В океане все происходит вдруг

— Вы верите в Бога, капитан? Вопрос прозвучал неожиданно и остро, разнесся над затихшей палубой, как дрожащий гул корабельного колокола, отбивающего очередную склянку. Задавший его матрос — совсем еще молодой рыжеволосый парень с кривым, недавно сломанным носом — замер, как и все остальные на судне, повернувшись лицом к правому борту и с замиранием сердца наблюдая за россыпью пушистых белых облачков, сгрудившихся на горизонте, как овцы в стаде. Более безобидного зрелища свет еще не видывал. Но лишь опытный моряк — а им на корабле был каждый первый — с первого же взгляда определил, чем именно грозят эти пока еще мирно пасущиеся в небесной лазури барашки. — Я верю в себя, — ответила Мэри, прикрывая ладонью глаза от солнца, — и в вас, парни. Так что захлопнули рты и марш работать! Вздрогнув от командирского баса, моряки поспешили по своим делам. Шел пятый час. Двадцать шесть человек экипажа находились на двухмачтовой пиратской шхуне в открытом море, примерно в двадцати милях к югу от побережья Испаньолы. И на них надвигался самый страшный шторм, который только может разразиться в это время года в Карибском море. Мэри бросила взгляд на барометр, закрепленный на специальной подставке. Ртуть медленно, но уловимо скользила вниз по стеклянной трубке. Это продолжалось уже сутки, но появившиеся пару часов назад облака окончательно подтвердили опасения капитана и команды. Не было нужды отдавать приказы: ее ребята отлично знали свои обязанности. Еще до темноты они проверили и перевязали каждый узел, уменьшили до необходимого минимума парусность, закрепили пушки, обшарили трюм на предмет мелких течей и опасных мест в обшивке, которые могли бы не выдержать натиска стихии. К тому времени, как солнце коснулось горизонта, а единственный оставленный марсель на фок-мачте начал полоскать по ветру, все приготовления были завершены. Свободные матросы торопливо грызли свою пайку, понимая, что выспаться им вряд ли удастся, вахтенные завистливо поводили носами и бурчали желудками. Мэри зябко повела плечами. Холодало, и облака, стремительно затягивающие серой пеленой небо, уже не казались такими безобидными. Приближался шторм — это понимали все. И кого из команды не досчитаются в этот раз — бессмысленный вопрос. — Шквал по правому борту! Резкий порыв ветра изогнул парус причудливой дугой, шхуна подпрыгнула на волне и рванулась вперед. Мэри торопливо схватилась за планшир и еле устояла на ногах, но не всем так повезло: несколько матросов покатились по палубе. Вместе с ветром пришел дождь. Крупные налитые капли застучали по деревянной обшивке, по реям, по непокрытым головам и плечам, выбивая на них крупную дробь. В считанные минуты дождь перешел в ливень, ветер усилился, небо окончательно заволокло тучами, и мир померк. В отдалении мглу разрывали всполохи молний, на долю мгновения освещая куцый клочок моря, посреди которого, словно ореховую скорлупку, мотало шхуну капитана Кидда. Ветер сменился, подгоняя корабль в корму. Шхуна, привыкшая ходить в бейдевинде, зарыскала, зарываясь носом в волны. Мэри, перекрикивая шум дождя, отдала приказ менять галс. Привыкшие доверять командиру матросы, не мешкая, кинулись травить шкоты, и парус с шелестом выгнулся в другую сторону. Корабль, ведомый стихией и опытной рукой рулевого, скрипя всеми своими ребрами, плавно изменил положение в общем хаосе и поймал ветер, вновь устойчиво вставая на изогнутых спинах волн. Мэри отерла лицо. Вода была везде: она заливала палубу, стекая с нее через шпигаты в фальшбортах, лилась с небес, щедро вымачивая немудреные матросские одежды. Брызги долетали, казалось, даже до судорожно бьющегося на ветру черного флага с оскаленным черепом. «Испанец ты или англичанин, — думала Мэри, — законопослушный торгаш или пират — на море это неважно. Здесь есть лишь ты и безбрежное буйство неукротимой природы, только твои умения и удача. Только ты и господь Бог — потому что хочется надеяться еще хоть на что-то, кроме себя самого». — Pater noster qui in celis es, sanctificetur nomen tuum, veniat regnum tuum, fiat voluntas