Дал Риада

Просыпаться, чувствуя нежные прикосновения к своему телу, лицу, волосам Баки ещё не доводилось. В его памяти и привычке всех, с кем он делил постель, было как можно скорее перейти к действию — но не трогать друг друга до умопомрачения. А сейчас именно это занимало все сонные, неповоротливые мысли: заключить в объятие, стиснуть, чтобы не мог дышать — и подарить своё дыхание. Баки резко выпростал руку, но поймал лишь пустоту. Стив проворно уклонился, тихонько посмеиваясь. — Просыпайся. Уже полдень. И Баки резко открыл глаза, пытаясь вспомнить, как они оказались у себя в землянке, на его ложе, и как он умудрился проспать половину дня. Но первое, что он увидел, был Стив — Стив в распахнутой льняной лейне и с венком из луговых первоцветов на голове. Как волшебный фэйри, незнамо как залетевший сюда под земляные своды. Он широко улыбался, свет за его спиной высвечивал растрёпанные волосы, но даже тот не мог затмить золото веснушек и тёмную медь ямочек на щеках. Стив чуть навис над ним и смотрел так, что у Баки всё в груди заныло, перевернулось, и только потом нехотя встало по местам. «Мой, мой», — о чём только и мог думать Баки, протягивая всё ж таки руку и прижимая друида к себе. Наверное, желание его было чересчур красноречиво — Стив чувствительно поёрзал на нём, уткнулся губами в щёку, вздохнул: — Я снова хочу. Очень хочу. Но пока не могу. Болит. Баки зарычал. Перевернулся так, что подмял Стива под себя, и собственнически ощупал всё там, под лейне, пачкая пальцы в липком и вязком. — Я сделал мазь, много. Скоро всё заживёт, — смутился Стив, краснея и отводя глаза. И тогда Баки, не выдержав этого внезапного румянца и так и не в силах произнести ни одного вразумительного слова, задрал на нём рубаху до самой шеи и принялся вылизывать, где придётся. По соскам — бусинкам, по костлявой груди, пересчитывая каждый выступ ребра, по тоненькой, полупрозрачной коже на бёдрах, что переходила в пах, по самому низу живота, рыжеватым волоскам и члену, такому приятно твёрдому и тёплому. Стив безвольно расставил колени и издавал звуки, которые Баки хотел продлить как можно дольше — и у него получалось. Но и самое приятное кончается, и пока Стив брызгал семенем ему в рот, Баки потянулся к себе и дёрнул всего несколько раз, чтобы освободиться от застилающего все мысли напряжения. Он упал рядом на шкуру, сглатывая непривычно вкусное семя и обнимая Стива поперёк груди, и смотрел на него сбоку: трепещущие длинные ресницы, зажмуренные от смущения глаза, такие яркие точечки золота на алых щеках, чуть вздёрнутый нос и закушенная нижняя губа — мягкая, полная, как спелый бочок у сливы. Баки вздохнул. Была бы его воля, он бы не поднимался сегодня совсем. — Как мы оказались здесь? — хрипло спросил он, надеясь отвлечься. Стив приоткрыл глаза и хитро на него взглянул. — Кто знает? Я не помню так же, как и ты. Но всё в порядке. Волки тут, а ещё дары. Много даров. Баки в удивлении изогнул бровь. Дары? Стив приподнялся на локте, оглядывая его сверху взглядом, оглаживая, как солнечным лучом. — Люди всегда приносят дары после Бельтайна. Неужели вы не одаривали своих друидов после обряда? И ведь точно. Кто что мог — но несли всегда. Баки тоже поднялся на локоть и оглянулся. У очага стояли кринки, горшочки, тканые свёртки, пучки каких-то трав. Он удивлённо осмотрел всё это добро и уставился на Стива с немым вопросом. — Козье масло, молоко, жир, немного крупы, ранней зелени, яйца, даже копчёного сала кусок есть — еле успел у волков из-под носа выхватить. Но самое прекрасное — это хлеб. Домашний. Я, наверное, несколько лет такой не ел. Баки принюхался. Ведь точно, пахло сейчас в землянке так, как и должно пахнуть в месте, которое называешь домом. Хлебом, едой и… свершившейся любовью. — И… им всё равно? — спросил Баки первое, что пришло в голову. И тут же пожелал забрать сказанное назад. Стив чуть сжал губы, но ответил