ментор утвердительно качает головой, я молчу и ещё замечаю расширившиеся зрачки глаз Терренса — азарт в нём так и пылает, он, несомненно тоже давно сообразил, что к чему, Терренс Уилджер — отличник, да и память у него преотличная, вот бы ещё умел вовремя промолчать — цены бы ему не было. Волнение на площади усиливается: сразу несколько женщин бросились на подмогу обкраденной (у неё из сумочки выкрали кошелёк), жертва тоже не растерялась и кинулась ловить того самого худого мальчишку. Затем кто-то (может быть, даже та самая девчонка-главарь) запускает в окно камень. Звон разбитого стекла, крики о помощи (нескольких женщин порезали осколки огромных стёкол), зычный ор капрала Бейна (он пытается не допустить перерастания инцидента в серьёзное волнение. Но тщетно). И вот, наконец, женщин перестают пускать в магазин вовсе — из-за полнейшего беспорядка продажа хлеба прекращается. Возмущение покупательниц растёт как на дрожжах, состоятельные гражданки не согласны остаться без вкусного свежего хлеба и начинают по-настоящему бузить. Начинается самый опасный для правительства период времени — стихийное возмущение того гляди перерастёт в нечто антигосударственное. Репортёрша мисс Рокмиллер, пока не поздно, старается улизнуть, или перебраться под защиту миротворцев, но Бейн куда-то делся и она становится мишенью для разъяренных покупательниц. Но оператор продолжает, не колебаясь, всё снимать и, в итоге, мы поражённо наблюдаем самый подстрекательский и антикапитоийский репортаж, который только можно представить. Толпа волнуется, шумит всё громче и громче, становится всё злее и злее, мы слышим: — Откройте двери, мы имеем право на наш хлеб! — Опять эта капитолийская нераспорядительность! — Хлеба, мы требуем хлеба! — А вы чего ждали? Да у нас всё так! — Ни хлеб нормально купить, ни уличных воров изловить! — Э, ты, урод капитолийский, ты чего меня снимаешь, чтоль? Чёртики с золотыми рожками побери вас всех! — девушка лет 25, одетая с шиком, и я даже сказал бы с блеском, замечает оператора и, странное дело, не сильно переживает, что её длинный язык могут и вырезать! — Ловите вора, ловите вора, он вырвал у меня сумочку! Теперь в толпе ловят воришку, но неудачно: на экране мелькает убегающий крепкий парень лет семнадцати, пытающихся его остановить он либо сбивает с ног, либо умело вырубает, бьёт по чувствительным местам (глаза, уши, либо живот). Пара секунд и малолетний вор с добычей был таков. Учитывая, что и предыдущего субтильного воришку поймать и отдубасить не получилось, толпа начинает звереть и ломиться в магазин. Именно попытки выбить входную дверь, сильно подозреваю, заставили вызвать подмогу, которая прибыла незамедлительно. Десяток миротворцев вклиниваются в толпу и оттесняют её от магазина. Появляется миротворец, по видимому офицер (я определяю их по осанке и поведению, привычке командовать). Капитолиец — выражение лица его гордое и преисполненное своей значимости. Он находит Бейна и выговаривает ему: — Опять ты, Марк, отличился. Ничего толком сделать не можешь. — Виноват, лейтенант, больше не повторится, — оправдывается взмыленный капрал. Заметно, что этот лейтенант очень спокоен. У меня закрадывается подозрение, он будто бы играет в строгого начальника. А на самом деле они близкие приятели, дерзкое предположение, но ощущение именно такое. Все эти миротворцы какие-то расслабленные, в этом они похожи на наших миротворцев, тем тоже лень нести службу и сама служба у них никакая не тяжелая. Однако, шум и беспорядок моментально доходит до ушей высокого начальства, тем более, что магазин и площадь перед ним находятся в самом центре города ювелиров. В сопровождении свиты прибывает (пешком, следовательно, расстояния здесь ничтожны, почти как в моём родном торговом квартале) местный глава миротворцев. Он величав и нисколько