Говори

– «Всё её тело дрожало от возбуждения, а изо рта вырывались дрожащие хриплые стоны, когда он отвешивал её раскрасневшейся попе один удар за другим. О-о-о, дрожащим голосом прокричала блондинка, умоляю, не останавливайся, я твоя рабыня навеки!» Ну что ты опять смеёшься? Тут всё очень серьёзно! Так… Я потерял… А, вот. «Рабыня навеки»… «Считай удары, грязная сучка, прокричал он, ты очень плохо себя вела, и сегодня получишь ещё целых тридцать!» Сид читал мне из демоны знает откуда взявшегося экземпляра «Золотой Клетки», новеллизации истории Даэнрада и Линессы, причем читал, понижая голос до карикатурного баса, а прямую речь, наоборот, режуще-писклявым голосом. Книга была написана просто ужасно, и уже одно это делало её смешной, но его чтение возвело этот образчик «горяченького» в статус сборника анекдотов об Эдварде Странном. Иными словами, я не могла прекратить смеяться. Смех всё ещё был немного нервным, как и всё, что мы делали в последние дни, и только сегодня я почувствовала, что мы по-настоящему начали отходить от шока. На первый день он восстановил полную картину случившегося. «Её здесь не было, – повторил он в заключение. – И мы ничего не знаем». Да, не было. Был лишь страшный сон и, пусть в конце он перестал быть таким страшным, пусть горечи не осталось, а, наоборот, появилось облегчение, я всё равно мучилась от того, что не могу объяснить всё Сиду – я была ещё слишком слаба, чтобы взять в руки перо. Перо, «подаренное» мне Марисой. Я была слишком слаба, чтобы передвигаться по дому без посторонней помощи… Так что я спала почти весь день и всю следующую ночь. И, просыпаясь каждые несколько часов, заставала его рядом. Я видела по его лицу, как он мучается. Видела, что всё ещё не может отпустить и её, и страх, и безнадёжность. Тогда я протягивала руки и прижимала его к себе покрепче. Когда-то я была уверена в том, что после интимной близости с мужчиной ещё долго не найду в себе силы, чтобы смотреть ему в глаза, и буду умирать от стыда. Ничего этого не случилось. Всё, что произошло между нами, показалось мне бесконечно естественным. И я очень хотела продолжать это. Но у меня не было сил. На второй день я уже достаточно окрепла, чтобы ходить, сидеть за столом и писать. Размашисто, крупно, с перерывами, но всё-таки. И я попыталась объяснить ему. Он не говорил, что верит, но я знала, что он отчаянно хочет поверить. Он рассказал мне о своей матери. Попытался объяснить, почему сделал то, что сделал. Сид сказал: «Я больше никогда не хочу быть таким». Он закончил говорить, когда понял, что немного охрип. Я написала: «Ты больше никогда таким не станешь». И Сид вдруг улыбнулся и сказал: – Я убил единорога. Великое Солнце, я убил единорога. А потом… нет, это уже не для бумаги. Третий день я тоже провела в постели. Но уже не спала. На четвёртый мы наконец-то выбрались наружу. Город совсем вымер – ни души. Даже студенческий квартал пустовал, только лёгкий ветерок мотал по бурой траве вокруг фонтана клочок рисовой бумаги. В реке внизу, наверное, уже на много миль вокруг не осталось рыбы. Мы не слышали о случаях смерти от голода, но это вовсе не значит, что такие случаи не начнут происходить в ближайшее время… – Когда-то всё это должно закончиться. Когда-то – обязательно. Только кто знает, когда. Сколько времени может занимать осада, если на неё брошены абсолютно все доступные силы, всё вооружение и люди? Если тем, кто внутри, не страшен голод, если они охотно вылезают наружу, как жучки из-под потревоженной деревянной доски, и набрасываются, и грызут, и заражают; если главная задача – сломать ворота, сжечь всё внутри, добраться через толпы вонючих бездушных тел к одному единственному когда-то-человеку? Если бы армии не удалось осуществить свою задачу, кто-то бы сумел убежать, сообщить, да? Даже если случилось самое страшное, разве оставшиеся