Дал Риада

Баки в который раз выдернул толстое, увесистое деревянное копьё из трухлявого ствола. Тяжело выдохнул, стёр текущий по виску пот о плечо с культёй. Уже который день он уходил в лес тренироваться, и который день не оставляла его смутная тревога. А Стив… друид ничем не помогал ему. Он сбегал — так понял Баки, когда, живя бок о бок, он стал пересекаться с ним на поляне и в землянке всё меньше. Нет, конечно, у друида началась весенняя пора, и едва полезла из жирной влажной земли зелень, а на ветках набухли почки, он выбирался из-под полога ни свет ни заря и отправлялся собирать, сушить, заготавливать — делать то, что, видимо, и должен был делать настоящий друид, к которому приходили за снадобьями от хворей из ближайших поселений. К Стиву приходили — пускай не часто, но и не так, чтобы совсем оставили их в покое, как бы хмуро и сердито Баки не встречал гостей. И всё одно ему казалось, что Стив сбегает. Утром его лежанка была пуста, хоть и хранила ещё остатки тепла тела. А когда Баки без сил заваливался спать, Стив ещё вываривал что-то в котле, разливал по глиняным горшкам и бутылкам, запечатывал воском или растягивал свежий пузырь, закрывая горлышко. Он трудился так усердно, что Баки диву давался — откуда в этом тщедушном теле столько неутомимости и силы? Столько желания делать что-то для других, делать так много? Не для них ведь он собирает целые котомки смолянистых почек, первых яблоневых цветков, скрученных, едва проклюнувшихся листьев папоротника. В одно утро Баки понял, что и у него есть дела. Время от рассвета до заката солнца пролетало так быстро. Нужно было справить новое деревянное корыто, починить расшатавшийся за зиму нужник, укрепить в паре мест пологие стены землянки. Опять же, его идея с большой охотой на оленей не давала покоя. Он нашёл подходящую породу молодой поросли, крепкую, достаточно плотную древесину — и нарубил себе увесистых кольев. Долго обтёсывал их от коры, заострял, а потом ходил на свою поляну тренировать броски. Как же это было тяжело! Без руки всё стало чувствоваться по-иному. Баки заваливало на бок и заносило от невыверенного замаха, копьё улетало вовсе в непонятную сторону. Баки сердился и рычал как медведь, потрясая кулаком, пугая птиц и мелкое зверьё. Одна только Хмага как ни в чём не бывало продолжала дремать под кустом ольховника, лишь только ненадолго повернув в его сторону мохнатое ухо. Совсем недавно на окраину леса пришли олени — и остались там, облюбовав редкий осинник. Увидев их однажды, Баки загорелся от мысли метнуть копьё в самца. Он бы не стал трогать самок, те уже были тяжелы и ждали оленят, без устали поедая молодую зелень. Баки же мечтал проредить стадо на пару-тройку голов. Не страшно, народятся новые. Зато они со Стивом надолго смогут забыть о голоде, что накатывал на них порой после долгой выматывающей зимы. Пока он метал копьё в старое дерево, подросшая волчица лениво развалилась в кустах, залитых уже тёплым солнечным светом, — то ли прячась от лучей, то ли греясь в них. Изредка она приоткрывала жёлтый глаз, но даже не думала поднимать морду. Обычно Хмага оставалась со Стивом и ходила за ним по пятам, но потом, в конец оголодавшая, пристраивалась за Баки и шла след в след с братом проверять силки, выскуливая для себя подачку — и, конечно, Баки их не обижал. Оба волка так выросли всего за пару новолуний! Баки не знал, сможет ли теперь прокормить их всех. От возросшей тяжести работы его правая рука и плечо болели, и каждый вечер он только и мечтал, чтобы лечь на шкуру и распрямиться, почувствовав тяжёлое горячее гудение в месте, где рука соединяется с плечом. Его мышцы справа уже сильно отличались от обрубка левой. Он весь был неправильный, скособоченный, и особенно остро чувствовал это, когда смотрел на Стива — такого лёгкого, тонкого, гибкого, как ивовая лоза или ясеневый прут, из которых тот недавно плёл корзины на обмен. Когда он подсматривал, как Стив занимается хозяйством, травами или же обмывается на мелководье озера, сверкая молочно-белой тонкой кожей — просто потому, что это было единственное, что