Дал Риада

Лето набирало тепла и душистых запахов трав, стремительно неслось к Лугнасаду. Стив пропадал в поле, собирая всё, что могло бы пригодиться ему для врачевания, и часто возвращался с туеском ягод или грибов. Каждый раз Баки радовался его возвращению, словно встречал впервые, и вовсе не при тех жестоких обстоятельствах, а совсем других — как духа поля, лета, как бога Луга. Словно он сам — мальчишка, поджидающий свою временную пару на празднике, а встретивший кого-то намного важнее — навсегда. Особенного, необходимого. До чего же Стив был хорош этим летом! Баки не мог им надышаться, насмотреться не мог. Прихваченная загаром кожа, словно медовая, золотилась под солнцем. Россыпь веснушек на носу, щеках и плечах стала медной, а светлые глаза — совсем не холодные, а ярко-голубые, как это летнее небо над их головами, с каждым взглядом прожигали его насквозь. Но ещё больше, чего ждал Баки, была улыбка. Солнцу было не тягаться с этой улыбкой, с какой Стив возвращался к нему каждый раз, бежал навстречу, и его простое лейне путалось между ног, а сам он, босоногий, спешил, осторожно прижимая к себе замотанные в отрезы ткани травы и туески, и Баки чувствовал, словно тоже бежит он к нему с раскинутыми руками, чтобы упасть в объятия, чтобы отдаться в жадном, солёном поцелуе, чтобы туески таки выпали из рук, а отрезы ткани размотались, рассыпая у их ног с таким трудом добытые травы. И Стив ни разу не возвращался по другому. И Баки думал, что застрял в этих летних днях, как в густой капле верескового мёда. Вот бы остаться так навечно. В это ясное утро Хмага пошла с ним в деревню — он нёс на продажу последнюю шкуру, что не была им нужна. Хорошая хозяйка задумывается о холодных днях ещё летом, покупает шкуры и мех, и шьёт тёплую одежду. На это Баки и рассчитывал: они уже достаточно накопили монет, чтобы взять во двор козу и несколько кур. Сегодня был день, когда его мечта как хозяина должна осуществиться. Они достроили небольшой загон и нечто, похожее на курятник. Стив с раннего утра, если не сказать, что с ночи, исчез в большом поле за их хижиной, но Баки к этому уже давно привык. Стив никогда не уходил, не разбудив его, сонного, и не оставив на его щетине поцелуй, а в горшке в углях очага — сытную кашу. В этот раз дорога до селения была тревожной. Птицы, что обычно вели себя спокойно, словно взбесились, своим громким взбудораженным щебетом заставляя Баки морщиться и озираться по сторонам. И ничего опасного не находить: те же кроны деревьев над головой, светлые просветы меж редкими стволами, и едва заметная, им самим протоптанная тропка под ногами. Он свистнул Хмаге, чтобы та не убегала далеко вперёд, и лохматая серая волчица вынырнула из кустов, чтобы скрыться в противоположных. Баки поудобнее перекинул шкуру через плечо, проверил большой нож в ножнах на поясе, убрал запирающий их хлястик — вдруг что? Добрался до первых жилых хижин только к полудню, когда солнце встало посреди неба, не давая тени выскальзывать далеко из-под ног. Пара десятков хозяйств, небольшая площадь посреди, где устраивали утренний торг. Его тут уже знали, кому-то он примелькался на торге, с другими говорил лично: с кузнецом да мельником, живущими по соседству на другом краю поселения, у небольшого ручья. И с семейством Мархи, женщины, у которой он с зимы выменивал молоко да яйца на дичь. У них как раз и подрастала козочка. А вот насчёт кур Баки не подумал. Тут без помощи Стива было не справиться. Ну ничего, сегодня он сможет всё разведать, а потом уже вместе со Стивом придут. Всё одно стыдиться им нечего — их многие тогда меж Драконьих зубов видели, пусть наверняка и не разглядели ничего. Селяне хоть и отводили от него глаза порой, но лишним вниманием или злобой не докучали. Баки ступал по мягкой, нагревшейся земле, оглядывая людей вокруг. Всё чувствовалось странно сегодня. Беспрестанно лающие собаки, жители поселения, при виде его спешившие скрыться в своих домах, дорога… И тут только Баки понял, что так тревожило его, чему он не отдавал отчёта — потому что уже отвык. Вся площадь меж хижинами была изрыта конскими копытами. Откуда тут лошади? Отродясь никого крупнее мулов не держали. И приезжать в затерянную меж лесами и лугами Дал-Риады деревеньку некому. Разве что… Он бегом добежал до хозяйства Мархи — и заколотил по двери, потому что снаружи не было никого. И это было очень странно для полудня тёплым летним днём. — Кто там? — спросили из-за двери. — Мы никого не ждём. — Джеймс Однорукий, — назвался Баки именем, под которым его тут хорошо знали. Сердце стучало громко и быстро от того, что он начал себе представлять. Ему срочно нужно было узнать… — Я шкуру принёс. Последняя. Остальные нам самим понадобятся — на одежду. Купишь, или дальше нести? Тяжёлая низкая дверь приоткрылась, из-за неё выглянула женщина с медными, местами поседевшими волосами. Оглядела его с ног до головы. Чуть задержалась взглядом на простом рукаве лейне и подняла глаза. — Шкуру оставляй, я возьму. В счёт части платы за козу. Я помню, что ты козу хотел взять. — Скажи-ка мне, Марха, — Баки слукавил, чуть отпуская тревожную дрожь наружу: — что всё-таки