Дал Риада

Друид заворожил своей неожиданной выходкой. Баки бесконечно долгое мгновение смотрел на собственные пальцы между мягких покрасневших губ, на блеск влажного языка, которым друид щекотно и бесстыдно слизывал семя, и вдруг словно очнулся — и резко отнял руку, отстранился, прижимая сжатые в кулак мокрые пальцы к груди. Под кулаком бешено колотилось сердце. — Не надо, — с обидой в голосе прохрипел Баки. — Ты не… я просто делаю то, что сказала ведьма. Стив облизнул губы по кругу, да так сделал это, что вроде опавший член снова дёрнулся. Баки злило это до ужаса: словно друид не понимал, по какому тоненькому льду ходит. — Я знаю, — негромко ответил Стив. — Зачем? — он снова привстал на локти и теперь повернул голову немного набок, уставившись своими большими глазищами, в которых танцевали отблески из очага. — Что — зачем? — растерялся Баки. — Зачем ты делаешь так, как ведьма тебя научила? Ты мог бы оставить меня и уйти в деревню. Ты хороший охотник. Тебя бы приняли. Баки почувствовал, как под растрёпанными космами приливает к ушам горячая кровь. Он очень хорошо помнил, как боролся с похожими мыслями. И победил их. И он не собирался оправдываться сейчас перед друидом. — Делаю, потому что хочу. — Ты берёшь козье молоко у Хелги, в деревне на северо-востоке отсюда. Потому что все остальные поселения очень далеко. Ты бы не смог добраться без лошади. Баки не ответил. Зачем подтверждать очевидное? Только хмуро буравил разговорившегося друида взглядом и невольно прислушивался к звучанию голоса — чистого, как вешние воды. — В деревне есть лошади. Если будешь продавать дичь, а не выменивать на горшок молока, сможешь однажды взять лошадь и уехать. Вернуться к своим. Почему ты ещё тут? Баки подумал, что голосом Стива его сейчас искушают злые духи, и на самом деле друид говорит сейчас что-то совсем другое, а Баки слышит то, что хочет слышать. Он резко затряс головой, надеясь избавиться от колдовства. — Зачем ты тут? — Стив спросил это, повысив голос, и его брови хмуро сошлись над переносицей. — Потому что моя жизнь — твоя, — честно ответил Баки после мгновения тишины. Он понимал, что друид не поверит ему. Что будет что-то думать своё, сочинять. Он не знал, как избавиться от вечно висевшей между ними недоговорённости. — Потому что твоя жизнь — моя, — жестоко подтвердил Стив, поджимая губы. От его взгляда, прямого и жёсткого, слезились глаза. — Но теперь верно и обратное. Ты давал мне семя и кровь, добровольно замешивая их на молоке. Ты не мог знать, но ты связал нас так крепко, что теперь не распутать это плетение и даже не разрубить железом. Я шёл по этой ниточке, выбираясь из такого далёка, о котором раньше не имел понятия. И вот, я вернулся. Стив закашлялся и посмотрел на горшок молока, стоящий подле очага. Баки понял не сразу, а потом чуть не опрокинул горшок торопливым движением руки. Он помог друиду напиться и всё с усилием стискивал зубы: хотелось открыться, как сильно он ждал. Как сильно боялся. Как не знал, что делать. Как думал о смерти и о бегстве. Как боролся с самим собой, чувствуя безвольное тёплое тело рядом. — Ты ещё очень слаб, — единственное, что сказал Баки, когда забрал пустой горшок. — Тебе лучше лежать. Стив коротко кивнул и лёг обратно на шкуру, устало прикрывая тонкие, нежные на вид веки. — Моё тело едва дождалось меня. И ты едва дождался. Но я здесь, — друид глубоко вздохнул. — Можешь не верить — я знаю о тебе всё теперь. Каждую печаль, каждую радость, каждое желание. Мы теперь как крылья птицы — вроде два, а на деле одно целое, ведь без крыла не улетишь. Но если ты ждёшь, чтобы уйти, не медли больше. Теперь я справлюсь без твоей заботы. Я и раньше не держал тебя. Не знаю, зачем ты увязался за мной. — А ты зачем вытащил меня? — зло спросил Баки. Он никак не мог взять в толк, чего друид от него хочет добиться. — Или не узнал, измазанного в крови? Оставил бы подыхать там — и дело с концом. Мне недолго оставалось. Баки сидел так близко к ложу друида и смотрел на ставшее неподвижной маской лицо. Живые морщинки между бровей и на лбу разгладились, словно мальчишка уснул. Но тот неожиданно приоткрыл губы и тихо, но внятно ответил: — Путь друида — жизнь. Я