Чай и опиум

О, берегись любить меня!

Я заклинаю, запрещаю я!

Не потому, что буду затаенно

За счет и слез твоих и вздохов жить,

Став для тебя отныне всей вселенной,

Но чудо жизни так легко разбить.

Тебе несчастьем станет смерть моя…

Щади себя и не люби меня!

Джон Донн

      Все женщины, которых он любил — умерли. Умерли даже те к кому он не испытывал ничего кроме ненависти; все они ушли, осталась только она — Кагура, — та кого он методично прожигает своим ядом, наполненным злобой, отчаянием, завистью и болью. Злоба? Да, он злится на Кагуру, но не она причина всех его несчастий. Он поймал свой злой рок задолго до ее появления в его жизни. Здесь нет ее вины и не зачем злиться. Но Сого зол — зол на Ято с самого первого дня их знакомства. Зол на то, что она вообще существует, за то, что она красива и молода, за то, что не боится жить, так как хочет. Он зол просто, потому что она существует рядом с ним. Он зол, потому что боится, что и ее постигнет эта участь — исчезнуть, кануть в небытие, стираясь из памяти окружающих, оставляя после себя лишь надгробие среди сотен других. Там в земле ты уже не представляешь ценности; не выделяешься из толпы. Теряешься, обезличиваешься, становишься серой каменной массой. И чем живее была Кагура в своем поведении к нему, тем злее был Окита, понимая, что исчезни она, ему будет больнее в тройне, чем ранее.              Отчаяние? Он понимает, что существовать рядом с ним — та ещё морока. Он знает самого себя, знает свои пороки, но не желает это исправлять. Он боится перемен; не знает, что ждёт его с каждым новым рассветом. Три дня до этого и вот теперь добавился ещё один. Четыре дня, когда рассвет принес с собой весть о кончине близкого ему человека. Сого боялся дня и поэтому любил ночь, о чем он когда-то и заявил своей еще на тот момент невесте. Он отчаянно гнал всех призраков из своей головы. Окита уже действительно отчаялся что-то исправить, но вот в его жизни появилась Кагура, и мысли перестали терзать его голову, сменяясь простыми желаниями. И всё же призраки были сильнее; тонкое эфемерное пространство там, где должна жить любовь еще никак не окутывало его душу, поэтому образы, то стирались, то становились единым целым. Он не хотел их сравнивать, но выходило совсем наоборот. Он боялся, что Ято исчезнув, оставит ему не только ту самую злобу на самого себя, но и одарит такой тоской и отчаянием, что сердце просто перестанет биться, отказываясь выполнять свою главную роль.              Зависть? Да, Окита ей завидовал. Кагура обладала живым интересом ко всему что видела, в частности, и к нему. Она была такой, каким когда-то был он сам. Он хотел жить, но детское воображение, нарисовав однажды картину насилия в семье, породило монстра, который с каждым новым разом сильнее сжимал руки на горле своей жертвы. Возможно, у Кагуры жизнь была лучше до момента его появления. Она действительно жила, и Сого было чему позавидовать. Она выросла прекрасным человеком с тонкой душевной организацией, с чувством порядка и совести. А он… А он мог лишь ей завидовать, ибо на его фоне Кагура была ангелом, бросая еще большую тень на него самого.              Боль? Сого столько раз испытывал боль за свою жизнь, но не понимал каково это — испытать ее от любящей руки. Истинный садист был просто званием. Он не хотел быть монстром, просто так сложились обстоятельства. Поэтому Сого не понимал Кагуру перед которой лежала целая жизнь с множеством путей. Она могла выбрать любой, но осталась рядом с ним. Это было так глупо! Он пытался удержать ее на расстоянии, но Ято всякий раз проявляла к нему те чувства, которые, по мнению Окиты нельзя испытывать, ибо они несут лишь тьму. Судить обо всем через призму своей жизни — было худшим решением. Но никто не мог подсказать ему правильный путь: кто-то просто его боялся, кто-то сторонился. Оставалась только Кагура, которая вела себя иначе. Поэтому Сого никак не мог понять ее. А все что мы не понимаем — воспринимаем в штыки. Такова натура.              Каждое чувство внутри Сого было так или иначе связано с женщиной. Где-то с определенной, где-то в целом со всеми. Он не мог винить свою супругу в том, что когда-то не смог противостоять отцу в силу своего юного возраста, и тем самым допустил то, что сестре пришлось выходить замуж за человека совершенно не милого ее сердцу. Выбор отца заложил «первый этаж» в высокой крепости из его садистских наклонностей. Сого сам не замечал, как начинал походить на образ того кого всеми силами старался ненавидеть. Нет, он не бил никого из близких ему людей, вместо этого он слишком часто ввязывался в драки со своими сверстниками, а еще чаще выпускал пар на тот самом дереве.              Все поменялось в одночасье, когда появилась Анна. Он словно изменился — ему хотелось быть любимым и любить. Первые месяцы отношений были настоящей сказкой, но Окита не являлся героем истории со счастливым концом. Он персонаж трагедии, такой одной большой трагедии, где, открыв любую главу, читатель бы хватался за голову от того отчаяния, которое лилось бы на него со страниц.              Анна стала совершенно другой; ее словно подменили, исказив все то, что нравилось Оките в то, что он так боялся. Он боялся боли, но Анна тянула его в этот порочный мир, где плеть является продолжением руки, и вместо невесомых поцелуев губами, кожу одаривают каплями растопленного воска от свечей. Он не хотел ее терять и поэтому пытался примириться с этим. Но всему есть предел, и у Сого тоже. И казалось, что когда лимит был исчерпан и Окита подумал ее отпустить, их родители объявили о намерении связать свои судьбы узами брака, тем самым породнив Сого с той, что никак не могла быть его сестрой.              Он страдал. Он метался. Он ненавидел. В такие моменты, когда просыпался в холодном поту, хватаясь за голову, понимал, что ему очень не хватает матери или сестры. Сого плохо помнил их обеих, словно бы образы стёрлись со временем, вытесняясь иной болью, что теперь властвовала в его жизни. Окита хотел, чтобы они обе были рядом; он прекрасно понимал, что мать, будучи живой в эти дни, не допустила бы того, что случилось с ее сыном. А сестра была бы опорой, как в детстве, когда Сого маленьким мальчиком всякий раз влезал в неприятности. Быть непослушным — это явное жизненное кредо лет так до семи-восьми, а потом это уже вошло в привычку. Сого многое воспринимал в штыки, а особенно если это дело касалось его отца. Тщетные попытки Генри Филипса наладить контакт с сыном были оставлены лет в пятнадцать, когда было поздно вмешиваться в устой жизни молодого человека.              Окита, будучи всякий раз на перепутье пытался думать, что могла бы посоветовать ему его мать, но ответы, приходившие в голову, никогда его не устраивали. Сого не мог заменить самому себе мать и сестру. Поэтому он вскоре прекратил себя мучить догадками ответов людей, которых уже, никогда не будет рядом с ним. И поэтому он так отчаянно рвался душой к Анне Уильямс, которая была самой близкой женщиной в его жизни, которую он думал, что понимал. Ее взгляды на жизнь окутавшие молодой ум, пустившие корни, глубоко в самое сердце, разрушали все хорошее в нем. Она методично создавала монстра, чтобы потом выпустить его в свет, дабы тот посеял хаос и мрак, но уже в чужом мире.              Анна была умна, хороша собой. Она знала чего хотела, знала, что это получить можно лишь в узких определенных кругах. Она знала, что Сого «птица не этого полета», но он так остервенело гнался за ней, что Уильямс просто пришлось впустить его сюда. Она наивно полагала, что Сого, увидев всю жизнь содомии своими глазами, отречется. Но она ошибалась. Любовь — слепа, и слепа по отношению ко всему. Любовь, как новорожденные котята, если они не нужны, то их топят в ведре, не спрашивая ни о чем. Так было и с ними — Анна пыталась утопить его, но в итоге сама оказалась поглощенная толщей грязной порочной воды.              Сого хорошо помнил тот вечер, когда произошло то, что изменило его навсегда. И казалось бы что ещё можно помнить в таком случае, но лимит прочности блокировки неприятных воспоминаний истончался с каждым днём проведенным рядом с Кагурой. Стены, окружавшие воспоминания рухнули в тот же вечер, как Окита оказался в Веллейхолле, наедине со всем, что так напоминало ему об Анне. Он гнал всё прочь, старался держать себя в руках, но эти стены шептали ему о прошлом. Каждый угол огромного особняка навевал воспоминания, картинки вставали перед глазами. Окита боялся этого, он боялся, что окончательно сойдёт с ума. Он боялся даже выпить, потому что знал, что образы обретут форму и начнут поедать его уже не только изнутри.              В те дни, когда отец отстранил Окиту от дома в Лондоне, он приезжал в Веллейхолл, чтобы дать указания по подготовке дома. Тогда он едва переступил порог особняка как мелкая дрожь забила по телу, рассыпаясь колющими ощущениями, застревавшими в самом сердце. Он не знал, как сможет вернуться сюда, да ещё и приведя в этот дом Кагуру. Сого предусмотрительно велел убрать все вещи, которые связывали его настоящее с прошлым. Убрать всё — и вещи матери, и вещи сестры, и вещи Анны. Этих женщин больше не было в его жизни. Пускай они призраками витали в воздухе, но теперь не имели возможности вторгаться в голову, тому к кому приходили. Сого не желал в тот день долго задерживать в поместье, лишь навестил кладбище, возлагая цветы ко всем трём могилам. Он стоял возле надгробий, когда ветер толкнул его в спину, срывая лепестки белых роз, которые он принес каждой из них. Сого не желал, чтобы Кагура видела это — это была его личная боль, личная слабость, это было действительно слишком личное, настолько, что даже жене не будет позволено этого знать.              Окита бросил хмурый взгляд на небо, а оно исчерченное неровными обрывками облаков, медленно окрашивалось в рыжий цвет заходящего солнца. Небо горело цветом Кагуры над этим кладбищем. Сого усмехнулся, прикрывая глаза, и говоря вслух:              — Мама, надеюсь, ты меня простишь за все случившееся. Надеюсь…              Могилы безмолвно отвечали холодом и одиночеством. Это старое кладбище хранило уже не одно поколение Филипсов, ведь Веллейхолл был родовым поместьем, заложенным почти двести лет назад. Окита хорошо знал историю своей семьи и прекрасно понимал, насколько тяжело пришлось когда-то его матери. Ее как когда-то и Кагуру забрали из родной страны, но добровольно, потому что она сама влюбилась в человека, что казался ей билетом в новую, светлую европейскую жизнь. Она умчалась на корабле вместе с Генри, забывая о доме, о строгих родителях, о подругах и друзьях. В голове тогда жили лишь мысли о любви, за которыми она не видела настоящей правды жизни.              Розовые очки спали через четыре года после замужества, когда она впервые столкнулась с тем, что Генри всегда был под ударом конкурентов в его бизнесе. Все чаще в доме стали появляться люди неприятной наружности, которые говорили о не самых лестных делах. Она боялась скорее не за себя в те моменты, а за дочь, которая была слишком мала. Каждый год приносил все новые и новые проблемы, но Генри не пытался исправить ситуацию; он лишь чаще стал ругаться со своей женой. Никто на деле не знал, что и сам Филипс боялся скопившихся проблем, пытался решить их по мере поступления, но волна накатывала внезапно, пенясь и бурля, топя его с головой и грозясь утопить семью. Весь контроль и вся власть кою Генри не мог сполна направить в нужное русло получала семья.              В один из таких вечеров, что можно было назвать относительно спокойными и случилось то, почему Сого счёл отца тираном. Желая прибрать к рукам прибыльный бизнес наркотрафика, на дом Филипса совершили покушение. Была поздняя осень, и на улице было не видно ни зги. Сого был уложен в кровать, как и его сестра, довольно рано. Но дети в этой семье покорно слушались отца, боялись его строгости. Особенно в тот вечер никто не пострадал, но жене Генри за проявленную дерзость досталось несколько раз по лицу от нападавших. Она была сильной женщиной, и Филипс уважал это в ней, он понимал, что так продолжать было нельзя. После того инцидента, когда злоумышленники перешли черту и приложили руку к семье, он решил уехать из Веллейхолла в Лондон. Если вы хотите что-то спрятать — прячьте это на самом видном месте. Так он и поступил. Веллейхолл опустел, оказавшись заброшенным на несколько лет. Генри счёл необходимым спрятать свою старшую дочь ещё глубже, потому что боялся физической расправы над ней. Его дочери была необходима защита более надежная, чем он сам, поэтому отец и решил выдать ее замуж за военного, который был в разы сильнее самого Генри. Мицуба долго упиралась, отказывалась, но иного пути у нее не было. Слово отца было всегда приговором. Никто не знал, что это были билеты в один конец.              Сого помнил как ещё долго не мог прийти в себя после того, как в доме появились бумаги о смерти матери и сестры. Тогда злость в нем кипела, как лава в жерле вулкана. Единственное, что позволило остаться в рассудке — это алкоголь и наркотики. Кирпичики в башне садизма медленно росли вверх, а главным украшением стала смерть Анны.              Сого знал, что ничем хорошим это не окончится- вся эта любовь к выпивке, наркотикам и свободе. Хорошим не кончится именно для неё. В тот вечер все было как обычно; она пришла в очередной раз помозолить ему глаза, поиздеваться над чувствами, а может пришла потому что лишь он так долго терпел ее общество, закрывая глаза на реальность. Сого увел ее в дом на старой яблоне, чтобы ни отец, ни Элизабет не видели ее в таком состоянии. Кондиция опьянения была почти достигнута, и Окита наивно полагал, что осталось подождать совсем немного до того момента, как Анна уснет и он отнесётся ее домой. Но Уильямс младшая именно сегодня решила играть по-крупному, намекая на секс между ними. Чем она руководствовалась в тот вечер одному Богу известно, но когда она получила отказ, то агрессия копившаяся видимо целый день выплеснулась наружу. Она начала ругаться, бить кулаком ему в грудь, ища причины для его отказа. Если бы Сого только знал, что доски на балкончике над прудом прогнили… Анна, схватив его за ворот рубашки, пытаясь притянуть к себе, получила очередной толчок, неожиданно оступилась, оказываясь навне комнатки. Хруст досок Окита уже никогда не забудет, как и ее широко распахнутые глаза, когда она полетела вниз.              Ее тело достали только через десять минут, но Сого слепо надеялся, что она жива. Она лежала подле него на земле, с головой, повернутой в его сторону. Глаза широко распахнутые, как в тот самый миг первых секунд полета. Вокруг суетилась прислуга, вдали уже бежала старшая Уильямс и его отец. Сого, как заворожённый смотрел на мертвое тело, и с каждой секундой ему казалось, что ее губы расплываются в улыбке. Он почти перестал дышать, когда отец подхватил его под руки, оттаскивая подальше от этого места. Последующие несколько дней и ночей Сого запомнил плохо, он никак не мог сконцентрироваться на чем-то необходимом, ведь в голове так и стоял тот образ с берега. Застывший зрачок непрерывно следящий за Окитой, тело лежащее на земле… Он гнал всё мысли об Анне прочь, но после ее похорон, ночью, он впервые услышал ее голос возле своей кровати. Призрак казался реальным и Сого не задумываясь, напился до беспамятства. За Анной потянулись и мать с сестрой. Сого не понимал, что просто сходит с ума. Он чувствовал, что они разрушают его жизнь своим появлением из мира мертвых. Когда стало совсем невыносимо он вернулся в Лондон, а за ним приехал и отец с Уильямс.              