Дал Риада

Баки нарадоваться не мог на то, что друид очнулся от своего колдовского сна, и бегал вокруг него неугомонной белкой. Как и щенки, которые сначала подозрительно ворчали, когда Стив пытался схватиться ослабшими пальцами за их длинную шерсть, но затем осмелели и сами начали ластиться, подставляя розовое мягкое пузо под руку. И Баки в такие моменты замирал, что бы ни делал: губы Стива трогала слабая, светлая улыбка, а щёки розовели чуть больше. И когда щенки принимались с двух сторон вылизывать друиду пальцы или лицо, а Баки больше для вида шпынял их, на самом деле он готов был простить им все мелкие пакости, когда-либо устроенные, и беспорядок, и пёсий дух, намертво поселившийся в землянке. Потому что они делали то, к чему Баки не знал, как подступиться. Они заставляли Стива улыбаться и двигать хотя бы руками, пока его ноги не чувствовались после долгого лежания. А на третий вечер пришла ведьма. Баки уже валился без сил после тяжёлого дня и снимал с себя одежду, чтобы по недавнему обычаю лечь к друиду нагим и греть его всю ночь. Как вдруг волчата затявкали на полог, а после заворчали и, скуля, забились к дальней стене, поддев носами ворох старых шкур. Баки, не долго раздумывая, схватил топорик и, изобразив воинственное выражение на лице, двинулся наружу. Ведьма стояла поодаль, но её фигуру вычерчивали алые закатные лучи, и на фоне тёмного леса она смотрелась пугающе. Баки глубоко вздохнул и воткнул топорик в колоду для рубки дров. Он не собирался идти к ведьме с оружием. Она даже сейчас заставляла его сердце загнанно биться, а волоски на руке и затылке вставать дыбом. И всё же Баки был благодарен, что она не подошла ближе. Её присутствие угнетало. И это совершенно точно не было нужно сейчас едва очнувшемуся от спячки друиду. Баки надеялся, что когда Стив встанет на ноги и окрепнет, он сам захочет навестить ведьму. И тогда Баки не станет препятствовать. Но, конечно, тихо пойдёт следом, чтобы удостовериться, что всё в порядке. Баки с какой-то волчьей тоской подумал, что больше ни шагу не даст Стиву ступить без своего ведома. Он просто не переживёт, если с этим малахольным мальчишкой снова что-то случится. — Зачем пришла? — хриплым голосом спросил Баки и нахмурился, кашлянул. Он немного говорил с друидом, когда находился рядом, кормил или носил до отхожего места. Но у того было так мало сил, что отвечал он редко, и голос Баки становился всё ниже и грубее оттого, что почти не пригождался. Ведьма коротко рассмеялась каркающим смехом. Её чёрные волосы ниспадали с непокрытой головы и терялись в длинной чёрной волчьей шерсти. И казалось, что укутана ведьма не шкурой, а собственными волосами. — Пришла тебя уму-разуму учить. Чтобы ты моего друга не загубил, однорукий воин. Ты даёшь ему козье молоко, как я учила? Вопрос окатил Баки ледяной водой. Он поил друида мясными бульонами и даже готовил невкусную жидкую кашу, но нет, он не давал ему того молока больше. И был бы счастлив даже не вспоминать об этом. — Ты глуп, однорукий воин. Ты должен слушать ведьму, если хочешь поставить друида на ноги. Если бы ты не помогал мне, я бы не пришла сюда сейчас. Я бы рассудила, что если мальчишка хочет быть в свите Дикой Охоты, то не мне ему перечить, — Баки оскалился на эти слова, но их с ведьмой разделял добрый десяток шагов, и он вынужден был прислушиваться к её негромкому каркающему бубнежу. Молодая вроде деваха, а голос, как у старухи. — Ты вытащил его. С того света вытащил. А сейчас стоишь тут и мнёшься, гадая, нужно ли продолжать. Если ты не выпоишь его тем молоком до времени, пока он не поднимется на ноги, он больше никогда не встанет. Уразумел? Баки глянул на неё насуплено и сжал губы. Кивнул. Чего уж тут не понятного? — Не забывай добавлять траву — это другая. И семя. Кровь себе больше не пускай, но если будет свежая дичь, давай ему пить. Пусть занимает чужую силу, пока своей нет. С этими словами ведьма кинула ему под ноги полный полотняный мешочек, развернулась, и, помогая себе узловатой палкой, пошла в сторону своего лесного убежища, едва приминая пушистый снег. Словно