в Кирин Торе маги не узнали бы об этом? Не происходило ничего, и это тревожное ожидание отравляло нам жизнь. Оно отравляло наше счастье. «Дорогая мама, Я пока не хочу сообщать тебе всех подробностей, я просто хочу сказать, что встретила мужчину и полюбила его. Он очень хороший, хотя кто-то может сказать тебе, что это не так. Не верь никому: он лучше всех, кого я знаю, он добрый, заботливый, великодушный. Он умеет смешить и утешать меня, он любит меня и оберегает. Я так хочу, чтобы война поскорее закончилась, и вы смогли приехать в Даларан. Мы мечтаем открыть здесь пекарню…» И это письмо тоже пошло в стол. Кто знает, сколько я ещё успею написать и не отправить. Прошла неделя с лишним. Мы начали отходить. Мы позволяли себе надеяться на лучшее. Сид вслух читал пошлый романчик, я смеялась. И вдруг подумала: «Но это же действительно когда-то должно закончиться! Когда-то всё должно стать хорошо. В этом мире или в следующем…» И в тот же момент с улицы донёсся громогласный призыв: – Сосиски! Горячие сосиски! Говяжьи сосиски! С горчицей ядрёной, штормградской! Сардельки свиные варёные! Подходи, разбирай, пока горячее! Мы переглянулись и одновременно бросились на балкон, на ходу сцепив руки. Не померещилось: внизу стоял загорелый и невероятно толстый мужчина с тележкой; он, задрав голову и сложив руки рупором, зазывал голодных. Все три его студенистых подбородка тряслись. Более того, он был не один. Через пару мгновений на Ремесленной улице возник ещё один торговец с ещё одной тележкой, и закричал громче предыдущего: – Яблоки в карамели, кому яблоки! Петушки-дракончики-карамель сахарная на палочке! Печенье медовое! Кому сладкого, сладкого кому! Продавец сосисок обернулся, зарычал, подбежал к нему, завязалась потасовка. – Я первый пришёл! – К чёрту иди! – Убью гада! Продавец сосисок колотил продавца сластей кулинарными щипцами. – Граждане! Убивают! Продавец сластей кое-как уворачивался, продолжая кричать то «Помогите, убивают!», то «Яблоки в карамели!» и явно не мог определиться, что в данный момент в приоритете. Почти сразу начали появляться другие. Кто-то тащил набитый до отказа мешок, кто-то – огромный берестяной туес; двое юношей волокли телегу с окороками; женщина средних лет несла корзину с цветами; орк с бодрым, толстым осликом, гружёным провизией, прошёл в сторону рыночной площади. Краснолюд на ходу засучивал рукава и через полминуты скрылся за поворотом – там, где находилась заколоченная кузница… Из дома вышел Клетус с большой керамической миской. Он некоторое время молча наблюдал за дракой продавцов, затем, когда устал ждать, открыл дымящуюся тележку, покрутил вилку между пальцев, придирчиво оглядел товар так и сяк, нацепил и переложил в миску последовательно шесть сарделек. К нему приблизилась человеческая женщина – сначала с опаской, а затем, когда он учтиво поклонился, её страх вроде бы прошёл. Она тоже держала в руках миску. Я видела её здесь раньше – кажется, она жила над мясной лавкой. Они с Клетусом о чём-то поговорили, он многозначительно кивнул… Затем он достал из кармана идеально выглаженных брюк пару монет, шлёпнул ими по металлической крышке, чтобы привлечь внимание продавца. Ничего не вышло. Сосисочник кряхтел, выворачивая руки кондитеру и смешно дёргая левой ногой. Клетус ещё немного постоял, задумчиво склонив голову на бок. Потом он поднял и опустил плечи – вздыхал, наверное; наконец, тщательно смазал сардельки горчицей. Передал банку и чужую ложку даме, которая терпеливо ждала своей очереди. И ушёл. Я поняла, что Сид обнимает меня за плечи. Мы не могли поверить своим глазам. Появились стражники. Им удалось разнять торговцев. За стражниками пришли другие жители города. Кто-то бежал. Кто-то привёл детей. Я видела, как девочка, которой купили печенье, одновременно ела его и плакала. – Лин… – тихо сказал Сид. – Лин, это