Время шло и Оките становилось легче. Он не растерял привычки выпить и прикурить, сесть за игральный стол и просадить несколько сотен. В шумном гаме в доме Макклейна Окита терял самого себя. Пускай эти стены были связаны с его бывшей возлюбленной, они не ранили как дом в Беркшире. Казалось, что так должно продолжаться вечность, но Сого ошибался. Отец решил все за него, как и когда-то с сестрой. Это случилось после того, как Сого отсутствовал дома три дня, а по лондонской знати поползли не самые лицеприятные слухи, что сына Филипса видели в самых отвратных борделях. На порог дома даже умудрилась заявиться девица, утверждающая, что в результате интимной связи у нее с ним будет ребенок. Генри в тот раз быстро прогнал нахалку и решился на отчаянный шаг, не без помощи Элизабет. Та ведь вынашивала до сих пор план отомщения, и то, что Сого отошёл от своего своеобразного траура, и засветился в женской компании, подвигло ее уговорить Генри на этот самый брак.              Элизабет не была глупой, она была лишь слепой в вере своего правосудия. Она никогда не расспрашивала Окиту о том, что же в действительности случилось между ее дочерью и ним в тот роковой день; она просто сразу записала его в виноватые, не позволяя найти точку защиты, объясняя произошедшее. Сого же, став гораздо черствее после третьей смерти женщины в его жизни, совершенно охладел к ним, боясь, что всех последующих постигнет такая же участь. И вот в один из вечеров, когда отец застает Окиту дома, за ужином объявляет о помолвке между ним и какой-то китаянкой, что ещё предстояло привезти в Англию. Сого был в бешенстве, но отец был непреклонен.              Окита имел в запасе целую неделю перед отправкой в Китай, поэтому долго обдумывал, как себя вести с образовавшейся проблемой. Брак — это абсолютная гарантия того, что девушке пришлось бы находится подле него целые сутки напролет, а Сого меньше всего желал, чтобы кто-то нарушал границы его личного пространства, в которое отныне был закрыт доступ всем без исключения. Он не мог знать о характере и манере поведения будущей жены, поэтому избрал единственную правильную тактику: покажи себя и запугай так, чтобы она сама отказалась. Сделать Кагуре больно он не боялся, и делал это столь долго, что не сразу ощутил странное жжение в груди, а ведь то была его собственная совесть. Он ещё просто этого не понимал. Не понимал вплоть до того момента, когда Кагура свалилась с бронхитом и он едва её не потерял. Только сейчас он осознал сколь дорога ему её человеческая жизнь и что расстаться она с ней может так просто. Каждый день пока его жена находилась на грани, Окита сходил с ума. От недосыпа и моральной подавленности ему вновь начала мерещиться Уильямс. Она смотрела на него из угла напротив, молча укоряя его за происходящее.              Сого всеми силами пытался уберечь Ято от судьбы Анны, хотя понимал, что они абсолютно разные. Они по-разному влияли на него, и если Кагура была положительным элементом, то Анна всецело отрицательным. Окита несколько раз пытался их сравнить, понять так ли Кагура к нему относится, как Анна. И с каждой новой выходкой Кагуры становилось четко и ясно понятно, что они как огонь и вода. Они обе нуждались в Сого, в таком какой он был, со всеми его недостатками и достоинствами, но нуждались по-разному. Анна просто знала, что он никуда не денется, и что им можно воспользоваться, а Кагура же напротив, боялась его исчезновения. Они были как чай и опиум; одна вносила в жизнь приятные ощущения, другая же тянула на дно порока, в самую грязную яму на свете. Одна позволяла взбодриться, была тихим правом на счастье, вторая — убивала его, разлагаясь вместе с ним.              И Сого выбрал. Выбрал чай. Определенно и окончательно. Ему хотелось прекратить губить себя, потому что Кагура вызывала в нем в большинстве положительные эмоции и мысли. Своим живым энтузиазмом, она заставляла его вспомнить, что когда-то его жизнь была полна ярких красок и целей на будущее. Но изменить себя за столь короткое время нереально; не поменять привычек, не стать человеком чести, если никогда в целом-то джентльменом и не был. Он методично сжигал положительные эмоции от Кагуры, осознавая, что она его невольно перекраивает, рвет на части и по-новому сшивает рваные дыры в его душе, аккуратными стежками красной нитью.              Когда же всё это произошло… Когда же…? Когда он начал осозновать, что ее влияние перешло черту, сливая во едино пути ненависти и любви, скрещенные под эгидой боли, пропитавшие его плоть, ту самую плоть, которую не выносит своя собственная душа. Ему казалось, что уничтожать — это всё что оставалось в такой ситуации. Вот поэтому он и уничтожал, искал любой повод. Поводы, поводы, поводы. Косой взгляд, слово, сказанное невпопад или кажущееся обидным — все это, несомненно, поводы, но они малы. Малы по сравнению с тем, что делала Кагура для него. Она пыталась помочь, пыталась спасти его, протянуть руку, но если так яро тянуть руки ко дну, желая оказать помощь, то не ровен час сам канешь в эту порочную бездну. Сого боялся этого — запятнать и ее душу, вслед за самим собой, тащить на дно пороков. Ее чистая и наивная душа, желающая нести свет. Этот свет слепил злобу в нем, заменял садизм- желанием, сменял страх-возбуждением, а злость — нуждой.              Она слишком повлияла на него, и вот теперь, когда Сого полностью потерялся в своих суждениях, своем внутреннем чувственном мире, Кагура попыталась сбежать, оставив его одного… Он словно забыл о том, что она не из той породы, что бросают, предают, забывают. Кагура была именно тем человеком, которого в его жизни так не хватало. Крепкая опора, его личное убежище от собственных демонов, от самого себя, в конце концов. Чувство страха потери, рожденное на фоне этого, отключила в нем все человеческое.              Рука самовольно сжала письмо Кагуры к Вану. Она должна быть только его, только с ним или может быть он должен почувствовать, что она принадлежит только ему… Внутри злоба тянула щупальца к его сердцу, рожденная глубоко в недрах его души, она захватывала всё подряд: сводила желудок спазмами, готовыми перерасти во рвоту, сжимала лёгкие, заставляя воздух в них превращаться в цемент, поселяя тяжесть внутри. Его трясло, словно под ногами ходила ходуном земля. Постепенно паника перерастала в ту самую злобу. Если Кагура так хочет избежать своей участи быть с ним, то ему ничего другого не остаётся — подчинить, сломать, оборвать все лепестки нежной надежды.              Он бросил взгляд на окно, где виднелся пруд, и у него всё похолодело внутри — он видел, как Кагура вытаскивает служанку из пруда на берег. Воспоминания огромным пульсаром бьют по его мироощущению, и он словно вновь видит мертвую Анну на берегу. Кажется, он сходил с ума от ярости, что начала переполнять его. Судьба бесконечно крутит колесо по одной и той же дороге, стараясь отнять у него все, что он любил. Сого ещё какое-то время следит за слугами, которые обступили Катрин и Кагуру, будто он находился в оцепенении, и едва все скрылись, Сого очнулся от забвения и вылетел из своего кабинета. Кагура лишь по своей глупости не успела добраться до комнаты, попадаясь Оките на глаза.              Он уже не осознавал, не отдавал себе отчёта, что слетел с катушек. Всё внутри смешалось, вскипело, пенилось, осаждаясь на стенках души черствой коркой недоверия и страха. Он не ощущал Кагуру до тех пор пока не ударил первый раз по щеке: жжение появившееся в ладони на доли секунд вернуло его в этот мир, где напротив него были испуганные и заплаканные глаза. Сколько раз он уже видел этот взгляд? Уже десятки раз: этот голубой океан напротив окрашивался цветами бури, но шторм придет после. Сейчас, когда он успевает ощутить дрожь возбуждения от желания тела под ним, Окита не хочет смотреть ей в глаза. Ведь в них не будет ненависти. Сого боялся поднять взгляд, потому что мог понять насколько он на самом деле жалок, поэтому позволял своему безумству овладеть собой. Вторая пощёчина и по руке прокатывается неприятная боль, застревая в сгибе локтя.              Боль — сейчас она обоюдная, когда он все-таки входит. Ему самому хочется надорвать связки, но он молчит, стискивая зубы. Он выбрал самый изощрённый способ самобичевания — причинить себе боль за счёт другого человека. Кагура едва не задыхается, открыв рот в безмолвном крике, но Сого не может этого видеть — ведь он тот ещё трус. Поэтому он не замечает, как та теряет сознание, становится податливой куклой.              Мир жесток, а реальный мир тем более. Сого всегда это знал и пытался окружить себя стенами безразличия. Он требовал этого и от других, но едва ли хоть кто-то из его окружения поступал также как он. Ни отец, ни его друзья, ни даже Элизабет Уильямс — не играли по его установленным правилам. Все они имели чувства к нему, пускай и диаметрально противоположные, но все же имели. Кагура же стала финальной точкой, апогеем его терпения. Стены рушились пол натиском рыжей китаянки, что сама по себе была и так уникальна. И Сого губил это чудо своими собственными руками.              Разум вернулся к нему и Окита понял что сотворил, что теперь нет пути обратно. Мерный стук сердца в ее груди разливался теплом в его собственной груди. Она была в крови, в этой красной крови, что запачкала пол, его и ее руки, одежду. Сого сжал порезанную ладонь Кагуры, и капли устремились по запястью, капая на паркет, пропитывая деревянную панель, въедаясь на века, как напоминание о том, что люди — это самые страшные монстры.              Что он наделал?              Что он сотворил?              Сотворил ли такого же монстра, как и он сам?              Чудовища порождают чудовищ. Сказка о Красавице и чудовище — лишь глупая фантазия. Никакая сила любви не сотворит из хищника домашнего зверя, что будет мирно спать подле ваших ног, не мечтая при удобной возможности оторвать вам голову. Сого крепче обнял бессознательное тело, утыкаясь Кагуре в шею, ощущая этот ненавистный аромат воды из пруда. В этот раз все было иначе — она была жива. Колесо крутилось, но теперь Кагура управляла им. И Окита верил, что ей было под силу изменить ход событий, но этого теперь уже никогда не произойдет. Никогда и ни за что.              Он плакал, хоть и беззвучно, но плакал, ощущая собственную ничтожность, собственный страх остаться одному, собственную зависимость от неё. Сого сидел слишком долго, сжав ее в объятьях, не замечая, что в дверях столпилась прислуга. Он не помнил, как позволил кому-то забрать её, как позволил помочь подняться самому. Всё плыло в тумане беспамятства ещё двое суток: пил, засыпал, пил, курил, падал на колени, смотрел в потолок, швырял бутылки, разбивая те на миллионы осколков. Все могло бы продолжаться по одному и тому же сценарию, но на третьи сутки кончились бутылки, кончился опиум, закончилось его одиночество. Перед взором всё чаще появлялись Альфред, а вместе с ним и Катрин. Возможно, они единственные кого Сого мог подпустить к себе так близко на данный момент. Они что-то говорили, но Окита не слышал, ни единого слова. Ему хотелось услышать не их. Но вместо желанного китайского в голове Окиты звучал женский голос методично точащий его укорами о его поступке. Кому принадлежал этот голос? Матери, сестре или его совести? Всем сразу? Окита рассмеялся, закрывая руками лицо, откидываясь обратно на подушку, как вдруг в привычную тишину ворвался звук.              — Господин? — Альфред обеспокоенный таким поведением ещё не потерял надежды на возможный диалог.              — Теперь слышу… Слышу, — просипел Сого в ответ, ощущая как напрягаются голосовые связки.              — Хотите чего-нибудь?              — Пожалуй, хочу исчезнуть.              — Альфред, я принесла свежее постельное, — в комнате появилась Катрин не ожидавшая того, что хозяин наконец-то вернулся в рассудок, — ведь это уже порядком испачкалось.              Девушка замерла на пороге, ловя на себе взгляд сначала Сого, а затем и Альфреда. Она сглотнула, унимая внутреннюю дрожь. Боялась ли она его, лежащего на кровати? Скорее да, чем нет. После того что произошло между ним и Кагурой, Катрин не отмела свои чувства к Сого окончательно. Что-то не позволяло ей этого сделать, но все же от одной мысли, что на месте ее госпожи, могла быть она сама, бросало в дрожь.              — Оставьте меня, — Сого махнул рукой, мечтая вновь уйти в тишину.              — Нет, — Альфреду не нужно было присутствие или напутственные слова Генри Филипса, чтобы напомнить насчёт необходимого присмотра за его сыном. — Даже не подумаем об этом.              — Оставьте меня! — у Окиты было не очень много сил, но повысить голос у него получилось. — Вон! Оба!              — Нет, — повторил мужчина.              Сого поднялся и успел схватить канделябр и зашвырнуть его в сторону Альфреда, но тот увернулся от подачи, осуждающе смотря на эту выходку. Комната мгновенно опустела. Похоже, они сдались. Он поднялся на ноги, его шатало из стороны в сторону, но Окита добрел до окна, прислоняясь лбом к холодному стеклу. Вечерело. Скорее всего, сейчас в самый раз было бы отправиться на конную прогулку по лесопарковой части усадьбы. Сого улыбнулся представляя это, но затем улыбка исчезла, едва воспоминания о произошедшем показали картинку того дня. Кагура уже никогда не позволит ему приблизиться к себе. Впрочем, так было лучше. Лучше для них обоих.              Он добрел до стола. Руки тряслись, но Окита пытался писать ровно и четко, чтобы тот кто получит послание не понял ровным счётом ничего до того момента, пока лично не увидит Сого. Конверт он оставил на подносе, и затем сел на пол, прислоняясь спиной к широким ножкам его письменного стола. Сон сморил его, не заботясь о том, что пол — это не лучшее место для такого отдыха.              Серое утро, хмурое, пасмурное и совсем не под стать тому, что бы он хотел видеть в своем окне. Неудобная поза для сна и холод сделали свое дело — лишили Сого всех остатков чувств в собственных конечностях. Он еле смог подняться, опираясь на стол, смотря на оставленное послание. Нет, теперь в этих словах не было никакого смысла. Сого сжал листок и направился к камину, подхватывая одну из свечей, что по-прежнему трепетали с ночи. Он поднес пламя близко к бумаге и оно с огромным удовольствием сожрало послание, которое уже никогда не получит адресат. Окита смотрел до последнего, пока огонь не стёр имя получателя — Кагура Окита, лишь потом он отвернулся, садясь в кресло напротив, осознавая, что поворотная точка пройдена. Что теперь им с Кагурой делать? Сосуществовать с человеком, который причиняет лишь одну боль — это явно глупый поступок, а Кагура к сожалению была глупой в этом плане. Только после всего произошедшего Окита понимал, что не сделай он в самом начале себя таким в поведении с ней, то все бы у них было хорошо. Все бы было как у остальных, но Сого ошибся, ошибся вновь и уже ничего не мог исправить. Да, он и не хотел, собственно. Меняться, ломать самого себя — это долго и не стоит его внимания. Оставалась только одна верная дорога — отправить Кагуру домой, как бы он не хотел чтобы она была рядом с ним. Из простого уважения к ее храбрости и стойкости, и просто, потому что он к ней питал что-то что пока сам не осознавал и не понимал. Любовь ли? Привязанность ли? Ответов нет, и не будет, потому что это тоже не стоит его внимания.              Для того чтобы привести себя в порядок и собраться с мыслями понадобилось ещё около полутора часов, и к обеду, когда на небе воссияло летнее солнце Сого почувствовал себя немного живым и набравшимся сил. Прислуга, молча, встречала его в коридорах, пряча свой взгляд, как только пересекались с их господином. Сого прекрасно понимал, что каждая собака в округе уже знала о случившимся между ним и Кагурой. Он понимал, что встречи с собственной женой не миновать в стенах этого дома, поэтому едва солнечные лучи осушили траву в парке, отправился на кладбище, туда, где мог побыть один.              В саду цвели белые розы, которые так любила его мать, поэтому, Окита никогда не приходил к ней на могилу без букета. Вот и сейчас, не прося никого, сам нарвал цветов, исколов все пальцы, шел по направлению к кладбищу, когда на встречу ему попалась Катрин, несущая корзину с постиранным бельём. Она как и все, тут же отвернулась, тупя взор на землю под ногами. Сого устало выдохнув, преградил ей путь.              — Посмотри на меня, — повелительный тон от которого у девушки всё внутри дрожало в такт тембру его голоса, — посмотри!              