Говори

Пьянчуга сидел в кладовой. Лин пришлось заняться мясом. Уходить она отказалась, а Сид на время бросил уговаривать её. Она дожарила «вырезку», поставила бульон. У неё плохо получалось скрывать отвращение, особенно когда она отбивала куски. В эти моменты Лин едва не плакала. Сид даже предложил сменить её (пусть он в своей жизни никогда не держал в руках молоток, а также мясницкий нож, венчик для взбивания яиц, скалку, нож-пилу, обычную пилу… и так далее). Лин отказалась. Если бы она присутствовала там прошлой ночью, то, наверное, не переживала бы так сильно. Сид видел не разумных существ, он сражался со злобными, бешеными животными. Они мало чем отличались от ходячих трупов, которые стремились съесть его и Шанку тогда, в лесу. Или от диких кабанов. Словом, летающие мешки с мясом… Но ему не хотелось об этом думать. Как не хотелось думать и о том, что с алкоголем в принципе пора завязывать, ибо со стороны последствия «принятия на душу» выглядят не просто уродливо, а… О, необходимого слова нет. Даже в талассийском. Или же о том, что будет делать любитель барабульки и самогона, когда пожелает отлить и поймёт, что слишком пьян, чтобы подниматься наверх. Главным образом Сиду хотелось спать. Он пытался не отключиться и вяло размышлял совсем о другом. С юными девушками бывает такое, и нередко: они путают переживания, связанные с совместными приключениями, и романтические чувства. Или, например – особенно когда самооценка низкая, – сочувствие принимают за любовь. Словом, готовы полюбить любого, кто с ними вежлив и не отказывается проводить время вместе. Даже если первое впечатление было не особенно положительным. И такое видно. Сразу. Один взгляд молниеносно выдаёт. Сид знал, что с человеческими девушками такое можно провернуть намеренно, и быстро наслаждаться последствиями этого простого и гениального хода, но теперь почему-то ощущал укоры совести. Он же не нарочно, он ничего подобного не имел в виду, он просто защищал её и своё собственное достоинство, он действительно испугался, что ей стало плохо, в этом нет ничего романтического. Да? И надо объяснить, извиниться, а то мало ли… С другой стороны, извиняться, объяснять и менять её отношение к себе отчего-то не хотелось. С его соотечественницами такое никогда бы не прошло: каждую девочку с раннего детства учили не просто знать себе цену, а как следует завышать её. Чувства оставлять на крайний случай. Всегда держать лицо, душу никому не изливать, выглядеть ослепительно, а если вдруг природа не одарила красотой (что бывало редко), обращаться к тем, кто это мигом исправит. У людей всё иначе. Среди человеческих девушек всякие бывают: и неподатливые, и высокомерные, и доступные. И добрые, и злые. Кто-то марает себя косметикой и наряжается, кто-то не придает таким вещам значения. Встречаются и полные, и худые. И красивые, и дурнушки. Лин вроде бы была где-то посередине. В толпе он бы её не заметил, а заметив – не запомнил бы. Не прекрасная и не уродливая – обычная человеческая девушка. Вроде бы. Но… Ещё пару дней назад он не смог бы внятно охарактеризовать ни одну черту её внешности. А теперь вдруг сидел и думал о том, что у неё, например, красивые волосы. И глаза. Большие, не совсем человеческие. Очень выразительные. Маленькие, ловкие, но сильно искалеченные работой руки. И почему-то так мило, что ростом она не достаёт ему даже до подбородка. Лицо очаровательным таким сердечком, когда она убирает с него волосы. Она забавно выражает им чувства. Особенно когда её что-то раздражает. Лицо у неё вообще особенное: постоянно, каждую