tua…* Шхуна затанцевала на гребне волны, почти разрывая флагштоком плотную пелену облаков, и вот заскользила вниз, набирая и набирая скорость. Матросы хватались за ванты и леера, чтобы их не унесло за борт, когда корабль зарылся носом в белой пене, и новые потоки воды обрушились на палубу. Бушприт почти полностью скрылся во тьме пучины, но прорвал ее и гордо воспрянул к небу. Корабль упорно держался, не желая кормить рыб на глубине нескольких десятков футов, но с каждым новым испытанием все жалобнее стонала обшивка, все больше воды собиралось в трюме, и матросы, грязные, мокрые, уставшие, едва успевали откачивать ее. — Я не знаю, черт тебя раздери, существуешь ли ты вообще… — Мэри стирала с лица капли, но они вновь появлялись, мешали видеть окружающий мир, тонущий в бескрайней мгле, мешали видеть лица матросов, отчаянно борющихся за свои жизни, и опасно кренящийся грот. — Но подними свою задницу и спаси эту хлипкую посудину вместе с жизнями людей, которых ты так любишь! — Человек за бортом! В такой шторм подобные крики — не редкость, но все знают, что они лишь формальность. Если в хорошую погоду еще можно попытаться вернуться и поискать бедолагу, то в такую бурю его затянет под воду в мгновение ока, даже следа не останется. И все, на что он может рассчитывать, — это пара добрых слов и кружка, поднятая в трактире за упокой его души. Морское кладбище весьма жадно до новых покойников. Мэри не умеет молиться, но молится — как умеет: перемежая подхваченные у пасторов слова священного писания с грязной руганью. Любой священник тотчас бы объявил ее богохульницей, но на пиратских суднах редко когда заводятся святоши. Поэтому Мэри не стесняется в выражениях, поносит Христа на чем свет стоит, обвиняя его в шторме и всех грехах, которые приходят сейчас ей на ум. Попутно она командует: зарифить парус, идти в крутой бейдевинд, поймать ветер… Команда, уловив настроение своего капитана, рвется отомстить за утонувшего товарища; матросы ругаются, трясут кулаками, угрожая низко нависшим тучам, словно на самом деле могут достать до них. И вдруг — солнечный луч разрывает облака и золотит белый череп на черном флаге. Полотнище все еще бьется, но шквал стихает, шхуна замедляет ход. Дождь пока еще продолжает лить, но без порывистого ветра его струи уже не жалят, а лишь мягко поглаживают уставшие тела матросов. Мэри тяжело дышит и, до боли вцепившись пальцами в планшир, щурится на занимающийся рассвет. Тучи стремительно бледнеют, тают на голубом куполе неба, оставляя после себя лишь тонкие полупрозрачные полосы, но вскоре и они исчезают. Они пережили эту ночь. А вместе с ней — и один из самых сильных штормов, который только мог разразиться в это время года в Карибском море. Они пережили этот шторм все… …кроме смытого за борт рыжего матроса, которого Бог любил, видимо, меньше всех остальных. __________________ *Отец наш, пребывающий на небесах, да святится имя Твое, да придет царствие Твое, да будет воля Твоя (лат.) И мини-словарь для плохо знакомых с терминологией: Склянки — способ измерения времени на корабле. Каждые полчаса, когда в часах заканчивался песок, специальный вахтенный переворачивал их и бил в корабельный колокол. Двадцать миль — около тридцати километров. Марсель — нижний прямой парус. Фок-мачта — первая от носа корабля. Планшир — горизонтальный брус, идущий по верху фальшборта (ограждения), аналог перил на корабле. Бейдевинд — ситуация, когда ветер дует кораблю в нос под углом меньше девяноста градусов. Менять галс — менять курс судна относительно ветра. Травить шкоты — ослаблять снасти, удерживающие парус. Шпигаты — отверстия в фальшборте для стока воды с палубы. Ванты, леера — снасти стоячего такелажа на корабле. Первые служат для поддержки мачт, стеньг и рей и для подъема матросов на них. Вторые — для подъема косых парусов и как ограждение палубы во время штормовой погоды. Бушприт — прямой отрезок дерева, выступающий на носу судна, служит для смещения центра парусности и закрепления дополнительных парусов. Грот — вторая, считая от носа, мачта. Рифить — уменьшать парусность.