же… Порталы. Кто-то открыл порталы. Блокаду сняли. Но колокола... Почему не звонят колокола? Вот прошла минута, вот ещё одна, и ещё. Звона не раздавалось. Тем временем поток людей рос и ширился. – Так вот как это будет в рыночные часы… Ужас, сколько шума. Он говорил якобы с осуждением, но мне в его голосе слышалось ликование. Колокол начал звонить уже когда мы сидели на кухне и, то и дело облизывая липкие пальцы, ели яблоки в ароматной карамели. Клетус молча и очень сосредоточенно кушал сардельки. Он прокусывал каждую посередине своими большими, острыми зубами – так, что во все стороны брызгал пахучий сок. Потом долго и с наслаждением жевал, втягивая воздух на обожжённый язык. Доев последнюю, он вытер рот и сказал: – Солдаты вернулись. Они сейчас выгружают содержимое трюма «Усмирителя небес» на площадку Краса. Только «Усмиритель»? А как же «Молот Оргримма», второй корабль? Я немедленно задала этот вопрос Клетусу. – Не могу знать. Но предполагаю, что теперь перемирие окончено, и Орде пришлось искать другое место для приземления. С вашего позволения. Он вышел за дверь. Уже когда он был в коридоре, я услышала, что Клетус тихонько насвистывает под нос. «Я пойду одна. Я должна пойти одна», – написала я. – Ты уверена? «Да». Да, я должна была сделать это одна. Да, я знала, что Сид хотел пойти со мной, но я отказала бы ему, если бы он попросил. Однако он не стал просить, он понял, почему я приняла именно такое решение. Одна. И пешком. Чтоб было время подумать. До сих пор я просто не позволяла себе как следует подумать над теми словами, которые необходимо будет произнести. Я медленно шла через торговый квартал, вдыхала запахи еды и чужого пота, слушала и смотрела, как город впервые за столько времени наводняется толпой, и представляла себе, как всё будет. Вот я прихожу на площадку Краса. Застаю почётный караул, выстроившийся перед трапом, и через этот трап сгружают гробы. К одному из гробов прикреплены капитанские эполеты. А к другому приколочено копьё, такое знакомое копьё, и у меня разрывается сердце, я падаю на колени и рыдаю от обуревающего меня чувства вины, от горя… Боги, но кто же будет приколачивать к гробам личные вещи солдат?! И гробов не будет. Погибших в Нордсколе не хоронят, а сжигают. И урны с прахом (а то и просто прах) либо оставляют там, где сожгли, либо – в лучшем случае – немедленно отправляют родственникам безо всяких почётных караулов и показухи. Клетус прав, с момента гибели Артаса перемирие закончилось, Орда снова стала единственным серьёзным врагом, которому нельзя демонстрировать потери. Так что над этим вариантом я только скривилась… Или: я прихожу на площадку Краса. Не вижу Тристана, не могу найти его нигде, и ни единое знакомое лицо не попадается. И вот я, отчаявшись отыскать его, обращаюсь, наконец, к какому-нибудь незнакомому офицеру. А офицер сообщает мне, что Тристан трагически погиб. Или – нет, он сообщает мне, что Тристан направился сразу в Штормград, чтобы потратить все свои сбережения на пир в честь помолвки со мной. И я в панике ношусь кругами и кричу: все сбережения! На помолвку, которая не состоится! А ведь винная лавка не возвращает депозиты! Или что-то такое. О, Боги!.. Я помотала головой и постучала кулаком по лбу. Какая-то женщина попыталась всучить мне букетик белых цветов («Недорого! Почти даром отдам!»), я помотала головой и увернулась. Или: вот я прихожу на площадку Краса, вижу Тристана, такого гордого, красивого победителя, и внутри меня внезапно снова просыпается благоразумие, я вдруг решаю, что нас с Сидом объединяла только угроза, исходившая от его бывшей жены, и теперь, когда угрозы больше нет, мы, конечно же, поймём, что между нами тоже ничего нет. И я решу уйти от него к Тристану и выполнить своё предназначение. То есть, стать законопослушным гражданином Альянса, выйти замуж за такого же порядочного