минуту, живо реагирует на всё, что происходит вокруг. Её детская доброта и наивность вовсе не превращают её в святошу или дурочку. Наоборот, в её присутствии хочется быть самой лучшей версией себя. А ещё с Лин легко. Кажется, что можно сказать абсолютно всё, что придёт в голову, и не встретить никакого осуждения. И он, похоже, вдохновившись этим чувством, случайно перегнул палку и заставил её подумать невесть что. Или всё-таки не случайно? Сид смотрел на неё и периодически ловил на себе её взгляд. Взгляд этот быстро смягчился. С мясом она теперь обращалась как с заурядным предметом. «Иди наверх, поспи», – написала она на доске мелом. – Не могу, – сонно заявил Сид. – А вдруг Мариса заявится сюда и попытается тебя убить? Она стёрла предыдущее и написала: «Пусть». – Нет. Даже не проси. Что значит – пусть?! Пусть попытается? Пусть убьёт? В любом случае, это недопустимо. Недопустимо оставлять её одну. Не только потому, что он не простит себя, если с ней что-то случится. А просто потому, что уходить не хочется. «Тогда говори, чтобы не заснуть». – Говорить? О чём? Он бы очень хотел поговорить с ней как следует. По-нормальному. Задавать ей сложные вопросы, выслушивать долгие ответы, рассуждать о её точке зрения, выявлять отличия от своей. Кто-то может сказать – но есть же бумага. Однако бумага – это совсем не то. Лин почти наверняка старалась сокращать свои ответы, чтобы беречь её. Сид специально предлагал ей пергамент: пергамент легко оттереть, отмыть, особенно если использовать специальные чернила; он надеялся, что пергамент она не будет так экономить, но, похоже, экономила всё равно, по привычке... Говорить голосом – совсем другое. Меняется же, наверное, всё: построение фраз, их длина, лексикон. Интонации выдают чувства и настроение. Лин – интересный собеседник. И ужасно, дико несправедливо то, что с ней произошло… Если бы только можно было как-то это исправить! «Драконах. Истории. Или расскажи, как ты колдуешь еду». Когда его спрашивали о последнем, обычно он закатывал глаза и говорил что-то вроде «молча!» или «извините, профессиональная тайна». Однако ей так отвечать не хотелось. Напротив, хотелось объяснить. – Это простая иллюзия. Фундаментальная основа создания иллюзии – воображение. Я очень долго развивал своё воображение, учился концентрироваться, представлять малейшие детали. Кроме того, мне необходимо точно знать, как выглядит конкретное блюдо, какой у него запах, вид, а в большинстве случаев – вкус и текстура, чтобы затем воссоздать его в иллюзорном виде. «Художник», – написала она. Сиду это польстило. Пожалуй, даже больше, чем он мог предположить. – Я? Ну, может быть, в некоторой степени. Она улыбнулась и утвердительно кивнула. – У меня может не получиться, если я недостаточно сконцентрирован, если меня что-то отвлекает. То есть, когда имеется ощутимый раздражитель, внешний или внутренний, результат может оказаться… плачевным. Она вскинула брови. Сид распознал это как вопрос. – Например, я могу потерпеть полную неудачу. Или случайно создать деревянную рыбу. Или торт из дерьма… Эти предметы тоже будут иллюзорными, но, поскольку иллюзорную еду можно есть и испытывать практически те же чувства, что и при употреблении нормальной пищи, то, я допускаю, деревянной рыбой можно кого-то ударить, и этот кто-то ощутит боль. И здесь всё становится совсем запутанным. Считается ли такая боль настоящей или иллюзорной? Я думаю, она вполне настоящая, просто не оставит физических следов. Но вызовет неприятные ощущения. Она промыла тряпицу, снова протёрла доску и написала: «А