тот ему оставил, — Баки чувствовал отупляющее дурманное наваждение. Словно кто накрывал его большим горячим камнем, и камень тот раздавливал его в лепёшку, нагревая собой, и не давал вздохнуть. В один из таких дней Баки ярко до дрожи осознал, что никого и никогда не желал так сильно. Ни за кем столько не следил взглядом, думами, чувствуя, как сердце словно на шерстяной нитке замирает, чтобы потом оборваться и нескоро застучать снова. И всегда отдавались в голове те слова, сказанные раз — больше Стив не повторял. Не подходил близко, не ложился под одну шкуру, не касался даже пальцем. Порой Баки, изнывая без этого, зло думал, что сломать или вывихнуть себе что-нибудь, или как-то поудачнее пораниться — единственный путь близости с ним. С друидом, что не стал юлить ужом, а просто выложил ему тогда всё как есть. Не условие даже и не сделку, что-то намного большее. Баки тогда мало что понял, кроме того, что иного не услышит и не получит. А от слов тех Баки даже теперь порой делалось так страшно, что волоски вставали дыбом, а в животе сосала холодная пустота. Где это видано, чтобы мужчина брал мужчину в круге Драконьих Зубов в день начала лета, долгожданный Бельтэйн? Перед взором самой Богини? Чтобы навлечь на себя внимание одного из её ликов, и кто сможет обещать, что будет то светлый лик, а не чёрный? Баки боялся неизведанного. Он прятал эту свою слабость так глубоко, как мог, но думать о ритуале всё же было жутко. Как такое возможно? Разве не должны в круге древних камней соединяться мужчина и женщина, давая начало новому витку жизни? Наверняка, друид так только испытывал его — волю, терпение ли, что там ещё принято испытывать у лесных колдунов? Друид говорил твёрдо, прямо глядя в глаза, что с тех пор, как выжил Её волею, должен был служить Богине, и если Баки хочет его себе — то должен взять его там, с Её позволения. В Особенную ночь. И если камни и огонь примут их — то никто больше не усомнится в Её воле. На вопрос Баки, что будет с ними, если позволения в круге Драконьих зубов они не дождутся, друид только мрачно насупился и не ответил. Баки запомнил его лицо — острые скулы в отсветах очага, тёмные-тёмные глаза. Он выглядел, словно готов был рискнуть хоть сейчас. И эта мысль рвала Баки на куски, а затем складывала как попало, перемешанным. Стив был готов пойти на это, попробовать, чем бы для него ритуал ни закончился. Он хотел большего, чем просто отдать себя — хотя Баки чувствовал, видел своими глазами, как непросто ему далось воздержание и отказ, особенно когда Стив уже держал ладонь на его налитой плоти. И каждый день, занимаясь делами, всё такой же мятущийся, Баки думал, как же просто и в то же время сложно — осуществить задуманное. Взять друида в круге — уже не просто соитие для удовлетворения похоти. Это великое соглашение — и согласие, не только между ними двумя, а между ними и Богиней. Это будет обряд, о последствиях которого никто не может сказать заранее. И не то чтобы Баки раньше боялся обрядов или гнева Богини. Он всегда почитал Её и считал, что ничем не обидел ни тот, ни иной Её лик. Однако же участие наравне с друидом волновало, вселяя в душу прежде незнакомую неуверенность. Так они и тянули — в каждодневных заботах, порой не видя друг друга по нескольку дней, порой — едва ли перекидываясь словом. Сколько раз Баки тянулся к нему, не задумываясь — но после того, что предложил Стив, не мог закончить движение. Не мог коснуться, не решался нарушить это неустойчивое молчаливое равновесие между ними. И Стив, даже стоя спиной, каждый раз замирал, словно задерживая дыхание — в предчувствии прикосновения — и шумно выдыхал, когда Баки убирал руку, не дотрагиваясь. Словно… мог сорваться, если Баки решился бы. Или наоборот, ушёл бы совсем? Взъярился бы, оставив его, неуёмного, одного? Дни шли за днями, рассветы сменялись алыми закатами, окрашивающими погустевшую листву крон и воды озера в багряные цвета крови. Баки так и не решался — жил, словно спал. А потом Стив пропал. Баки даже не сразу понял это — тот ушёл до рассвета, а вечером Баки так устал, что не стал