Катрин не могла ослушаться приказа и все же подняла голову, смотря в глаза напротив. Она дрожала всем телом, но не от страха перед ним, совсем не от страха.              — Да, господин Окита? Вам что-то нужно?              — Где она? — Сого сжал розы, ощущая, как иглы впивались в ладонь.              — Госпожа, — служанке не нужно было объяснять о ком шла речь. Но вот рассказать о Кагуре Сого было действительно тяжело, — до сих пор не пришла в себя. Она в вашей общей спальне, если хотите…              — Нет, спасибо.              Сого не стал более дослушивать её, потому что чувство вины с каждым новым словом пускало корни, крепко и надежно цепляясь за его сердце и душу. Он просто поспешил вперёд, туда, куда хотел — на кладбище. Окита ещё никогда так не желал, чтобы его мать была рядом с ним. Он осел, опираясь спиной на надгробие, кладя рядом с собой букет из роз. Ладони были испачканы собственной кровью, но Окиту это не волновало. Кровь — это его путь, так чего переживать из-за пары капель. Все вокруг кричало, что ненавидит его, что не терпит его присутствия. Ему казалось, что земля выпячивается, стонет от того, что он касается ее своим телом, воздух звенящей тишиной давил на плечи, будто желая раздавить его в точку, которую можно было бы ветром подхватить и унести прочь. Парковые деревья, шумели кронами, шепча проклятья на его голову и сам дом, — огромное поместье, где прошло его детство, сейчас взирал пустыми черными глазницами окон на него с осуждением. Сого по-прежнему сходил с ума. И казалось, что из этого не вырваться, не спрятаться. Будто он жертва обстоятельств, и не его вина в том, что он причинил боль Кагуре. Сого мог бы раскаяться, рассказать обо всем, что тревожит, но тогда бы это убило его. Выпускать собственные переживания наружу — смертельно для такого типа людей. Они будут сидеть, и накручивать себя, пока петля из умозаключений туго не стянет шею, перекрывая поток кислорода. Такие как он не ищут поддержки у окружающих, хотя нуждаются в ней куда больше, чем кто-либо.              Окита не знал, сколько времени провел возле надгробной плиты, но от того, что на небе вновь появились облака, затягивающие солнце, было ясно, что, скорее всего он вновь уснул. Он поднялся на ноги, и с неохотой, но вернулся в дом, запираясь в кабинете отца, разбирая бумаги. Сого решительно отрекся от любых мыслей о своей жене, потому что он боялся того, что увидев ее, сорвётся и попробует извиниться. А его извинения могли испортить весь продуманный им план. Кагура должна покинуть Англию с самым ярым желанием и без каких-либо сожалений. Если он с самого начала был жесток с ней, то и держать ему эту марку до конца их общения. Однако буквы плыли перед взором, слова складывались в мольбу о прощении и желании узнать о ее самочувствии. Окита отбросил бумаги, сжимая кулаки и упираясь лбом в письменный стол — работать он не мог. В дверь постучались, и Сого подскочил на месте, поднимая голову со столешницы и принимая рабочий вид.              — Войдите, — для пущей убедительности он вновь взял в руки бумагу, делая вид, что сильно увлечен ее изучением.              — Господин, ужин подан, — Альфред кротко поклонился, но от Сого не ускользнуло то, что он успел осмотреть кабинет, выискивая опиум или алкоголь.              — Кагура? — Он не выдержал и спросил.              — Боюсь, что пока она не пришла в себя.              — Это ведь не нормально. Вы посылали за врачом? — Сого отложил бумагу, сверля взглядом фигуру слуги.              — Конечно, ещё в первый же вечер, но по его словам, он не может ничего сделать и нам просто остается ждать, когда организм окрепнет и сам вернется в норму.              — Альфред, — Окита потёр переносицу, скрывая свое волнение, — ты ведь знаешь…              — Это останется в стенах Веллейхолла, поэтому лучше поешьте и навестите её.              — Спасибо, — еле слышно прошептал Сого, поднимаясь из-за стола. Но чувство того, что со стен на него взирали пытливые взгляды, что так и хотели посмотреть на того, кто взял и посягнул на невинность своей супруги таким бесчеловечным способом, не покидало до самой столовой.              Прием пищи впервые за столь долгое время показался Оките тем ещё испытанием, но пустующее место напротив него, напоминало о том, что Кагура тоже всё это время не ела, и не желала прийти в себя. Он даже не мог заставить себя выпить принесенное прислугой вино, покончив с ужином, вернулся вновь в свой кабинет. Сил собраться и увидеться с ней у него попросту не было.              Вечерело. Дом был наполнен давящей тишиной, прислуга попряталась по самым темный уголкам, шушукаясь, боясь попасться на глаза. Сого же стоял в кабинете, смотря в окно на остатки Луны, которые еще не успели скрыть подходящие тучи. На улице поднимался ветер, в воздухе ощущался нервный импульс приближающейся бури. Работать по-прежнему не получалось, и поэтому Окита уставившись в окно боролся со своими желаниями. Где-то на окраине границ поместья залаяли собаки, скорее всего гоняя какого-нибудь забредшего по глупости ежа или белку на их территорию.              Хлопнула дверь. Сого не понял, как он успел покинуть кабинет, оказываясь в холле. Он сглотнул и продолжил идти. Его тело словно ведомое кем-то иным, упрямо следовало к спальне, где была она. Окита взялся за ручку, толкая массивную дверь вперед, оказываясь в слабо освещенной комнате. Здесь, как и во всем доме царили тишина и покой. Кагура лежала на кровати, такая маленькая и хрупкая. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Сого остановился перед ней всего в паре сантиметров, а затем преодолел оставшееся расстояние, присаживаясь на кровать, беря ее ладонь в свои руки. Порезы от вазы затянулись коркой, которую сейчас подушечками пальцем поглаживал Сого. Он смотрел на ее лицо, что казалось таким умиротворенным, не знающим всей той боли, что он причинил. В мерцающем свете от свечей Сого увидел кольцо, которое совсем недавно надел ей на палец. Больше в нем не было необходимости, поэтому он снял его, убирая в карман своей жилетки. Склонился над ее лицом, будто навсегда мечтая запомнить ее черты, и аккуратно поцеловав в лоб, поднялся, задувая свечи. В комнате воцарился мрак, и Луна как раз скрылась за облаками лишая комнату последнего источника света.              — Прости, — прошептал он, гладя по щеке. — Прости за всё.              Он сжал кулаки, ощущая, что сейчас сорвется. Чувство собственной ничтожности вновь затопило всё человеческое в нём. Сого не мог больше находиться рядом с ней, поэтому как можно быстрее покинул спальню, не слыша, как зашуршало постельное белье на кровати. Он хотел избавиться от этого пугающего чувства собственной вины, поэтому, попавшаяся ему навстречу Катрин, что собиралась навестить Кагуру, была подхвачена под локоть и поведена в направлении общего холла.              — Что такое? Господин Окита! Мне больно!              — Замолчи. — Он лишь сильнее сжал ее руку, но та уже даже не пискнула. — Возьми ключи от гардеробной и быстро обратно сюда. Поняла?              Она кивнула и Сого наконец-то ее отпустил. Катрин молнией метнулась по дому, подхватывая нужную связку и возвращаясь к господину, который уже едва сдерживал свой гнев, который необузданной силой рвался наружу.Катрин не успела нормально открыть дверь перед Сого, что как вихрь ворвался в гардеробную. Он подхватил так и не убранный после переезда чемодан, ставя его на диванчик, и кидаясь к шкафу с вещами. Он срывал платья, накидки, шали, платки. Складывал не заботясь об их состоянии, и когда чемодан был полон, Сого со злости ударил по дверце шкафа.              — Господин… — Катрин отважилась его позвать. — Что происходит?              — Как только она очнётся, ты, — он даже не бросил ни одного взгляда на служанку, — отправишься с ней в порт. И ещё, срочно пошли за Макклейном. Мне плевать, каким образом ты притащишь его сюда. Но чтобы он был здесь и как можно быстрее! Ты меня поняла?              Сого поднял на нее взгляд, и от этого у Катрин прошлись мурашки по спине — он был мрачнее тучи. Она видела его ранее, очень много лет тому назад, в самую первую годовщину смерти его матери и сестры. В тот раз этот взгляд принес столько проблем, которые тянулись и по сей день… Теперь Катрин боялась, что наступят действительно темные времена.              — Что ты стоишь? Марш! Пошла!              Она пулей выскочила из гардеробной, и опрометью кинулась к выходу из поместья, забывая взять накидку от дождя. Она совершенно не поняла, как добралась до конюшен. Дорога предстояла не близкая, да и дело, которое ей поручил Сого был не из самых простых. Даже скорее из невыполнимых. Тучи продолжали сгущаться над Веллейхолл, нагнетая атмосферу до предела. Уже к поздней ночи разразилась страшная гроза, когда на пороге дома появился Макклейн в сопровождении Шерил. Сого не протестовал против незваной гостьи; ему было совершенно не до нее. Джон молча проследовал за другом в рабочий кабинет, где уселся в мягкое кресло, желая выслушать зачем же его вызвали сюда.              — Я… Помоги мне. Отправь ее на корабле обратно в Китай. Я окажу любую помощь, только увези ее отсюда.              — Что произошло?              — А ты не видишь? — отозвалась Шерил, что стояла возле камина, смотря на огонь. — Он перешёл черту. Верно?              — Шерил, дорогая, заткнись, — Макклейн учтиво напомнил ей об ее положении в этих стенах. — Я хочу это услышать от него.              — Она права, — Окита подхватил со стола шкатулку и сунул ее в руки друга. — Возьми, здесь хватит на все. Увези Кагуру, иначе я просто убью ее.              — Это, — Джон открыл шкатулку, видя, что все ее содержимое совершенно не принадлежало Сого, — ведь твоей матери и сестры… Ты чокнулся?              — Внеси залог и обеспечь ее сохранность. Это все о чем я тебя прошу.              — Джон, — Шерил вновь вмешалась, несмотря на запрет, — помоги ему. Посмотри на этого раненого зверя… Как только он вонзил свои клыки в добычу, то начал плакать от того, что она истекает кровью… Какой же ты тогда хищник? Ты лишь имитация.              — Закрой рот!              — Она снова права, — Окита перебил друга. — Она всегда была права на мой счёт. Бог тебя уберёг от моего близкого общества, Шерил. Молись. Радуйся этому.              — И все же… — Макклейн хотел что-то ещё добавить, но стук в дверь заставил его прерваться.              — Госпожа очнулась, — Катрин была бледнее снега от страха обуздавшего ее тело. — Прикажете начать сборы?              — В срочных сборах Кагуры сейчас нет смысла. Тем более ты видишь, какая гроза за окном? — Макклейн ответил вместо Сого. — Ранним утром, когда рассветет, я отправлюсь в город, разузнаю обо всем и вернусь как только смогу, вот уже тогда и будешь собирать её вещи. А сейчас, — он поднялся на ноги, — приготовь нам с Шерил комнату.              — Почему? — Возразил Окита.              — Потому что друг мой, увезти ее при нынешних обстоятельствах и твоей подмоченной репутации будет весьма непросто.              — Я тебя услышал.              Катрин бросила молчаливый взгляд на Окиту, и не найдя сопротивления приказам Макклейна, собралась покинуть кабинет, как вдруг Сого оживился, обращаясь к ней:              — Катрин, если Кагура спросит меня… что конечно вряд ли, то я уехал, и ты не знаешь куда и насколько. Меня нет ни для кого кроме Джона и Шерил. Ясно?              — Да, господин Окита.              Она сжала кулаки и покинула кабинет, собираясь сначала обо всем рассказать Кагуре. Катрин не могла просто так позволить Сого решать за Кагуру — нужно ли им оставаться вместе или нет. Она подошла к спальне, где должна была быть ее госпожа, а за дверью было подозрительно тихо. Катрин постучала и как ожидала — никакого ответа. Она сразу поняла, что та уже отправилась на поиски Сого, а значит вскоре состоится явно серьезный разговор в который лучше никому не встревать. Служанка устало выдохнула, прикрывая глаза и утыкаясь лбом в дверь, а затем выпрямилась и отправилась исполнять приказ Макклейна.              «Прости» — единственное чего Кагура всё это время ждала. Никаких других слов ей и не было нужно. Если человек не раскаивается — значит, не живет, не умеет любить, не является кем-то особенным в чьей-либо жизни. Сого всю дорогу делал вид, что такой бессердечный засранец, но Кагура видела в нем совершенно иное. Это было похоже на то, когда вы чувствуете, что в общей картинке есть нечто такое, что едва уловимо понятно только вам. Она верила в него, и он в конечном итоге оправдал ее ожидания. Монстр, но на деле — человек претворяющийся монстром. Кагура поняла это еще с самой первой встречи. Он решительно показывал себя с самой плохой стороны, однако всё то время был честен с ней. Он срывался, делал больно, но в его глазах Кагура видела совершенно противоположные эмоции. Он будто и сам испытывал дикую боль, когда плохо обходился с ней. Сого бесконечно приказывал «ненавидеть его», когда желал, что бы ему помогли, протянули руку помощи… Кагура протягивала. Кагура всеми силами пыталась вытащить его, но в итоге он раз за разом погружался всё глубже. И вот теперь, когда он взял и напал на нее в той комнате, почти не объясняя ничего… Как ей к этому относиться? Он не был ей чужим человеком, поэтому вопрос об этой стороне отношений не мог быть рассмотрен, как если бы они были друг другу никто. В смятении она так и не поняла, что в итоге должна ощущать. Единственное, что она решила, что хочет его видеть, хочет высказать всё о чем думает, и та первая мысль, что появится у нее когда она взглянет ему в лицо станет решающей в ее отношении к нему.              Кагура превозмогая боль внизу живота, все равно добралась до дверей кабинета Окиты. Она даже морально приготовилась оказать на него физическое воздействие, пускай и парой пощечин, но все же. Без стука, открыла дверь, входя в кабинет, и заставая в нём совершенно неожиданную для этой ночи троицу — Сого, Джона и Шерил. С последней Кагура перекинулась ядовитыми взглядами, но быстро потеряв интерес к молчаливой противнице, она посмотрела на Сого. Тот стоял, замерев возле своего стола. Джон находился возле окна, рядом с Шерил и аналогично всем собравшимся молчал, наблюдая за происходящим.              — Могу я поговорить с ним наедине? — Кагура обратилась к Джону на чистом английском, упрощая себе путь к поимке Окиты.              — Сого? — Макклейном бросил обеспокоенный взгляд на друга.              Окита кивнул, давая понять, что все нормально. Джон подхватил Шерил под руку и вытащил из кабинета, оставляя Сого и Кагуру наедине. Разговор предстоял не из простых и поэтому тишина, разлившаяся между ними была такой тяжёлой, что каждый из них физически ощущал это давление. Сого не шелохнулся; он словно прирос к этому столу и полу, и никакие силы не сдвинут его с места. Кагура сглотнула, сжала кулаки и, опустив голову начала первой, понимая что если она не сделает это сейчас, то не сделает это никогда.              — Ты… Ты…              Окита буравил ее хрупкое тело своим пристальным взглядом. Она была такой маленькой, такой беззащитной с виду, но вот внутри — внутри у нее уже жил зверь сильнее Сого. Окита видел эти два ярких глаза внутри ее пылающего живого сердца, он ощущал как зверь скребётся внутри неё, как его кости ломаются из-за этой маленькой клетки ее тела. Сого все это время пытался совладать со своими монстрами, но эта девушка оказывается приручила кое-кого пострашнее.              — Что я?              — Ненавижу! — Кагура говорит это спонтанно, потому что Сого всегда этого хотел, но никогда не получал. Но ненависти в ее сердце почти что нет. Только по-прежнему жалость, и не к себе.              Она так быстро преодолела расстояние между ними, что Окита просто не успел среагировать и получил пощечину, а затем ещё одну. Ударить ее в ответ не было ни единого желания. Понимая, что необратимые последствия уже начали проявлять себя, Сого вдруг рассмеялся, ощущая пьянящее чувство неизвестности. Он будто сбрасывал шкуру, как змея, обнажая свою натуру, сдирая пленку садиста со своего истинного «Я», и Кагура была тому причиной.              — Наконец-то, Кагура, наконец-то, — сквозь смех едва мог сказать он.              — Что наконец-то? Ты окончательно съехал с катушек?              — Наконец-то, — Сого убрал руки от лица, — ты меня начала ненавидеть. Вот что, Кагура.              — Ты сумасшедший!              — Мне нужно за это попросить прощение?              — Нет, — Кагура нахмурилась, ощущая неприятную тянущую боль внутри, прикладывая руку к животу. — Вовсе нет.              — Что-то не так?              — Не понимаю, но это не твое дело, — она развернулась к нему спиной и пошла в сторону выхода.              — Это всё что ты хотела сказать? Ненавидишь и пара пощечин — это всё чего я удостоился после произошедшего?              — А что ты от меня хотел? — Ей пришлось обернуться уже возле самых дверей, вновь встречаясь с ним взглядом. — Хочешь, чтобы я стала, как ты? Черствой? Бессердечной? Желающей причинять боль?              — Я ожидал большего, — Сого стоял, скрестив руки на груди, облокотившись на край своего письменного стола. — Скорее всего, ты не способна на проявление какой-либо серьезной агрессии, чтобы я не сделал с тобой.              — Иди к черту, — Кагура покачала головой и, не дожидаясь вновь его ответа, покинула комнату, устремляясь к себе.              Боль мерно разливалась по нижней части тела, будто никуда и не делась спустя эти три дня. Казалось, что присутствие Сого рядом только усиливало её, и поэтому сейчас, когда он отсутствовал в поле зрения, Кагуре стало легче. Она прислонилась спиной к двери и съехала вниз, садясь на пол. Ей бы в пору чувствовать себя униженной и оскорбленной, единственной жертвой на всём этом белом свете, но Кагуру совсем не такие одолевали мысли. Желание вернуться обратно домой возросло во стократ, и поэтому недолго думая, она вновь направляет письмо Вану, не подозревая, что это повлечет череду событий, которые привнесут в ее жизнь очередные неприятности. Она не знала, что Окита просил помощи у Джона, и поэтому всё ещё надеялась, что хотя бы Дэшен увезет её отсюда, даже не смотря на то, что был врагом Сого. Ван был единственной ниточкой, которая связывала Кагуру и Китай на тот момент. Наличие Джона и Шерил в доме совершенно не беспокоило и то, что они уехали на следующий день, прошло для нее незаметно, потому что нервное напряжение которое Кагура ощущала всякий раз находясь с Окитой рядом затмевало все остальные чувства.              Спустя четыре дня после того, как Кагура отправила письмо Дэшену в Веллейхолл прибывает Скотланд-Ярд с острым желанием допросить, как Сого, так и Кагуру. С ней разговор у полиции состоится вовсе короткий, будто так для формальности, для отвода глаз, а вот Сого не явится на обед и ужин. Она устало откинулась на спинку высокого кресла, в котором когда-то сидела мать Окиты, уставилась на пустующее место напротив. Уже в который раз он оставляет ее так одну? Это очень в стиле Сого, поэтому Кагура не бьёт тревогу, даже когда в спальне не возникает его фигуры, хотя она решила переночевать в их общей спальне. Зачем Кагура это делала? И сама не знала, но списывала всё на то, что эта часть поместья, выходящая на юг, весь день прогревалась солнцем, поэтому и остывала медленнее, и была теплее ночью. Наличие оправдания успокаивали внутреннюю тревогу, убаюкивая ее в сладкий сон.              Утром первой мыслью перед открытием глаз становится та, что задаётся вопросом об муже, который похоже так и не явился к ней. Кагура проснулась даже раньше прислуги, потому что ставни и шторы все ещё скрывали солнечное утро, рождающееся под звон срывающихся вниз капель с листов. Ночью шел дождь, поэтому, когда она не дожидаясь прислуги, сама открывает окна — холодный влажный воздух врывается в комнату, обдавая ее с ног до головы свежестью. Дождевые тучи полностью опустошенные тянулись по горизонту тонкой вуалью, что не могла скрыть восходящее солнце. Она вздохнула полной грудью, как дверь в спальню открылась, заставляя Кагуру вздрогнуть. Девушка обернулась, встречаясь взглядом с Катрин, что держала в руках теплый халат для неё              — Так рано…              — Да, — Кагура улыбается, понимая, что после падения в пруд Катрин чувствует себя хорошо, — ничего страшного, что ты не успела сделать это сама.              — Я ведь так и не отблагодарила Вас… — принимая берет халат.              — Да, конечно. Прости, — служанка слабо улыбнулась.              — Что-то не так? — Кагура накинув халат, внимательно уставилась на девушку перед ней.              — Он так и не вернулся, — тихо сообщает Катрин, понимая, что лучше бы конечно было соврать, что Окита просто вновь уехал, но она не могла так поступить с Кагурой.              — Может появится к обеду, а если нет, то пошли за Джоном, думаю его помощь пригодится.              — Хорошо.              Время, тянущееся так медленно, стало для Кагуры самым ненавистным. Она понимала, что Окита не вернётся, ни к обеду, ни к ужину, и даже к завтрашнему дню его не будет в Веллейхолле. Там в Лондоне что-то произошло, и это может помешать ей вернуться обратно в Китай, ведь ответа от Вана она так и не получила. Тревожное ощущение пышными розами расцветало в груди, душа ее, лишая возможности вздохнуть полной грудью. Страх окутывал плечи, как тонкая вуаль из шелка, скользя упасть вниз, опутывая ноги. Кагура смотрела на стрелки часов, и дерганный ход секундной стрелки уже на тысячу двести семьдесят втором разе вывел ее из себя. Она схватила книгу, которую пыталась читать и зарядила ею в часы, в тот самый момент, когда дверь отворилась, впуская долгожданного гостя. На этот раз Джон прибыл вБеркшир один и Кагуру это несколько обрадовало. Она с надеждой взглянула на мужчину, но тот покачал головой.              — Что случилось? — Она поднялась на ноги.              — Садись обратно, — Джон прошел к диванчику напротив кресла Кагуры, — разговор будет долгий.              — Так и знала.              — А ты не плохо начала говорить на английском кстати, — Макклейн решил разрядить обстановку. — В нашу первую встречу, ты не могла понять меня.              — У меня были хорошие учителя, — нехотя улыбнулась она, желая услышать уже рассказ о том, что произошло с ее мужем.              — Его задержали, и как скоро отпустят, не знаю. Но я не думаю, что Сого сам сильно желает вернуться сюда.              — Почему? Ведь после того случая его вызывали на допрос?              — Твоё очередное письмо к Вану бросило тень на законность вашего брака. Их заинтересовало, почему же ты так усердно просишь вернуть тебя обратно.              — Что? Но как… Что я наделала…? — Кагура закрыла лицо руками, ощущая, как горит кожа на щеках.              — Я бы хотел, чтобы его отпустили, но тогда понадобится твоя помощь, — он одарил девушку многозначительным взглядом.              — Да, конечно.              — Твоя задача сейчас состоит в том, чтобы во-первых, сыграть роль заботливой жены, а во-вторых, найти логичное объяснение твоему желанию покинуть Англию и отправиться обратно домой в Китай.              — Я согласна.              — Только в случае чего, не обижайся, пташка, но я быстро исчезну. Мне не нужны эти проблемы, — Макклейн постарался быть предельно честным с Кагурой.              — Хорошо. Что мне нужно делать?              — Для начала давай разберемся с бумагами, которые есть здесь, чтобы понять в каком состоянии поместье. Могу заверить, что Окиту так просто и быстро не отпустят.              — Тогда не стоит тратить время попусту, — она поднялась со своего места. — Приступим сегодня же.              Но к концу дня энтузиазма у Кагуры поубавилось, потому что бумаг в кабинете отца Сого было столько, что проведи она в этой комнате даже неделю — всё равно не прочтет всего. Силы, покинув ее тело, вынудили госпожу Окиту осесть в кресло, прикрывая глаза. В камине потрескивали поленья, а мерный шум ночного дождя так и нашептывал отключиться прямо здесь.              — Устала? — Джон стоял подле камина, опершись рукой на серый каменную выкладку, дочитывая один из многочисленных контрактов Генри Филипса.              — Да, — тяжко протянула девушка, но нашла в себе силы открыть глаза, смотря в потолок, где висела тяжелая люстра с множеством свечей, которые прислуга зажгла около четверти часа назад. — Послушай, а зачем ты был в тот день здесь? О чем вы говорили?              — Так хочешь знать?              — Если спрашиваю то…              — Он просил помощи, — Макклейн перебил её, откладывая бумаги на стол, и садясь напротив Кагуры на диван. — Просил именно моей помощи.              — Что же ему оказалось не под силу?              — Ты.              Кагура несколько раз моргнула, склонила голову на бок, так что рыжие локоны соскользнули по щеке, падая на белоснежную открытую шею. Джон нервно сглотнул, растирая уставшее плечо. Она совершенно не заметила его взгляда, его напряжения от того что он видел ее именно такой настоящей.              — В каком смысле? — Окита устремила свой пытливый взгляд на собеседника.              — Он отдал мне вот это, — Джон указал на шкатулку, которая стола на столе между диваном и креслом. — Посмотри.              Кагура потянулась вперед и уже почти коснулась крышки шкатулки, как он перехватил ее руку, насильно дергая на себя. Она сжала кулак, потянула руку обратно, совсем не понимая Макклейна.              — Что ты делаешь?              — Что в тебе такого, если он сходит с ума? Чем ты его очаровала? — Глаза у Джона играло пламя от камина, от чего у Кагуры побежали мурашки.              — Пусти, прошу, — неожиданно ее гнев сменился покорностью.              Джон мгновенно отпустил её, так что теперь она подхватила шкатулку, открывая ту. В небольшом отсеке было так много золота, что глазам стало больно. Кольца, браслеты, серьги, подвески — всё это перемешалось вместе с жемчугом и драгоценными камнями разных цветов. Она выхватила колечко, поднимая то над своей головой, осматривая в свете люстры.              — Он умолял, чтобы вот это было обменено на твою свободу, Кагура.              — Эти драгоценности… Чьи? Матери или Анны?              — Матери и сестры. То считалось неприкосновенным, Кагура, вдруг оказалось единственным, что может тебя спасти от него. Он боялся, что нахождение рядом с тобой вновь побудит его совершить что-то ужасное. Он говорил даже об убийстве. Что же между вами произошло?              — Я, — она опустила кольцо, встречаясь взглядом с мужчиной, — не стану рассказывать. Что было, то прошло. Если вечно ворошить прошлое — то Сого, тому живой пример, что это не кончится хорошо.              — Кагура, — Джон серьезно взглянул на нее, — он никогда ранее не просил о помощи. Он на самом деле боялся. И я всерьез переживаю за него. Даже после смерти Анны он не выглядел таким.              — Как бы там ни было, но я устала на сегодня, — она сжала кольцо в кулаке, поднимаясь со своего места, — спокойной ночи, Джон.              — Я знал, что этот брак уничтожит его, — вскользь бросил Макклейн, надеясь зацепить рыжую бестию за живое. — Так оно и оказалось.              — То есть хочешь сказать, что это я во всем виновата?              — Может быть. Если бы ты была по отношению к нему, как все остальные, то возможно… Ничего бы и не произошло.              Она стиснула кулаки, борясь с медленно растущим чувством гнева. Присутствие рядом кого-то столь похожего по поведению на ее мужа, было невыносимо. Кагура не подозревала, что присутствие Макклейна, его разговоры о друге, так будут ее ранить. Может она на самом деле виновата в том что произошло? Она разжала кулаки, и кольцо упало на зеленый ковер, утопая в высоком ворсе. Плечи ее дрогнули. Первый нервный вздох и Джон понял, что довел ее до слез. Он не собирался этого делать, но почему-то успокаивать ее совершенно не хотелось. Макклейн поднялся и подошел к Кагуре, склоняясь, подбирая упавшее кольцо:              — Ты зачем-то взяла его…              — Моё обручальное пропало, — сквозь всхлипы пробубнила она, забирая кольцо из рук Джона.              — Спокойной ночи, Кагура.              После этого вечера ни Кагура, ни Джон не возвращались к разговору о Сого, словно этого человека не было в их жизни. Но Макклейн для самого себя отметил, что, то самое кольцо, которое она взяла из шкатулки теперь красовалось на безымянном пальце, там где должно было быть настоящее обручальное. Он совсем не понимал её, но от этого Макклейну было только интереснее. Лишь спустя полтора месяца после того как он приехал в Веллейхолл, Джон в полной мере ощутил, то, что чувствовал Сого рядом с Кагурой. Её неподдельный интерес к жизни, ко всему что окружает — были столь заразительными, что он невольно пропитался этой страстью.Он с удовольствием читал Кагуре книги, помогал с изучением английского. Макклейн даже на полном серьезе интересовался жизнью в Китае, и особенно поэзией и живописью. Кагура же будучи девушкой образованной с радостью делилась с ним всем что знала. Если и описывать их отношения спустя столько времени, то подошли бы прилагательные — теплые и доверительные. Она уже не видела в Джоне отголоски жестокости, как в Сого. Однако, она не раз ловила себя на мысли о том, что ей не хватает Сого; его грубости, язвительности, черствости. Это было очень странно, но Кагура не хотела искать тому причин, потому что боялась, что ответ ее не устроит по той причине, что никто не сможет, в конце концов, ее понять, кроме самого мужа. И чем больше она ощущала эту тихую тоску, тем больше пыталась найти точки соприкосновения с Окитой.              В один из вечеров, когда теплые летние ночи постепенно уступили осенней прохладе, Кагура осторожно постучалась в дверь Джона, прося разрешения зайти. Ответом послужило разрешение, и девушка мгновенно распахнула дверь:              — Пойдем на улицу!              — Зачем? — Макклейн отставил стакан в сторону. — Что-то случилось?              — Я хочу попасть на кладбище, но там уже темно.              — Так подожди до утра.              — Нет, именно сейчас!              Джону ничего не оставалось, как просто согласиться и отправиться с ней вместе туда, куда она хотела. Он никогда ранее не был на семейном кладбище, хотя и знаком с Окитой уже очень давно. Ветер шумел в кронах деревьев, нежно здоровался с поздними гостями, играя с волосами Кагуры и подолом ее платья. Джон же нес масляный фонарь в стеклянном абажуре, подсвечивая дорогу до нужного места. Кагура почти вплотную подошла к надгробиям, опускаясь на колени, касаясь пальцами букв на холодном мраморе. Первой выпала учесть познакомится сестре Сого. Девушка осторожно прошлась по высеченному имени, запоминая его. Прикрыла глаза, ощущая, что здесь очень умиротворенно и спокойно. Мертвые не прогоняли ее прочь; скорее всего, они даже ждали, когда Кагура явится к ним, чтобы наконец-то познакомиться. Вторая надгробная плита уже принадлежала матери, здесь Кагура задержалась чуть дольше, прислушиваясь к тому, что ощущает сидя возле его матери. Как многое она могла бы ей рассказать? Каким Сого был в детстве? Что же произошло на самом деле, что Окита стал таким черствым и бессердечным? Кагуре стало жутко интересно, как бы его мать приняла Кагуру в качестве невестки? Мысли одолевшие ее были тут же перенаправлены Джону, что стоял рядом всё это время, не понимая причины такого поведения.              — Как думаешь, они бы приняли меня?              — Думаю, что да. Сого не часто говорил о матери и сестре, но, то что я знаю, подсказывает мне, что с ними бы подружилась. Тем более его мама, как и ты приехала с Китая.              — Забавно, что Оките в итоге досталась я, — Кагура поднялась с колен, отряхивая платье от веточек и травинок.              — Знаешь, я бы хотел извиниться за кое-какие свои слова в твой адрес, — вскользь бросил он, смотря на то, как дрожит огонь в лампе.              — Не надо. Думаю, что я в итоге очень усложнила ему жизнь, — Кагура улыбнулась и поравнялась с Джоном, окидывая взглядом старое кладбище.              — Нет, ты стала его спасением. Теперь я это вижу.              — Ты действительно так считаешь?              — Да, а теперь пойдем обратно? Мне не по себе от таких мест, — Макклейн поежился и повернулся в сторону дома.              — В мертвых нет ничего страшного, Джон, — укоризненно ответила Окита, но последовала за ним по дорожке, ведущей с кладбища.              Кагура еще долго потом расспрашивала Джона, узнавая Сого с новой стороны, где Анна не успела наследить своим губительным отношением к нему. Как оказалось, он довольно хорошо играл почти во все игры, где необходимо задействовать голову, также был не плох во владении оружием. Особенно Кагура впечатлилась той коллекцией оружия, которую хранили в доме, а главным венцом её стала катана привезенная в одну из первых поездок Генри за границу. Та хранилась в рабочем кабинете, и Кагура никогда не обращала на нее внимания до того пока не услышала об всем этом. Макклейн в целом был доволен иметь такого друга, как Сого, и Кагуру это радовало, потому что как оказалось что не одна она видит в Сого нормального человека. С каждым днем боль и обида от того, что ее муж так жестоко поступил с ней, утихала. И в какой-то из дней вообще она не ощутила в себе присутствие злости или ненависти, погружаясь в работу над управлением дома, на общение с прислугой и продолжение изучения английского языка. Время шло и Кагура уже совсем освоившись, столкнулась с одной из проблем, которая требовала от нее показать себя настоящей хозяйкой Веллейхолла.              Долгое отсутствие хозяина взволновало рабочих относящихся к поместью, но работающих за его пределами на полях. Поползло недовольство и не хорошие слухи, поэтому Альфред принял решение, что Кагуре пора бы предстать перед всеми, как законной жене его господина, доказывая, что с поместьем всё в порядке и что никто не должен беспокоиться и учинять забот. Был собран небольшой совет, на котором он и обозначил сию проблему, рассказывая Кагуре, как стоит поступить в этой ситуации.              — Что? Какого дьявола, это должна делать я? Ведь я ничего в этом не понимаю! — Кагура недовольно села в кресло, подпирая подбородок кулаком.              — Госпожа, в этот нелегкий период жизни, нам нужен человек, который гарантирует, что мы не окажемся на улице, — возражает кухарка Лора, которая приехала из Лондона около полутора недель назад.              — Пускай этим займётся Альфред. Он в курсе всей вашей жизни, если от меня потребуется что-то подписать — я сделаю это.              — Дело совсем не в этом, — в разговор вступил упомянутый мужчина, — а в том, что мы должны создавать видимость для остальных работников, что в поместье все идёт своим ходом. Я, разумеется, помогу вам с бумагами и расчетами, но жалование в руки работников должны давать только вы. Вы, госпожа Кагура, жена нашего господина, и только вы идете за ним по старшинству, потому что у вас ещё нет наследников.              — Боже, — язвительно протянула Кагура, ощущая, что не очень получилось скрыть свое смущение от слов Альфреда, — только не о детях.              — Я понимаю. — Стойкость Альфреда для Кагуры была чем-то запредельным. Он был словно статуя из мрамора, не имеющая чувств и эмоций. Так открыто говорить о вещах — для Кагуры явно было не нормой.              — Спасибо и на этом. Тогда что я должна сделать? — она сменила положение, откидываясь на спинку кресла, устремляя свой взор на Альфреда, что стоял каменным неподвижным изваянием перед ней.              — В первую очередь, объявим сбор прислуги, выслушаем их, закупим необходимое и выплатим им жалование за этот месяц.              — У нас есть на всё это деньги? — Кагура заметно оживилась.              — Сбережения у Генри Филипса были всегда, особенно на такие черные дни, — мужчина позволил себе даже немного улыбнуться, опровергая недавно вынесенный Кагурой вердикт по отношению к нему.              — Тогда почему Сого отдал украшения матери и сестры вместо тех денег? — В глазах у девушки плясали огоньки. Любопытство — это одновременно и ее достоинство и ее порок.              — Потому что сумма необходимая для аренды корабля и команды, что согласиться перевести вас обратно гораздо больше этих накоплений. Вы, госпожа Кагура, один из самых ценных грузов по стоимости, что когда-либо перевозили из Англии в Китай.              — Хм, — она отвернулась к окну, вновь пытаясь скрыть смущение. — Тоже мне, великий благодетель.              — Что? — Слуга переспросил, но явно не для уточнения, а для того чтобы позлить свою юную госпожу.              — Ничего, Альфред, ничего, — протараторила Кагура, в ладонь, которой прикрывала рот, опираясь на руку. — Я согласна встретится с прислугой. Созывай их тогда, но помни, что мне нужна твоя помощь.              — Может быть я помогу? — на пороге возник Макклейн, потягивающий виски с раннего утра.              — Чем? — Кагура отпустила едкую улыбочку. — Вместо хозяина поместья вылакаешь весь алкоголь? Если да, то ты успешно с этим справляешься, поздравляю. — Она демонстративно похлопала в ладоши.              — Стерва ты, Кагура, — в его голосе зазвучали ноты обиды. Кагуре стало немного стыдно, но она быстро запрятала все свои чувства обратно, потому что, как она поняла Англия — это не место для сантиментов. Только холодный расчет и практичность.              — Стараюсь. Я, может быть, не дотягиваю до уровня твоей подружки, но я стараюсь.              — Шерил не стерва, если ты об этом. Она просто немного, — он замолчал, подбирая нужное определение.              — Завистливая? Гордая? Наглая? Не умеющая себя вести? — принялась Кагура перечислять все варианты того, что по ее мнению должно было продлить предложение Джона.              Макклейн лишь отрицательно помотал головой, допил свой виски и вошёл в комнату, закрывая за собой дверь. Кагура несколько напряглась, но бояться было нечего.              — Я знаю, какие дела помимо наркоторговли приносили деньги в этот дом, поэтому я тоже предлагаю свою помощь, — его взгляд будто кричал о том, чтобы Кагура восприняла его всерьез.              — Ладно, — ей пришлось уступить, потому что в Кагуре все-таки присутствовал здравый смысл, — я не против.              — Думаю, теперь я понимаю, что он в тебе нашел, — Макклейн улыбнулся, окидывая взглядом фигуру в кресле.              — О чем ты?              — Неужели ты не понимаешь? — Джон вдруг начал приближаться от чего у Кагуры поползли мурашки вдоль позвоночника. Сейчас он чем-то напомнил ей Сого и от этого в груди родились странные ощущения. — О чем я?              — Оставьте нас, — она выглянула из-за фигуры Джона, бросая короткий взгляд на прислугу, которая стояла неподалеку.              Лора, Катрин и Альфред молча покинули комнату, оставляя Кагуру и Джона наедине. Она не собиралась терять ни секунды, поэтому пошла сразу по прямой дороге, задавая все интересующие ее вопросы:              — Скажи мне, когда я смогу отправиться в Китай?              — Боюсь пташка, что не ранее, чем к Рождеству, — Макклейн сел в кресло напротив Кагуры.              — Рождество?!              — И это только при хорошем стечении обстоятельств, — он улыбнулся, — для тебя, разумеется.              — Мне дадут с ним увидеться, если я приеду в Скотланд-Ярд? Уже столько времени прошло, я думаю, что Сого решил, что я его оставила.              — Думаю, если поеду с тобой, то исход твоего разговора с полицией будет положительный. Сейчас дела его не плохи, надеюсь, что в скором времени он вернется. Хотя, сейчас полиция не предсказуема.              — Чего ты за это хочешь? — Кагура не была глупой инфантильной дурочкой, верящей, что ей помогут за просто так.              — Пока ничего, но если мне что-то понадобится, то я обязательно попрошу об этом, — тон Макклейна стал ниже.              — В рамках приличия? — с надеждой уточнила Кагура.              — Конечно, пташка, — он подмигнул, а затем рукой похлопал по ее колену, — конечно.              — Руки! — ей пришлось шлёпнуть по его пальцам, намекая, что не потерпит к себе такого обращения.              — Понял-понял, — Макклейн в шутливом тоне поднял руки вверх, словно он сдавался, а затем поднялся с кресла и направился к выходу из комнаты, задерживаясь возле самой двери, — Кагура?              — Ну что ещё? — недовольно шикнула Окита.              — Ты его любишь?              — Не твое дело!              — Ладно, я услышал тебя.              На этой взволнованной ноте он и оставил Кагуру одну. Сердце быстро стучало внутри, будто она только, что пробежала длинную дистанцию без передышки. Долгое время, проведенное в раздумьях окончательно ее запутало. Она многое узнала о своем муже, и он ей не казался уж таким настоящим монстром, однако, сердце никак не желало дать ответ на вопрос о чувствах. Если бы он был рядом, то может быть бы она и что-то поняла, но тот по-прежнему находился в руках полиции и ей не разрешали с ним увидеться. Джон пытался несколько раз, но вердикт был всегда один — нельзя. Кагуре казалось, что она уже никогда Сого больше не увидит. Но спустя два месяца после этого разговора, Джон смог добиться того, чтобы Кагуре позволили встретиться с ним под предлогом необходимости подписать очень важные бумаги. Так она оказалась на пороге здания английской полиции, ощущая, как дрожь пробивается сквозь всю ее напущенную храбрость. Она волновалась перед встречей словно, как в первый раз, как в ту самую ночь, когда Сого оказался в ее спальне, разрушая привычный устоявшийся мир своим безумием.              Она вошла внутрь небольшого помещения, встречаясь с Сого глазами. Сердце сжалось, ускоряя свой ритм. Кагура сглотнула ком, понимая, что рада увидеть его за столь долгое время отсутствия. С чего стоит начать разговор? С вопроса о его самочувствии? А может с простого извинения за очередное письмо к Вану из-за которого он здесь и оказался? Кагура путается в своих рассуждениях и единственным что приходит на ум это попросить Сого о том, зачем пришла сюда.              — Подпиши это, — Кагура протянула стопку бумаг Оките, а тот лишь бросил заинтересованный взгляд на жену, которая решила объявиться спустя три месяца, как его заключили под стражу.              — Что это? — Сого потянулся, вперед подхватывая листы.              — Нужны твои подписи. Я не могу распоряжаться этой частью имущества без твоего согласия.              — Начала разбираться в юридическом деле? — Окита ухмыльнулся, и откинул листы обратно на стол, не выполняя просьбу Кагуры.              — Нет, Макклейн подсказал.              — Джон? — Сого был заметно взволнован этой информацией. Впрочем, кому было бы приятно, если в твоем доме заправлял чужой мужчина. — И как он тебе?              — О чем ты? — Кагура устало выдохнула, она проделала весь этот путь, не для того чтобы выслушивать его глупые объяснения. Он совсем не изменился. Всего одним выражением начинал выводить ее из себя, но ей это даже немного нравилось.              — Ни о чем, — Сого отвернулся от нее к стене, изучая деревянные панели. — Просто спросил. Я не буду это подписывать.              — Почему?              — Потому что не хочу, чтобы ты бралась за то чего не знаешь.              — То есть я уже три месяца делаю, то в чем не разбираюсь? — Она уставилась на него, как голодный удав. Злость медленно тлела в груди.              — А я не знаю, чем ты там занимаешься, — а вот у Сого, похоже, было настроение пошутить и позлить свою жену. Он действительно соскучился по ее хмурому выражению на милом личике. Жаль, что придется расстаться с ней, поэтому он не терял ни минуты, запоминая все детали.              — Собственно как и я не знаю. Может ты здесь только для вида, а сам вечером в Лондоне отдыхаешь, — возразила Кагура, осознавая, что это полная глупость. Но тот факт, что разговор зародился, уже радовал её.              — Я похож на человека, который может позволить себе отправиться на любой светский раут?              Кагура конечно не могла видеть синяки под рубашкой на ребрах, а вот на лице и руках заметила. Она не хотела даже думать, почему он в таком состоянии и чего добивались полицейские из Скотланд-Ярда, применяя к нему физические наказания. Непременно она об этом поговорит с шефом полиции, когда Сого подпишет необходимые бумаги, но знать Оките об этом не обязательно.              — Вполне. Не думаю, что тебя что-то останавливало все эти годы. Так что пара ссадин на твоем лице и кольцо на безымянном пальце не могли изменить уклад выработанный годами.              — Я тебя не узнаю. Что за дьявол в юбке? — Сого рассмеялся, ощущая, как лихорадка окутывает его сердце и разум. Эта женщина пленила его, являлась самым лучшим лекарством от всепоглощающей апатии.              — Подписывай, — она подалась вперед, пододвигая бумаги обратно к Сого.              — Ладно, — Окита как-то неожиданно сам для себя согласился, но он был бы не он, если не поставил бы условие, — но хочу кое-что взамен. — Он так истосковался по тому, как можно с ней играть, вскрывая её правдивые чувства, обнажая правду, которую Кагура каждый раз пыталась скрыть.              — Хорошо, — а вот Кагура очевидно забыла, на что тот был способен, — подписывай и говори.              Окита подписал несколько листов, позволяя своей жене полностью владеть и распоряжаться их имуществом. Сого было абсолютно все равно на все эти дела, потому что он уже давно обдумал их судьбу. Ни деньги, ни дома, ни богатства — ему уже ничего не нужно. Решение, которое он принял, едва попав сюда, было таким спонтанным, но окончательным. Только Кагура покинет Англию, Сого начнет с белого листа, сохраняя в себе всё самое лучшее, что получил от неё. Он вернул бумаги Кагуре и, наклонившись вперёд, упершись локтями в стол, поманил жену указательным пальцем. Она цыкнула, но послушалась. Кагура никогда и ни за что не признается ему, но она по нему скучала. Особенно после того как узнала о нем больше.              — Так вот, — шепотом произнес он, при этом скользя пальцами по ее скуле, — единственное, о чем я хочу тебя попросить… — он замолчал, смотря в голубые глаза напротив.              — Что?              — Просто поцелуй меня.              Кагура на одну секунду дольше положенного продержала глаза закрытыми, будто это помогло бы ей собраться силами. Она помнила о том, что необходимо играть роль жены, что любит своего мужа. Они должны были обмануть Скотланд-Ярд и вызволить Сого на волю. Поэтому Кагура не раздумывая, выполнила его просьбу, надеясь, что полицейские видят происходящее. Но, ни в коем случае не призналась даже самой себе, что на сотые доли — это было и её желанием — поцеловать его в ответ. Все время, проведенное с ним, инициатива в близости была в руках Сого, лишь пара мимолётных намеков сделанных Кагурой, поэтому сейчас ей нельзя было ошибиться. Она, отодвинув бумаги, уселась на край стола, склоняясь над его лицом. Доминирование, которое она смогла себе позволить, будоражило кровь. Больно прикусив нижнюю губу и глубоко вдохнув, потянулась вперёд. Ее губы коснулись его, и Кагура сама не замечая того, обхватила правой рукой его за шею, заставляя стать ближе. Все его «уроки» она помнила, поэтому совершено не воспротивилась тому, что Сого углубил поцелуй, и что его язык оказался у неё во рту. Она не ощущала ни хода времени, ни бешено колотящегося сердца внутри, ни того, что Окита больно сжимал ее за талию. Шумный выдох Сого вернул Кагуру в реальность, и она моментально осознала, что дальше продолжать опасно. Отчего-то прекратить этот поцелуй стало так трудно, будто это была ее инициатива, но все же Кагура нашла в себе силы и отстранилась от него.              — Ты доволен?              — Более чем, но знаешь, оно того не стоило. Все эти бумаги, управление поместьем… Оно не стоит твоей свободы. Разве ты этого не понимаешь?              — Я уже никогда не буду свободна.              — От чего же?              — Я вышла за тебя замуж.              — Уедешь обратно домой и можешь хоть с десяток раз выйти замуж. Кто тебе мешает? — Сого усмехнулся.              — Ты издеваешься? Все знают, зачем меня забрали и кому я после возвращения буду нужна?              — Тогда зачем хочешь домой? Какой в этом смысл?              — Ненавижу эту страну. Китай огромен, и необязательно возвращаться и жить в Амое, — она собрала бумаги и уложила их в сумку.              — Противоречишь, сама себе. В любом другом городе никто не будет знать о твоём замужестве, — Окита пытался понять ход на мыслей, но похоже женская логика ему была неподвластна, особенно в случае с Кагурой.              — А меня в расчет ты не берешь? Я знаю о том, что замужем.              — Кагура, — он подхватил ее руку, разворачивая тыльной стороной кверху, — не усложняй себе жизнь.              Его губы аккуратно, ощутимо прикоснулись, к выпирающим венам на запястье. Чувственный влажный поцелуй, несущий смысл, который Кагура не смогла понять. Она в растерянных чувствах покинула полицейский участок, ещё даже не подозревая, что Сого окажется дома раньше неё. И всё происходящее в участке было только его очередной игрой.              Полученные разрешения она тут же отдала Макклейну и молча, таскалась за ним и Альфредом по лондонским магазинам, закупая необходимое. Когда на улице стемнело, а ноги ныли от усталости, Кагура прокляла всё на свете и наотрез отказалась продолжать поездку. Джон покинул ее возвращаясь к себе в дом, и она вместе с Альфредом отправилась обратно в поместье, мечтая очутиться в постели и уснуть мертвецким сном.              Веллейхол встретил их размеренной тишиной. Слуги выполняли свою работу, и никто даже и не думал рассказать о том, что хозяин поместья вернулся около трёх часов назад. Кагура стянула плащ и шляпку, затем перчатки и, не снимая обуви, рухнула на небольшой пуфик в коридоре при входе. Катрин появилась перед Кагурой слишком внезапно и предложила помочь подняться, добираясь до своей комнаты, но Кагура отказалась и, посидев ещё около трёх минут сама направилась в спальню. Никакое чутье не подсказывало ей, что в доме есть кто-то помимо нее. Она открыла дверь спальни и встретилась взглядами с человеком, которого совершенно не ожидала увидеть.              Холодный взгляд напротив отозвался дрожью в её коленях. Улыбка, которая сменила прямую линию губ Сого, вызвала у Кагуры ещё больше опасений. Она сглотнула, отпустила ручку двери, и та закрылась за спиной у девушки. Сого продолжал стоять напротив, не говоря ни слова. Словно призрак…он точно ей мерещился. Определенно. Кагура от одолевших ее сомнений прикоснулась к собственным губам, считая, что причиной этого видения явился недавний поцелуй.              — Я брежу…? — тихо спросила она сама у себя, на что получила вполне настоящий ответ.              — Нет, вовсе. Напротив, ты здорова.              — Тогда как ты здесь — она начала оглядываться по сторонам, — оказался? Ведь ты только что остался в участке?              — Тшшш, — он приложил палец к губам, а Кагура почувствовала тяжесть в этот самый момент, — я не за объяснениями сюда. Просто хотел сказать, чтобы ты оставалась здесь до самого твоего отъезда. Не жди меня, хорошо?              — В каком это смысле? — ей удалось оторваться от разглядывания его фигуры, сосредоточиваясь на том, что он говорил. — Я не понимаю к чему тогда весь тот цирк, что ты устроил в участке? Нельзя было сразу сказать, что тебя отпускают?              — Ты такая милая, когда начинаешь злиться. Ладно, Кагура, — он выпрямился и подошёл к ней, склоняясь к ушку, и уже продолжая шепотом, — считай, что это была моя маленькая прихоть.              Сого ощутил, как его руку перехватили в районе запястья, больно сжимая. Кагура держала его так крепко как могла. Положение оставалось тоже самое, потому что так ей было легче говорить, когда его глаза были спрятаны от неё.              — Довольно игр, Сого. Начни жить по-настоящему.              Она отпустила запястье и отошла на один шаг назад, нехотя, но встречаясь с ним взглядами. Странные мысли о нем, порождали в Кагуре доселе не известные ей желания. Где-то там глубоко внутри всё изнывало, отзывалось покалыванием в шее, будто бы маленькие разряды вспыхивали под кожей. Ощутив это странное жжение, Кагура, даже пальцами прикоснулась к своей шее, боясь, что та окажется горячей, но ничего снаружи не выдавало ее. Лишь естество рвалось к нему, но не ее физическое тело. Она закусила губу отошла от двери в сторону, давая Оките покинуть помещение. Дверь хлопнула за спиной, а Кагура судорожно выдохнула, понимая, что смогла сдержаться. Что с ней происходило? Она почуяла не ладное ещё в тот момент, когда Сого попросил его поцеловать в участке. Тогда она списала всё просто на нервы, но сейчас же… Она шлёпнула себя по щекам, а затем решительно покинула спальню, забывая, что она чертовски устала с дороги.              Ужин впервые за столько времени подали на двоих. Окита был молчалив, а Кагура напротив все время о чем-то спрашивала его. Сого отвечал, но не пытался поддержать беседу, как ранее. Уже в самом конце когда его жена, молча, допивала свой чай, Сого, поднявшись со своего места, приблизился к ее стулу, положил ей руку на плечо и сказал:              — Доброй ночи, Кагура.              Она повернулась к нему, отставляя свою чашку. Это взгляд голубых глаз направленный снизу вверх заставил Сого улыбнуться. Они будто вновь играли в незнакомцев, как в самом начале их знакомства. Теперь конечно Окита знал, на что та могла быть способна и провоцировать Кагуру на применение смекалки не рисковал. Он отправился в одну из спален, которые подготовила прислуга, и уснул, не думая ни о чем. Время проведенное в участке доказало ему, что лучше своего дома все же ничего нет.              На вторые сутки после своего возвращения Сого на пол дня уехал никому ничего не сказав, а вот вернулся уже не один, а с бригадой рабочих, которые шумно что-то обсуждали. Кагура их встретила на пороге дома, встревоженная появлением новых людей. После всего пережитого присутствие незнакомцев очень ее пугало и нервировало. Сого не обронил и слова просто прошел внутрь дома, оставляя всех приведенных в прихожей. Она нахмурилась, оглядела мужчин, но не найдя в их взгляде враждебности облегчённо выдохнула.              Она кротко склонилась перед новоприбывшими, а те, заулыбавшись наперебой поприветствовали юную хозяйку дома. В это время в коридоре появилась Лора и Катрин, а за ними подтянулся и Альфред. Кагура решила, что пускай прислуга разбирается с ними, а ей необходимо поговорить с мужем, потому что его молчанка затянулась. Он вообще никак не реагирует на ее присутствие, будто она пустое место. Как бы это ни было странно, но не обращающий на нее внимание Окита бесил больше, чем тот, что делал странные и постыдные вещи, лишая ее всех нервов и чувства стыда.              Нашла его Кагура в кабинете, складывающего какие-то бумаги. Он показался ей таким усталым, что руки самовольно дрогнули, желая прикоснуться к этому человеку. Ей хотелось расспросить его о времени пребывания в полиции, о том что ждет их впереди, и когда она сможет уехать… Но не все эти вопросы были важны сейчас.              — Что ищешь? — Она улыбнулась.              — Документы на землю, те самые, что приносила на подпись. Ты отдала их Джону? — Сого даже не поднял на нее взгляда, продолжая перебирать бумаги, откладывая прочтенные на стол.              — Не знаю, возможно, он забрал. Сого, — Кагура сделала шаг вперед, — ты даже не взглянешь на меня?              — Кагура, — тяжелый выдох, — они мне нужны, поэтому, если ты не занята, можешь мне их привести? — Всё ещё не смотря на нее, ответил он.              — Что?              Сого вынужденно отложил папку, но его вдруг неожиданно заинтересовало окно, так что он в итоге вообще встал к ней спиной. Солнце лениво выглядывало из-за облаков, подсвечивая комнату своим теплым сиянием. Кагура поймала себя на мысли, то скорее всего зимой в этом кабинете очень светло и уютно, от того что свет отражаясь от снега лился из окон, ложась по всей комнате, застревая на позолоченных подсвечниках, рамах картин и статуэтках, теряясь в темном цвете лакированного дерева. Ей не хотелось покидать поместье, но и оставаться в Англии тоже. Она скучала по отцу, очень скучала. Только писать своему родителю в ответ никак не решалась по одной простой причине — она желала поделиться с ним обо всем лично. Кагура не оставляла надежды на свой отъезд.              — То есть теперь вот так будем? Ты и я? — Она стояла возле дверей, как и прежде.              — Да, а что тебя не устраивает? — Сого же смотрел на серый лес за окном.              — Да ничего! В целом всё прекрасно! Я к Джону! — Ей стало так обидно, что слова вырвались сами по себе, и Кагура не церемонясь, стукнула дверью кабинета, обозначая, что обиделась на такое его поведение.              Окита слабо улыбнулся, покачал головой и вновь устремил взгляд на лес, ощущая, что впервые в жизни поступает правильно по отношению к Кагуре. Их общение с самого начала нужно было свести на нет, и тогда бы никаких проблем не возникло. Возможно, что даже его отец бы остался жив. Потери больно ранили его до сих пор, но залечивать раны нежностью и преданностью своей жены он не желал. Было достаточно того, что Сого ощущал приятное тепло, разливающееся в груди от одной мысли, что она так печется о нем.              Кагура пребывая в растерянных чувствах, совсем не заметила, как длинная дорога до дома Джона закончилась, а дверь кареты открыта и все ждут, что она сойдет с экипажа. Морозный воздух пронесся внутри, и она ощутила, как немного, но всё-таки приходит к спокойному душевному равновесию. Здесь всё было как и в тот первый раз, поэтому Кагура не заплутала и сразу отравилась к двери, громко стуча в нее. На пороге появилась невысокого роста горничная и, выяснив причину приезда молодой особы, впустила Кагуру внутрь.              — Подождите господина в гостиной, — служанка склонилась в поклоне, и Кагуре ничего не оставалось, кроме как последовать ее предложению.              Она села на один из диванчиков, которые были заполнены в самый первый день, когда она оказалась у Маккейна дома. Столько времени прошлого с того момента, и сейчас Кагура совсем не боялась оставаться здесь одна. Будь здесь все те, кто были в тот день — ей было бы все равно. Она всегда поступала, так как считала нужным, и повела себя точно также как и тогда. Этот дом сейчас казался ей таким пустым, одиноким и брошенным. Унылые пустые окна, смотрящие на сад… Кагуре совсем нет дела до вида за окнами дома, потому что смотреть в них нет никакого желания. Возможно, именно по этой причине Джон всегда пытался наполнить поместье гостями, чтобы оживить эти стены.              Позади Кагуры послышался стук шагов по лестнице. Она поднялась и обернулась, но застала совершенно не того человека кого ожидала. К ней спускалась Шерил. Та чуть прищурилась, оценивающе оглядывая гостью, и прошла к Кагуре, садясь рядом на диван.              — И что ты здесь забыла? — тон Шерил без всякого стеснения намекал на то, что видеть Кагуру здесь не рады.              — Я к Джону, — отозвалась Окита и села обратно.              — Зачем? Теперь он твоя новая игрушка?              — Не хочу обсуждать всякую глупость, что пришла к тебе в голову. Ты ведь знаешь, что он помог мне с поместьем в Беркшире.              — Веришь в святое благородство? Кагура, — Шерил выдохнула, откинулись на спинку дивана, — джентльменов уже, наверное, век как не найдешь. Всем что-то надо, за все необходимо платить.              — Значит, ты ошибаешься насчёт своего… — Кагура как-то неожиданно замолчала, обдумывая кем, Джон приходился Шерил.              — Хах, — девушка покачала головой, — задумалась над тем, что я и сама понять не могу. Наши отношения выходят за рамки нормальных, и это очень мешает оценить их.              — Главное это то, что ты чувствуешь сама, а не как это зовёт общество, — парировала Кагура.              — А что же чувствуешь ты? Твой муж такой сложный и страшный человек. Что ты чувствуешь? Я бы назвала это более извращенной формой любви, чем даже моя к Макклейну, — Шерил отпустила ядовитую улыбку.              Кагура одарила собеседницу хмурым взглядом, но Шерил это совсем не испугало. Ей почему-то очень захотелось поговорить с этой китаянкой, что вскружила голову почти всем в тот вечер, когда Окита привел ее впервые в дом Джона. Шерил уже не ощущала ту враждебность по отношению к Кагуре, возможно потому что, знала, о том что произошло с той ранее. Да и какой был теперь смысл с ней враждовать? Кагура уже и так достаточно показал свой нрав, и она не желала более иметь дела с этой безумной девушкой.              — Мои отношения с ним тебя некоим образом не касаются. Не хочу поднимать эту тему более.              — Так и знала, что ты не в состоянии что-либо ответить, — девушка подхватила со столика курительную трубку с табаком и через несколько секунд уже пустила первое колечко дыма.              Кагура отмахнулась от табачного дыма и отодвинулась от своей неожиданной собеседницы. Обсуждать что-то с ней Кагуре хотелось не очень, но от правды на пару вопросов она конечно бы не отказалась.Возможно, любопытство, оказавшееся сильнее в этот вечер, станет роковым, но Кагура не задумывалась о ближайшем будущем и, то, как ее поступки влияют на происходящее.              — Тогда ответы за ответы? — Окита собрав всю свою волю в кулак сделала самое невозмутимое лицо.              — Давай, — согласилась Шерил.              Скрасить вечер за разговором, в целом не плохая альтернатива одиночеству и табачной трубке. Она в который раз разругалась с отцом и тайком покинула собственный дом, уезжая к Джону. Поэтому разговор был самый раз кстати, чтобы отвлечься от проблем в собственной жизни.              — Не понимаю твоего отношения к нему? В первый вечер мне казалось, что ты готова была повиснуть на нем, но потом словно отлегло.              — Будем считать так, что это был минутный порыв. Теперь мне нет никакого дела до него, и не потому что он женат. Он такой человек с которым мне не совсем по пути, поэтому у нас с ним был один неприятный разговор за это время, где мне ясно дали понять всё что думают об этой ситуации. Теперь моя забота только Макклейн.              — Что за общество у вас тут такое? — Возмутилась Кагура.              — Какое уж есть, — пожала плечами Шерил, выпуская вновь дым. — Моя очередь. Так что ты к нему чувствуешь?              — Я не могу понять этого, — Кагура честно призналась, даже скорее самой себе, чем подружке Макклейна. — Я должна ненавидеть его за многие вещи, но мне становится не по себе от одной мысли, что ненависть сожрет меня с головой. Вкладываться в негативные чувства — это слишком глупо и нецелесообразно.              — Хм, значит, ты не злишься на его за произошедшее? — Шерил очень удивил такой ответ.              — Нет, да и вообще… Вы смотрите на это с такой точки зрения… но он мой муж.              — И что можно позволять ему так себя вести с тобой?              — Нет, но я… Я знаю, что это лишь проблемы его внутреннего состояния. Я не понимаю, как можно было довести человека до такого? Что за человек была Анна?              Шерил тяжко выдохнула, устраиваясь поудобнее на диванчике, осознавая, что разговор будет действительно долгим. Рассказать обо всем всё равно не удастся, но выделить основные моменты, которые, по мнению Шерил привели к той катастрофе она вполне может.              — Он тебе что-то говорил о ней?              — Не много. Я больше узнала от прислуги.              — Поверь, то, что могли рассказать тебе, любители подглядеть в замочную скважину, не знают и сотой доли об этой стерве. Я не буду вдаваться в подробности, по каким причинам мы враждовали с Уильямс, но могу рассказать о том, что она творила тут. Каждый ее приход был полнейшим кошмаром. Взгляды Анны слишком разнились со многими в этом доме, но и походили на чьи-то, с кем потом она и продолжала развлекаться. Здесь, — она оглядела зал, — всегда собирается разный пласт людей. В какой момент Уильямс перестала контролировать свои желания, я не знаю, но как итог Окита после этого стал невыносим. Джон видит в нем друга и поэтому я терпела всё это. Знаешь сколько она выносила из их отношений на публику?              — В смысле? — Кагура обеспокоенно подалась вперед, понимая, что сейчас услышит не самые приятные вещи.              — Я знала от и до что они делали вдвоем. Анна говорила об этом не заботясь ни о чем. Она могла и на его глазах делать что-то с другими. Особенно стало тяжело, когда они окончательно расстались, а их родители объявили о своей помолвке. Мне тогда стало его действительно жалко. Возможно, даже так, что мне хотелось его утешить, но право, меня отвел от всего этого Всевышний.              — Ужас.              — Но знаешь, Кагура, я была кое в чем согласна с ней, — Шерил задумчиво смолкла, а затем продолжила, — никогда нельзя узнать мужчину до конца не оказавшись в одной плоскости.              — Не совсем поняла, — она сейчас походила на малышку, который будто объясняли почему идет дождь.              — Ты ведь теперь поняла что он за мужчина?              — Ох, ты об этом! Ну почему всё сводится к этому! — Кагура от недовольства даже заерзала на месте.              — Не знаю. Может поэтому, мы делимся на мужчин и женщин, что бы создавая пары не ошибиться в выборе. Если бы это было окончательным приговором, то думаю, все бы делали этот шаг более осознанно и обдуманно.              — Ты хочешь сказать, что Джон не…              — Нет, юная дурочка, Макклейн и я, не первые друг у друга. Да вообще кто сейчас держится за это? Анна Уильямс была прямым доказательством того, что либертинизм уже давно поразил наши умы. Собственно, как и твой теперь тоже. Точнее, выбора у тебя уже не остается.              — Это еще почему?              — Потому что ты уедешь обратно домой и встретишь нового мужчину, вот и весь ответ.              — Я вообще-то замужем, — Кагура демонстративно показала кольцо, — и это не изменится с моим отъездом в Китай. Я не хочу никаких иных отношений.              — Ты собралась быть верна тому, кто тебя бил, брал силой, унижал?              — Помимо прочего, он делал и хорошие вещи.              — Любовь и правда слепа.              — Нет, ты ошибаешься. Любовь не слепа, слепы только те чувства, которые маскируются под любовь: похоть, желание, азарт, жажда, интерес.              — Тогда ты его любишь?              — Опять за своё? Я же сказала, что не могу ответить на этот вопрос…              — Тогда узнай это у самой себя, — Шерил нагло прервала речь Кагуры. — Возьми и узнай. Что ты потеряешь в таком случае? Не захочешь уезжать?              — Узнать?              — Да, узнай. Узнай и не морочь голову, ни Джону, ни Сого.              — При чем тут Джон?              — Ему порядком надоело видеть твои сомнения, ведь он договаривается за твой отъезд, тратит на это свои силы и время. И в итоге боится того, что ты сорвешься в самый последний момент.              — Я не даю поводов в своем желании покинуть Англию!              — Ты бы видела себя со стороны, когда смотришь на собственного мужа, то, как ты отзываешься о нем при простом упоминании.              — Так хватит! Этот разговор так и норовит уйти в тупик, — Кагура поднялась, и в этот самый момент в зале появился Джон Макклейн, приветствуя двух девушек, которых застал за беседой.              — Мой тебе совет, Кагура, — Шерил тоже поднялась, — разберись сама с собой. Это самый страшный шаг, но он обязателен, перед тем как отправиться дальше. Джон, — Шерил сделала небольшой кивок Макклейну, давая понять, что покидает комнату, оставляя время для их разговора.              — Я скоро буду, — отозвался Джон, провожая фигуру в шикарном синем платье. — Так что ты хотела Кагура?              — Мне нужны бумаги на земли, — Кагура по какой-то причине не смотрела тому в глаза, скорее всего пребывая в размышлениях которые теперь занимали ее ум больше, чем упомянутые стагнации.              — Хорошо, сейчас принесу, но позволь узнать, чем ты так озабочена?              — Твоя подружка сказала странную вещь, — Кагура резко подняла голову, и холод голубых глаз сковал Макклейна, — что мужчину узнать можно только оказавшись в одной плоскости.              Джон поперхнулся, понимая, о чем толковала Шерил тут до его появления.              — И?              — Я что должна переспать с каждым, чтобы его понять?              Теперь Макклейн откровенно рассмеялся, но от того, что хотел высмеять глупость сказанную Кагурой. Его развеселил ход мыслей в этой рыжей голове. Он долгое время общался с ней, но понимать от этого ее лучше не стал.              — Нет, конечно, нет. Шерил хотела сказать, что если ты хочешь понять определенного человека, к которому испытываешь чувства…              — Ясно. Хорошо. Давай бумаги и я поеду. Я долго жду.              — Как скажешь, Кагура.              Домой она вернулась ближе к полуночи, когда уже во всю на улице властвовала ночь. В доме не горел свет, и Кагура с тоской взглянув на темные окна, грустно поднялась на второй этаж, заходя в спальню. Ей не хотелось ни с кем говорить, и поэтому, когда в дверь постучались, она проигнорировала это. Но некто, кто желал ее видеть, был настойчив этой ночью и вновь постучал, но уже громче. Она повернула голову на бок в сторону двери, глубоко вздохнула, чувствуя, как усталость медленно захватывает ее тело, делая его неподъемным.              — Войдите, — негромко огласила Кагура, но положения на кровати не сменила.              Если бы она знала, что это будет ее муж, то, наверное бы точно не разрешила войти. Однако всё уже свершилось, и Сого закрыл за собой дверь, поставив принесенный подсвечник с тремя свечами на стол подле кровати. Кагура бросила беглый взгляд на пламя, а затем посвятила всё своё внимание Оките.              — Твои бумаги на столе, — она кивком головы указала на озвученное, — забирай и уходи.              — Хорошо. Я зашел сказать спокойной ночи, — отчего-то Кагуре его тон показался таким нежным, что в груди больно защемило.              — Да что происходит, в конце-то концов? Я устала от твоей, то безграничной надоедливости, то от этой сменившей её отрешенности!              — Что не так? Я подумал, что так будет для тебя лучше. Разве ты не этого хотела, чтобы я отпустил тебя?              — Да, но… — она замолчала, ощущая, как трясутся у нее руки, а в горле стало сухо.              — Ты скоро уедешь и забудешь всё это как страшный сон, поэтому привыкай к своей свободе.              — В тот день ты говорил совсем иное, — Кагура знает, что не стоит об этом упоминать, но женская натура такова, что всегда делаешь в такие моменты хуже самой себе. — Разительные перемены!              — Кагура, — он склонился над ее лицом, смахивая челку со лба, открывая место для своего меткого выстрела, — я просил, прошу и буду просить тебя отринуть всё то, что ты ко мне хорошее чувствуешь.              — Мне кажется, что я уже это слышала раз двести, — возражает она, — и не пойму такой настойчивой просьбы.              — В двести первый раз прошу, — а сам склоняется ближе, невесомо целуя ее в лоб, проводит большим пальцем по щеке, противореча самому себе.              Он поднимается с кровати, берет бумаги и оставляет ее одну. Кагура опустошена таким разительным отличием его слов и действий, что не сразу понимает, что нельзя так было его отпускать. Она чувствовала, что он и ей, и самому себе врет насчет этих чувств. Хотя разумное зерно в его словах имелось — ей скоро уезжать и к чему тогда она так тянется? Но непослушное женское сердце было совершенно не в ладах с головой. В мыслях она бесконечно возвращалась к словам Шерил, понимая, что та, похоже, была права.              С каждым новым днем его молчание рождало в Кагуре еще больший интерес к себе. Система дала сбой и Сого этого ещё просто не понял. С Кагурой всё его поведение работало с точностью да наоборот. Она пыталась вести его на разговор всякий раз, когда они оказывались вместе, но Окита понимал, что больнее от этого будет им обоим. Поэтому он больше ни разу не посетил ее, не оказал знаков внимания, давая шанс к победе Кагуры над его сопротивлением. Благо у Сого было чем заняться в это время — приглашенные рабочие — вот что должно его волновать сейчас. Окита так и поступил — всецело переключаясь на них. Кагура же остыв за целую неделю бесполезных попыток, приняла его условия, уже мирясь с ними. Однако принятие факта такого поведения, ничуть не убавило в Кагуре желания докопаться до него, желая растормошить этот лед, которым он вдруг обложился. В один из дней, когда Кагуре наскучили книги, она решила поговорить хотя бы с Катрин, желая чтобы та помогла ей с прочтением одного романа, в котором сама Кагура запуталась. Она спустилась вниз в столовую, где надеялась найти её.              Кагура застала служанку за тем, что она уже битые полчаса протирала тарелку, смотря в окно кухни, откуда открывался вид на садовые пристройки. Катрин естественно не заметила того, как к ней подошла ее госпожа, и поэтому когда Кагура прихватила ту за бока, Катрин выпустила тарелку из рук. Звон битого стекла разнесся над кухней, а сама служанка встала прикрывая рот рукой. Стоимость одной этой тарелки была равна почти полугодовому ее жалованию, а что уже говорить о целом сервизе…              — Прости, я не думала, что ты так напугаешься, — виновато произнесла Кагура.              — Это столько денег… Боже, — всё что могла только ответить Катрин.              — Не переживай. По факту это моя вина, — Окита похлопала ту по плечу, желая приободрить.              — Но ведь сегодня я дежурная по кухне, и господин точно вычтет это из моего жалования.              — Проблема только в нем? Ладно, пошли, — Кагура взяла две высушенные тарелки из этого же сервиза, и потянула Катрин за собой на улицу. Уже совсем позабыв о том, что хотела на деле попросить у служанки.              На дворе стоял конец ноября, было холодно и первые заморозки уже дали о себе знать, покрывая голые ветви инеем. Кагура не удосужилась ни себе, ни Катрин дать накинуть на плечи хоть что-то теплое, и так в чем были, они оказались на заднем дворе. Там было шумно и весело, а все из-за рабочих которых пригласил Сого для того чтобы они разобрали покосившиеся склады садового инвентаря и построили новые. Пара крепких ребят не покладая рук трудились уже больше недели, собственно за ними и наблюдала Катрин, хотя и за своим господином тоже. Сого с самого утра возился возле рабочих, контролируя процесс. Заметить дорогое серое пальто и шляпу было не сложно. Катрин бы даже сказала, что это первое что бросается в глаза, когда смотришь на картинку в целом. Кагура затормозила всего в десятке шагов от своего мужа.              — Эй, Сого! — она крикнула, привлекая внимание всех, не только того кого звала.              — Какого дьявола ты не одета? — возмутился тот, качая головой.              Кагура отпустила служанку, и та принялась постукивать себя по плечам желая согреться. Один из рабочих заметил это и протянул свою куртку, желая согреть девушку. Катрин молчаливо взглянула на стоявшую спиной к ней Кагуру, но та была увлечена фигурой напротив. Надо бы конечно сперва предложить куртку своей госпоже, но… но ведь перед ней и так стоял ее муж, который обязан заботиться о ней. Поэтому Катрин приняла предложенную вещь, накидывая на плечи.              — Смотри, — Кагура продемонстрировала тарелку в руках.              — Кагура, ты спятила? Иди в дом! Руки уже красные, — недовольно отозвался Сого, начиная приближаться к жене.              Пальцы у Кагуры действительно замерзли и стали красными, впрочем, как нос и щеки, но азарт, гуляющий в крови, грел все внутри. Она улыбнулась и со всего маху зашвырнула тарелку, отправляя ту в последний полет. Меткостью Кагура может быть и не отличалась, но в стенку дальней беседки она попала и тарелка разлетелась на куски.              — Что? — Сого затормозил, совсем не понимая, что она делала.              — И еще разок! — Теперь Кагура развернулась на сто восемьдесят градусов, запуская вторую тарелку в сторону дома. Но та упала, не долетев, однако остаться целой ей тоже не светило.              Кагура снова повернулась ко всем, ее, конечно, интересовала реакция Сого.              — Ну как? Вычтешь это из ее жалования? — Она пальцем указала на Катрин, а служанка забыла, как дышать.              — Зачем? Это же ты разбила, ты и заплатишь, — Сого улыбнулся, догадываясь, что его жена что-то пыталась донести и скорее всего не ему.              — Но ведь она дежурная по кухне сегодня, и знаешь, я ее напугала, и она уронила еще одну тарелку из этого сервиза. Итого целых три, — Кагура улыбнулась в ответ.              Окита заворожено смотрел на эту странную девушку, которая никак не поддавалась никакому рациональному объяснению. Она делала, что хотела и Сого был готов ей простить всё. Ее хрупкая фигура в этом светло-кремовом платье на фоне серого лесного массива казалась мраморной статуей, которую он прикупил в свой сад. Лишь огонь в рыжих волосах подсказывал, что она живая, она из плоти и крови, самая настоящая. Любоваться ею вошло в привычку, хотя Окита этого не очень-то и желал. После произошедшего несколько месяцев назад, он не мог пересилить себя и начать общаться с ней, как и прежде, доминируя и властвуя. Многое, переосмыслив за время которое провел в заключении, Сого понял, что дорожит ею, пускай и не хочет признавать этого вслух. Она единственная оставалась на его стороне, хотя именно с ней он вел себя так ужасно. Поэтому идти на поводу ее желаний — это всё что он мог на данный момент. Только он знал, что им очень скоро предстоит расстаться, даже раньше запланированного.              — Можешь разбить хоть всю посуду в доме в таком случае. Еще раз говорю, что ты и заплатишь.              — Вот видишь Катрин, — развернулась Кагура, победоносно улыбаясь, подмигивая служанке. — У этого человека осталась совесть и часть разума.              — Ты что меня считаешь недалеким? — оскорбился Окита, решая, что пора уже уводить эту рыжую с холода в дом, пока она вновь не простыла.              — Что? — Кагура лишь успела обернуться обратно к нему, как ей на плечи накинули пальто, и насильно развернув, повел в дом.              — Пусти, я сама, — она ускорилась, вырываясь из его рук.              — Иди в дом. Тебе нельзя простывать, — Сого так поучительно это сказал, что Кагура прямо увидела в нем своего отца, и как тот в свое время читал нотации с таким лицом.              Она остановилась, надела нормально пальто, запуская руки в карманы, нащупывая там связку ключей. Ей было все равно, что это за ключи, после битья тарелок Кагуре хотелось продолжить свой странный марафон запуска предметов в полет. Окита лишь успел проводить взглядом мелькнувшую связку, как та приземлилась в живую изгородь, окружавшую сад.              — Да что ты делаешь?!              — Не знаю, — Кагура рассмеялась, и пустилась бежать.              Сого нагнал ее только возле выхода из сада, хватая за руку. Она тяжело дышала, но превозмогая это, рассмеялась, ощущая, как проступили слезы из-за холодного воздуха. Окита перехватил ее руку, сжимая ладонь, а затем отпустил, но только для того чтобы переплести их пальцы.              — Иди в дом. Простынешь, — он смотрел ей прямо в глаза, надеясь, что она поймет всю искренность его просьбы.              — А ключи? — Кагура облизнула пересохшие губы.              — Найдут. Иди.              — Но…              — Кагура! Живо иди домой! — Сого слегка сжал руку.              — Ладно, держи свое пальто.              — Занеси домой. Мне не нужно.              — Ах, да, как говорят, — она сделала вид, что призадумалась, — дураки не простужаются.              — Ты снова унизила мои умственные способности? Второй раз за этот час.              — Правда? А я и не заметила, — наиграно-кокетливо ответила его жена, но послушалась, и, отпустив его руку, двинулась в дом.              