оружие?» – Могу ли я создать иллюзорное оружие? Нет. Намеренно – нет. Я даже не пытался научиться этому. Я могу попытаться создать меч, но, поскольку у меня имеются определенные привычки и ярко выраженные навыки, скорее всего, это будет меч из теста. Или из икры… Или из моркови… Зависит от настроения. Лин беззвучно рассмеялась. – Но я знаю парочку тех, кто может сделать как надо. И это оружие будет не только причинять боль, но и рассекать плоть, оно может даже убить. Таким образом… Лин потрясла указательным пальцем и закивала с большим энтузиазмом. «Боль иллюзорна. Еда – ожидание удовольствия – получение. Оружие – страх – ож-е боли как рез-та – получение. Не видел оружия раньше – нет рез-та». – Именно! Доска была маленькой, кусок мела – широким; слова едва уместились. – Индивид ждёт, что получит удовольствие от употребления пищи, что-то внутри него настраивается на это, поэтому он способен получить удовольствие от употребления иллюзии. Увидев оружие, беззащитный индивид немедленно ждёт, что при соприкосновении оружия с кожей получит порез и… Она снова вскинула палец. «Наносит его себе сам». – Да. Как это работает – не знаю. Иногда я удивляюсь тому, сколько всего мы способны вообразить, сотворить с собой и вообще – просто по собственному велению… По ощущениям я предполагаю, что всё происходит в голове, никакие другие органы не вовлечены. Чрезмерное напряжение может вызвать головную боль. Наверное, именно поэтому при недостатке магической энергии начинается мигрень. Лин указала на него и качнула головой. – Бывают ли у меня мигрени? «Да». – Сейчас – редко, и по другим причинам. Например, от слишком большого количества алкоголя на голодный желудок. После разрушения Колодца случались регулярно, однако судя по тому, что я видел, мои были прогулкой в парке по сравнению с мучениями тех, кто находился там во время взрыва. Еще один немой вопрос. – Меня не было. Я жил далеко от него, причем уехал за несколько месяцев до. В день, когда это случилось, я за сбором персиков в саду надзирал. Она приложила ладонь к сердцу. – Нет причин жалеть меня. «Нет, нет». – Ты скучаешь по персикам? Я могу выколдовать тебе парочку. «Нет!» – А, ты спрашиваешь, почувствовал ли я что-то, когда Колодец взорвался? «Да!» – Нет. К стыду своему признаюсь – не почувствовал. И боли начались не сразу. «След-но, ты не син’дорай», – написала Лин. – То есть, как это? Почему? Она беспомощно оглядела доску, как будто подсчитывая, сколько слов на ней уместится. – Ты хочешь защитить этот тезис? «Да». – Подожди, давай ты будешь писать по одному ключевому слову, а я буду угадывать, что ты имеешь в виду. Она кивнула и написала: «Глаза». – Мои глаза не изменили цвет. Они всегда были зелёными, но это самый распространённый цвет у нас. А вот степень интенсивности изменилась. Так что этот вопрос пропускаем. «Кожа». – Всё как надо у меня с цветом кожи. Просто здесь климат такой… Солнца нет. И первые дни, нет, недели, я беспробудно пил. Кроме того, я мало ел. Лин немедленно сунула ему в руки кусок хлеба. Сид усмехнулся и тихонечно отложил. Есть не хотелось. Хотелось говорить с ней. «Удалённость от К». – Я слышал, что удалённость от места взрыва могла повлиять на общее состояние. Те, что оказались ближе всего и выжили, страдали сильнее других. Но эта теория не… Хм. Он на пару мгновений задумался. – Название было придумано теми, кто находился близко. Я несколько недель знать не знал, что теперь называюсь по-другому. Но это же не имеет никакого значения… «Степень потребности в м?» – Потребность в магии? Если ты спрашиваешь, испытывал