быстро: — Всё равно, что они видели ночью, у камней? Я единственный друид на все окрестные земли. А ты мой избранный, Баки. И огонь пропустил тебя ко мне. Богиня приняла наше соединение. Ритуал свершился. Остальное их не касается. Они не любят меня. Боятся, а Ванду боятся ещё больше. Но всё равно идут, потому что мы помогаем. Так устроено испокон веков. Баки кивнул, на миг прикрыв глаза. Сложно было всё это уложить в голове. В его замке всё было не так, не совсем так. Были лекари, травники, а были друиды — которых уж давно прикормили и лишь изредка приглашали в замок провести нужные обряды. Тут же, в Дал Риаде, всё пропиталось древней дикостью, которую он и не пытался постичь. Всё, что ему было важно и нужно, кого он желал всей душой, лежал сейчас тут, прямо перед ним, в задранной до подмышек лейне, умиротворённый и сияющий изнутри. — Значит, у нас королевский завтрак? — Королевский, — по-мальчишески рассмеялся Стив, протягивая руку и вытирая губы Баки своими прохладными пальцами. Тот едва мог дышать, с благоговением принимая невероятные, всего за ночь произошедшие перемены. Это ли не чудо Бельтэйна? Это ли не олицетворённое торжество жизни? Как бы то ни было, а всё у них пошло своим чередом. Многое поменялось между ними, но и многое осталось прежним. А как прожить без забот, если тёплое время только вступало в свою силу, каждый день принося новые и новые испытания? Даже в замке Баки знал, что каждое лето — лишь короткий миг, за который надо успеть многое и как следует подготовиться к затяжной непогоде и холодам. Вот только в замке было помощников вдосталь, а тут — только они со Стивом, да и то, от его помощи хорошо, если была половина. С одной-то рукой много не напомогаешь. И всё же дела двигались, заботы сменяли друг друга в нескончаемой веренице дней, и солнечный свет задерживался каждый раз чуть дольше, словно позволяя им успевать не только любить друг друга каждое утро и засыпать в сладких объятиях каждый вечер, но и трудиться всё остальное время. Баки привёл в порядок все немудрящие постройки вокруг землянки с тем пристрелом, чтобы пережить ещё одну зиму без проблем. С боем пополам, но расчистил и расширил канаву вокруг на случай ливней, которые они кое-как пару раз уже пережили. Нарубил и наносил новых тонких, упругих балок для укрепления свода. А какое удовольствие было каждый день вытаскивать на воздух шкуры, прогревать их под всё распаляющимся солнцем, а после, на закате, валяться и дурачиться на них вместе, заглядываться на загорающиеся первые звёзды и медленно, ни от кого не прячась, любиться — то рыча и кусаясь, то доводя друг друга ласками до слёз. Баки порой пытался вспомнить, была ли раньше его жизнь хоть когда-нибудь настолько настоящей и исполненной смысла. И не мог. Он жил, выполнял поручения отца, старался не ссориться с братом, бился, охотился, сношался с мужчинами и женщинами, но никогда — никогда! — не чувствовал себя таким нужным, важным и необходимым, как здесь — в позабытом всеми богами лесу, на округлой поляне, заросшей до самого подлеска луговыми пахучими травами. Без руки, но с мальчишкой, что смотрел на него, как на солнце. С мальчишкой, перед которым он благоговел, перед чьими тайнами порой сам чувствовал себя неразумным и беззащитным ребёнком. Баки желал защитить его от всего видимого и невидимого зла, и сколь бы ни было дел, а время для метания копий, ножей и быстрой беготни с волчатами по лесу всегда находилось. О, он был в форме. Может, он и потерял с рукой свой прежний образ боя. Но взамен нашёл другой — такой, который был незнаком ни одному воину в его десятках. В нём не было правил и приёмов. Только цель — защитить и выжить во что бы то ни стало. К слову сказать, минуло новолуние, ночи стали теплее, а дни почти напитались жаром, но никакая беда их не тронула, чему Баки был очень рад. Каждый закат пододвигал день, когда он должен был пойти на Большую