не похож на нашего главу, «старину Крея»: совершенно седой, очень старый, лет семидесяти, но крепкий и энергичный старик. Разумеется, он — капитолиец. Оператор мгновенно переключается на него и мы точно оказываемся совсем рядом. Лейтенант со всех ног летит к нему: — Лейтенант, почему допустили такое безобразие? — очень сурово, сдвинув густые седые брови, спрашивает он вытянувшегося перед ним лейтенанта. Я замечаю, приметив важную деталь, которую ранее упустил из внимания: этих двоих оператор снимает сбоку и мне удаётся рассмотреть нашивки, которые, как мне объяснял мой знакомый миротворец Зенон, обозначают их офицерские звания. У старика — пять нашивок на руке пониже локтя, у лейтенанта только одна нашивка. Я успеваю заметить, не только у старика безупречная великолепная подогнанная на фигуре униформа, но и лейтенант одет «точно с иголочки», не сравнить с несколько неряшливым внешним видом капрала Бейна. Сзади к старику наклоняется молодой миротворец и шепчет ему что-то на ухо, старик призадумывается, а затем быстро смягчается, резко меняет настроение, теперь он склонен быть очень снисходительным к лейтенанту, который по-прежнему стоит вытянувшись перед ним: — Ну как же так, Прайз! Нехорошо, такая неприятность. Представляю как расстроится ваш дядя, очень прискорбно. Идите, я вас больше не задерживаю. — и он его отпускает. — Есть, господин полковник! — козыряет (или отдаёт честь) лейтенант и не торопясь уходит. Выражение лица полковника вновь становится недовольным и очень строгим, он подзывает к себе ещё одного миротворца, по четырём нашивкам на рукаве я определяю его как большого начальника, и говорит раздражённо: — Статор! Отдайте распоряжение незамедлительно возобновить продажу хлеба. Даю вам на ликвидацию беспорядков полчаса. Доложите мне лично! — и старик с невероятно гордо поднятой головой не спеша уходит, за ним следует большая часть его свиты. Офицер, которого назвали Статором, не сходит с места, он ищет кого-то глазами и, найдя его наконец, кричит и даже машет тому правой рукой: — Майор Вуд! Идите ко мне, быстрее! — и, действительно, с нему торопится миротворец, униформа которого несколько отличается синими вставками на белом фоне, такую у нас в Двенадцатом часто носит Крей и другие миротворцы, это служебная униформа, самая простая, на ней нет вообще никакой защиты. Оператор весьма неудачно снимает этого самого Вуда, так что рассмотреть его нашивки мне удаётся лишь с третьего раза. Три нашивки, белые на синем фоне, отлично заметны. Я вспоминаю, и изумляюсь собственной невнимательности — именно такие носит помощник Крея, майор Марлоу. Как же я раньше не замечал? Далее эти двое разговаривают, не торопясь, негромко, тот факт, что их снимают они не замечают. Хотя, не уверен, ведь их снимают крупным планом (словечко, которое я «подцепил» у Порции), первый, Статор, — мужчина лет сорока, с длинным бледным лицом, высокого роста, второй, майор Вуд — выглядит моложе, невысокий и коренастый, лицо у него красное, носит усы. Замечаю в первую очередь, что разговор у них очень тактичный и деликатный: — Публий Кануций! Центр города — твоя компетенция, очень прошу тебя: постарайся быстро всё устранить, неприятности нам не нужны… — Луций Гостилий! Всё сделаю, даже не сомневайся. — С чего всё началось? В чем дело, собственно? — Продажа хлеба. Вечерняя. Декрет… — второй его прерывает: — Публий Кануций, нельзя такое допускать, хлеб — это серьёзно! — Понимаю тебя, Луций Гостилий, сделаю всё быстро! — Очень на тебя надеюсь, жду тебя с рапортом через двадцать минут, действуй. — и первый миротворец, которого называли то «Статор», то «Луций Гостилий» покидает площадь. Майор Публий Кануций Вуд, очевидно его зовут именно так направляется к магазину и по пути окликает одного из миротворцев: — Сержант, где ваш капитан? — В