гражданина и… Над этим вариантом я почти рассмеялась. Или: площадка Краса, Тристан, и так далее. Рядом с ним стоит девушка неземной красоты, и Тристан, заметив меня, говорит: «Привет, Лин, этот прекрасный цветок зовут Эсмеральда, мы повстречались внезапно, я влюбился без памяти и решил жениться на ней, а не на тебе, так что извини, надеюсь, без обид!». И я говорю: «Я желаю вам счастья! Да хранит вас Свет!» и пытаюсь скрыть облегчение, ради приличия изображая на лице обиду и грусть. О, да если бы всё было так просто... Тристан не похож на мужчину, который склонен влюбляться с первого взгляда или отступаться от принятых решений. И, пока я шла, таких сценок в моей голове разыгрывалось много, с разнообразными вариациями и деталями. И, конечно, я думала о том, что на самом деле собираюсь сказать ему. Речь была короткой и сжатой, как и всё, что обычно говорит немой. Но в результате всё получилось не так. Во-первых, я не дошла до площадки Краса. Я увидела Тристана издалека: он стоял рядом с входом в зоомагазин Бреанни и разговаривал с кем-то. Мимо с площадки шли солдаты, они заслоняли его собеседника, но сам Тристан возвышался над ними на голову, поэтому не заметить его было невозможно. Он не был ранен – по меньшей мере, не смертельно, – и кивал, и спокойно слушал. Во-вторых, прорвавшись сквозь толпу, получив локтем в бок, выслушав чьи-то приглушённые ругательства, и, наконец, подобравшись поближе, я заметила, с кем он разговаривает. Одна мысль в моей голове тут же вытеснила все другие: повернуться и уйти, просто уйти, никогда больше с ним не встречаться, ничего не объяснять – так отчаянно и громко кричала моя интуиция о том, что вот-вот должно произойти. Но увы – и он, и его собеседница уже заметили меня. Вима. Здесь. Сейчас. Именно в этот момент. Нет, нет, нет. Отступать было уже некуда. Я лихорадочно соображала, что мне делать. Вежливо заговорить с ним, ещё более вежливо попросить уединиться? Да, именно так. Он мне не откажет. Так что я встала столбом и обратилась к Тристану; старалась даже не смотреть на Виму, ограничилась кивком в её сторону. «Я рада, что ты вернулся невредимым. Спасибо тебе и остальным за то, что вы сделали». – Это правда? – спросил Тристан, совершенно проигнорировав мои слова. Не поздоровался, не поклонился – ничего. Что именно? Что я пришла отвергнуть тебя? Что влюбилась в другого мужчину? Что живу в его доме? Что сплю с ним и не собираюсь прекращать это? Что мне надоели предрассудки, расизм, ненависть, война? Хотя вряд ли Тристан спрашивал об этом. Учитывая то, кто именно стоял рядом и смотрел на меня как на гниющий овощ. «О чём ты?» – Это правда, что ты целенаправленно спасла жизнь представителю Орды? Целенаправленно – это как? Рыскала по лесам и полям, кричала: «джайна!», надеясь, что какой-нибудь «представитель Орды» в ответ завопит: «праудмур!»? Отказывалась лечить «представителей Альянса»? И, кстати, откуда Вима узнала такие подробности? Ведь я ей ничего подобного не говорила… Да зачем я вообще цепляюсь к словам и деталям. «Да, правда». Тристан поджал губы на мгновение. – Это противозаконно. И недопустимо. Однако ты молода и неопытна... И, вероятно, не знала о существовании такого закона… Так что я готов простить тебя за это. Я застыла с приоткрытым ртом. Что?! Как будто он делал мне величайшее одолжение в своей жизни. Серьёзно? Он серьёзно думал, что я просто не знала закон, а, знай бы, проехала мимо умирающего? А не пошёл бы он к Саргерасу? – Вы не можете! – завопила Вима. – Вы действительно хотите жениться на ней? После такого?! – Простите, но это моё решение, – сказал Тристан. – Я нашёл, что она будет прекрасной женой и, возможно, матерью. О, а почему бы ещё не отметить, что у меня широкие бёдра и мне удобно будет вынашивать детей?.. Они говорили обо мне так, как будто обсуждали товар на рынке. «Не