Дал Риада

Подлесок давно закончился, а Баки, упрямо заходя всё дальше и глубже в лес, всё не мог стянуть с губ беззаботную улыбку. Они провели вместе осенние луны и пережили суровую, тяжёлую зиму. Перед ними ковром нежных первоцветов расстилалась весна, а Стив всё не позволял себе ответить ему — ни словом, ни делом. Всё, что раньше для Баки было простым, стало вдруг сложным и исполненным иного смысла. Прежде он всегда брал то, что хотел, и не задумывался ни зачем, ни почему. Это было так же естественно, как взять и наточить лежащий во дворе у боевой площадки тренировочный топор, и начать шутливый поединок — для чего ещё нужно оружие? Сейчас он шёл, старательно осматривая вчерашние силки, заглядывая под кусты и перешагивая оголившиеся от снега коряги корней — и думал, когда же друида перехлестнёт. Ведь нельзя бесконечно стоять в грозу под единственным деревом в поле и молиться, чтобы ветвистая молния не поразила его — однажды это случится, но, конечно, никто не запрещает ему продолжать стоять и молиться. Баки уходил в лес, сбегая от душного, горячего, будоражащего внутренности сожительства. Порой косить глазами на тонкие кисти рук, на натруженные пальцы и острые плечи становилось невозможно. Но вот диковина — все его муки утратили побуждающее начало. Его «хочу» давно перестало равняться «возьми», сломай и присвой. Это желание обладать бродило по телу, окатывало теплом то голову, то ноги, то пах, омывало грудину — и одаривало таким ощущением всего тела, словно Баки вот-вот — и мог полететь. Чресла упрямо наполнялись кровью, и Баки упрямо сдаивал своё семя, поливая белёсыми каплями мох под старыми берёзами — и ждал. Он умел ждать, и никогда прежде это ожидание не доставляло столько муки и столько удовольствия. Почему-то он уверен был, что всё так или иначе предрешено. Разве могло быть по другому? Их жизни давно сплетены в одну косу рукой богини. Друид предназначен ему так же, как и он предначертан друиду. Хъялги вдруг выбежал вперёд и заскулил из-под ближайших кустов. Баки припустил за ним — щенки ещё плохо себя контролировали, и в охоте порой плоховали. Под кустом в силках барахталась обессилевшая за ночь курочка — даже странно, что они первые, кто нашёл её, но это означало, что сегодня у них будет похлёбка на тетереве. Во рту от мыслей о наваристом бульоне прибыло слюны. Баки за шкирку оттянул от добычи волчонка, который словно сомневался, хочет он больше есть или поиграть. Если ему повезёт, щенкам достанется славная трапеза из требухи и костей. Баки свернул курочке шею и подвесил её помятую тушку на пояс килта. И сам удивился, как привычно стало ему управляться одной рукой. Вторые силки порадовали крупным зайцем, и по пути к козьему оврагу — так Баки окрестил неглубокий длинный ров с ручьём по дну, который вёл в сторону поселения, — удалось набить пращой ещё одного, пока он запутался в корнях. Щенок был недоволен, крутился под ногами и всё норовил цапнуть висящие на поясе тушки. Баки незло бил его по ушам и, дыша глубоко, во всю грудь, наслаждался весенними запахами леса. Когда всё вокруг начнёт зеленеть и зацветёт, он точно озвереет — потому что сейчас, после зимы, даже запахов мокрой коры и жирной земли хватало для того, чтобы голова пьяно кружилась. Хъялги, бегущий чуть впереди, вдруг остановился и, припав на передние лапы, глухо зарычал. Баки напрягся, высматривая врага — но в непролазном переплетении кустов сложно было хоть что-то разглядеть. Гулко, разнося эхо на весь лес, затрещали ветки. Хъялги заскулил и… дал дёру в другую сторону. Баки не успел ни окликнуть его, ни свистнуть. Из кустов, как кошмарное порождение Самхейна, показалась бурая, косматая голова — и Баки в ужасе попятился, задержав дыхание. Медведь был огромным. Настолько, что даже на четырёх