магазине, сэр, сейчас я его позову, — кричит другому миротворцу, — Эллиотт, сбегай за капитаном, скажи, его разыскивает мистер Вуд. Через пару секунд дверь магазина открывается и выходит высокий худой парень, лет 25, он сильно сутулится, наверное, у него искривление позвоночника, светловолосый, по его явно «улучшенному» лицу я не сомневаюсь, что он капитолиец, поначалу я принимаю его за одного из солдат, но по манере себя вести и по двум нашивкам на белоснежной новенькой униформе я признаю офицера. Это тот самый капитан, которого разыскивает Вуд. Быстро оказывается, что они давние приятели: — Ауфидий, у нас с тобой неприятности, что будем делать, а? — издевательским, но незлобливым тоном спрашивает его майор Вуд. Вообще-то, в сравнении с ним капитан выглядит совсем мальчишкой, но держатся они оба на равных: — Какая такая проблема, Кануций? — пожимает плечами капитан. Боко приказал быстро заделать разбитое окно, после чего начнёт продавать хлеб. Граждане Первого дистрикта! — обращается он к толпе, — Если кто-то видел, кто кинул камень, пусть скажет — это может помочь наказать злоумышленника. Ведь из-за него мистер Боко Хэммет прекратил продажу хлеба, он не желал, чтобы воры залезли в магазин… — Ну я видела! — уже знакомая нам молодая девушка, одетая с неподражаемым шиком: шубка, меховая шапка, тросточка (грозное оружие, между прочим), шикарные сапоги жёлтой кожи, выходит вперёд, — Это была девчонка в синем. Она кинула камень. — Очень хорошо, может быть, кто-то ещё её видел? — спрашивает её капитан. Действительно, находятся еще четыре свидетельницы, кроме того, выясняется, что в толпе видели двух подозрительных мальчишек. Капитан лихо начинает раскручивать расследование, в это время продажа хлеба возобновляется, а волнения постепенно сходят на нет. Но, это ненадолго.Несмотря на то, что я всего лишь, пекарский сын догадался сразу, какая главная опасность подстерегает капитана и его людей. Нет, это не девчонка-профи и её мальчишки, неспроста цена на хлеб взлетела до небес, президент сказал правду — всему виной недостаточное, из-за диверсии, количество муки в Дистрикте Один. Не проходит и четверти часа с начала отпуска хлеба, как оказывается, что немало покупателей пришло в сей поздний час абсолютно напрасно. Но я удивляюсь, как резко толпа реагирует на это. У кого-то совершенно нет мозгов! Я готов горько плакать в тот самый момент, когда некий умник из числа магазинной прислуги выходит и громко сообщает капитану (а значит всем, кто имеет уши), что буханок осталось ровно восемьдесят штук. Зачем об этом сообщается во всеуслышание, для меня загадка. Это просто глупо. Ментор со мной совершенно согласен: — Вот же надо! Парень взял и плеснул керосина в огонь, — восклицает Хеймитч. Мать Китнисс удручающее качает головой, говоря: — Женщины так просто по домам не разойдутся! Мы с Терренсом согласно киваем, вряд ли состоятельные жительницы Первого отличаются от наших «торговых мамаш». Добром это не кончится.***
Пять лет назад (мне тогда не было и тринадцати) случился преопасный инцидент, которому я оказался случайным свидетелем. Из Капитолия поступило распоряжение, строго-настрого запретить вести торговлю нелицензированными продуктами. Я тогда этого не осознавал, да и в Котле данный запрет проигнорировали, потому как торговлю там пришлось бы вообще прекратить, ведь всё, что там продаётся является контрабандой. Но торговый квартал был застигнут этим запрещением врасплох, почти половину продаваемых товаров реализовывали без лицензии, либо по недействительным допускам (так дешевле по крайне мере на треть, а то и в половину цены, а переплачивать в моём родном дистрикте желающих не сыщется точно) Мелларков данная история не затронула вовсе, весь наш ассортимент традиционно строго лицензирован: таковы правила хлебной торговли. Но вот