его дожидаться, забрался под шкуру и тёплый бок Хъялги, и заснул. Но наутро проснулся с тревогой такой силы, что не мог даже думать. Из чащи леса, с той стороны, где лежала едва намеченная тропинка к логову Алой Ведьмы, прибежала скулящая Хмага. Волчица дрожала, словно занимался не тёплый весенний денёк, а лютый промозглый вечер перед Самхейном. Она забилась в землянку под шкуру друида и не казала оттуда носа, пока Баки сидел, вцепившись в холку Хъялги, и смотрел перед собой. Затем он поднялся, крепко сжал и разжал кулак. Подобрал из вороха выструганных копий одно любимое, уже отполированное поперёк мозолистой ладонью, — и пошёл по тропинке в еловый лес. Он не ждал, но оба волчонка в конце концов порысили за ним. Если Стив там, если Алая забрала его — ей несдобровать. Богине ли, ведьме… он не отдаст друида. Он сможет метнуть копьё издалека, и чары её не подействуют так сильно, как это бывало обычно при их редких встречах. Хватит ей одного скелета на ложе. Баки шёл сквозь лес весь в своих мрачных думах, и сам не понял, как вышел в подлесок, из которого открывался вид на пологий холм — Стив называл его Керриг-Уну-Гойдвиг, — где каменные кривые исполины, торчавшие из изумрудных луговых трав, походили на чёрные зубы давно умершего дракона. Он не сразу узнал место, потому как сейчас внизу, перед холмом, сложены были большие костры, пока ещё не горевшие. Другие, помельче, были устроены меж стоящих камней — Баки не взялся считать, но в каждом промежутке был наложен валежник для будущего костра. Среди них, как лесная тень, бродил… друид. Босоногий, растрёпанный, в одной рубахе-лейне, не понятно, гревшей ли его хоть немного. От облегчения Баки выронил копьё и оперся о ближайшее дерево. Живой, в порядке. Ну что за дурень этот мальчишка-друид! А потом словно судорога прошла по хребту. Костры. Бельтэйн. Сегодня ночь Бельтэйна, вот где пропадал Стив столько времени — и ведь не обмолвился ни словом, не просил помощи… Как же он сам, в одиночку подготовил всё это? Подошедшие волки заскулили. Ответом стала вторая фигура, появившаяся вдруг из-за большого серого камня. Простоволосая, в такой же рубахе, едва ли закрывавшей колени — Алая Ведьма. Она что-то сказала Стиву, и тот кивнул, сам пребывая в каком-то оцепенении. Алая подошла к камню в центре круга, вскинула руки так, что лохмотья серого цвета, в которые была обёрнута её тонкая фигурка, взметнулись следом. Она медленно, словно это было неимоверно тяжело, притиснула руки к мшистому каменному боку и вдруг… запела. Баки вдохнул и забыл, как выдыхать. Стив обошёл камень с другой стороны и так же медленно, преодолевая невидимое сопротивление пустоты, приложился руками к его боку. Они чуть раскачивались в ритм мелодии, что чисто, сильно выводила голосом Ванда — и тут Баки услышал второй голос — словно чужой, но и настолько же родной, давно забравшийся под кожу. Мелодия эта словно была знакома — Баки слышал очень похожую в далёком детстве, ещё когда бабка была жива и брала его с собой, обходя запреты родителей, в ночь Бельтэйна. Они ходили смотреть на костры, взвивающиеся, Баки помнил, до небес. Тогда он впервые увидел, как жрица Богини отдаётся своему избраннику в круге камней, в кольце огня. Он помнил, как действо сожгло его, семилетнего мальчишку, дотла. А бабка стояла рядом, огонь отражался в посветлевших глазах, и она пела — вторила звучавшей песне, чуть шевеля губами. Когда Баки, сгорая со стыда и жара внутри, спросил, что они делают, бабка ответила — начинают новый круг жизни. Он, конечно, ничего не понял. Среди мальчишек это называлось «любиться» или «сношаться», рано или поздно каждому из его друзей перепала возможность подглядеть за взрослыми играми. В круге же происходило иное… что, — он не мог ни понять, ни осознать в тот миг. Не отдавая себе отчёта, Баки, повзрослевший на год, со сладким замиранием сердца ждал следующего Бельтэйна, и что бабка снова возьмёт его с собой. Но за пару лун до праздника она умерла, и Баки горевал сильно, убегал за стены замка и предавался слезам — так, чтобы никто не видел. Больше туда, в