ли я соблазн высосать какой-нибудь артефакт или осушить другого индивида, владеющего магией, то ответ – нет, определённо. Но я и не тратил практически ничего. Я не строил, не сражался. «Любимый тип м?» – Огонь. Я немножко пироман. Ты ведь уже знаешь. Она разочарованно поджала губы. – Лин, почему это для тебя так важно? Это не должно быть важно. Забудь ты про эти треклятые предрассудки. Я никого не собираюсь «высасывать», тебя – тем более. «Ты мог бы быть в Ал.». – А тебе бы этого хотелось? Она помялась немного, потом сказала: «Да». – Ты думаешь, королю было бы не плевать, до какой степени яркие мои глазные яблоки, какую стихию я предпочитаю подчинять себе, на каком расстоянии от Колодца я находился? Боюсь, ему наплевать даже на то, принимал ли я участие в боевых действиях, в которых пострадали представители Альянса… Кстати нет, не принимал… Или как я отношусь к политике Совета… Как я отношусь к политике вообще, или к тебе… Она пожала плечами. Лицо её выражало скорбь. – Ему важно, какой была моя официальная национальная принадлежность на тот момент, когда мои соотечественники расторгли все связи с его подданными, его государством. А я не хочу испытывать на своей шкуре презрение. Я лучше буду оставаться незаметным. Допустим, я бы сам хотел вступить в Альянс, разорвать все связи с родственниками… Хотя невелика беда, в самом деле… Словом, если бы я хотел этого, если я даже заявился бы к нему, упал на коленки и взмолился, он посчитал бы меня предателем. «Нет». – Нет? «Рыцари смерти». Разгромный аргумент, если как следует подумать. – Что ж… Вероятно, степень его милосердия превышает мои представления. Но я не хочу. Не потому что боюсь. Не потому что потеряю часть имущества – демоны с ним, плюс, можно заранее всё продать, обналичить, унести – а потому что я хочу завязать со всем этим. Национальной принадлежностью, фракционной. Патриотизмом. Служением отчизне. Я накушался этого дерьма по горло. Я хочу стать полноправным гражданином Даларана. Нейтральным, как указатель на дороге. Отрадно видеть, конечно, что кто-то ещё умеет быть патриотом, но… «Нет». – Ты не патриот? Она горько усмехнулась. «Нет». – И давно ты так? «Нет». – С тех пор, как приехала сюда, да? «Да». – Этим и ценен Даларан. Здесь даже самого себя можно начать заново… «Да». Сид хотел сказать что-то ещё, что-то важное, многозначительное, вместо этого просто смотрел ей в глаза некоторое время… А потом студенты пришли завтракать. Каждому досталось по паре кусков хлеба и мяса. Никто не спросил, чьё это мясо и откуда. Наверное, они уже знали. Но все съели свои порции до последней крошки. Проявили терпение и не стали вымаливать добавку. Видимо, догадались, что её не будет. Но один всё-таки заглянул в окошко и спросил: – А что на обед? Лин указала на кастрюли, в которых вскипал бульон, а потом на мешок с горохом. – Гороховый суп, – перевёл Сид. – А пшеничный хлеб будет? Лин кивнула. – Будет, – на всякий случай перевёл Сид. – Чудненько, – отозвался студент и скрылся. Сид повернулся к аспидной доске. «Поешь!» – гласила она. – Лин, я не хочу есть. Я позавтракал. «Мало!» – Мне нужно в три раза меньше еды, чем тебе. Ты разве этого не знаешь? Она, судя по взгляду, не знала. – У меня отсутствует потребность много есть. Я ем по чуть-чуть пару раз в день, и мне хватает. Я думаю, магия меня питает. «Нет». – Почему же нет? Иначе я бы давно отощал. Лин выразительно оглядела его с ног до головы. – В смысле – совсем отощал бы… «Тело сжигает энергию медленнее – поэтому живёшь дольше». – Интересная теория. Только не понятно тогда, почему