другие торговые семьи немало пострадали и весь год в квартале царила атмосфера нервозности, все, особенно женщины (а именно они, согласно старинному правилу ведут всю бухгалтерию семейного дела) пребывали в состоянии тихого бешенства. Как-то вечером папа послал меня в «магазин». Вообще, Квартал целиком состоит из семейных лавок, но когда мне было одиннадцать, ростовщик и владелец бакалейной лавки мистер Хорус Клемент открыл «универсальный магазин», где можно было купить что угодно, от гвоздей до предметов гардероба. Как я узнал позднее, чтобы открыть новое дело, он потратил всё, что копил пятнадцать лет, а прибыль с нового бизнеса оказалась ничтожно малой. Не более процента в год. Раньше, случалось покупатели в пекарне спорили, мол коммерсант из мистера Клемента не слишком удачливый. Пускать деньги в рост у него выходит превосходно, а «магазин» — затея вздорная и не может принести нормальной прибыли. Разговоры эти сильно раздражали мою мать, и однажды она в гневе посулила, что если ещё хоть раз она услышит «весь этот гнусный бред», виновным, пекарня Мелларков никогда не продаст ни единой буханки хлеба. Тот, кто знаком с моей матерью знает, что миссис Викки Мелларк своё слово держит, и разговоры прекратились. Всё произошло на моих глазах, миссис Ава Клемент, первая жена мистера Хоруса Клемента, разрешила мне поискать новую лампу (вместо разбившейся в спальне моих родителей). В отличии от товаров в лавках, товары в «магазине» разложены по полкам в большом зале («магазин» вдвое больше любой лавки) искал ее долго, и когда она уже была у меня в руках, я услышал громкий голос миссис Клемент. Держа обеими руками новую лампу, я направился в ее сторону — Это нельзя решить без моего мужа! — её голос был полон растерянности. — Миссис Клеменс! Я не могу ждать вашего мужа. Благоволите расписаться, — второй голос был очень тонкий, а кроме того писклявый. Я удивился, потому что такого раньше не слышал, сделав пару шагов я остановился как вкопанный, настолько увиденное поразило меня — до того момента я не видел живых капитолиек, а тут я глядел на невысокую, очень худую фигурку, первое, что изумило меня — ярко-синий парик, очень короткие волосы. Затем: яркие-преяркие зелёные гольфы, и наконец: красное нечто, оказавшееся помесью блузки, платья и халата. Короче говоря, она испугала и ошарашила меня до глубины души одновременно, я боялся дышать, она была точно сон, страшный и притягательный в одинаковой степени. Нет, ничего по-настоящему ужасного я не увидел, просто до того момента капитолийцев я мог видеть только в телевизоре. И не часто, потому что моя мать считает просмотр телепередач проявлением безделья: «Мелларки никогда не бездельничают!» — любит говорить моя мать. Не будь «передач, обязательных к просмотру», мама просто выкинула бы его. Нет, это расточительство и оно также недопустимо. Мама продала бы телевизор за хорошую цену. Так как я замер от неожиданности, и женщины меня не заметили, дальнейшее врезалось в мою память. Миссис Клеменс вся раскраснелась и было видно, как жутко она нервничает. Капитолийка пыталась всучить ей какую-то бумагу. Она угрожала миссис Клеменс своим писклявым голосом. Но та ни за что не соглашалась. В чём тут дело, я сразу догадаться не сумел, но затем эта девушка всё выдала начистоту. Последнее средство, так сказать: — Миссис Клеменс! Я больше не могу ждать! В любом случае, до перечисления штрафа и пени ваш магазин закрывается и на всё ваше имущество налагается арест! До особого распоряжения! — потом весь Двенадцатый судачил о том, что ревизорша нагло обманула жену мистера Клеменса: арестовать никакое имущества она право не имела, и что это был блеф! Жульничество! Ей просто было нужно заполучить подпись одного из Клеменсов. В той самой бумаге стояло слово «Не имею возражений» и как только