лес, к кругу камней никто его с собой не брал — ритуалы считались привилегией взрослых. Когда Баки подрос ещё немного, то успел распробовать и женское тело, и мужское; острота воспоминания поблекла: таинственность и непостижимость ритуала затянулись туманом памяти, а у тех костров, что зажигали приглашённые родителями друиды во дворе замка, никто, к его досаде, не совокуплялся. Зато вереницей вели меж огня скот, несли мешки с оставшимся с зимы зерном, несли на руках больных детей и стариков. Баки помнил всё. Но не помнил, чтобы кто-то снова пел чарующую, зовущую песню после того первого раза в лесу. И вот теперь он стоял, видел ритуал и слышал мелодию, едва ли в силах дышать от огромного, накатившего и накрывшего его целиком чувства. Словно всё, что было сложно, непонятно и тяжело объяснимо, стало вдруг простым и правильным. И то, что эти двое были вместе в круге сейчас, тоже казалось прозрачным и простым, необходимым — хотя от этого осознания болело что-то под тканью рубахи, посередине груди… Стив не дождался, что же он, Баки, решит. Он выбрал спутницу сам. Больно, так больно. Но при этом непоправимо-правильно. От песни на два голоса начали гудеть камни круга, гудела сама земля холма и луг перед ним, дрожал под ладонью ствол дерева. Ощущение понимания мира, рухнувшее на Баки, было так сильно и так велико, что он понял, что падает, только когда перед глазами мелькнули стебли разнотравья. А потом стало темно и спокойно. Его лицо шершаво вылизывали два языка. Баки ещё не открыв глаза, отмахнулся от них — и сел, держась за голову. Кажется, внутри его головы теперь гудело не хуже, но зато наваждение прошло. Больше ему не казалось, словно он постиг какие-то ведомые только друидам тайны. Он только морщился и надеялся, что скоро это всё закончится. И тогда он сможет забрать друида домой. Из-за травы и кустарника, сидя на заду, ничего не было видно. Волчата, прижав уши, крутились рядом, но вылизывать больше не пытались. Баки нахмурился и, кряхтя, неловко поднялся. Кажется, он пролежал в темноте дольше, чем думал: начинало смеркаться. Но действо у камней на холме Керриг-Уну-Гойдвиг до сих пор продолжалось. Баки увидел, как Стив добывает первый огонь, растирая изо всех сил длинной палкой сухой мох в глиняной пиале. Когда потянулся дымок, и занялся мох, а с ним и мелкие веточки, Стив поднял пиалу на дрожащих руках — и передал её Алой Ведьме. Она же, не раздумывая, перевернула её над первым сложенным между камнями валежником. Сердце Баки так задёргалось в груди, что он с силой прижал ладонь поверх выреза рубахи. Первый костёр Бельтэйна был зажжён. Стив вытащил из него занявшуюся ветку и принялся поджигать второй. Алая стала делать то же, но двигаясь в обратном направлении, словно они играли в детскую игру, кто быстрее. Стив оказался расторопнее — и почему-то Баки выдохнул с облегчением, поняв, что ведьма подожгла на порядок меньше костров — а может, она и не пыталась торопиться? Скоро Баки уже не думал об этом. Не думал вообще ни о чём. Потому что его друид оказался очень близко к Алой Ведьме, протянул к ней руки, а она взяла его ладони в свои. А после этого отпустила и… ослабила тесёмки выреза так, что лохмотья рубахи скатились с её плеч, оставляя Ванду совершенно обнажённой перед Стивом. Баки судорожно вдохнул и забыл, как выдыхать. Корни словно оплели его ноги за лодыжки, притянув к земле, и даже если бы он страстно желал — не смог бы сделать сейчас ни шагу. Стив стоял так близко к обнажённой, хрупкой девушке, и смотрел во все глаза. А потом понурил голову, и плечи его судорожно дёрнулись. Ванда потянулась к нему, привставая на пальцы, и Баки рванулся было навстречу всем телом — лишь бы перехватить поцелуй, но никакого поцелуя не было. Ванда только прижалась лбом ко лбу Стива, возможно, что-то говоря — Баки уже не различал таких мелочей, между камнями бушевали костры Бельтэйна. Стив после этого упал перед ведьмой на колени и, подхватив упавшие лохмотья, поднял их, помогая одеться. Ванда больше не обращала на него внимание — она выхватила из двух ближайших костров горящие ветки