мне нужно больше одной бутылки вина, чтобы напиться. Она пожала плечами. «Я пьянею с 1 ст.». И вернулась к плите, чтобы шумовкой снять пену с бульона. На кухню пришёл флегматичный рыжий кот, запрыгнул на столешницу и принялся лакать из миски, в которую Лин эту пену стряхивала. Кот был согнан с пьедестала, а затем, после недолгих размышлений со стороны повара, накормлен драконятиной. – Я запомню это на будущее. Он сам и не знал, зачем сказал это. Сид запихнул бы эту фразу в категорию традиционного флирта, скажи он её кому-то другому. С Лин это прозвучало так, будто он угрожает ей каким-то весёлым розыгрышем. Например, «напою тебя, намажу мёдом и… обсыплю зубным порошком, ха-ха-ха». Сид пытался сжимать мысли по контурам, но как только одна форма приходила в порядок, другая снова начинала расплываться. Не мысли, а медузы какие-то... Задремал он уже к обеду, после того, как прочёл Лин длинную сбивчивую лекцию по этногенезу син’дорай. Лин была благодарным и внимательным слушателем, но Сиду ужасно не хватало отдачи. С другой стороны, по той «отдаче», которую в ответ на эти теории он получал от Марисы, он ничуть не скучал… Когда он проснулся, кухня пустовала, кастрюли уже были пусты и вымыты, люк кладовки распахнут, а на доске красовались две последовательности. «Cин’дорай – кальдореи – тролли Люди – обезьяны – ?!» Про обезьян, кстати, он ни слова не говорил. Это такому их в школах учат? Мрак. Сид встал, потянулся, стёр «?!» и написал «тролли, тролли везде». Потом опомнился и ушёл искать её. Почему она позволила ему уснуть? Уборная была открыта и не занята, в зале – никого, даже бармена за стойкой нет (и бутылки куда-то убраны). Сид слегка запаниковал. Впрочем, шум и голоса сверху указали ему верное направление поисков. Лесли, Лин, горничная и бармен сгрудились вокруг Ионы. Последний лежал на полу с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам, и отчаянно сопротивлялся своей судьбе. Без особых успехов. – Можно было просто сковородкой по голове, зачем связывать-то?! – посетовала горничная, обращаясь к Лин. – Моя школа, – сказал Сид с непритворным удовлетворением. Все обернулись. – Белая горячка, – доверительно поведал бармен. – Пришлось принять меры. Нет, определённо, больше никакого алкоголя. Никогда. Ладно, может быть, только вино… По чуть-чуть. Хорошо, вероятно, ещё коньяк можно. Стоп. Нет. Никакого алкоголя больше никогда! – Что делать-то теперь? – спросила Лесли, обращаясь сразу ко всем. – Может, всё-таки целителя позвать? Судя по всему, она всё еще испытывала страх перед этой толстой, беспомощной развалюхой на полу. – В бочке с пивом утопите, – посоветовала горничная. – У вас тут уже есть целитель, – встрял Сид. Хотя предложение горничной понравилось ему гораздо больше. Но вряд ли бочки, наполненные пивом, в городе ещё остались. Лин опустила взгляд и покачала головой. – Она нам уже написала, что боится его лечить. Не знаю, почему, но нет так нет, – сказала Лесли. Иона замычал и забился в путах ещё сильнее. Судя по его взгляду, он как раз сейчас наблюдал какого-то монстра, вылезающего из потолка. Или, может быть, пытался стряхнуть несущихся по его телу бурундуков. Что-то в этом ключе. Сид знал, почему она боялась его лечить. Опасалась, что «увидит» и нахватается всяких гадостей. Он не осуждал, пусть всё еще не верил в это. Кроме того, сам был против того, чтобы в принципе как-то помогать идиоту. – А родственники у него есть? – В городе нет, – сказал бармен. – Иначе бы давно на руки им сдали. – Давайте оставим его в покое. Пусть просто отдохнёт... – Лесли, уймись, ничего