Дал Риада

Дни тянулись за днями размеренно и спокойно, как лесные пауки тянут свои паутины: вопреки ветрам и звериным тропам, у них нет иных дел. Баки занимался тем, что учился жить без руки. Не было задачи важнее, не было ничего, что ему следовало бы делать в хозяйстве у друида, в его маленьком и простом мире, и всё же он делал. Вламывался в установленный Стивом ход вещей, опережал, тренировался через собственную неуклюжесть и боль. Он носил воду из ближайшего ручья, чтобы наполнить размокшие деревянные бочки водой. Сами они наполнялись дождями не слишком охотно, осень стояла на редкость сухая. Словно вся влага вылилась в те страшные, ненастные ночи, давно оставшиеся позади. Баки колол дрова, с неприятным чувством тревоги понимая, что поленьев под навесом становится все меньше, и совсем скоро настанет тот день, когда ему придётся идти в лес, чтобы искать подходящие для сруба деревья. Рубить их. И как-то волочь до землянки. Баки отчаянно боялся где-то очень глубоко внутри себя, и каждый раз, когда думал об этом, у него потела ладонь. Он боялся, что не справится. Что не сможет сделать то, что раньше делал играючи, не задумываясь. Потому что даже колоть поленья на чурбаки было для него задачей высшей воинской концентрации и ловкости. Он был калекой — и чувствовал себя соответственно. Неуклюжим, неповоротливым медведем, для которого собственная мощь и вес были теперь помехой, а не преимуществом. Но Баки предвкушал голодную зиму и то, как он, скорее всего, усохнет за это время. Как станет меньше, легче и, возможно, перестанет чувствовать себя так нелепо. Свыкнется с этой пустотой слева и с тем, как остаток руки постоянно пытается реагировать на то, что Баки хочет сделать, забывая, что руки нет, и это не изменится. Он начал осваивать пращу. Самое простое оружие на птиц и мелких зверьков, ведь лук стал ему недоступен, а в том, что догонит косулю с охотничьим ножом, Баки не был уверен. Он собирался смастерить арбалет и стрелы к нему, но ему нужна была помощь Стива для этого. На этом месте Баки всегда спотыкался, ведь даже после того их разговора о ведьме они так толком и не общались. Казалось, друид живёт в каком-то собственном мире, который пересекается с миром Баки только иногда: в месте, где горит очаг, когда они разделяют трапезу, и по заходу солнца внутри землянки, где на шкурах совсем близко были их ложа. Где они спали, разделённые только сдвинутыми к гаснущему огню камнями, от которых после всю ночь идёт мягкий жар. Стив занимался своими таинственными друидскими делами, в которые Баки боялся лезть — боялся напортачить что-то, даже травы, что Стив собирал то рано поутру, то на вечерней заре, совсем уже жёлтые и бесполезные, по мнению Баки, он не трогал. А Стив в один из дней набил этими терпко, до одури приятно, по-осеннему пахнущими травами полотняный мешок и без слов оставил на шкуре Баки. Он сделал это молча, просто потому что захотел, и в момент понимания произошедшего жаркое, растапливающее все мысли и сомнения тепло прокатилось внутри. Баки подавился воздухом и ничего не смог сказать. Только ночью, когда Стив мирно и размеренно засопел, с тяжёлым вздохом уткнулся носом в подарок и долго, долго дышал, пока не заснул спокойным сном. Баки очень давно не спал так хорошо. Прежде едва ли не каждую ночь к нему приходили выматывающие видения о том, как он с дикой, ярко ощутимой пронизывающей болью теряет не только руку, но и медленно лишается каждой части тела на том поле, как теряет свои внутренности, как истекает кровью, разорванный на мелкие куски, и при этом чувствует каждую свою потерянную часть. Как спустя бесконечно долгое