была лёгкой, как птичка. Когда она скрылась за вечерними лесными тенями, Баки подошёл и подобрал мешочек. Он уже промёрз до костей и мечтал поскорее вернуться в тепло. — Алая приходила? — спросил Стив тихо и сонно, когда Баки лёг к нему под шкуру и прижался голой кожей, притягивая к себе рукой. — Спи, — только и буркнул Баки в ответ. Он был расстроен и смущён. У него оставалась ещё последняя мороженая тушка тетерева, и он вынужден будет завтра отнести её в обмен на молоко. Ещё немного волчьего мяса, оставленного на чёрный день, и всё — они снова останутся без провизии. Он должен будет идти на охоту в то время, как снег засыпал их землянку каждую ночь едва ли не по дымоход. Баки понятия не имел, переживут ли они эту зиму. И встанет ли на ноги друид? Но сейчас сердце под единственной его ладонью стучало тихо и ровно, а кожа, по которой Баки, забываясь, водил пальцами, чувствовалась давно забытым шёлком, тёплым и гладким. Стив ровно и глубоко дышал, Хмага устраивалась под его боком, а Хьялги всегда спал в ногах Баки. Потому он отогнал тяжёлые думы и закрыл глаза. Мать часто говорила, что утро вечера мудренее. И светлейшая богиня Дану не оставит своего сына без помощи и пропитания. Добыв молоко, Баки вернулся и застал друида, свалившегося с ложа на полпути к шкуре-занавеси. — Донеси… до отхожего, — простонал он, пытаясь ползти даже тогда, когда Баки, потеряв дар речи, едва не выронил глиняный горшочек из руки. Тут же отставив его на деревянную полку повыше, дальше от наглых волчьих морд, Баки присел на колено перед друидом и, уже приловчившись, взвалил звонкое тело себе на плечо. — Горе моё, — шептал Баки, пока нёс всхлипывающего друида. И тут же уже тише, почти про себя добавлял: — Счастье моё. Баки давно срубил отхожее место таким, каким привык видеть его у себя в замке. Только из дерева. Это было очень кстати — он мог посадить друида на самодельный деревянный трон, припереть спиной к стене сараюшки и отойти за угол, чтобы не мозолить заплаканные глаза. Он не понимал, чему Стив так расстраивается. Слышал только, как тот шептал: никогда не встану, никогда. И долго думал, как же это так? Как же не встанет, когда Баки для него делает всё, как учила ведьма? И тут же вспомнил про семя. Раньше друид спал. А теперь… Теперь придётся добывать собственное семя при нём. И мысль эта Баки страшно не понравилась. Потому что зверь его, словно впавший в зимнюю спячку, голодно шевельнулся и рыкнул глубоко внутри. — Если я не поднимусь, ты должен убить меня, — полоумно шептал друид, пока Баки заносил его в землянку. Рассветные лучи вовсю красили небо и снег в цвет сукровицы, и день должен был выдаться солнечным. Баки решил, что сегодня же вытащит друида днём на улицу, уложит или усадит на ворох шкур хотя бы ненадолго. Он ведь связан с природой. Он должен видеть солнце и небо, а не только лежать в закопчённой землянке и думать о ненужных вещах. — Обещай мне. — Нет, — отрезал Баки и накрыл друида двумя шкурами. — Даже не проси. А сейчас отвернись. И не смотри на меня, — попросил он устало, снимая с деревянной полки горшок с молоком. Тело с каждым разом откликалось всё неохотнее. Рутина убивала всякое желание трогать себя, но Баки помнил слова ведьмы. Он научился заставлять своё тело и даже делал себе приятно — макал пальцы в горшочек с топлёным ещё с осени жиром и растирал по члену, отчего ласки становились скользкими и жаркими. Он привычно изливался в горшочек с молоком и, ещё учащённо дыша, намешивал туда же травы. Волчата любопытно тыкались в смазанные жиром и каплями семени пальцы, пытаясь их лизнуть, и Баки, досадливо ворча, отгонял их. Это повторялось раз за разом, превратившись в особый ритуал. Стив лежал спиной к нему под шкурами, закутанный до самых ушей, но Баки понимал, что тот слышит всё, чем Баки занимается совсем рядом, по другую сторону очага. Это знание заставляло уши гореть, но Баки знал — он не остановится. Ведьма сказала — если хочешь поставить на ноги. А Баки очень хотел. Он собирался вернуть друиду всё, что у него было до вторжения пиктов на его земли, в его лес. Он