он тебе не сделает. Хватит перед ним пресмыкаться. – Вот-вот, – согласился Сид. – Ну, что я могу сказать... Зовём стражу? – Может быть, не стоит… – Лесли, хватит! – горничная. – Зовите-зовите. Мы тут подождём. – А я никуда идти не собираюсь. Нет необходимости. Сид достал из кармана брюк стеклянный шарик, сжал его в ладони и прошептал заклинание. – Сейчас прибегут. – Удобно, – впечатлился бармен. Спустя несколько минут, в течение которых вся группа сначала пыталась затащить Иону на кровать, потом, когда он скатился на пол, дружно решала, оставлять его там или нет, явились четверо: молодые и зелёные, но вооружённые до зубов. Топот их сапог по лестнице вызывал мысли о камнепаде в горах. – Где рецидивистка? – наперебой закричали они из дверного проёма, ощетинившись мечами и посохами. – Ты? Ты? – Нет тут рецидивистки. Рецидивистка рыжая и моей национальности… Неужели он вам не сказал… – Сказал, – пожал плечами один из стражей, опуская меч. – Мы на всякий случай. Среди защитников на площадке Краса прошлой ночью их не было. Слишком молодые, наверняка не особо опытные. Этас пожалел их. Вот и играют теперь в войну, чтобы почувствовать хоть какую-нибудь значимость… Если бы сейчас на месте пьяного придурка в комнате действительно оказалась Мариса, их юные жизни могли бы прямо здесь и закончиться. С другой стороны, чего Сид ждал от капитана стражи? Что пришлёт пару из немногих оставшихся в городе нормальных бойцов? Глупо на это надеяться. Вот если бы за Марисой тянулась цепочка трупов. А так – одно лишь честное слово да взятка… Спасибо, что хоть кого-то прислал. – У него белая горячка. Он представляет опасность для работников своего заведения и студентов. Можно ли его как-то… изолировать? Хотя бы на время? – Я даже и не знаю, – отозвался один из горе-стражей, юный квельдореи, которому было точно не больше сорока. Остальные сгрудились за его спиной, разглядывая жалкое зрелище на полу. – Он нас тут убить пытался, – сказала горничная. – Серьёзную опасность нашей смерти представляет. То есть, жизни. Серьёзную опасность для жизни. Нашей. – Вообще-то он не… – начала Лесли, но бармен наступил ей на ногу. Лин в это время стояла в сторонке со слегка ошалевшим видом. – Может быть, как вариант, отнести его в клинику студенческого квартала? – Мы вам не носильщики! – встрял другой стражник. – Сами тащите. Сид вздохнул. И зачем позвал?.. – Я заплачу. Деньги есть. – Деньги на хлеб не намажешь. Другие юнцы закивали. Сид поймал взгляд Лин. Она сжала губы и покачала головой. Как будто говорила «ну вот, уже началось». – Могу дать бутылку вина, – предложил бармен. – Только дешёвого. – Нам нельзя. – Тогда как насчёт собственно хлеба? – вклинился Сид. – Рисовый? – Пшеничный. На настоящих дрожжах. – По десять унций каждому. – А не жирно?! – горничная. Что, даже в теории, ну вот что могло бы быть абсурднее этого? Девять индивидов сгрудились в гостиничной комнате над связанным, мычащим и воющим алкоголиком, торгуясь, за сколько и кто понесёт эту жирную и безнадёжную тушу лечиться, при том, что туша очень скоро вернется обратно, бодрая, как свежий персик, и снова начнёт надираться и издеваться над окружающими? – Я дам вам полстоуна пшеничной муки, – аккуратно начал Сид, – если вы позаботитесь о том, чтобы он пробыл в клинике хотя бы три дня. Краем глаза он заметил, как Лин с ужасом проговорила «полстоуна» одними губами и прикрыла рот ладонью. – Фунт за каждый следующий день. – Не забывайте, он серьёзную опасность представляет! – добавила горничная. Надо бы связаться с нормальными представителями