время умирает навсегда. И никогда уже не может иметь того, что имеет сейчас рядом с друидом. Эти навязчивые сновидения пугали до холодного пота и не приносили облегчения и отдохновения ночью. И теперь, когда у него был этот мешок с сеном, как Баки окрестил его про себя, больше кошмары не приходили по его душу. Словно травы или странная вышивка по краю красными нитками, которую Баки и не разглядел сначала, отпугивала их. Словно Стив заговорил её, прежде чем отдать, упросил отгонять зло. Он не знал. И ему было всё равно, сколько в этом мешке колдовства. Прежде, когда из маленького мальчика он вырос и стал молодым воином, мужем, о Баки заботился только его наставник. Брок делал это в своей странной грубоватой манере, что не всегда можно было найти заботу за тычками и издёвками. Он научил его выживать и никогда не сдаваться, не ждать милостей, а брать их своими собственными руками, выгрызать зубами, если было нужно. И уж точно никто прежде не заботился о его сне. Юношами они каждый день уставали как собаки и отрубались, едва заваливались спать все вместе, бок к боку, и Баки был с ними, хотя имел свою комнату в замке. Он не особенно любил быть там, потому что не чувствовал себя уютно среди камня и чересчур мягкой кровати. Он знал, что однажды возглавит этих мальчишек — и жаждал знать каждого так хорошо, как только мог. Жаждал быть для них всем, и чтобы они были для него всем, чтобы мог доверять свою спину и рассчитывать на каждого как на себя. Стив же проявлял заботу по-другому. В мелочах, к которым Баки часто был слеп, а когда прозревал — Стив всегда оказывался где-то далеко, и отблагодарить его сразу не было возможности. А после Баки не мог, отчего-то чувствовал себя скованно и глупо. Так у него появилась плетёная из ивовых прутьев корзина, полная ровных, почти одинаковых камней для пращи. Каждый день неизвестно откуда бралось свежее мясо, обмазанное глиной и запечённое на огне, и головки дикого лука, который Баки обожал. Словно сами собой набирались небольшие лукошки с брусникой и клюквой, и однажды затрепетала на прохладном ветру выстиранная тайком рубаха. Каждая мелочь — как ответ на полные бочки с водой, на наколотые и сложенные в поленницу дрова, на чистый от вчерашней золы очаг… Они будто бы играли друг с другом в безмолвную игру по особым правилам, и Баки никак не мог понять, что же будет светить победителю, если таковой объявится. И как им стать? Всё, что делал Баки, это старался не смотреть на Стива лишний раз и не думать. Не вспоминать сумасшедшую ведьму и её отравляющее мысли видение, не вспоминать сладко-горькие на вкус слова друида, отдающие то ли обреченностью, то ли надеждой. Каждый день у Баки набиралось забот, и он мог позволить себе забыться в них. Это помогало. Спасало его от душных и таких сладких мыслей. Осенний день так короток, а зимний будет ещё короче. Баки не знал, сколько ещё сможет держаться, засыпая и просыпаясь с друидом почти бок о бок в тесной берлоге. Но честно собирался тянуть до последнего. Собирался держать себя в узде, даже когда станет невмоготу. А когда это время наступит — уйти в лес, к тому озеру, у берега уже покрывающегося паутиной тонкого, едва заметного льда, и снова упасть в воду, чтобы вернуть себе утраченное самообладание. Он не считал дни, просто смотрел вокруг и каждый раз подмечал, как всё меняется. С каким лёгким, призрачным, звуком опадали с деревьев последние листья. Как неестественно пусто и прозрачно стало в лесу, как тревожно переговаривались на ветру деревья и молчали попрятавшиеся задолго до заката птицы, а ковёр под ногами переливался всеми оттенками от изумрудно-зелёного