охоту — так про себя Баки назвал своё желание забить пару самцов оленей. Он боялся, что после первой же попытки, и не важно, удачной или нет, стадо снимется с облюбованного места и уйдёт куда подальше, и преследовать их он уже не сможет. Поэтому во что бы то ни стало, хотел забить сразу двух самцов. Вот только как это провернуть, да с одной рукой? — Расскажи мне, — попросил Стив однажды вечером, когда Баки сидел у костра и по привычке перебирал свои копья, проверяя наконечники. — Расскажи, что задумал и как. Я не могу охотиться, но могу помочь. Я не хочу, чтобы ты шёл один. И Баки, не отпираясь, — взгляд у Стива при всём был таким, что он запросто рассказал бы и о каждом потайном ходе собственного замка, будь тому интересно, — выложил всё, что успел придумать насчёт Большой охоты, пока они с волчатами каждый день добегали до оленьей стоянки на другой стороне леса и обратно. Да и мысли его были немудрёные. Только что помощь требовалась с копьями — иначе как он управится с двумя оленями? В том, что попадёт, Баки даже не сомневался. Уже долгое время его броски не давали осечек — хоть внезапно, хоть с разворота, хоть на бегу, а копьё застревало точнёхонько в стволе, куда Баки его целил. Да, он был готов. Они вышли рано утром, едва начало сереть, в начале новой луны — всем известно, что растущая луна способствовала любому задуманному делу. Стив дрожал, кутался в вязаную из грубой овечьей шерсти накидку и жался к его безрукому боку — а Баки даже обнять его не мог, потому что нёс несколько копий. Волчата, уже и вовсе молодые волки, крутились вокруг, чуя приключение — последнее время их людей в такую рань было не отлепить друг от друга, они всё возились и тёрлись друг о друга под шкурами, источая жар, до тех пор, пока первые солнечные лучи не мазнут по верхушкам деревьев. Баки шёл молча и отчаянно жалел, что не может взять Стива за руку. Впрочем, тот сам цеплялся за его лейне и шёл шаг в шаг рядом, сосредоточенный и немного хмурый — он не любил убивать. Но сейчас, спустя столько времени, Баки даже не надо было убеждать его, что это необходимость. Им просто нечего будет есть и не на что выменивать нужные товары. Баки не особо сомневался, что без него, без их плотских игр, без необходимости каждодневного тяжёлого, до изнеможения, труда, Стив продержался бы легко на своих корешках, травяных отварах, ягодах и меду. Но теперь всё было по-другому. Они не только поправили к следующим холодам и ненастью землянку, но и решили устроить небольшой загон для козы и деревянный сабал-насест для кур. Стив сказал, что если в деревне есть козы, он обязательно придумает, на что можно выменять одну. Про кур, он сказал, и сам не раз уже замышлял. Только разве в одиночку справишься? Не в землянке ведь их держать? Баки предпочёл помалкивать о том, что к зиме несушек всё одно придётся зарубить, потому как иначе они окоченеют в деревянной постройке, которую никак не согреть. А устраивать из их небольшого, но всё же уютного жилища курятник на всю грядущую долгую зиму он не собирался. Как и отказываться от свежих яиц в ближайшие три — четыре новолуния, буде на то воля Богини. Так они шли, думая каждый о своём, пока Баки не прислушался и лишь кивком головы не остановил всех. Волчатам пришлось тихо свистнуть — те уж почуяли добычу и взвихрили холки, настороженно прядая ушами. — Здесь самое место, думаю. Ближе подходить опасно — снимутся раньше времени, потом по всему лесу не соберём, — тихо прошептал Баки насторожившемуся Стиву. — Пошлёшь волчат — и сам беги за ними, создайте как можно больше шума. Но только когда я уйду на ту сторону подлеска и ухну филином. Это будет знак. Стив смотрел на него сосредоточенно, в полупрозрачном утреннем свете лицо его было белым, как меловой камень, а глаза темнее обычного. Баки не удержался, наклонился и мягко, нежно поцеловал. Стив заледенел сначала, а потом оттаял — потянулся руками, настойчиво