власти… Потому что разговоры-разговорами, а на то, чтобы управлять столовой для студентов, Иона в таком состоянии, мягко говоря, не годен. Действительно, нужно добиться аудиенции Модеры. – Очень серьезную. Я бы даже не советовал его развязывать. На это стражники, разумеется, тут же согласились. Получив муку, они приступили к делу. Один взял Иону за ноги, другой, кряхтя, за плечи, третий прихватил сбоку за грязную рубашку. Четвертый нёс мешок, прижав его к сердцу. Еще несколько секунд с лестницы слышалось мычание, потом всё утихло, и в «Фокуснике» снова воцарилась тишина. Горничная тут же вернулась к вязанию (чем ещё ей заниматься, если нет постояльцев?), бармен взял брошенную книгу и уселся на кровать (он, кажется, и не думал возвращаться вниз), Лесли что-то нашёптывала Лин на ухо, комкая в руках клочок рисовой бумаги. Раньше Сид, наверное, рассердился бы, что его никто не поблагодарил, теперь он даже был этому рад. И сам не знал, почему. – Если бы только у него кто-то выкупил эту чёртову дыру, – бормотала горничная, кинув на пол клубок и расправляя шарф, который, наверное, можно было бы обмотать уже десять раз вокруг самой толстой шеи. Сид не назвал бы «Фокусник» дырой: здесь чисто, мебель – приличная, местами даже очень хорошая. Но чистота – не заслуга Ионы, а мебель наверняка была «пожертвованием» школы. – А продаст? – поинтересовался он. «Нет», – сказала Лин. – Нет, – повторила Лесли следом за ней. – Если предложат хорошую цену и договорятся с Цитаделью, – миролюбиво предположил бармен. И если будет наглядно доказано, что исконный владелец, которому Цитадель, разумеется, продала помещение за бесценок, превратился ныне в проспиртованную развалюху. Есть над чем подумать в ближайшее время. – Я немножко посплю… – сказала Лесли и устроилась на второй половине кровати. Лин это заявление удовлетворило. Хотя смятение от того, что произошло здесь, с её лица еще сошло не до конца. Они спустились вниз вдвоём, зачем-то держась за руки. Кто кого взял за руку? Сид не помнил. Грустно было видеть «Фокусник» таким. Пустые столы, бар, тусклый свет, закрытая дверь. Поначалу заведение вызывало у него дурные ассоциации – именно здесь он встретился с Марисой, вот за этим столом подписал бумаги на развод. Тогда здесь был Шанка, который больше никогда не разделит с ним обед. Но теперь видеть зал опустевшим было почти мучительно. Дело не в самом отсутствии посетителей… Дело в том, что именно за ним стоит. Надвигающийся голод, бушующая где-то война, в которой они не принимают участия, могут лишь сидеть здесь, под куполом, и беспомощно ждать. На кухне Лин застыла перед аспидной доской, потом беззвучно рассмеялась. По крайней мере, Сид подумал так и думал еще с полминуты, пока не обошёл её и не заглянул в лицо. Лин плакала. У Сида жалобно кольнуло в груди. – Ты что?! Ты переживаешь из-за того, что происходит с этим забулдыгой? Я куплю у него эту проклятую гостиницу, а его отправлю огороды копать. «Нет». – Тогда в чём дело? Из-за войны? Она обязательно закончится. Я тебе обещаю. «Нет». Она утёрла слёзы фартуком, стёрла сомнительные этно-цепочки и написала дрожащей рукой: «Я так хочу поговорить с тобой». Сид развернул её к себе и обнял. На мгновение он ощутил всю ту отчаянную беспомощность, которую чувствовала она. Как будто эта беспомощность передалась ему от одного лишь прикосновения. – Это тоже мне под силу, – сказал он, гладя её по спине, пока Лин безутешно плакала. И тут совершенно отчётливо понял, что не соврал, и точно знает, что нужно делать. И сделает это, даже если сдохнет в процессе.