В океане все происходит вдруг

Кажется, его звали Джек. Это не тот Джек, что был известен в Нассау под прозвищем Калико. Рэкхем — подлец и жалкий пьяница, живший как трус и сдохший как собака. Я плавала с ним и с Энн на его «Королевском фениксе» какое-то время. Нас считали любовниками. Ха! Да одного взгляда на это человекоподобное существо достаточно, чтобы захотелось сблевануть как следует. С ним спала Энн — не я. Не знаю, какие мотивы ею двигали. Может, ей просто нравилось ходить по грани: долгие недели проводить на одном корабле с тремя десятками мужчин, оголодавших без женского внимания. А может, она и вправду любила Рэкхема. Как бы то ни было, лично я не питала к этому человеку никаких теплых чувств. На «Фениксе» мне пришлось взять на себя роли капитана, штурмана и лоцмана одновременно, так как почти вся команда во главе со своим ненаглядным Калико круглые сутки пьянствовала и потом нестройно горланила песни. Лишь я да еще несколько матросов сбиваясь с ног кое-как держали эту дырявую посудину на плаву. Я давно прекратила притворяться мужчиной, и грязные сальные взгляды, бросаемые на меня пиратами, уже стали обыденностью. Но продолжалось это ровно до того момента, когда кто-то из них набрался достаточно рома и храбрости и попытался зажать меня в трюме. Я сломала ему обе руки. Больше никто не захотел рисковать. Судно Рэкхема напоминало его самого: маленькое, с сильной осадкой и добрым десятком течей по всей обшивке, но выкрашенное в яркие цвета и разодетое в золотисто-белые паруса, кое-где штопанные крупными неровными стежками. Ни дать ни взять — труп в клоунском балахоне. Лишь отвращение можно было ощущать, глядя на изрезанные и изрубленные планширы, рассыпающийся такелаж, держащиеся лишь на честном слове стеньги. Здесь не было дисциплины, не было умного командира, не было никакого чувства ответственности. Пираты с «Феникса» представляли собой самый отвратительный сброд, какой только можно было найти в Нассау. Я не знала, почему все еще остаюсь на этой палубе. Не раз хотелось бросить все и сойти на берег в любом, даже самом захудалом порту… Но именно на «Фениксе» я встретила Его. Итак, его звали Джек. Просто Джек, безо всяких фамилий и прозвищ. Родом он был откуда-то из-под Плимута. Сын то ли портного, то ли старьевщика, удрал из дома и отправился искать лучшей доли — история эта стара как мир. В пираты обычно и идут такие вот: молодые, горячие, которым море по колено и не страшен никакой шторм. Джек имел чуть раскосые карие глаза, вечно удивленные и по-детски наивные, и неловкую улыбку, не сходящую с его губ ни на мгновение. А еще старый отцовский кортик и умение рассказывать невероятные истории, в которых переплетались правда и вымысел. По вечерам, когда на баке собирались полупьяные матросы, а кормовые и носовые фонари освещали два куцых клочка пространства посреди бескрайнего океана, Джек присаживался прямо на палубу, скрестив ноги, и начинал придумывать новую сказку. Чудно было слышать о волшебных замках, рыцарях и принцессах на разбойничьем судне, но даже самые грозные и отчаянные головорезы из команды Рэкхема, затаив дыхание, внимали этой неспешно текущей и завораживающей истории. И я была там, в толпе, пряталась за широкими спинами моряков и слушала, слушала, слушала… Пока однажды он вдруг не замолчал прямо посередине рассказа, не вытянул меня под свет фонаря и не предложил придумать концовку. Мне не пришло в голову ничего лучше, чем жестоко убить всех героев сказки и погнать возмущенных таким беспределом пиратов по койкам. Еще две недели матросы костерили на чем свет стоит испорченную сказку. И стоило вечером появиться на баке, как меня вежливо, но неотвратимо выпроваживали вон. А Джек лишь посмеивался и глядел своими теплыми карими глазами так, что сердце в груди переворачивалось. Я перестала ходить на ночные посиделки. Слушала его рассказы с квартердека, прильнув к планширу, чтобы не выдать себя силуэтом на фоне кормового фонаря. Днем то и дело ловила себя на том, что слежу за ним украдкой. Джек — который Калико — с пьяным удивлением отметил как-то, что я стала слишком рассеянной, задумчивой и совсем не слушаю, что он говорит. Я послала его нахер. — Это тебя до добра не доведет, — заметила как-то Энн. Я сделала вид, что не понимаю, о чем идет речь. — Нам всем в Порт-Ройяле уже приготовили по виселице, — пояснила она, — не привязывайся к тому, кого легко потерять. — Ты-то к Рэкхему, смотрю, совсем не привязана, — не сдержала я язвительного смешка. Энн промолчала. Однако с того дня они с Калико начали понемногу отдаляться друг от друга. В это время у нас с Джеком все происходило с точностью до наоборот. Говоря прямо, мы начали спать друг с другом. Эти отношения не были тайной, так что на «Фениксе» об их существовании не знал только слепой и глухой. Неожиданно снова я, как и пару месяцев назад, начала слышать тихие шепотки за спиной: «Баба на корабле только для одного нужна!», «Шлюха!», «Дает лишь капитану и сказочнику, стерва». Но после двух разбитых Джеком голов и одного вышвырнутого мною за борт слухи быстро сошли на нет, тем более что и Рэкхем день ото дня становился все более и более невменяемым и мог сорвать свое плохое настроение на любом, кто косо смотрел в мою или Энн сторону. Так прошло несколько месяцев, несколько невероятно счастливых и спокойных месяцев, наполненных морским ветром, редкими грабежами рыболовецких и почтовых шлюпов и абсолютным, всепоглощающим чувством безграничной свободы. Это было время, когда я, хоть недолго, но смогла почувствовать себя птицей, вольной лететь, куда ее душе угодно. А потом мы наткнулись на английский фрегат и всю нашу команду без суда развесили по реям, кроме меня, Энн и Рэкхема. Как сказал офицер, за наши головы в Порт-Ройяле были назначены награды, а он не собирался отказывать себе в удовольствии подзаработать немного на безбедную старость. Поэтому наших ребят по одному засовывали в петлю, пока мы трое, перевязанные узлами, как копченые окорока, вынуждены были присутствовать при этом акте первобытной жестокости, свойственной каждому, кто обладает властью. Энн оказалась права. Невыносимо тяжело оказалось смотреть на Джека, танцующего пеньковую джигу. На загорелом дочерна лице влажно блестели карие глаза, отражая алые всполохи заката. Я чувствовала, что теряю что-то очень-очень важное, хотя и не понимала, что именно. Наверное, это же ощущала и Энн, когда день за днем наблюдала медленно, но неумолимо спивающегося Рэкхема. Мы обе потеряли какую-то часть себя в тот день… Мы обе еще не знали, что эту часть не так давно уже носим под сердцем.