лапах превосходил его в холке. Через всю морду слева тянулся старый шрам-рубец, и глаз под ним был белёсый, затянутый слепым бельмом. Медведь шумно принюхался, заворчал и пошёл прямо на Баки, ступая широкими плоскими лапищами. Черные когти на них были длиннее, чем лезвие охотничьего ножа. Как же не хватало копья в руке! Нож такой туше что заноза в заднице — неприятно, но не смертельно, да и попробуй эту шкуру проткни. Сердце заколотилось, Баки отступал всё дальше, стараясь не вызвать медведя на атаку, как вдруг тот остановился и медленно, величественно встал на задние лапы, возвышаясь на добрые полтуловища над ним. Баки торопливо шагнул назад, запнулся пяткой о выставленный высоко сосновый корень и полетел спиной, со всего маху ударился хребтом о землю — аж в глазах потемнело — и тут же кубарем покатился вниз по склону, собирая боками корни и камни. Больно, больно, больно! Одной рукой толком не зацепиться, да и было бы за что. Под конец он плюхнулся в тот самый неглубокий ручей, тёкший в низине — здравствуй, козий овраг. Баки попытался пошевелиться и охнул: правая нога отозвалась нестерпимой болью в щиколотке. Но самое страшное было то, что медведь, высунув морду из кустов, начал неторопливо спускаться вслед за ним. Он оскальзывался на грязи и порой съезжал на заду, но неумолимо настигал его, как смерть настигает одного из воинов в священном поединке. Как глупо вот так умирать, подумал вдруг Баки. Как глупо… выжить там, на поле, после неравного кровопролитного боя, потеряв руку и всё своё войско, и умереть сейчас от лапы старого полуслепого медведя… Баки закрыл глаза и глубоко задышал, останавливая разошедшееся сердце. Страха не было, только волнение и досада, как же теперь будет Стив без него. Только обида оттого, как многого он ещё не сделал, не познал… Медведь шел на него, а Баки понять не мог, что же ему делать, как спастись. Он слыхал где-то, что медведи не тронут мёртвого человека — только с крайнего голода — и решил лежать, не двигаясь. От медведя издалека разило вонючим диким зверем. Он подошёл вплотную и начал шумно обнюхивать ноги, пояс, рубаху, щекотя тёплым дыханием… Долго и обстоятельно обнюхивал низ рубахи, что Баки надоело лежать и гадать — и он открыл глаза. Медведь, закрыв своей огромной тушей всё небо, вынюхивал друидскую вышивку. Потом вдруг низко чихнул, мотнул лобастой башкой и вернулся к поясу — чтобы тут же вцепиться зубами в тушу зайца. Потянув, легко оторвал свою добычу, и… развернулся к лесу, так же неторопливо уходя всё дальше по оврагу в чащу лещины. Баки медленно вздохнул. Он не верил своим глазам — медведь взял долю добычи и оставил ему жизнь. Он жив. Жив! Не веря до конца в свою удачу, Баки еле дождался, пока медведь скроется за деревьями. Потом перевернулся на бок и попытался встать, тут же заорав дурниной от прострелившей ногу боли. Снова упал на спину, глядя в посветлевшее небо с бегущими по нему овечками белых облаков. Грудь ходила от частого дыхания, на лбу проступила испарина — подул ветерок и выхолодил её. Вот теперь Баки стало по-настоящему страшно. Без ноги он будет несколько дней добираться до поляны — и неизвестно, доберётся первым он, или до него дикое зверьё… Пока он не двигал ногой, всё было терпимо. Но стоило ему попробовать шевельнуть ступнёй — и на глаза навернулись слёзы от резкой, нестерпимой боли. Это наказание богов за то, что на охоте он думал не о том. Что отвлекался, не был внимателен, замечтался. Он заслужил этот урок. Только как теперь всё исправить? Рубаха и килт на нём все вымокли со спины, холод воды ручья сковывал и убаюкивал. Баки всё же заставил себя извернуться на бок и сесть, перебарывая боль. Нога под обмотками кожи оказалась распухшей и горячей — или сломал, или вывихнул так сильно, что идти всё одно не