обвил шею и со всем пылом ответил, влажно проталкивая язык между приоткрытых губ. Баки успел только взволнованно охнуть, поддаваясь — когда и откуда в этом щуплом мальчишке взялась вся эта ненасытность и жажда? Член под килтом дёрнулся от накативших ощущений, и Баки тут же оторвался от сладких губ друида. — Потом, — хрипло выдохнул он, — продолжим… Когда завершится Охота. Стив облизнул влажные покрасневшие губы и кивнул. Глаза его только что не светились кострами, до того блестели после поцелуя. — Я всё сделаю, Баки. Только будь осторожен. Вспугнутые олени не разбирают дороги, просто летят вперёд. Не попадись им на пути. Баки улыбнулся. Он знал это не хуже друида — всё же, не первая это его охота. Хоть и первая такая — без верного коня, без здоровенных дворовых охотничьих псов, без дружной свиты и… без руки. Но он не сомневался — и, торопливо поцеловав друида в нос, покрался по одному ему известной тропке между серо-бурыми стволами деревьев. Стив смотрел ему вслед, удерживая обеими руками волчат за холки — но те, обученные, и не рвались за ним. Баки чувствовал этот тёплый сосредоточенный взгляд спиной до тех пор, пока кусты орешника не укрыли его густой сетью веток. Он взял всего два коротких, увесистых копья. Они делали их вместе, Стив помогал по мере своих сил и умения, и его самоотверженность покоряла Баки до глубины души. Он словно принял его целиком — не только телом, а всем собой, мыслями, сердцем, — со всеми ошибками и злом, что Баки уже успел совершить — и ещё совершит. Словно принял в себя — и смешал со своим светом и теплом, от чего чернота Баки стала чуть светлее, жиже и безопаснее. Ощущение это дурманило, подкидывало к самым верхушкам берёз и сосен — разве его можно так? Его, — убийцу, насильника? Только Стив ни разу его не попрекал — порой лишь задумывался над чем-то, и глубокая складка пролегала между его широких бровей. А потом светлел лицом — и говорил что-то дельное, до чего Баки сам не всегда додумывался сразу. Как провидение на него находило, или дух Богини так показывал себя — Баки не знал, но трепет его накрывал такой, что сердце было не удержать в груди. Он шёл в обход оленьей стоянки и вовсе не боялся ничего. Просто верил, что всё получится как должно, и не о чем тут думать. Ноги сами принесли его к замеченному ранее месту за невысоким кустом — отсюда был виден край стоянки и несколько олених, пасущихся на опушке. Если всё случится, как они со Стивом хотели, всё стадо побежит прямо мимо него, и будет всего несколько вдохов, чтобы успеть выбрать, выцелить и метнуть копьё. Баки присел, устроил лишнее древко поудобнее и насторожился. Набрал воздуха, прикрыл по-особенному рот ладонью и громко, раскатисто ухнул несколько раз. Почти сразу послышался шум — Стив спустил волчат, и те кинулись загонять недостижимую пока добычу. Такие зелёные щенки ещё не смогли бы никого убить, но очень помогут, если олени и правда побегут мимо. Первого молодого самца Баки заприметил ещё издали. Красавец с едва заветвившимися рожками — даже смотреть глаз радуется. Олень нёсся ближе всех к месту его засады, и Баки не стал раздумывать, поднялся в привычную стойку, подкинул копьё, перехватывая удобнее, и, замахнувшись, замер. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Вдох. Олень взревел и свалился на полном скаку, перекувыркиваясь через себя — копьё Баки пронзило ему шею навылет, такой силы был бросок. Но радоваться успеху было некогда. Баки наклонился, чтобы подхватить второе копьё, как услышал надвигающийся шум. Подкинувшись на ноги, увидел, как ошалевший от прицепившихся к нему волчат, олень несётся прямо на него через жидкий подлесок. Так близко! Не успев толком настроиться, Баки метнул копьё — неудачно. Оно лишь мазнуло скользом по груди и, видимо, подсекло мышцу на ноге — олень сбился с лёту, запнулся о корень и кубарем полетел прямо на Баки. Тот успел отскочить, да не