до бордово-винного цвета. Баки выбрался из-за шкуры и так и замер, взглядом прикипев к хрустальному небу и кромке леса за опушкой. Шорохи и звуки доносились до него медленно и глухо, словно из потустороннего мира. Природа готовилась к Самхейну, чувствовала, что грядёт чёрная ночь, и старалась укрыться от неё. Баки прикрыл глаза и только дышал мутным воздухом, предчувствуя, ожидая чего-то. Знака? Подсказки? Он настороженно раскручивал кистью пращу, к которой уже как следует приноровился, и та издавала едва слышный свист. Сегодня ночью будет великий гон. Страшная охота, во время которой никому лучше не оказываться у неё на пути. Баки помнил, как в замке все окна запирались ставнями, и никого не оставалось на внутреннем дворе, забирали с собой даже куриц и собак. Потому что тех, кто оставался в Самхейн на улице, поутру не находили. Баки собирался поохотиться с пращой впервые и надеялся, что не вернётся домой без добычи. Он долго тренировался и почувствовал, наконец, что готов. Он мог сшибить заранее выбранную на сосне шишку метким броском камня. Праща оказалась отличным вариантом для него, однорукого калеки. И это чувство, словно не всё ещё потеряно, словно ему есть на что надеяться, ненужно и ядовито расползалось теплом внутри груди. Баки отчаянно не хватало собак. С ними охотиться было бы намного проще. Он сам, хоть и был опытным следопытом, убил несколько дней, чтобы найти место тетеревиного тока не слишком далеко от поляны с их берлогой. Их резкая, настойчивая песня не раз доносилась до него поутру. И сейчас, проверив за спиной повешенную на длинной лямке через грудь суму с камнями для пращи, Баки ещё раз втянул в себя холодный воздух — и отправился в сторону случайно найденного птичьего царства. В тот раз он издалека увидел примятую траву и птичьи перья, оставшиеся от драк самцов. И знал, что к середине осени молодняк уже достаточно подрос, чтобы улетать далеко от жировки. Он надеялся выбить одного-двух окрепших птенцов. Потому что на самом деле ему было страшно сидеть в бездействии на поляне в ожидании Самхейна. И только сейчас, тихо пробираясь через лес, Баки понял, что не чувствует неприятного волнения, что поселилось внутри после утренних слов Стива: «Самхейн сегодня ночью. Мы должны укрыться тут до захода солнца и укрепить изнутри шкуру, чтобы не сорвало. Будет буря». Мысли о Стиве, заспанном и немного помятом с утра, ещё до того, как он вдоволь наплещется, фыркая, над бочкой с ледяной водой, едва не стоили Баки успешной охоты. Он отвлёкся, и стая из трёх подросших тетеревов выпорхнула из густого куста слева, прямо у него из-под ног. Птицы забили крыльями, поднимаясь к деревьям и пытаясь затеряться между переплетений веток, но Баки был воином всю свою сознательную жизнь. Ему хватило мгновения, чтобы заученным движением кисти раскрутить пращу и точно метнуть засвистевший в воздухе камень. Он успел сбить двух; третий тетерев удачно затерялся между еловых лап. Одна тушка упала замертво к его ногам, второй птенец ещё трепыхался, зацепившись за ветку. Не долго раздумывая, Баки снял его и чуть придавил ногой, стараясь не слишком помять. А затем быстро свернул ему шею, чтобы не мучился. Коротко хрустнуло, и тельце, всё в бурых перьях, обмякло. Баки почувствовал, как гордость за самого себя распирает его. Впервые он добыл мясо. Впервые он доказал себе — и докажет Стиву, что не обуза. Что может быть полезен. Он думал об этом всю недолгую дорогу до землянки, где поудобнее сел на расколочный пень и, зажав первую тушку между коленей, принялся ощипывать. Было страшно неудобно, Баки ругался сквозь зубы, но делал своё дело — перья