сможет. Найти бы сук подходящий, чтобы опираться, может хоть понемногу бы ковылял? На вершине склона затрещали ветки, и из кустов вывалился Хъялги. Тихо поскуливая и оскальзываясь лапами на влажной земле, он начал спускаться к Баки, точно провинившаяся псина. Кувыркнулся через себя, съехал на заду и, отряхнувшись, принялся заботливо обнюхивать его, топорща шерсть на холке и поджав хвост. — Ну, защитничек, где же ты был? — невесело хмыкнув, спросил Баки. — Поди, смотрел из кустов, сожрут меня или нет, и достанется ли тебе что-нибудь? Как бы то ни было, щенок рядом приободрил — Баки стиснул его холку и притянул к себе, прижав ненадолго. Он был мохнатым и тёплым, и хотел вывернуться из-под руки. — Пойдёшь домой, Хъялги? — спросил волчонка Баки, раздумывая, как же ему поступить. — Пойдёшь к Стиву? Как же тебя уговорить… Решившись, Баки подрезал ножом, а потом и оторвал подол рубахи с вышивкой, царапнул бедро чуть выше колена на той же ноге, что повредил — хуже не будет — и вымазал тряпицу в своей крови. — Иди-ка сюда. Иди. Сиди. Сиди, сказал тебе, — погрозил Баки, и щенок, прижав уши, сел. Кое-как Баки намотал ему на шею обрывок рубахи и завязал — вышло некрепко, все богам на смех. Но выбирать не из чего. — Иди домой. Иди. Домой, к Стиву. К Хмаге. Домой. Пошёл, ну, пошёл! — Баки крикнул, прогоняя волчонка от себя, а тот всё крутился на месте, тыкался в ладонь влажным носом. — А ну, пошёл, глупая твоя башка! — Баки чуть ударил его по холке, понимая, что если тот не уйдёт сейчас, сил прогонять у него больше не будет. Одно глухое разочарование и страх, который снова начал подниматься откуда-то изнутри. — Иди же, — прошептал он и, обессиленный, вдруг зло засмеялся. Чего он хотел от глупого маленького звереныша? Мерзко и холодно было, до зубовного скрежета болела нога, но больше всего глупость случившегося бесила — ведь столько пройдено испытаний, но такая вот мелочь ударила больнее всего. Утерев мокрое лицо, Баки насупился и понял, что остался у ручья один. Вздохнув, он ещё раз огляделся. В голове вдруг стало пусто и спокойно, мысли улетели, кроме одной — как добраться до дома. До Стива. По бедру тоненьким ручейком стекала кровь из ранки. Баки стёр её и облизал ладонь перед тем, как зажать посильнее, пока не успокоится. Ждать, что волчонок дойдёт до землянки, и что Стив поймет, пойдет на помощь, было глупо. Да и сколько от него, тонкого-звонкого, той помощи? Нужно пытаться идти самому — а значит, нужна крепкая рогатина и вся его сила, чтобы не выть от боли. Напившись ледяной воды из ручья, Баки стиснул зубы, выдохнул и пополз вперёд, по дну оврага, ориентируясь по солнцу. От боли в глазах темнело, как ночью. Он не раз ходил тут зимой за козьим молоком, но весной всё становится другим. Да и думать не получалось — боль омывала тело, поднимаясь от щиколотки и расплываясь, и Баки едва ли чувствовал что-то кроме. Вместо мыслей был лишь жгущий огонь и режущий, накручивающий жилы нож. Рогатина нашлась у самого начала оврага, где пологие склоны заросли прошлогодним сухим болиголовом. Солнце давно миновало зенит, тени стволов легли длинными черными полосами поперек пути, и Баки решился на передышку — пытался собрать рукой с влажных камней жалкие капли воды, чтобы смочить пересохшие губы. Хорошая, крепкая берёзовая ветка, не сухая, а сломанная последней бурей. Баки устал. Ползти на одной ноге и одной руке по грязи оказалось выматывающим, неподъёмным делом. Несколько раз он ложился, чтобы передохнуть и успокоить ногу, а сам думал, что вот ещё раз ляжет — и будет ждать смерти, потому что сил больше не было. С рогатиной дело пошло лучше. Баки неуклюже поднялся, перехватил ветку и медленно заковылял, старательно не наступая на поврежденную ногу, высматривал и обходил все корни и кочки. Шаг