совсем. Нога поехала по вязкой глине, Баки неуклюже завалился на спину и смачно, с треском приложился о берёзовый ствол, так, что в глазах потемнело. — Баки! — услышал он совсем рядом. — Баки! Наверное, только ужас, звучавший в голосе Стива, и заставил его разогнать темноту перед глазами и ответить. — Я тут! Тут… Он лежал и видел, как всё ближе и ближе становится Стив, продравшийся через траву и сплетение веток. Видел, как тот падает перед ним на колени, ощупывает, гладит, приговаривает что-то себе под нос, глядя на него чересчур серьёзно, — и глупо улыбался. — Я в порядке. Просто башкой ушибся. Шишка будет. — Не только шишка, — Стив вытащил руку из-под затылка Баки и показал пальцы — все в крови. — Ничего страшного, совсем немного расшибся. Но так меня напугал! — Стив стукнул его кулаком по единственному плечу, вроде, несерьёзно, но в то же время ощутимо. И Баки не удержал руку при себе, сгрёб на груди лейне Стива, дёрнул на себя и жарко поцеловал. — Жить буду, — сказал, наконец, когда Стив, покрасневший и с немного поплывшим взглядом, оторвался от него. — Что с оленем? А потом услышал — и увидел, что с его недобитком. Волчата, почуявшие вкус охоты и первой крови, терзали раненого самца, завязшего в неожиданном грязевом пятне и колючих ветках. Серьёзного урона нанести ему не могли, но и тот не мог ответить, лишь брыкался да стонал, истекая кровью. Стив нахмурился — и вытащил нож. Баки не стал спрашивать — всё понял. Свистнул волчатам, но те даже не обратили на звук внимание. И это уже разозлило Баки не на шутку. Кое-как, кряхтя, он поднялся, подполз к месту битвы и, ухватив Хмагу за шкирку, со всей силы откинул её куда подальше в кусты — освежить глупую волчью голову. Внешне послушная и спокойная, на самом деле именно Хмага заправляла в щенячьей паре, и брат слушал её беспрекословно. Сразу растеряв весь пыл от окрика Баки, оставшись один на один ревущим оленем, Хъялги поджал хвост и сбежал в кусты, помогать сестре зализывать обидные следы трёпки. — Совсем уже, — тяжело дыша, выговорил Баки, — стыд потеряли. Забыли, кто вожак стаи? Стив едва слышно фыркнул, но тут же посерьёзнел. Подошёл к оленю — медленно, что-то успокаивающе шепча, пока тот не перестал брыкаться и не подпустил его ближе. Тогда Стив присел рядом с ним на колени, ласково погладил его по красивой голове, прикрыл ладонью глаза и, не раздумывая, глубоко полоснул его по шее, пуская кровь. Олень дёрнулся — и затих. Баки ненадолго прикрыл глаза. — Я думал, тебе нельзя убивать. Я бы мог сам… Стив глянул на него исподлобья, а потом вдруг ободряюще улыбнулся. В одной руке он сжимал окровавленный нож, и редкие капли с него пачкали подол его лейне. Другой — гладил мёртвого оленя по голове и ушам, словно прося прощение. — Я многого не знал раньше, — сказал задумчиво Стив. — До… камней. Тогда, в Драконьих Зубах, мне столько нового открылось. То, что всегда было на поверхности, но я не хотел видеть и понимать. Не бывает друидов смерти или друидов жизни. Мы все — и то, и другое. Как лики Богини, что едина. Как смерть, что даёт жизнь, и как жизнь, что переходит в смерть. Как зерно, попавшее в почву, что умирает — и рождается в побег, становясь чем-то большим. Это колесо никогда не останавливается, его вращение двигает время вперёд. Просто мне больше нравится помогать жизни, а Ванде — смерти. Но это не значит, что она не может вылечить болезнь, если захочет, а я не могу убить, если понадобится. В нас всех уже есть и жизнь, и смерть, и мне стало намного легче и понятнее всё в этом мире, когда я принял это. Баки тяжело сглотнул. Стив говорил совсем о другом, конечно, но для Баки каждое его слово было признанием такой силы, что дрожали пальцы единственной руки, в груди тянуло и хотелось часто моргать. Азарт охоты до сих пор будоражил тело, вид Стива, окровавленного и немного растерянного, сводил с ума, и Баки, ползком добравшись до него, повалил