летели во все стороны. Он думал, что это особенный день. Быть может, даже день его возрождения как охотника. И, кто знает, возможно, как воин он тоже не совсем потерян. Он старался не думать так далеко. Друид показался незадолго до заката. Вышел из леса, замер ненадолго, когда заметил Баки, сидящего на улице у открытого очага, и всё же подошёл ближе. Будто запах печеной птицы тянул его, и Баки прекрасно знал, как тот был голоден после дня скитаний непонятно где. Стив не брезговал мясом. Больше не брезговал. Баки едва удерживался от того, чтобы не светиться ярче закатного солнца, когда Стив устроился рядом на пне для расколки, шумно втянул запах носом. — Вкусно пахнет. — Тетерев, — ответил Баки. — Пращей сбил. Теперь это моё оружие для охоты. Стив издал тихий одобрительный звук. — Тебе больше не нужно никого убивать, — осторожно сказал Баки, но друид ничего не ответил. Только сидел и смотрел на тлеющие угли. А потом, когда Баки только привык к окутавшей их тишине, сказал: — Нам нужно поторопиться. Я приготовил палки, нужно растянуть шкуру и укрепить её жердями изнутри. Иначе ветер чёрной охоты… — Стив замолчал и вдруг очень серьёзно, устало посмотрел на Баки. — Если я буду рваться уйти куда-то сегодня после захода солнца, не пускай меня. Иначе я не вернусь. Баки фыркнул. Нашёл, кому говорить то, что каждый ребёнок знает. Баки слышал и видел, как особенно чувствительные к смене сезонов люди рвались выйти из-под защиты крыши своего дома в Самхейн. И тех, кому это удавалось, больше не видели. Баки знал, что ни за что не выпустит Стива на улицу сегодня после захода солнца. Даже если тот будет прилагать все силы для этого. Стив предчувствовал Самхейн как вся тревожно замершая вокруг них природа: был бледнее обычного, и под лучистыми прохладными голубыми глазами улеглись глубокие тени. Он выглядел вымотанным. — Не пущу, — только и сказал Баки. Это будто бы помогло — Стив немного расслабился, даже плечи, вечно торчащие в стороны, как два подрезанных крыла, опустились вниз. Он даже представить не мог, что его ждёт. Они съели тетерева медленно, смакуя сочное и мягкое, сладковатое на вкус мясо, а кости Стив выбросил подальше от землянки, в подлесок, чтобы не привлекать лесное зверье. Чем ниже садилось багровое солнце, тем больше Баки замечал странностей за ним. Над мягкой верхней губой Стива выступили мелкие капельки пота. Они укрылись в землянке и теперь распялили шестами шкуру на входе, уперев края палок в твёрдые стены. Стив начал дрожать, и, наконец, без слов лёг на свою лежанку, укрылся краем шкуры и свернулся под ней комком, как озябший щенок. Баки показалось, что он услышал это первым — низкий далёкий вой, словно ветер стал живым и начал стонать. А после резко налетела буря, заколотила комками сухой почвы по шкуре, задула изо всех сил. И как бы Баки ни старался сидеть рядом со Стивом и просто смотреть в разведённый внутри дома отпугивающий нежить огонь, ему было дико страшно внутри. Никогда его ещё от чёрного торжества Самхейна не отделяло что-то настолько тонкое и зыбкое, как старая шкура. Снаружи что-то выло и скреблось, царапая стволы деревьев. Оно надвигалось, становилось ближе, и Баки казалось, что он чувствует это не хуже Стива — Великий гон начался. Где-то в чаще, совсем ещё далеко, залаяли призрачные собаки — раскатисто, пугающе. Баки понял, что ему очень не хватает своего меча именно сейчас. Чтобы успокоиться, чтобы… Стив вдруг сел посреди лежанки, а потом и скинул шкуру вниз. — Мне жарко, — сказал он, едва в силах говорить, очень медленно. Его глаза были странно-мутными, словно он уже спал. Сказал так — и начал раздеваться. И