за шагом, смотря на солнце и тени, надеясь, что уже скоро выйдет в подлесок, а там и до поляны рукой подать — и всё не узнавал места. Словно, свернув с собственных нахоженных троп, Баки попал совсем в другой лес, незнакомый и опасный, тревожно шелестящий над головой ещё голыми ветвями деревьев. Хорошо, что он не истекал кровью — её запах наверняка приманил бы множество хищного зверья. Усталость и страх подступали ближе, сдавливали грудину — на последнем шаге Баки не заметил торчащие из земли черные спинки берёзовых корней и, наконец, запнулся и снова упал. Не столько больно — сколько обидно, впечатавшись боком и щекой в жирную весеннюю грязь. Отплевался, кое-как оттер глаз и решил, что раз все одно упал — так посидит и отдохнёт как следует. Сил подниматься и идти дальше не было. Страшно хотелось пить и… почувствовать хоть кого-то рядом. Зря он прогнал Хъялги… Хоть бы крутился под ногами да вёл его своим волчьим нюхом к дому. Только что теперь горевать, сделанного не воротишь. Чуть впереди треснула ветка. Потом ещё и ещё, и за стволами замелькали чьи-то тени, напролом кустов прущие к нему. Баки замер только на миг — собраться с мыслями. Отложил ветку-помогайку, достал из ножен нож. Приготовился. Волчата радостно кинулись на него, и он едва успел убрать руку с ножом подальше. Хмага тепло и мокро лизнула по лицу, шее, то ли радуясь, то ли пытаясь отмыть его от грязи. Хъялги покрутился и, не давшись в руку, снова скрылся в орешнике. Баки обнял Хмагу и прижал вертлявое тельце к себе. Сердце стучало быстро-быстро, рот сам собой растянулся от уха до уха. Нашли. Нашли его, не оставили. Где же Стив? Тот появился вместе с Хъялги, и рука его была замотана тряпицей — только когда подошёл совсем близко, Баки понял, что это тот самый оторванный подол рубахи с его кровью. Друид рухнул перед ним на колени, схватил руками с двух сторон головы, заглянул в глаза. Лицо у него было бело-серое, перепуганное, и совсем прозрачные льдинки-зрачки. — Живой… Я думал, тебя медведь подрал. А ты живой! — Живой, живой, — тихо выдохнул Баки и притянул друида к себе. Прижал головой к плечу, чтобы успокоить — а на деле чтобы самому успокоиться. — С ногой только что-то. Не могу идти. Упал в козьем овраге неудачно. Стив тут же выбрался из объятий, оттолкнулся руками и принялся щупать ногу — по отёкшему виду сразу понял, какая, на царапину на бедре даже внимания не обратил. — Надо идти до берлоги, — коротко и сухо сказал он. — Там травы и полотнище, я сделаю нужное снадобье. — Значит, пойдем, — кивнул Баки. Страх и усталость, даже боль позабылись от одного взгляда глаза в глаза, от одного его вида. Стив только вздохнул, покачав головой. Выглядел он чересчур серьезно, а Баки поперек тянуло улыбаться. С горем пополам подняли его на ноги, палку Баки не оставил — держал в руке, опирался. Стив же поднырнул под огрызок плеча, обнял за пояс, и хват его чувствовался сильно и тепло, надёжно. Так они и пошли, медленно, неуклюже качаясь из стороны в сторону. Волчата забегали вперёд и возвращались, вели их к берлоге. До которой, к удивлению Баки, оказалось рукой подать. Просто он раньше этой стороной леса не ходил и не возвращался, вот и запутался, ослеп от боли. На поляне все было так же, как и утром. Натоптано сильно, где Баки красовался, танцевал с топором. Очаг ещё тлел, исходя дымком. Они ввалились в берлогу, едва не сорвав полог. Баки сам заполз на свою шкуру и, глубоко вздохнув, медленно выдохнул. Как же хорошо, спокойно. Нога ныла и болела так же сильно, распухла почти вдвое, но сейчас Баки чувствовал себя совершенно замечательно — дома, под присмотром и заботой, которая расползалась от друида тёплыми волнами. Он сразу засуетился, подкинул поленьев в очаг, принес горящих углей с улицы, загремел глиняными