спиной на влажный мох, стал лизать шею и кусать ухо, не обращая внимание, что вокруг. Стив выронил нож и мелко дрожал под ним, цепляясь за ткань рубахи на спине, шумно дышал, но между ног его было так горячо и твёрдо, что и слов не требовалось. Баки обхватил его член ладонью, заставил шире развести ноги, и принялся ласкать. Когда Стив громко и сладко выдохнул с полустоном, Баки уже не мог терпеть — приставил член ему под яйца и толкнулся, чувствуя, как Стив изо всех сил сминает ему бока своими острыми коленями. Они любились ещё с утра, Стив принял его легко, хоть это и было больно, — Баки знал, сам чувствовал боль, — а ему всё было мало. Хотелось доказать этому лесу, этому небу, всему живому, что этот Стив — его, а он — Стива. И ничего в этом не может поменяться, покуда они оба живы. А они живы! Ещё как живы. Стив закатил глаза и стонал в голос. Над его распахнутым ртом, над верхней губой, блестели маленькие росинки пота. Рот, влажный, бархатный, манил Баки, но смотреть сейчас хотелось больше, чем целовать — и Баки смотрел, чувствуя, как накатывает всё сильнее. Член Стива тёрся меж их животами, твёрдый и горячий, как уголёк, как вдруг Стив шумно выдохнул и весь стиснулся, пережидая свою смерть — и новую жизнь, следующую за ней по пятам. Баки сам не мог больше терпеть — выплеснулся, пережидая отголоски сокрушающего удовольствия и слабой боли в затылке. Сейчас он понять не мог, что на него нашло. Но никакого чувства, что он сделал неправильное, не было. Только счастье от произошедшего и удовольствие, ещё не отпустившее до конца. — И всё же, — сказал Баки, когда дыхание выровнялось, и он выскользнул из тела Стива, разваливаясь на спине с ним рядом, бездумно лаская рукой волосы на макушке, — зря мы не взяли волокушу сразу. Сейчас идти придётся. — Я сбегаю, — хмыкнул Стив. — Невелика беда. А потом повернул голову и долго-долго смотрел на него, — Баки чувствовал этот взгляд, дыхание на своей щеке, но не решался открыть глаза. Он и сам любил порой вот так, тихо и незаметно смотреть на Стива. И когда он делал это, в груди разливалось тепло, наполняло его и распирало изнутри — хоть беги в ночь, разводи огонь и танцуй вокруг древним диким духом, потому что так много всего чувствуешь, что и не вынести простому смертному. Дни шли за днями, а забот не убавлялось. Добытых оленей нужно было освежевать и разделать, осторожно снять кожу — и довести её до ума, чтобы сшить на зиму новые накидки. Мяса было много, погода стояла тёплая, и Баки без устали засаливал, коптил и вялил тонкие длинные мясные ленты — а Стив помогал ему во всём, когда не был занят своим делом. В день, когда с мясом было покончено, а шкуры оставалось ещё долго выделывать и доводить до ума, Баки жаловался на свой разбитый затылок. На что Стив только хитро ухмыльнулся — и исчез в землянке. Вышел он оттуда с небольшим — с коровью голову — бочонком на плече. Баки удивился — вроде, не раз заглядывал в их погребок, а такого там не видел. — Что это? — Отпразднуем! — всё так же хитро улыбаясь, заявил Стив. — И вылечим, наконец, твою голову. Чтобы больше не болела. Баки смотрел на довольного Стива с интересом — и неверием. И всё же с затаённой надеждой: бочонок выглядел многообещающе. С пьяными напитками у друида было не густо, считай — никак. А выпить порой хотелось. И чем же сейчас — не повод? Баки подошёл ближе и помог держать приятно тяжёлый бочонок, пока Стив ловко выбивал из него посаженную на пчелиный воск пробку. Как только из горла выплеснулось немного пенного, у Баки потекли слюни. Их обоих окутал густой медвяно-травяной дух, а Стив с гордостью заявил: — Вересковый мёд. То, зачем вы на самом деле пришли в Дал-Риаду. А не за землями и богатством, — едко добавил он. Баки даже не знал, что и сказать. Пока был военачальником в походе, не раз он слышал про вересковый мёд. Мол, что он даже и мёртвого поднимет. А уж какие недуги исцеляет! Не