хотел, чтобы мальчишка жил так, как жил до него. Чтобы был счастлив и здоров, чтобы занимался привычными делами. Может быть, он сам был послан друиду богиней Дану, чтобы защищать его и хранить покой. Может быть, таким служением богиня намеревалась усмирить его, Баки, крутой нрав. Сейчас это не имело значения. Баки был уверен в том, чего он хочет. И он точно знал, что делать, чтобы этого добиться. Он не сдастся. Порой Баки вспоминал, как когда-то, в другой жизни он стоял посреди шатра в окружении самых доверенных воинов своего отряда. Брок был рядом и скалился, горячо зыркая из-под рассечённой надвое брови. Стив стоял перед ним на коленях, гордый и отсутствующий, словно опоенный зельем безразличия. Его простая рубаха была порвана, и в прорехе ворота торчало острое, молочно-сладкое плечо. Баки до сих пор отчётливо помнил, какой хрупкой ощущалась его челюсть в собственных пальцах. Казалось, чуть сдави — и она выскочит из пазов черепа, навсегда открывая доступ в тёплое, узкое горло. Баки помнил, как жадно толкался своей плотью между губ, удерживая эту безвольную челюсть в пальцах, и мальчишка даже не пытался соединить зубы. Не пытался и дёрнуться. Словно был не в том месте в тот момент. Словно вовсе не понимал, что происходит. И только слёзы, наконец потёкшие из его небесно-голубых глаз, когда Баки вылился ему в горло и вытерся о щёку, засвидетельствовали его присутствие. Но Баки было уже всё равно — он видел, как Брок смотрит. И знал, как сильно тот хочет попробовать мальчишку тоже. Поэтому он отдал друида своим воинам. И он отдал бы им намного больше, чем какой-то лесной колдун. Но они стояли с основным войском уже которые сутки, и только томились в ожидании боя, грабежа и наград. Мальчишка, чтобы развлечь их, был неплохим решением, и Баки принял его, позволительно кивая Броку. Баки помнил, как его больше не интересовала судьба друида. И помнил, как в ночь ударила страшная гроза, и дождь лил до тех пор, пока галлы не настигли их войско и не перебили всех. Почти всех. Где теперь его воины, с которыми Баки рубился, не зная страха и усталости, плечом к плечу? Где Брок, наставник его и первый учитель боя, правая его рука, верный соратник? Где всё то пиктское войско, сравнявшее с травой холма древнюю крепость Дун-Летфинн? Вывезшее столько золота и ценностей, что сундуков не хватало, и их распихивали по обозам между мешками с провизией? Где верный его конь, Чёрный, которого Баки сам вырастил и выучил боевым трюкам, который никого боле не подпускал к своему боку и слыл за глаза бешеным? Никого не осталось. Все полегли на том безымянном поле меж трёх холмов, сплошь покрытых вереском. И нужно было бы подумать, что это плохой знак, ведь вереск издревле слыл мертвячьей травой. Его сладкий запах был хорош только для мёда, что варили друиды кельтов по своим секретным рецептам, но Баки даже не вспомнил об этом, когда вталкивался между губ мальчишки. Все они ушли, погибли, закончили свой путь. И только Баки, единственно виновный, остался жив. Он и проклятый друид, потерявший веру в собственные ноги. * Охота удавалась ровно настолько, чтобы Баки всегда имел что-то для обмена на молоко. Сегодня он сбил пару белок с шикарными серыми хвостами и немало переживал, возьмёт ли хозяйка такое подношение. Однако, женщина осталась довольной и сверху завязанного тряпицей горшочка молока положила ещё немного завёрнутого в ветошь творога. Баки ликовал. Он думал, что уже забыл, каким нежным творог бывает на вкус. Проклиная себя, он съел его задолго до того, как дошёл до землянки. Стыд разъедал нутро, пока он, отставив молоко в снег, тыкался носом в тряпицу и глотал кисловатый творог, но остановиться был не в силах. В тот день он не мог смотреть друиду в глаза, а тот, казалось, всё про него знал и скалился в ответ. Наконец, когда Баки не выдержал и спросил, что ему нужно, тот хмыкнул: — У тебя творог в бороде запутался. Вкусный был? Рыкнув, Баки отряхнул бороду, выбрался за шкуру и отправился в лес с топориком для рубки дров. Он сам себя корил за слабость, но теперь и вовсе было стыдно так, что дальше