горшками, зашуршал травами — Баки наблюдал за ним из-под опущенных ресниц, прикрыв глаза. Воздух запах терпко и чуть горько, и это выгнало волчат на улицу, запах им явно не нравился. Стив сел рядом и отер ему мокрой тряпицей лицо, шею, руку, перешёл к бедрам и ногам. Пока развязывал намотки, Баки лежал и млел от войска мурашек, что перебегали туда-сюда по его коже от прохладных прикосновений. Даже свежая волна боли, что омыла его, когда Стив освободил опухшую щиколотку от намотанной кожи, не отвлекла от удовольствия этих прикосновений. Стив касался осторожно и трепетно, порой больно, порой незаметно, но когда Баки почувствовал, что кровь начинает приливать к паху, посильнее прикусил себе губу и застонал. — Больно, знаю, — тихо подтвердил Стив. — Не сломал, но сильно растянул, ещё и наступал… Это даже хуже, чем сломать… До следующего полнолуния не ходить тебе в лес, — сказал, как отрезал, и отвернулся, что-то мешая в своем горшке. Баки, готовый поспорить, не решился открыть рот. Зачем сердить своего ведуна? Пусть делает, что надобно, а там разберутся. Потом друид принес мокрые ледяные тряпки и обложил ими опухшее место. Менял их, нагревшиеся от тепла тела, несколько раз, а тем временем что-то помешивал дурнопахнущее в горшочке, подсыпая те и другие травы. Запах с едко-горького вдруг сменился приятным, еловым, и Баки с удовольствием втянул его носом. Кивнув сам себе, друид снял горшок с углей и намазал бурую кашу на мокрую холстину. — Сейчас остынет, и замотаю ногу. Завтра сменим, посмотрим, не сойдёт ли отёк. Баки кивнул. Потянулся за рукой Стива и, перемазанную в чём-то, грязную, взял в свою руку, притянул к губам и благодарно поцеловал. — Курочку бы ощипать, да в угли, пока не прогорели, — мечтательно протянул Баки. Стив тихо хмыкнул и мягко высвободил свои пальцы: — Я забыл её подвесить выше. Волчата уже не дали ей пропасть. Ну, хоть заяц остался. Хороший заяц, на пару дней хватит. Баки выругался, а потом рассмеялся. Неразумное зверьё. Но любимое. — Надо же ещё крупы выменять, — Баки сухо сглотнул, потому что Стив принялся от больной лодыжки касаться выше, то ли разминая ногу, то ли ощупывая, то ли решив убить его без ножа. Забытое желание вскипало ключом от каждого касания, что друид оставлял все выше и выше, пока не добрался колена и пореза, что Баки нанёс сам себе… Погладил ранку так нежно, что член сразу встал, как копьё, оттопорщив складку килта. Друид словно и не замечал этого, ни хрипа Баки, забираясь руками выше под подол ткани, разминая сведённые судорогой удовольствия мышцы. Наконец, прикусив губу, Стив резким движением откинул ткань килта Баки на живот и посмотрел в глаза. Баки весь был сейчас как на ладони — густо волосатый лобок и налитой член с тяжёлыми яйцами. Стив словно боялся смотреть вниз, а Баки, все это время стоящий на локте, от взгляда друида совсем сгорел — упал назад, на шкуры, и простонал: — Это все из-за тебя. Потому что ты трогаешь. Ни боли не чувствую, ничего, только как ты трогаешь. Больше жизни тебя хочу, — прошептал Баки. — Весь я — для тебя. Что хочешь со мной делай. Хочешь, режь, хочешь, шей. Только не оставляй. Баки почувствовал вдруг, как на член легла прохладная ладонь. Тут же поймал её в свою руку, накрыл сверху и сжал покрепче, невольно толкнувшись в тесноту. Стив тут же вырвался из хватки, но Баки уже распахнул глаза и увидел: закушенную губу, горящие щёки и пылающие уши друида. Глаза, недавно светлые и льдистые, налились темной синевой неба. — Сколько ты будешь бояться? — глухо спросил Баки, не ожидая ответа. Друид принялся заматывать ногу холстинами с остывшей мазью. Его руки чуть дрожали, он старался не смотреть наверх, где Баки ладонью прикрыл стоящую плоть. — Я не боюсь, — сказал он вдруг, остановившись. — Я не могу.