и вышла из круга, оставляя Стива внутри, коленопреклонённого, согнутого, словно на его плечах лежала вся тяжесть этого несправедливого мира. Эта картина вызвала прилив ярости внутри. Баки сглотнул и зарычал. Как он… как она вообще посмела оставить его там одного? Как она могла уйти? Баки сжал копьё в кулаке и, весь напряжённый и злой, кое-как поднял ногу — словно та завязла в болоте. Второй шаг дался проще, и, рыкнув, Баки побежал — он собирался перехватить ведьму до громадных куч-костров на лугу, что она хотела зажечь. — Стой! — крикнул он, понимая вдруг, что трава под ногами Алой Ведьмы жухнет и желтеет, а у него сердце бьётся так заполошно, что того и гляди, оборвётся, и он совершенно один перед ней — волчата и не подумали идти следом, а копьё в его руке такое смешное и ненадёжное, и словно может рассыпаться пеплом от одного её взгляда. Но она, как ни странно, остановилась — и была удивлена, увидев его. — Ты тут, однорукий воин, — прошелестела она, и глаза её, кажется, переливались алыми всполохами от горящих в её руках ветвей. — Боюсь, костры Бельтэйна не вернут тебе руку. — Мне не нужна рука! — зло крикнул Баки, чувствуя, что хочет развернуться и бежать, страшно стыдясь своей слабости — он не мог метнуть копьё в ведьму. Его единственная рука повисла плетью, и копьё вывалилось из пальцев, утонув в мягкой луговой траве. — Ответь мне, ведьма, почему ты оставила его там одного? Разве ритуал не должен продолжиться? Лицо Алой Ведьмы от его слов перекосило в жёсткой улыбке. — Ты хотел посмотреть, как мы соединимся в круге камней? — спросила она, и каждое слово жёсткой пощёчиной оставалось на горящих от стыда щеках Баки. — Я предложила. Стив силён, он бы выдержал. — Тогда почему? — Баки был весь, как натянутая тетива, всё внутри него дрожало, а из глаз кажется, текли слёзы, мешая смотреть. — Потому что друид Жизни может соединяться в круге Бельтэйна лишь с тем, кого он выбрал, — уничижительно припечатала ведьма и потеряла к Баки всякий интерес. Ветки в её ладонях почти догорели, и Баки думал, что жар должен нещадно опалять кожу — но она несла их так, словно огня не было вовсе. — Если ты не решишься сейчас, потеряешь его навсегда, — последнее, что услышал Баки от Ванды, сказанное тихо, словно с неохотой. Он широко распахнул глаза и… побежал. Вверх по холму, по дорожке из жухлой пожелтевшей травы, от которой одуряюще страшно несло непоправимым умиранием. Вперёд, вперёд, к жару костров, к одинокой, сгорбленной, потерявшей всякую надежду фигурке, застывшей под сенью исполинских камней Керриг-Уну-Гойдвига. Баки вломился в огонь, закрывая глаза и лицо рукой, боясь, как бы не занялись волосы — но не почувствовал жара вовсе. Было другое: словно он давит на натянутую ткань, которая никак не рвётся, а ему необходимо попасть на ту сторону. Необходимо, потому что там Стив, и перед любым из ликов Богини Баки готов был прокричать, что друид — его. И если что-то с ним случится, сердце Баки перестанет стучать в груди. Невыносимо было даже подумать о том, что что угодно, медведь ли, воды озера, Великая Охота, да даже Богиня, могли забрать у него друида. Пускай они погибнут тут вместе, если так суждено. Но Стива он не отдаст. — Стив! — взмолился Баки, не открывая глаз. Он не знал, но чувствовал — нельзя. Нельзя видеть то, что сейчас его окружает. Воздух, оставаясь плотным, как натянутый парус, держал крепко. — Стив, пожалуйста! — Баки? — удивление было столь искренним, что Баки бы умылся им и пил его, как родниковую воду, представляя широко распахнутые голубые, ясные глаза. — Почему ты здесь? Это опасно! Уходи!  — Нет! — вскричал Баки, напирая здоровым плечом на тугую стену так, что она стала подаваться и трещать. Он лишь жмурился крепче, боясь открыть глаза. Пот тёк по его лбу и вискам. — Нет, без тебя не уйду! Что-то случилось в этот момент. Баки не понял точно, что, но его опалило жаром — мимолётно, но ощутимо. А потом он словно провалился куда-то и падал, падал, падал так долго, что сердце замерло от непонимания и страха. Внезапно он жёстко встретился с землёй, отшибая себе плечо и бок, и тут же распахнул глаза. Он лежал под сенью огромного серого камня, стоявшего в центре Керриг-Уну-Гойдвига. Тот казался таким старым и величественным, что Баки не сразу смог вдохнуть. Выбоины и сколы на нём словно складывались в лик, а может, это просто играли свет и тени от разожжённых костров. Баки заметался взглядом, но это было лишнее. Стив, присев на колени рядом, склонился над ним, ощупывая прохладными пальцами голову и лицо, словно с ним, Баки, что-то могло случиться. Лицо его было взволнованным, но таким нужным в этот миг, что Баки, не раздумывая больше, притянул Стива к себе за шею и прижался ртом — яростно, цепляясь за него, как за единственный шанс на жизнь. Губы Стива ощущались пухлыми и приятными, но сама кожица была сухая и колючая, словно не первый раз обкусанная, и Баки, осмелев, облизал его губы, чтобы толкнуться между ними языком, пока Стив от удивления потерял дар речи. Нападение удалось — Стив потерял равновесие, его дрожащие руки подвели его, и он упал на Баки сверху, невольно углубляя поцелуй. Баки счастливо простонал в чужой рот — он только этого и ждал. Теперь, когда тонкое тело Стива упало сверху, он мог обнимать его, поглаживать по спине, не стесняясь и не задумываясь. Все мысли ушли, когда пришло понимание: Стив давным давно выбрал его. А сам он — Стива. И никакие больше силы, видимые или невидимые, не могли на это повлиять. Теперь или вместе, или смерть. Баки больше не боялся смерти, не боялся тёмного лика Богини. Но для Стива он хотел лишь одного — жизни. Друид заслуживал её, как никто другой. Стив, задыхаясь, оторвался от него. Баки давно не держал его за шею, поглаживая под лопатками, но тот будто распробовал, что ему предлагают. Между их губами и подбородками было мокро, у Стива сбоку приоткрытых губ текла слюна, и Баки ощутил внезапный и сокрушительный прилив внизу живота. Что-то поменялось в лице Стива — он тоже почувствовал это, и Баки стало немного неловко. Но смотреть на возбуждённого, покрасневшего до проявившихся веснушек, растрёпанного друида с зацелованными губами и не чувствовать желания Баки не мог. — Почему ты не сказал раньше? — прошептал он Стиву в лицо, пальцами убирая выбившуюся соломенную прядь, лезшую в глаза. — Почему не сказал, что выбрал меня? Что я нужен тебе? Губы Стива сложились в жёсткую линию, глаза метали молнии. — Вспомни, — яростно прошептал он в ответ, — говорил ли ты мне что-то подобное? И что было бы, если бы я признался? До Баки дошло. Он бы съел его. Схарчил бы друида, как волк — молодого ягнёнка. Он вожделел его так долго и так сильно, что никаких мыслей не оставалось. Конечно, это было не то, чего Стив был достоин. Баки и так причинил ему много боли. — Ты мог сказать про Бельтэйн. Что я нужен тебе тут, сегодня, сейчас. Что ты выбрал меня для ритуала. — Но я сказал тебе! — с отчаянием вскрикнул Стив. — Я сказал всё, что мог! Не тащить же тебя силой… Избранники или сами приходят в круг, или не приходят вовсе. И тогда это только моя беда. Никто не поможет друиду, сделавшему неверный выбор. — Но это ведь не про нас, — примирительно вздохнул Баки, заглядывая в увлажнившиеся голубые глаза. Он обнял Стива крепче, ощущая всем собой, как сердце в маленьком теле бьётся напротив его собственного. — Потому что я выбрал тебя. Ты мой. А я твой. Сейчас и до конца времён, когда бы он ни наступил. И пускай эти камни и этот огонь слышат мою клятву. Я не оставлю тебя, Стив. Пальцы Стива больно стиснули рубаху, впились в плечи. Он уронил голову на грудь Баки, словно был не в силах больше держать её. — Ты мой избранный, — прошептал он, и Баки чувствовал жар его дыхания сквозь ткань на груди, — а я твой. До самого конца, Бак. Как думаешь, это долго? — Мне всё равно, — честно ответил Баки. На него снова накатывало алчное желание, и он держался изо всех сил, чтобы не спустить свою руку по спине к голым ягодицам под рубахой. — Всё равно, пока ты рядом. Не оставляй меня, Стив… Друид медленно поднял голову. Взгляд его стал тяжёлым, и от него жар прошёл по телу Баки — от шеи по груди и животу, стекая в пах. Стив