покупайте, оно же порченое!» – «Не волнуйтесь, я засолю!» – Вы совершаете ошибку, капитан! Подумайте о вашей репутации! Внезапно мне стало очень смешно, и я тут же зашлась в приступе неконтролируемого хохота. Сколько тревожных минут было проведено в размышлениях о том, как бы покорректнее с ним объясниться, как бы не обидеть, как бы сделать так, чтобы он понял… Сколько раз я волновалась о том, что он подумает, ведь он такой хороший и благородный, и не заслуживает страданий!.. «Страданий»!!! Святые подштанники Тира… Какая же глупая, бессмысленная потеря времени. Которое я могла бы потратить на себя. На книги. На Сида. – Я ведь говорила вам, она невыносима… Она малохольная! «Это, – сказала я, когда на смену хохоту пришла злость, – всё это. Кончается. Прямо здесь. И сейчас. И ты, – я ткнула пальцем в грудь Вимы, – отвратительная лицемерная свинья, можешь убираться обратно в свой храм ненависти и продолжать с алтаря нести ложь в массы». Я не была уверена, знает ли Вима слова «лицемерная» и «отвратительная» на языке жестов, но, по меньшей мере, «свинью» она распознала: Вима крякнула и замахнулась, но я перехватила её руку и оттолкнула. Мне и самой невыносимо хотелось ударить её – как следует, со всей силы. Думаю, если бы из моего рта вылезло новое исчадие Тьмы и принялось отъедать от Вимы куски, я бы не была против. Да что уж там, я бы аплодировала исчадию. Пришлось усилием воли давить в себе этот неконтролируемый гнев. Сам факт сопротивления потряс Виму до такой степени, что она лишилась дара речи и способности двигаться. К счастью. Ибо я не знаю, что произошло бы, замахнись она ещё раз. «А ты, – сказала я Тристану, – господин Совершенство. Подавись своим прощением. Ты не достоин меня. В этой твоей парадной форме, при шпаге на постели и показном благородстве, ты не достоин даже кончика моего пальца. Отправляйся к демонам». Я развернулась на каблуках и пошла прочь со всей доступной мне скоростью, едва не переходя на бег с препятствиями через толпу, – не от страха перед ними (зачем бояться таких ничтожеств?), а просто потому, что не желала больше ни мгновения видеть их лица, находиться рядом с ними. Позади меня, помимо других звуков, раздавался какой-то мерный стук, но я решила, что это просто сердце так сильно колотится в груди. Меня трясло. Как я могла считать Тристана хорошим человеком? Как я могла простить ему расизм, списать его допустимость на армию и пропаганду? Хороший человек должен думать своей головой. Он может ненавидеть тех орков за то, что убили его отца (не потому что они орки, а потому что убийцы!), но ненавидеть совершенно незнакомого индивида, которому я спасла жизнь, и который, возможно, и мухи не обидит?! Осуждать меня за этот поступок? Называть его «недопустимым»? Великодушно даровать прощение?! Спасибо, Тристан. Спасибо, что сделал наш разрыв максимально лёгким для меня. Спасибо тебе, груда стали, мышц и омерзительных предрассудков. Меня схватили за плечо. Я отдёрнула, рванулась вперёд, не оборачиваясь. Не имеет значения, кто это – Тристан или Вима. Не имеет значения, что они хотят мне сказать, последнее слово всё равно останется за мной. А они всё равно останутся мешками с дерьмом. – Да стой ты наконец, я ж хромая! Этот голос заставил меня остановиться и обернуться. Лайола. Живая. Ей обрили голову, она опиралась на своё копьё, как на палку, и действительно хромала. – Это? – она проследила мой взгляд. – Это ерунда, до свадьбы доживёт... То бишь, заживёт. Послушай, ты прости меня, дуру грешную. Ну прости, а? Это я ему сказала, что ты того мага спасла. Не потому что думала, будто он ещё больше проникнется твоей добротой, нет, просто проболталась. Ты ж меня знаешь, я люблю языком трепать. Да, любит… Я молчала. Я не знала, что сказать. Обиды я не испытывала, как раз наоборот, но каким образом я могла сообщить ей об этом? – И он мне