некуда. Срубив нетолстый берёзовый сук, Баки потащил его к землянке. Бежать было некуда, и он думал, что пускай друид думает про него, что угодно. Его дело — за малым. Он не отступится. Но друид, сладко устроив руку под голову, уже сопел и видел сны. Баки вздохнул с облегчением. А когда лёг, привычно обнажившись, и прижался к друиду своим телом, обнимая, тот тихо выдохнул: — Всё в порядке. Я не сержусь. И Баки фыркнул на это, а потом извиняющимся жестом потёрся носом о тёплую шею. * Дни шли за днями, и Баки, то делавший зарубки, то забывающий обо всём на свете в круговерти дел, вдруг почувствовал однажды утром, как в воздухе что-то поменялось. Это был запах, совсем другой, не такой как бывает зимой. Он игриво щекотал ноздри, заставляя принюхиваться и улыбаться чему-то, глядя на чуть просевшие снега. Стив сидел тут же, на шкурах, на солнышке, привалившись спиной к нагретой стене землянки. Он жмурился и улыбался под солнечными лучами, а потом вдруг негромко выдохнул: — Весна скоро, Баки. Чуешь? Баки ничего не ответил. Он смотрел на друида во все глаза, и чувствовал, как в горле встаёт давно забытый ком. «Он даже не ходит ещё», — шептало ему подсознание. «Словно это чем-то может помешать. Это даже на руку», — подзуживало что-то тёмное и изголодавшееся внутри. Баки зажмурился и, резко развернувшись, отправился в лес — проверять силки. И то правда, весна подступала. Он весной всегда как с цепи срывался. Стив теперь заставлял его вымораживать землянку, приподнимая шкуру и впуская внутрь воздух и солнечные лучи. Так случалось каждый день, и Баки соглашался, только ворчал: — Застудишься ведь. Он так и поил друида ведьминым молоком, и Алая снова приходила, отдавая ему очередной мешочек с травами. Она больше ничего не говорила. Только лицо её перекашивала неровная улыбка, и непонятно было, то ли она одобряет происходящее, то ли издевается. Поутру, как вернулся, Баки сел над очередным горшочком с молоком и, наткнувшись на странный взгляд друида, хмуро бросил: — Отвернись. Тот уже поднимался на локтях и сам мог приподнять тело, опираясь на обмазанную глиной стену. Он креп день за днём, и часто, сидя на улице под солнцем, тёр свои босые ноги какими-то травками, приговаривая на непонятном языке. Баки в это не вмешивался. Глаза друида казались ясными, а щёки на свежем воздухе здорово розовели. Друид без слов лёг и повернулся к Баки спиной. Но теперь даже этого было много. Свежий воздух манил запахами, означавшими скорый поворот на весну: пахло медленно тающим снегом и мокрой корой, и просыпающимися почками. Пахло жизнью. Баки последние дни всегда смотрел на затылок Стива, когда трогал себя. На его тонкую бледную шею, на разворот широкого плеча, остро поднимающегося над шкурой. На тонкое запястье руки, которой Стив будто обнимал сам себя, пока Баки гладил свою плоть снова и снова, мучительно долго приближаясь к грани. Баки снова перебрался ночевать на свою лежанку, потому что спать с друидом под одной шкурой стало невыносимым испытанием. Он крепко зажмурился, принимаясь быстро-быстро наглаживать головку, вспоминая, как постыдно и безнаказанно тёрся о голые ягодицы друида давным-давно, пока тот ещё спал. И эти запретные мысли всегда приводили его за край — он шумно выдохнул и, замерев на миг, почувствовал, как тёплое семя брызнуло, орошая его пальцы. Баки открыл глаза и вдруг увидел, что друид смотрит прямо на него, приподнявшись на локтях. Взгляд этот ошпарил, пригвоздил и не давал дышать. Драгоценное семя стекало по пальцам мимо молока. Щёки друида горели, и в блестящих глазах отражались шальные искры очага. Он, не отводя колдовской взгляд, требовательно протянул к Баки руку. А Баки не придумал ничего лучше, как заторможенно потянуться в ответ, сокращая разделяющие их шаги. Он не в силах был оставаться на своём месте - полз к друиду на голых коленях, чувствуя, как болтается под свободным килтом ещё не опавший член. Друид цепко впился ему в запястье своими отросшими ногтями и, упав на спину, притянул руку ко рту. И принялся влажно, торопливо вылизывать запачканные семенем пальцы.