медленно поднялся, оказываясь сверху на бёдрах Баки, как наездник на жеребце. Сглотнув, Баки положил руку ему на бедро и, забравшись под подол рубахи, заскользил вверх по мягкой коже. Он не остановился, а Стив даже не вздрогнул, когда пальцы запутались в жёстких волосках, нащупывая готовый подняться член. Баки прикрыл глаза. И обхватил дёрнувшийся в пальцах ствол ладонью. Он двинул всего несколько раз, но Стив совсем затвердел, ощущение горячей кожи и твёрдости под ней пьянили сильнее выдержанной медовухи. Баки поплыл — голова закружилась, и камни, нависавшие над ними, словно двинулись в танце. — Смотри на меня, Бак, — прошептал Стив, чуть наклоняясь. — Будь со мной. Я хочу стать твоим. Хочу… — Стив нервно закусил губу, словно не мог выговорить — но Баки и не требовались пояснения. У него стояло так, что он боялся, как бы не проткнуть Стива насквозь в неположенном месте. Все мысли, оставшиеся в голове, были лишь о том, как осуществить задуманное. Ничего и никогда он не хотел так сильно, как любиться со Стивом — сейчас, здесь. Наконец-то. Отпустив готовый излиться член, Баки собрал во рту слюны и сплюнул себе в ладонь. Он поднёс её и к лицу Стива, стыдясь и плавясь от желания. Друид понял без слов — и добавил своей слюны, смешивая всё в одно. — Привстань, — взмолился Баки. Он мечтал добраться до спрятанного меж половинками задницы отверстия, ощупать, растянуть пальцами, как следует смазать его, и член, на котором сидел Стив, пульсировал так сильно, что было больно. Стив приподнялся на коленях, руками упираясь Баки в грудь, и зажмурился — тогда, когда Баки, миновав поджавшуюся мошонку, нащупал сморщенную, сжатую дырку — и не сомневаясь ни мгновения начал растирать по ней слюну, настойчиво надавливая. Стив быстро справился со смущением, окрасившим его и без того розовые щеки в алый. Он подхватил края рубашки Баки и уверенно потянул их наверх, сильнее выпячивая зад под ласки. Это было приятно и одновременно отвлекало — прохладные, ласковые пальцы на груди и сосках, щекотно обводившие каждый шрам. Баки забылся и не понял, как протолкнул в тесную теплоту свой палец. Стив дёрнулся и замер, не издав ни звука. А потом прошептал: — Это будет больно? — Нет, — поспешил с ответом Баки. — Нет, никогда. Я не хочу, чтобы было больно. Только хочу стать с тобой одним, — прохрипел он, лаская пальцем изнутри — и это была изощрённая пытка, потому что Стив задышал чаще, глаза его закатились, а губы приоткрылись от частых вдохов — словно тот решал для себя где-то глубоко внутри, стоит ли продолжать. — Эй… Стиви… Смотри на меня, — позвал Баки — и Стив распахнул глаза. Он смотрел, едва ли моргая, и держался рукой за ворот своей рубахи, будто мечтал её порвать. Тонкий, раскрасневшийся, растрёпанный, прекрасный донельзя. Баки ощутил, как он неуверенно пытается помочь ему, насаживаясь на палец, — и протолкнул два, вызвав судорожный вздох. Он хотел бы продолжать так как можно больше, но из его собственных глаз текли слёзы. Он едва ли мог соображать. — Пожалуйста, — зашептал он бессвязно, запрокидывая голову, — пожалуйста… И почувствовал, как Стив перехватил его запястье, принуждая вытащить пальцы. Почувствовал, сладостно вздрогнув, как Стив взял его член в руку, как плюнул на него, неловко размазывая — и от одних этих ощущений едва не брызнул семенем. — Баки, — прошептал Стив. И, лишь они снова встретились взглядами, принялся медленно насаживаться на каменно-твёрдый член, едва удерживая его рукой. — Баки… Стив закусил губу, его лицо исказилось от усердия. Баки вцепился пальцами в притоптанную траву, чувствуя, как сердце разрывает грудную клетку. Стив был таким тугим и жарким, и Баки не сомневался, что, вопреки обещаниям, ему больно, и ничего не мог с этим поделать. Его член был большим, а головка выпирала краями ещё сильнее, поэтому, когда всю её сжало телом Стива, они оба выдохнули с облегчением. Стив обеими руками вцепился в его грудь — до боли, но Баки даже не обратил внимания. Щёки друида пылали летними маками, по носу и лбу цвели веснушки, и если он не был самым удивительным существом, что