как только скинул рубаху на земляной пол, толкнул Баки и попытался прорваться к шкуре. Баки больно свалился спиной на земляной пол, не удержавшись на коленях. Он успел поймать Стива за ногу и ещё раз удивился, каким тот был вертлявым и худым. — Пусти, — забился Стив. — Мне нужно идти. Нужно туда. Пугающий нечеловеческий гул нарастал. Баки ощущал, как тревога затапливает его, лишает возможности думать хоть о чём-то ещё, и Стив, словно в него вселился кто-то другой, не добавлял ясности. Баки ухватил его покрепче рукой и прижал к собственной груди и животу. Стив крупно дрожал, пот лился с его висков. Баки хотел лизнуть влажную, солёную и безумно нежную кожу, запах дурманил его, но просто не смог себе разрешить это. Знал, что нельзя. Стив бился в его однорукой хватке, и Баки чувствовал на собственной шкуре, с какой страшной силой его тянет наружу. Это пугало. Это было упоительно. От Стива пахло горьким мёдом. Он царапался и издавал звуки, как рассерженная лисица. А потом неожиданно ловко повалил наземь и оседлал сверху, полуголый и костлявый, горячий, как раскалённый уголь. Сладко заёрзал на его бёдрах, но глаза его заволокло, и Баки сомневался, что Стив хоть немного понимал, что делает. Баки изо всех сил держал его за предплечье, когда Стив наклонился вдруг к нему и зашептал в уши, в губы, в щёки, снова и снова касаясь кожи сухой корочкой на губах: «Возьми меня. Ты ведь хочешь. Возьми. Возьми…» Он шептал так заразительно и безудержно, и всё тёрся сверху, что Баки, ненавидя своё тело за это, почувствовал, как быстро твердеет член. Как несётся наперегонки дурное сердце. Он впился рукой в руку Стива до синяков и опомнился только когда тот застонал — будоражаще, протяжно. «Возьми меня… Или отпусти…» Баки чувствовал, словно по крыше землянки топочут дикие кони. Словно по ней несутся обезумевшие от гона собаки, словно воет в бушующем ветру одинокий охотничий рожок. Он зажмурился изо всех сил. А когда открыл глаза, у Стива в свободной руке был нож. Его длинный охотничий нож, острый, как лунный серп, - он вытащил его у Баки из-за пояса. Стив держал его за широкую рукоять, уткнув остриём посередине ямочки между выдающихся ключиц, и его впалая грудь ходила ходуном от шумного прерывистого дыхания. Вязкая красная капля набухла и скатилась вниз, прочертив по бледной коже алый след. Словно брусничный сок. Баки оторопел и на миг ослабил хватку. — Пусти меня! — хрипло прорычал Стив, смотря куда-то мимо Баки, и дёрнул ещё зажатую в хватке руку. Этого хватило, чтобы привести Баки в чувство. Он коротко выдохнул, выбил нож одним точным движением, перекатился и подмял Стива под себя, укрыл собой, затянул их на свою шкуру и так и остался лежать, шумно дыша, терпя больные тычки, царапание и бесполезное рычание. Стив не сдавался до последнего, пока зовущий вой не заглох снаружи, и буря не стихла, оборачиваясь обычным осенним затяжным дождём. Только тогда успокоился и он — не сразу, медленно возвращаясь в этот мир, к Баки. Тот возвышался над ним незыблемым курганом, словно обезумевший друид был его главной опорой в этом мире. Сокровищем. Стив обмяк, коротко всхлипывая, и Баки отпустило от зашкалившего напряжения. Он осторожно опустился сверху. Ему казалось, словно он держал его всю ночь, держал его вечность. Голова стала неподъёмной и тяжёлой, а мышцы гудели. Не раздумывая, он перевернулся на бок, обессиленно сгрёб всхлипывающего Стива ближе к себе и прижал спиной к своей груди. Не глядя, нащупал шкуру, накрыл их и провалился в сон без сновидений. Ему чудилось, словно Стив всё шепчет ему то ли «прости», то ли «спасибо», но разобрать, что именно, не смог.