госпожа Клеменс подписала бы ту бумагу, она совершила бы непоправимую глупость — капитолийский суд мог бы вынести решение арестовать «магазин». За неуплату нового налога! Сказанная об аресте всего имущества фраза точно сорвала крышку с закипевшей кастрюли: миссис Ава Клеменс слишком нетерпеливо ожидала, когда «всё устроится и устаканится», но тут, вероятно, ее надежда умерла. Страшнее этого точно ничего нет, и всё, последовал взрыв: — Ах ты, дрянь, как же я вас сволочей ненавижу! Чтобы вы все сдохли! — тихим, но полным ненависти голосом произнесла жена мистера Клеменса. Но этого оказалось мало, капитолийка тотчас переспросила, без малейшей эмоции, абсолютно спокойно, беззлобно: — Простите, кого нас? Малдунов? — не имею понятия, что она имела в виду, но, может быть, она назвала свою фамилию. Не знаю. — Если бы! Я всех вас, капитолийцев. Ненавижу, — сказала очень тихо миссис Ава Клеменс. — Ясно. Прощайте, — и капитолийское «нечто», ну не могу иначе думать про неё, преспокойно вышла из магазина. Миссис Клеменс оторопела, ну о том, что и я пребывал в полнейшем оцепенении, повторять не надо. Как-то худо-бедно мы пришли в себя, я отдал ей деньги за новую лампу и, не в силах произнести от волнения ни слова, вылетел вон. Но то, какой невозмутимой она была в этот самый момент, я прекрасно запомнил. Быть может, мне показалось, не знаю, но я точно помню, что на её губах играла улыбка. Она улыбалась! Родителям я так ничего и не рассказал, и вовсе не потому что испугался, скорее не понял сути случившегося. А на следующее утро весь квартал гудел: новость о том, что в пять часов утра миротворческий патруль арестовал миссис Клеменс, знали абсолютно все. А в обед в пекарню зашёл помощник главы, майор Марлоу. Настроение у него было прескверное, он сказал моему отцу: — Генри! У вас найдётся стакан воды, а то у меня горло пересохло, — воду, разумеется, ему тотчас принесли, он ее выпил маленькими глотками, затем он произнёс, — В вашем дистрикте всё по-другому, чем в Восьмом, где я раньше служил. Там никто не осмеливался мне слово лишнее сказать, а у вас. Непуганные вы. — и ушёл. Не знаю точно, кто первым начал утверждать, что миссис Аве вырезали язык, но точно знаю, никто её больше не видел. Так что этому можно верить. Мистер Клеменс женился спустя полгода, взял в жены старшую дочь Эвереттов, он взял за ней пятнадцать тысяч приданного. Хотя… Говорили, что жестянщик Гаррет Эверетт, отец миссис Пэтти Клеменс, когда-то давно, до свадьбы моих отца и матери, заложил свою лавку Клеменсу и за эти годы сумел выкупить лишь три четверти закладной…***
К моменту, когда хлеб уже начали отпускать и на порог вышел парнишка, громко сообщивший капитану, что хлеба осталось совсем мало, оператор перебрался к магазину, нашлась и потрепанная репортёрша. Вообще, держалась она молодцом. «Не то что обыкновенные капитолийцы. Привыкшая к таким приключениям девушка» — подумалось мне. И реакция у мисс Хороники Рокмиллер оказалась молниеносной — она первая, услышав, сколько буханок осталось, как заорёт на оператора: — Патрокл! В магазин! Бегом! — и телевизионщики заскочили вовнутрь. И вовремя. Капитан Ауфидий вместе с майором Вудом не ожидали подвоха и замешкались, но скоро им обоим захотелось побыстрее оказаться подальше от взбесившихся гражданок Дистрикта Один. И удалось им это с трудом: — Эй ты, недоумок, ты что не мог тише говорить, чтобы один я тебя слышал! — схватил за горло виновника капитан. — Ауфидий, оставь его. Надо вызывать подмогу! — с мрачной и ледяной решительностью изрёк майор. Он держал пистолет и был готов пустить его в ход в любой момент. — Боко! — он обратился к бледному пекарю, — где здесь телефон? Через очень короткое время в магазине (а на улице творилось нечто жуткое: камера то и дело поворачивалась в окно и показывала такие картинки, что