однажды забыл об этом и поплатился. Больше не забуду. Вот так. И понимай, как хочешь. Баки вздохнул. — Никуда я не уйду, — буркнул угрюмо. И подумал про себя: «Ни сейчас, ни потом. До самого конца». У него ещё были дела на улице, и, пока он отползал от ложа друида, успел заметить: мягкие губы изогнулись едва заметно, пока друид не отвернулся от него к стенке и не спрятал лицо. Так и стали жить дальше, весну ждать. По ночам холод никак не отпускал, и иногда, когда слышал, что друид стучит зубами, Баки приходил под его шкуру и грел до утра, как мог. Стив больше не шарахался, даже по утрам, когда плоть Баки невольно восставала и упиралась ему то в бедро, то между ягодиц. А однажды Баки почувствовал, если ему не примерещилось, что он рукой случайно коснулся совсем не мягкого естества Стива, и посчитал это за хороший знак: если начала откликаться плоть, значит, скоро и ноги пойдут. Поляна вокруг землянки, разумно устроенной у подлеска на небольшом холме, первая очистилась от снега и просохла. Дни стояли погожие, солнечные, и облака по небу бежали свежие и чистые, словно недавно родившиеся молочные ягнята. Баки каждый день вытаскивал наружу шкуры: и чтобы просушить, напитать солнцем после зимы, и чтобы устроить в них друида, даже когда он не хотел и пытался колотить его кулаками, сопротивляясь. Потом он сидел и щурился под солнечными лучами, недовольный, но скоро оттаивал. Какое-то время просто грелся, подставляя под светило лицо, руки и даже ноги, на что Баки ворчал безустанно. А потом приходила к нему скука, и Стив начинал гонять Баки почём зря: то травы ему принеси из землянки, он перебирать будет, то рубахи, иглу из длинной лососьей кости и моток тонкой шерстяной нити, любовно хранимой в маленьком ларце на деревянной полке. И волчата, устававшие от прыганья вокруг Баки, пока он рубил дрова или пытался стирать что-то в деревянном корыте, поставив его на колоду, ложились рядом со Стивом, часто устраивая головы на его бедре, и дремали, пока тот занимался своим делом. И Баки, тоже весьма занятой, то и дело поглядывал на эту картину, таял быстрее снега; и внутри, прямо слева под рёбрами, он чувствовал, как сжималось что-то до желания зажмуриться. До мурашек по спине и руке, добегающих до самого запястья. Он натаскивал своих волчат, за послушание всегда награждая вялеными потрохами, а за баловство — хворостиной промеж ушей. Брал их на охоту, учил выслеживать дичь и откликаться на свист. Он занимался этим и в замке отца со скуки, между походами. Но волки всё же не были собаками, и нрав у них был другой. Однако, вкусный вяленый потрох всегда помогал Баки решить любые проблемы с мохнатыми пакостниками. Спустя почти две луны, как они появились тут, волчата заметно подросли. Развалившись, длиной они были как ноги друида под шкурами. Лениво прядали ушами, пока тот работал, шурша пальцами. А Баки надолго прикипал взглядом: волосы у Стива отросли, и теперь закрывали уши. Серо-пшеничные, пряди свешивались на лоб, и тогда друид, хмурясь, убирал их обратно за уши, а Баки отмирал и продолжал свои дела. Он ждал, когда уже вскроется лёд на озере. Это будет знак к тому, что весна переломила зимний холод, и можно будет, совершив особый обряд, пойти и как следует окунуться в холодные воды, оттереть от себя и друида зимнюю надоевшую грязь. Стив больше никогда не оборачивался, пока Баки готовил для него ведьмино молоко. И не говорил ничего. Только Баки замечал порой, как румянец заливает его шею и уши. И почему-то это ему помогало. Когда на ближайших деревьях набухли почки, а снега на полянке перед холмом почти не осталось, друид поднялся на ноги. Он всегда становился страшно вредным и упрямым, когда дело касалось его ног. И Баки не лез со своей помощью. Но не удержался, подхватил друида рукой, когда тот, держась за стенку, сделал шаг и начал заваливаться. Стив тут же судорожно схватился за шею и повис, распахнув глаза широко-широко: — Я встал! — поражённо выдохнул он. — Баки! — и вдруг лицо его оказалось близко-близко. Баки почувствовал отчаянный поцелуй где-то между нижней губой и подбородком, и ему стало так хорошо, что он глухо рассмеялся. — Полдела сделано. Осталось заново научиться