случилось тут у вас? Что за следы от подкованных коней повсюду? Женщина округлила глаза и дрогнувшей рукой хотела было затворить перед Баки дверь, да не тут-то было. Он хоть и однорук, но не глуп и быстр. Да и шкура, перекинутая через плечо, помогла задержать толстую деревянную створку. — Марха, — вкрадчиво, рычаще позвал Баки, упрямо втискиваясь внутрь. Та отступала от него, держась обеими руками за рот, словно увидела покойника. — У тебя дети малые в доме — я их слышу. Не пугай их. Скажи, что мне надо — и я уйду. Я не желаю вам беды. Марха громко вздохнула и осела на низкую скамеечку, что попала ей под ноги. Её грязная по подолу юбка окутала ноги, скрывая обмотанные шкурками ступни. — Прости меня, однорукий, прости, — запричитала она. — Я не знала, что отвечать, никто не знал. А воины те одаривали щедро, кто хоть словом обмолвился… — Покажи! — приказал Баки, не раздумывая, откуда в его голосе эти нотки — властные и жёсткие, которым невозможно сопротивляться. Марха засучила руками под короткой лейне, шаря по поясу. Наконец, выхватила небольшой тугой мешочек и, не в силах отвязать его — руки тряслись — рванула тесьму, протягивая его Баки. Баки не стал даже развязывать. Сердце забилось быстро-быстро, в глазах ненадолго помутилось. Кожаный мешочек не был простым. На его боку стояло клеймо — такое, каким он его помнил всю свою жизнь. «Б», окружённая контуром тернового щита. Он хотел задать ещё множество вопросов трясущейся и плачущей от страха женщине, но лишь одна мысль о том, что он может опоздать, не успеть, словно отсекала ему и вторую руку тоже. Он скинул шкуру на пол — не по доброте душевной, а потому что она слишком мешала двигаться, и выбежал на улицу, на ходу высвистывая волчицу, по обычаю ошивающуюся между двумя пристройками к приземистой хижине. Давно он так не бегал. Словно за ним не только стая волков неслась, но и тот медведь, который странным образом не сожрал его поздней весной. Бежал до горящей грудины, до мелькающих перед глазами чёрных точек. Как не запнулся ни разу — не знал. Хмага и то едва поспевала за ним, а он нёсся, неловко мотыляя единственной рукой: успеть, успеть, успеть. Вернуться, уберечь, оградить. Что бы всё это ни значило. Реакция Мархи о многом ему рассказала. Искали его. Зачем? Он ведь умер, давно умер. Лишь бы успеть, успеть, успеть… Лишь бы Стив был подальше от дома. Как можно дальше в поле, посреди высоких луговых трав. Лишь бы… Когда он добежал до перелеска, пытаясь разглядеть хоть что-то на поляне и судорожно размышляя, затаиться ли ему и осмотреться, или не сбавлять хода, всё решила за него Хмага — не замедляясь, она выломилась из кустов и с леденящим душу рыком, прокатившемся Баки по загривку, понеслась к их землянке. У Баки сердце упало и, словно глиняное, разбилось. Он хотел растянуться, запнувшись о первый сучок, утопить лицо в мох и разреветься. Забыться, удариться головой о корень и уйти в темноту. Этого просто не могло случиться. Не с ними, не сейчас. Он не заметил всадников на поляне, но это ни о чём не говорило. Он видел летящую над травами волчью тень и из последних сил бежал за ней, вытаскивая из ножен длинный охотничий нож, больше напоминающий короткий меч. Не лучшее оружие, но Баки был уверен, что сможет забрать несколько жизней благодаря ему. Весь луг вокруг землянки был перекопан копытами. Клочки земли вместе с растущим из них дёрном и клевером были вывернуты наизнанку, словно кто выкапывал их специально. Но больше никаких следов борьбы. Почти никаких… На колоде для рубки дров сидел человек в походном воинском облачении, в килте с их родовым узором. Его угрожающего вида булава стояла рядом, рукоятью опираясь на ту же колоду, а перед ним, распластанный в луже собственной крови, разрубленный разве что не на куски, с вываленным языком и остекляневшими глазами, лежал Хъялги. Рядом с ним застыла Хмага, прижавшись грудью к лапам, она страшно щерилась и низко рычала, грозясь в прыжке смерти отомстить за брата. Вот только мужчина даже не смотрел на неё и никак не выражал беспокойства. Не боялся её ни капли. Он смотрел во все глаза на Баки, и непонятно, чего было в этом взгляде больше — неверия, удивления или ужаса. Всё смешалось в одну нечитаемую эмоцию, а каждая черта этого грубого, загоревшего лица была знакома Баки до мелочей: и недлинная, густая борода, и сломанный нос, и высокий благородный лоб. Сжав изо всех сил зубы, не позволяя себе выглядывать Стива или других всадников, пришедших по его душу, Баки смотрел ему в глаза. Не ожидая удара, не боясь, просто не понимая, что происходит. — Хмага, нет. Я сказал, нет! — крикнул он, подходя ближе и убирая нож в ножны, впиваясь пальцами в стоящие торчком иглы жёсткой шерсти на загривке. Пропустив ещё несколько мучительно взволнованных ударов сердца, Баки решился обвести поляну и землянку ищущим взглядом. — Где друид, Джек? Мужчина, сидящий на колоде, наконец пошевелился. Из расправленных широченных плеч словно ушла настороженность, готовность к броску. Он чуть тряхнул головой, и его сухие обветренные губы совсем немного, но изогнулись в улыбке. — Здравствуй, Баки. А ведь я не верил, что ты жив.