в том, что вспыхнул самый, что ни на есть, хлебный бунт, сомневаться не приходилось) появился незнакомый лейтенант (проще некуда: одна нашивка, значит лейтенант), в отличии от офицеров и всех миротворцев до того момента попадавших в кадр, он был экипирован как миротворцы Девятого дистрикта. В шлеме и с автоматом. — Лейтенант! Сколько вам нужно времени, чтобы очистить площадь? — спросил его майор Вуд. Мне показалось, что он очень сильно нервничает. — Две минуты. Сэр, вы санкционируете применение оружия первой степени? — поинтересовался лейтенант с очень решительной и волевой физиономией. В отличии от всех прочих миротворцев Первого расслабленным он не казался. — Нет! — отрицательно покачал головой майор, — Только второй степени. Идите исполняйте. Лейтенант, появившийся откуда-то изнутри магазина, исчез также незаметно, как появился. — Сэр, этот, кажется, прибыл из Одиннадцатого? — задал вопрос капитан Ауфидий. Любопытно, но тщедушный капитан выглядел совершенно спокойным, ему было точно всё равно. — Он самый, лейтенант Дракс, Дистрикт Два. Волноваться нечего, сейчас он разгонит этих баб в два счёта, — довольно легкомысленно отозвался майор, — Боко! Где моё печенье? — майор моментально забыл о «неприятностях». Выглядело это очень странно: только что он не мог скрыть свой страх перед толпой, а тут повеселел и первым делом убрал пистолет обратно в кобуру. Далее репортаж прервался, вернее вместо него началась запись с камеры видеонаблюдения на улице. Точнее сказать, вначале в кадр попали двое миротворцев, уже знакомый нам лейтенант Дракс и сержант, мужчина лет тридцати пяти и внушительной комплекции. Он снял экран с своего шлема и можно было разглядеть его лицо, «некапитолиец», — быстро понял я, лицо этого человека было грубое, точно вырублено топором из дерева. А глаза у него были точно два кусочка льда. — Писистрат! Отдан приказ очистить площадь. Вопросы есть? — ни единой эмоции нет в голосе лейтенанта, а от его спокойствия даже мне становится холодно. — Но, лейтенант, приказ применять огнестрельное я не получал… — голос у сержанта низкий и прокуренный. — Вторая степень. Ну, ты понял, — прерывает его лейтенант, — Исполнять! — Есть, сэр! — словно выстрел грохает резкий ответ сержанта из Дистрикта Два по имени Писистрат. Мне приходит в голову мысль, что они оба родом из Второго. Ещё этот их акцент… Далее мы видим всё происходящее откуда-то сбоку и определённо сверху: камера находится либо на крыше дома, либо на электрическом столбе. Миротворцы, все с автоматами и в закрытых шлемах с двух сторон накидываются на толпу: слева и сзади. И все присутствующие понимают, что обозначает выражение «вторая степень»: они наотмашь бьют женщин, по лицу, лупят, что есть силы. Сразу несколько женщин падают на землю. Кровь. Крики и страшные звуки ударов, и я понимаю, что это ломаются человеческие кости. Десяток миротворцев избивают в полную силу женщин на площади, начинается паника. Через две минуты кроме миротворцев на площади остаются лишь брызги крови на асфальте и два недвижимых тела. Два трупа. Оцепенение. В столовой звенящая тишина, репортаж резко прервался, на экране неясная рябь. Все молчат. Откровенность увиденного поразительна, такого телерепортажа невозможно было даже представить себе. «Переварить увиденное» крайне трудно. Поэтому неопределённо длительное время длится пауза, которую спустя, такое ощущение, что уйма времени прошла, разрывает низкий скрипучий голос президента Сноу: — Ну, что же? Нам пора продолжить. Я отсутствовал всего двадцать минут, господа, и за это время произошли важнейшие для Двенадцатого дистрикта изменения. А, собственно, вы уже в курсе! Время не терпит, продолжим беседу, господа! И дамы! — под конец фразы голос Сноу приобрёл какой-то издевательский оттенок. Или угрожающий? Наверное, показалось…