типа не поверил. Всё ты брешешь, сказал. А потом объявилась эта бабка. Она была с пятым батальоном. То-сё, ну капитан и выяснил, что это правда. Сказал – ничего, я её за это прощу и женюсь всё равно. Но он не понял. Не понял, что прощать тут нечего. Что ценить тебя надо. А я-то поняла. Я так и сказала. Слушать не стал. Я напряжённо разглядывала её сапоги. Что это за пятна на них – грязь или кровь? И почему так больно, когда должно быть легко, когда я уже решила, что легко? И почему я уже жалею о том, что высказалась в их адрес, что не ушла сразу? Почему начинаю думать, что это было неправильно? – И я не забыла, кто меня... Я мелкая была. Мамку, папку, соседей – всех убили. Я пряталась в подвале. И мертвечина ко мне уже скреблась. И вдруг снаружи – крик, лязг, треск, и тут они пришли. Такие чудные были… Все в зелёном и золотом. Дали напиться, подняли, из города несли на руках. Один сказал – не смотри, не смотри. И глаза мне ладонью прикрыл. С ними был этот их нынешний генерал. Никогда никого красивей не видела… Светился весь. Отдали меня миледи Праудмур потом. Они меня спасли. Я их ненавидеть не могу никак, я им жизнью обязана... И я б того парня ни за что не убила тогда, даже если бы ты мне не сказала не убивать. Пресвятым Тиром клянусь, вот те длань. Халдурон. Её спасли следопыты Халдурона. Но даже если бы это было не так, думаю, ей хватило бы ума не презирать кого попало просто за то, что они есть. А Тристану не хватило. Он не заслуживал жалости, как не заслуживал меня. Я всё сделала правильно. Я всё. Сделала. Правильно, демоны меня дери. Хотя легче от этой мысли не становилось. – Прости меня, а? Я обняла её. Потом сказала: «Спасибо тебе за то, что понимаешь, спасибо, что избавила нас от зла, будь счастлива, пожалуйста». – Ничего не поняла, кроме «спасибо». Капитан научил, – пояснила Лайола. – Ну, прощаешь, значит, – она заметно успокоилась. – Они могут на тебя маляву королю написать, знаешь? Бабка-то точно напишет, она чуть не орала, что до сих пор хочет под суд тебя отдать. Ты давай в город не возвращайся, пока всё не уляжется, а? Я машинально кивнула. Я была почти на сто процентов уверена, что в родной город не вернусь уже никогда. Родителей, конечно, увижу. Всегда можно повидаться в другом месте, например, пригласить их сюда. А вот возвращаться… нет. Никогда и ни за что. Независимо от того, что случится со мной потом. Злость, разочарование, горечь овладели мной. – Тебя ждут, – сказала Лайола. Я обернулась. Сид стоял у стены ближайшего дома, нервно сжимал и разжимал пальцы. Он уже откинул с лица капюшон. Между бровей его пролегали глубокие борозды. Я как-то сразу поняла, что он всё это время шёл за мной следом. Что слышал весь разговор от начала до конца, и то, что не услышал, понял без слов. Не так уж тяжело притаиться среди разномастной толпы – в такой день, в такой обстановке. И я подошла к нему, встала на цыпочки и обняла за шею – на глазах у Лайолы, случайных прохожих с лентами на рукавах и шутихами в карманах, следующих в казармы солдат, стражей-магов, координировавших великий исход победоносной армии с площадки Краса. Нет, мне не было всё равно, кто это увидит: наоборот, я хотела, чтобы смотрели. Я хотела, чтобы свистели, осуждали, возмущались, скрипели зубами, качали головами, плевали в нашем направлении. Пусть, пусть выплёскивают всё зло, которое скопилось в них, пусть на меня; потом, на других, быть может, в этом случае останется меньше. Он прижался лицом к моему плечу. Я поняла, что плачу. – Пойдём, милая, – прошептал Сид мне на ухо. – Тебе может казаться, что ты хочешь идти против них. Но ты не хочешь. Не здесь, не сейчас, не так. Это просто подросток внутри меня. Просто маленькая глупая девочка. Я переросла её. Нормальная я – настоящая я – никогда больше не допустит такого. «И повелевал им Тир: побеждайте зло добром».