верил, конечно, ни единому слову — мало ли о чём уставшие воины толкуют у костров после выматывающего дневного перехода. Но когда своими глазами увидел, как один из военачальников изловил семью местных и выспрашивал у них про вересковый мёд, а те ни слова не сказали, за что он их всех перевешал, — тогда запомнил. И понять не мог, как забыл и не спросил у Стива раньше. Наверное, лицо его было красноречивее некуда, потому что Стив лишь посмеивался над ним, делая глоток за глотком. — Присоединишься? — подзуживал он его. — Я оставляю себе только один бочонок, остальное делаю на обмен и продажу. Да и не много выходит. Не всегда могу найти достаточно дикого мёда. Идти за ним далеко, на север, за вересковые пустоши. — И не жалко такую драгоценность зазря переводить? — по-доброму поддел он Стива, любуясь на тонкое тело, ловкие руки, так легко удерживавшие бочонок, и золотистый загар, успевший схватиться на коже. Стив чуть не поперхнулся. Утёр рот и сказал, чуть смутившись: — Так… ведь принято? Первый месяц омывают мёдом, второй — горюн-травой, третий выпаривают сухой или свежей берёзой, четвёртый… И тут Баки понял, наконец. Верескового мёда в их землях не делали, конечно, но всегда выкатывали бочки мёда, как молодые месяц проживут. Оттого и прозвали — медовый месяц. Остальные-то редко кто соблюдал. Горюн-траву ещё поди добудь. Баки подался и сгрёб Стива в медвежьем объятии, зацеловал, куда придётся — как только тот бочонок не выронили? Видать, крепко Стив его держал. Счастье, что Баки чувствовал внутри, распирало его и едва не рвало на клочки. Он всё никак не мог привыкнуть и поверить, что они теперь — одно целое. — Так что? Попробуешь? Или боишься, что полыни подложил? Могу тебе сверху на больное место полить, — задорно смеялся Стив. И Баки попробовал пару глотков. И ещё немного. И снова несколько… пока не почувствовал себя так легко и славно, будто он вот-вот оторвётся от земли и полетит, подобно бабочке. Пенный мёд был густым, терпко-сладким, с невозможно приятным, чарующим горькотравным послевкусием. Баки пил и не мог насладиться, пока Стив воинственно не отобрал у него бочонок, выпивая своё и немного проливая на лейне. Они не успокоились, пока не прикончили мёд до конца… и что тут началось! Баки, если начистоту, плохо помнил. Но так хорошо и беззаботно он себя никогда не чувствовал. Словно они со Стивом снова стали детьми — носились полуголые, а потом и вовсе голые по поляне, кололи дрова, собирали букеты цветов и плели венки для волчат, дурачились, сидели у огня, наслаждаясь теплом и покоем в объятиях друг друга. Ночью, кажется, прыгали через костёр и даже поспорили, кто сможет по темноте дойти к Ванде. Баки точно помнил, что дошли. Вот только та с порога дала им от ворот поворот — мол, проспитесь сначала, а с утра приходите, тогда и будем разговоры разговаривать. Так они и ушли, не добившись её компании. Поутру Баки еле-еле себя добудился, с трудом вспоминая, как им пришлось возвращаться назад по тёмному лесу, да и лежали они со Стивом странно: на одном ложе, и Стив посапывал поперёк него, крепко обнимая, словно Баки нёс-нёс его на руках, да под самый конец сомлел, хорошо, что лежанка под спиной оказалась. Баки тихонько фыркнул, запуская пятерню в лохматые и торчащие волосы Стива. В них запутались остатки пожухлого венка и несколько еловых иголочек — память о лесе Ванды. Почему-то, после Драконьих Зубов он не мог уже называть её Алой Ведьмой. Что-то между ними всеми поменялось. Неуловимо, но прочно стало другим. Что-то произошло с ними, и всего за одну смену луны они стали чувствовать друг друга так хорошо, что порой Баки стоило лишь подумать, как Стив уже подхватывал. И наоборот. Стиву было достаточно посмотреть, как Баки схватывал на лету. Ощущение это немного пугало, но удовольствия, всё же, приносило больше. Тем же вечером, закончив распяливать на просушку последнюю шкуру, вымазанные