ходить. — Что бы ты понимал, — хмурясь от напруги, Стив отпустил одну руку и снова попробовал шагнуть, но его нещадно повело в сторону. — А ну, веди меня в лес. И хотя раньше Баки принимал приказы только от отца или вышестоящего военачальника, он без слов повиновался. Улыбка не сходила с его губ. Кое-как дотащив Стива до подлеска, Баки понял, что это ещё не всё: друид требовал найти ему две молодые крепкие берёзы в два их роста и срубить их. Стоять он ещё не мог, а потому раздавал указания сидя, прислонённый спиной к старому трухлявому пню. — Вот эта подойдёт. И вон та. Ниже руби. Ты не понимаешь, мне нужна эта рогатина! Вот так… И Баки рубил, привычно высекая щепки в виде клина, и старался не замечать, как блестят у Стива глаза, потому что смотрит на него. Обтёсанные нетолстые стволы с рогатинами Стив приладил под подмышки и, к ошарашенному удивлению Баки, вдруг поковылял между деревьями сам. Ноги двигались неуверенно, но Стив помогал себе, передвигая рогатины и опираясь на них. Баки только диву давался, глядя на Стива. Откуда у него столько смекалки? — Сколько тебе вёсен? — спросил он из-за спины, и Стив, расслышав, чуть не завалился набок, выровнявшись в самый последний момент. — Почему ты спрашиваешь? — обернулся он, щурясь. И Баки подумал вдруг, что он, должно быть, совсем мальчишка, и правды ему не скажет. Сейчас он выглядел почти по-детски, с закушенной от усердия губой. — Просто, — Баки встал рядом, готовый ловить в случае чего. — Шестнадцать, — буркнул Стив и медленно поковылял к землянке. Баки понять не мог, почему всю дорогу губы у него невольно улыбаются чему-то, а мысли витают далеко. Разница вроде невелика, но смотря чем её заполнить. Баки заполнял свои годы тренировками и походами. И плотскими утехами. Он тоже много чего успел повидать, и теперь его буквально распирало от накатившего осознания своей важности и взрослости. Но впервые он не хотел говорить об этом, не искал похвалы. Ему просто было очень приятно думать, что это он здесь для того, чтобы защищать и оберегать, чтобы быть старшим, сильным, главным. Так сладко было снова и снова думать об этом и следить краем глаза, как бы не свалился из-за скрытой ямы или мягкого мха этот упёртый мелкий мальчишка, едва снова вставший на ноги. — Мой наставник делал себе такие рогатины, когда упал в овраг и сильно подвернул ногу. Ему повезло, что рядом был подходящий валежник. Я бы не смог донести его, просто не хватило бы сил. Даже волоком, — рассказал Стив. — Я много чего узнал от него. Он рассказывал, что приплыл на наши острова с большой земли. А я даже представить не могу, где это и как выглядит, и долго ли плыть. Баки тоже не знал. Точного знания не было ни у кого, а смельчаки, уплывшие на поиски большой земли, не всегда возвращались. — Я думаю, там всё такое же, как и здесь. Только земли больше. И зачем им к нам плыть тогда? Неужели своей земли мало? Стив фыркнул. Волчата крутились под ногами, почти не реагируя на окрики, и Баки смирился. Решил не наказывать их сегодня, в такой счастливый день. Стив вдруг остановился: они только вышли из подлеска, и перед ними в закатных лучах солнца лежала вся их поляна с холмом и землянкой, с поленницей дров, со шкурами, развешанными на рогатинах, с редкими, уже сильно осевшими снежными валами, разбросанными тут и там по пожухлой траве. Сквозь бурые, примятые растаявшими сугробами стебли тут и там пробивались множество зелёных, нежных, таких неожиданных стебельков. Они были согнуты, словно в глубоком поясном поклоне, и их белые венчики держали лепестки плотно сомкнутыми. Баки мог поклясться, что не видел этих цветов ещё утром. Как они смогли прорасти так быстро? — Скоро первоцветы распустятся, — зачарованно выдохнул Стив. Закатное солнце гладило его лицо, делая брови и ресницы золотыми. — А за ними и лето поспеет. Я так люблю лето. Когда теплые ночи, и небо такое глубокое и чистое, как самый глубокий колодец. И в нем серебрится утопленное на счастье серебро. Знаешь, я Бельтайн больше люблю. — Больше Самхейна? Или Йоля? — уточнил Баки, неотрывно глядя на Стива, и тот повернулся к нему, улыбаясь. Такой юный и счастливый, каким Баки его ни разу не видел. — Больше всего.