Баки встречал в своей жизни, то, наверное, духи уже утащили их в другой мир, или это всё Баки снится. Вдруг, Стив улыбнулся. Лицо его чуть расслабилось, и он выдохнул: — Уже не больно… И Баки, не сдержавшись, загнал свой член до упора, коснувшись мошонки Стива. — Ай! — Прости, прости, — зашептал Баки и притянул чуть сопротивлявшегося Стива к себе на грудь, гладя по спутанным волосам. — Прости, мой солнечный, прости, сейчас станет лучше. Голос его дрожал, Стив обхватывал и сжимал его так туго, что Баки самому было больно. И при этом невыносимо сладко. Сладко до темноты перед глазами, до онемения в пальцах, до танца камней и костров вокруг них. Он погладил дрожащего Стива по голове ещё раз и протиснулся между их телами, нащупывая опавший член. Это никуда не годилось — Баки начал нежно, сладко кружить пальцем по головке, так, как ему самому нравилось, и Стив отчаянно реагировал, снова распаляясь, твердея в его пальцах. Баки чуть толкнулся бёдрами, Стив охнул и больно сжал плечо рукой. Чувствуя подступающую жаркую сладость и всё твердеющий член в руке, Баки отпустил себя — они стали одним, с болью и удовольствием, с горечью и сладостью, со всем, что могли друг другу дать — и принять друг от друга. Стив тихо, жалобно постанывал от каждого толчка, и Баки окутывала темнота от удовольствия, от звука голоса, от того, как несмело Стив пытался подаваться навстречу. Баки ласкал его рукой, нежа и терзая головку в ладони, как вдруг Стив затрясся — и Баки замер, не в силах двигаться, намертво стиснутый телом Стива, брызгающего семенем в его ладонь. Стало тепло, липко, и не утерпев, Баки вынул руку из-под рубахи-лейне и облизал пальцы. Он понять не мог, почему семя друида на вкус было как луговые травы. Стив лежал, распластавшись по груди, и тяжело дышал. Баки прижал его к себе сильнее, снова начиная двигаться. — Ты мой, — прошептал он в алое, горячее ухо с крапинками веснушек. — Мой… — Я твой, — на выдохе подтвердил Стив. — До самого конца, — Баки зажмурился, неумолимо приближаясь к краю. Тело Стива, расслабленное после семяизвержения, подавалось под его толчки всё лучше и слаще, и он хотел бы, чтобы это никогда не заканчивалось. — До самого, — прошептал Стив, вдруг сильнее впиваясь пальцами. И Баки не стало. Он дико, по-животному подкидывал бёдра и трясся, заполняя друида своим семенем. Сжимал его так крепко, что тот застонал, принимая эти жёсткие объятия. — Тише, — зашептал он, подняв лицо и гладя Баки по щекам и волосам. — Тише, моя душа… Баки дернулся ещё несколько раз и обмяк. Небо над ним совсем потемнело, в синеве начали загораться первые глазки звёзд. Баки верил, что это духи прежде живущих смотрят на них сверху. И ему было совсем немного стыдно, но… Он ни о чём не жалел. Костры вокруг прогорели, почти не давая света, зато грея теплом. Он смотрел в тёмные, бездонные глаза Стива, и тот смотрел на него. Баки не удержался — и потянулся губами. И Стив ответил, влажно облизывая и лаская языком. Неумело, неловко, но так приятно, что член, ещё заполнявший Стива, снова дёрнулся. — Нам нужно отдохнуть, — прошептал, отрываясь, Баки. Он крепче обнял Стива и прижал его голову к себе, надеясь только, что тепла вокруг хватит надолго. Он не знал, когда у него появятся силы встать и дойти до их землянки. — Спи, Стив. Семя Баки, смешанное с семенем Стива, медленной каплей стекло по коже и упало на землю. Зашумели травы на лугу, и дрогнули молодые кроны деревьев, словно их потревожил резкий порыв ветра. Пожелтевшая, пожухлая дорожка налилась сочной зеленью и потерялась среди луговых трав; взметнулось вверх пламя нижних костров, напугав проходивших между ними селян и одноглазую козу. Словно последний наговор, колдовство Бельтэйна пронеслось по всему вокруг, обновляя и исцеляя, и исчезло так же внезапно, растворившись в воздухе искрами костров. Баки не видел всего этого — он крепко спал, обнимая вымотанного Стива, и угли грели их, расходясь жаром и не остывая, до самого утра. Лик на огромном сером камне взирал на них безучастно, как и на всё вокруг сотни лет подряд. Ритуал был совершён.