в дубильном растворе с ног до головы, они ушли мыться к лесному озеру. Берёза-плакальщица стояла на своём крутом бережку, покачивая плетьми длинных веток, они плескались на своём, пологом. Стив уже закончил, Баки же стоял и задумчиво тёр себя пучком пахучей травы, что дал ему Стив. Как вдруг тот подкрался к нему сзади и прижался обнажённым телом к обнажённому. У Баки сразу соски встали, и озноб прошёл по коже — не от прохлады пролетевшего ветерка. Крепкое, тонкое тело Стива было сильным и тёплым, все мысли стремительно потянулись прочь из головы. Прижавшись к спине теснее, Стив отобрал у него траву и принялся тереть сзади — шею, руки и плечи, всю спину сверху донизу, а после, совсем уж бесстыдно — его зад. Баки не понял, как то вышло, но Стив сгрёб в ладонь его мошонку, поперекатывал в пальцах, прежде чем отпустить, и принялся медленно, но очень уверенно ласкать член. Баки глянул, как Стив застыл перед ним на коленях, как алым горят его уши и щёки, от вида этого закусил губу и прикрыл глаза. Ещё миг назад он видел, как в вечерних сумерках проступают на небе первые неясные точечки звёзд, и вдруг — блаженная темнота, заостряющая его ощущения до невозможности терпеть. Стив неуверенно, но очень старательно взял в рот головку — её как жаром опалило, Баки вздрогнул всем телом и испустил стон. Как Стив почему-то остановился. Баки открыл глаза: Стив сидел перед ним с затуматенным взором, и выглядел пугающе — словно был не тут. Баки ласково погладил его по голове, тревога поднялась в сердце: — Стив? Не было дела до обделённой вниманием плоти. Баки всегда боялся, когда на Стива находило видение. Воспоминания о месяце после Самхейна были ещё свежи и будоражили страхом потери. — Стив? — повторил он настойчивее, опускаясь рядом на колени, трогая щёку ладонью. И, слава обеим ликам Богини, тот очнулся. — Да. Я просто… видел уже это. Тогда, когда… Твой человек привёл меня в твой шатёр. Баки почувствовал, как язык внутри рта встал колом. Даже дышать стало тяжело. Он судорожно втянул носом и прошептал: — Прости меня… За всё зло, что я причинил тебе, прости меня… Стив мотнул головой, взгляд его ещё туманился, а губы были такими яркими, что невозможно было отвести глаз. — Я не о том, — ровным, как не своим голосом ответил он. — Когда тот человек привёл меня к тебе, я только посмотрел в твои глаза — и что-то случилось. Я стал видеть то, чего никогда не видел, и значение чего не мог понять. Я видел это — и озеро, и тебя, и себя… и видел, как я… люблю тебя. И когда ты заставил меня открыть рот, там, в палатке, и начал брать насильно, а за пологом ждали очереди твои воины… я просто не мог понять — как это возможно? И почему такое мне уготовано? Зачем ты так со мной поступаешь, если, я видел своими глазами, однажды мы окажемся здесь и будем любить друг друга со всем жаром и искренностью, зачем это всё? Баки тяжело вздохнул. Хотелось обнять Стива, да он не чувствовал, что может. Вина, накатившая волной, была тяжела — и никаким мольбам о прощении не уменьшить её. — Стив, я… Стив встрепенулся — как очнулся ото сна. Наклонился и сам обнял — обеими руками, крепко. — Я знаю. Никто не ведает тропы Богини. Да и никто не знает всех её троп. Она, может, и сама не знает, по какой захочет повести нас. Что мы можем? Баки наклонился и робко поцеловал его в висок. Обнял ладонью за шею, примкнул лбом к холодному, мокрому лбу. Многое было сделано. И ничего из того не воротишь. О чём тут говорить? Обтерев Стива куском старого полотна, Баки помог ему с лейне — тот уже начинал дрожать от холода. Кое-как оделся сам, ветер и темнота были ему не помеха. Они побрели домой, покачиваясь и подпирая друг друга. Вездесущие волчата следовали за ними по пятам, прячась в кустах. Баки хотел скорее оказаться вместе под большой тёплой волчьей шкурой, укутаться и ждать рассвета. Ни голова, ни безрукое плечо у него с тех пор никогда не болели.