Она обернулась лишь на самом крыльце, смотря на то, что Окита провожает ее взглядом. В груди щемило, и Кагура не желая показывать своих истинных чувств, скрылась за дверью, оставляя всё позади. Что-то не то с ней в последнее время. Она стала замечать за собой, что не может выносить одиночества; ей хочется всё больше видеть его, говорить с ним. Кажется, иногда даже почувствовать его прикосновение на собственной коже. Такие чувства должны были бы погибнуть еще в тот день, но что-то не позволяло им этого сделать. Кагура устает размышлять над этим уже к вечеру, и когда за окном темнеет окончательно, она устало сидит на своей одинокой и большой кровати, уставившись в окно. Ужин прошел скучно, потому что Сого так и не явился на него, поэтому Кагура велела подать чай ей в комнату, надеясь, что аппетит к этому времени появится, ибо от своего ужина она оставила больше половины. Стук в дверь Кагура не замечает, и поэтому, совершенно не реагирует на вошедшую Катрин.              — Все хорошо? — служанка поставила поднос с горячим чаем на стол, садясь рядом с Кагурой на кровать.              Катрин видела, что ее госпожа чем-то очень озабочена, потому что Кагура хмуро глядела на окно своей спальни, где уже властвовал вечер. Служанка огляделась по сторонам и пересела ближе, беря Кагуру за руку.              — Что-то такое о чем нельзя говорить?              — Я не понимаю собственных чувств, — отозвалась Окита, перемещая взгляд с окна на лицо напротив себя.              — Каких именно чувств, госпожа?              — Всех. Похоже, всех сразу. Мне хочется и плакать и смеяться, я хочу сидеть здесь без движения, и тут же хочу сорваться, уносясь прочь с ветром, застывая где-то в вышине этого неба над океаном. Я так устала, — тяжко выдохнув, закончила Кагура.              — Я могу чем-то помочь?              — Скажи мне, Катрин, как ты борешься с любовью?              — К господину? — Она смутилась, но не замолкла. — Это действительно тяжело, но все проходит если подождать. Мое сердце не трепещет, как раньше, не схватывает дыхание. Я не знаю, как это происходит. Само собой. Я просто перестала думать о господине, вот и все.              — Но ты же каждый день видишь его! Как ты можешь это игнорировать? — Кагура с присущим ей энтузиазмом набросилась на Катрин, не давая шанса увильнуть с ответом.              — Просто у меня есть мысли о кое-ком другом, — краснея ещё больше, ответила девушка, отводя взгляд в сторону.              — То есть ты просто переключилась?              — Наверное, это можно и так назвать. Джек очень хороший человек, — тихо ответила, Катрин и от Кагуры не ускользнуло, то с каким нежным трепетом было озвучено это имя.              — Как ты можешь это утверждать, если Джек всего тут недели две? Ты можешь сказать, что знаешь его? — Кагура продолжала напирать, ведь ей все не давали покоя слова Шерил.              — Просто я так думаю, — пожала плечами служанка, — вот и все. Мне кажется, никого нельзя узнать на столько, что утверждать об этом. Мы и сами для себя большие загадки.              — Арррр, — устало прорычала Кагура, утыкаясь в плечо служанки. — Все сводится к тому, что придется разобраться в самой себе. Скажи мне Катрин, чтобы ты сделала на моем месте?              — Я не могу, — служанка приобняла Кагуру за спину, ободряюще похлопывая. — Если начну ставить себя на ваше место, то ничего хорошего из этого не выйдет. Вы хотите поговорить с господином о том, что вас волнует?              — Если бы только поговорить, — неоднозначно отозвалась Кагура, надеясь, что Катрин не поймет всей правды. — В том-то и дело.              — Знаете, — служанка оторвала Окиту от себя, заставляя смотреть в глаза, — если чего-то страшитесь, то напейтесь. Правильно говорят, что у трезвых на уме, то у пьяных на языке. Пускай это не самый полезный совет, но думаю, что если когда-то я решусь высказаться этому миру, то бутылка портвейна станет моим толчком и опорой.              — Тогда напейся со мной, Катрин. Я хочу разобраться с тем, что меня тревожит.              — Вы что я не могу!              — Но ты только что заявила обратное!              — Я ещё никому и ничего не хочу говорить, — парировала Катрин, чем окончательно расстроила Кагуру.              — И что ты предлагаешь мне? Я не знаю, как пересилить себя, поговорить с ним на чистоту, просить о том, о чем молчат! А! Неси вино! — Кагура подскочила с кровати, подходя к окну.              Среди темных деревьев закружился первый снег. Лунный свет ложившийся дорожкой от самого края сада, тянулся к ее окну, будто говоря, что в отличие от служанки он-то останется с ней в этот час. Кагура долго думала, пыталась найти причины «за» и причины «против» того, что хотела сделать. Слова Шерил так глубоко застряли внутри ее мыслей, паразитируя на всем, что Кагура на пятый день после этого разговора была готова выть от отчаяния.              Дверь в комнате заскрипела и на пороге вновь оказалась Катрин, но с бутылкой вина в руках и одним бокалом. Всё-таки она ей не собирается составлять компанию; Кагура вправе ей приказать, заставить, но ей совершенно не хотелось этого делать. Шаги Кагура должна сделать сама, и если алкоголь поможет ей расслабиться, то, пожалуй, она с превеликой радостью воспользуется услугами крепких градусов. Понять и себя, и наконец, понять, что этот человек чувствует к ней? Ведь в таком шаге должны быть ответы на все вопросы.              Опустошенные спустя час бутылка стояла подле кровати, а Кагура изрядно захмелев, двинулась вперёд к намеченной цели, к своему мужу.              За окном медленно ложился снег на мокрую, холодную землю, укрывая всю серость своими белоснежными объятьями. Казалось, что этот вечер не принесет больше сюрпризов, но Сого ошибся. Когда на часах было половина двенадцатого, в дверях его кабинета возникла Кагура. Она прищурилась, словно оценивала что-то, и Сого это рассмешило. Они уже давно не разговаривали наедине, поэтому ее визит, да еще и так поздно был весьма неожиданным.              — Что-то хотела? — Окита улыбнулся.              — Знаешь, — Кагура ухватилась за косяк двери, — пришла поговорить.              — Так проходи.              — Не здесь. — Она икнула, и Сого осознал, что та была пьяна.              Пришлось встать и подойти, потому что было опасно просить ее сделать это самой — упадет и еще себе что-нибудь повредит. От нее несло вином и Сого это насторожило; зачем она пила? Что за разговор, требующий такой подготовки?              — А где? — Он обхватил ее за ладонь.              — Пошли.              Кагура потащила его вдоль по коридору, останавливаясь перед их общей спальней. Дверь была приоткрыта, и поэтому труда открыть ее у Кагуры не было. Окита сразу заметил ту самую бутылку и бокал на полу возле кровати. Пила прямо здесь? Что это с ней? Он бросил заинтересованный взгляд, и лишь потом понял, что она заперла дверь.              — Ты себя не хорошо чувствуешь?              — Позволь мне понять тебя.              — Что? Не понимаю о чем ты, Кагура, — Сого начало напрягать это, и он взялся за ручку двери, когда ее рука накрыла его.              — Я скоро уеду, я не знаю что будет потом… Поэтому, — она тяжело выдохнула, словно вся тяжесть свалилась с плеч, — прошу, просто помоги мне разобраться в себе, сделай это так должно было быть.              — Ты в своем уме?              — Сого, — она ухватила егоза лицо, притягивая к себе, — прошу тебя…              Он ощущает, как ее пробивает дрожь. Сама боится, но решительно настроена, добиться желаемого. Кагура тянется вперед, привставая на носочки, касается его нижней губы, ведя языком вдоль. Её руки опускаются, но лишь для того чтобы сжать его со спины, натягивая ткань его жилетки. Чужие руки сковывают талию, но не для того чтобы обнять — Сого пытается ее отстранить от себя. Всё это напоминает тот день в домике на дереве… Но Сого теперь не видит картинок прошлого. Есть только настоящее с Кагурой, ведь он выбрал ее.              — Зачем тебе это? — Он смотрит в ее одурманенные глаза, а там плещется не только вино, но и разум. Окита понимает, что его жена отдает себе отчет в происходящем. И поэтому ему просто необходимо поговорить до того момента, когда вино окончательно отберет ее у него.              — Потому что я больше никогда… — щеки наливаются пунцом. — Потому что я хочу понять это, и только ты можешь это мне дать, — она набирается смелости и смотрит ему прямо в глаза.              — Невзирая на то, что между нами это уже было? Я не хочу больше причинять тебе боль. Хватит Кагура.              Она вновь тянется к его губам, целует, не умело, но так, что у него сводит всё внутри от желания, которое она вкладывает в это. Кагура шарит по его груди, расстегивая пуговицы на его жилетке, снимая ее, бросает на пол. Она почти ведет в происходящем, под ее напором он отступает к кровати. Шаг за шагом. Всё дальше от двери, от того, что ранее решил. Она была теперь хуже наркотика. Чай, который казался обыкновенным, сейчас начинал раскрывать свой настоящий вкус. Она перекинула распущенные волосы себе на левое плечо, ухватываясь за застежки платья на спине. Сого не может ничего ей больше противопоставить; он лишь помогает с корсетом. Молочная кожа в свете свечей тут же покрывается сетью мурашек, не то от холода, не то от возбуждения. Окита разворачивает ее к себе спиной, заводя руку, прихватывая за шею, заставляя поднять голову. Она ощущает укус, перерастающий в поцелуй. Его правая рука скользит по шее, а затем смещается, вниз обхватывая грудь, вырывая из уст Кагуры сдавленный хрип. Ей страшно и он это понимает, но никто не спешит их останавливать.              Она сама пришла к нему, сама этого попросила, и теперь позволить ей убежать?              — Ты точно этого хочешь? — Сого с трудом, но отрывает свои губы от ее плеча, вынуждая Кагуру вернуться вместе с ним в реальность.              — Черт, да, прекрати допрос.              — Почему? — очередной поцелуй ощущается возле самого ушка. — Что произошло с тобой такое?              — Я, — ей тяжело говорить, потому что мысли путаются в голове, а дрожь сковывающая всё внизу перетягивает все внимание на себя, — то есть они… Ах.              Договорить не получается, потому что она чувствует, как Сого скользит языком по шее следуя вдоль позвоночника, замирая между лопатками. Он сдавливает ее плечи, заставляя выгнуться вперёд, и возвращается тем же путем, но теперь прислоняясь носом, будто вдыхая ее аромат. Этот прекрасный цветок, который позволил сорвать лепестки с бутона, дурманил своей привлекательностью. Окита стягивает подол платья, оставляя свою жену полностью нагой.              — Обратного пути нет, — шепчет он, и подхватывает Кагуру под колени к себе на руки.              Кровать едва слышно скрипит под тяжестью тел. Поленья в камине потрескивают, словно огонь ощущает нарастающее напряжение между двумя людьми. Кагура жмурится, боится взглянуть ему в глаза даже, несмотря на то количество выпитого вина ранее. В отдалении звучит голос разума, но она глушит его всем, чем только можно: громко и часто дышит, едва ощущает губы Окиты на своей коже, отзывается стоном на любое его движение. Делает все, чтобы ее натура утихла внутри, позволяя животному началу взять верх. Все эти разговоры с Катрин и Шерил… До чего они ее довели? В собственных размышлениях она не замечает, как Окита стянув свой нашейный платок, связывает ее запястья.              — Что ты делаешь? — ей трудно сфокусировать свой взгляд на нем в приглушенном свете свечей.              — Единственное условие в обмен на исполнение твоей просьбы, Кагура, — он затягивает узел, ощутимо так, и это причиняет дискомфорт, — никаких рук. Твоих рук.              — Почему? Мне больно, — она попыталась вывернуть запястье, но ничего не вышло. — Развяжи.              — Нет, — Сого прикоснулся указательным пальцем к ее губам, приказывая замолчать, — это не обсуждается. А теперь, — он подхватил ее за спину, приподнимая от подушек, — давай сделаем так.              Один аккуратный рывок, и Кагура под ним, лежит, уткнувшись лицом в простынь. Она не может видеть происходящего, но может чувствовать, что он что-то взял с тумбочки возле кровати.              — Я не знаю, чего ты добиваешься этим, но не жалуйся потом. — Его голос бархатом ложится на все чувственное восприятие. Кагура уже не отдает себе отчёта ни в чем, просто хочет отключиться, погружаясь во все это. Столько раз, представляя это, она и не могла предположить, что реальность будет во стократ волнующе, чем в воображении.              Она вздрагивает, когда первые капли растопленного воска капают на плечи. Хотел ли этим он заставить ее отступить? Но, ни одна капля не обжигает столь сильно, чем его губы, которые Кагура может снова чувствовать на своей спине. Он лишь на минуту прекращает пытку свечей, но лишь для того, чтобы в лунке возле фитиля собралось больше растопленного парафина. Сого поднимает свечу повыше и теперь по спине Кагуры тянется непрерывная полоса, заканчивающаяся на пояснице. В комнате слышно ее прерывистое, резкое дыхание. Она сдерживается, а Окита, не может позволить себе этого сделать. Задувает свечку, бросая ту на пол, теперь сосредотачиваясь только на девушке. Тянет за плечи, заставляя подняться, вставая на колени и упираясь локтями в постель. Руки его словно змеи, то тут, то там, оставляют на коже невидимые следы своего присутствия. Он ведёт пальцем между грудей, подхватывает под живот, прижимая к себе. Она ощущает его тепло, а затем всего мгновение, как это тепло начинает ощущаться внутри, медленно, захватывая миллиметр за миллиметром.В этот раз он не на напирает, входит так медленно насколько это возможно, позволяя ей привыкнуть к новым ощущениям. Она и без его прелюдий была столь возбуждена, что он сам ощущает, как внутри нее пульсирует эта жажда. Действительно хотела это совершить? С ним? Или же просто хотела? Размышления отвлекают от осторожности, и он подается вперёд, входя на полную. По комнате разносится ее приглушенное мычание, Сого видит, как связанные руки сжимаются в кулаки. Она сама позволила ему всё это. Сама.              Сого лишь немного выходит, но лишь для того, чтобы вновь войти на полную, хватая Кагуру за бедра, чтобы не вздумала ползти вперёд, останавливая его. Повторяет это раз за разом, прислушиваясь к ее телу. Не в его интересах, чтобы Кагура кончила быстро. Представлял ли он это? Много раз, но сейчас, когда это происходило наяву, ощущения от этого были совершенно иными. Если воображение окрашивалось только красками похоти, то реальность была поражена благородным желанием совершенно не похожим на ту самую грязную страсть. Этот секс, не запланированный ими — последнее, что они совершают вместе, и поэтому Окита пытается выжать из себя максимум терпения. Она не знает, что завтра ее ждёт корабль в Китай, что завтра наступит новая страница ее жизни, а сейчас пускай услышанные им стоны ласкают слух. Пускай она станет его хотя бы на эту ночь. Пускай у них будет одна ночь, но такая что стоила бы десятков других.              — Боже… — впервые за столь долгое время в комнате раздается голос. И это не его голос, Кагура сдается первой.              Хватит ли ему сил не сорваться? Сого закусывает нижнюю губу, отвлекая себя от посторонних мыслей. Тело под ним напряжено, устало от этой позы и только понимание этого позволяет Кагуре лечь на спину. В ногах дрожит напряжение, мышцы затекли, и теперь покалывающая кровь устремилась по ним. Но никакого отдыха — Сого руками обхватывает внутренние части бедер, разводя ее ноги в стороны, вновь становясь с ней единым целым. Выдерживать темп, когда тебе срывает башню, становится труднее с каждой секундой. Но ощущения того насколько прекрасна женщина которой он владеет, покрывает все неудобства. Ему хочется быстрее, хочется резче, хочется ощущать, как ее ногти сдирают кожу на его спине, но… Но этот секс не для него, он только для Кагуры, и лишь по этой причине ее руки связаны. Она не должна потакать его желаниям в постели. Не переставая двигаться, склоняется к ее груди, вбирая ртом набухший сосок, лишь едва прикусывая зубами, и результат не заставляет себя ждать.              — А-ах, это…              Теперь уже спустя время Кагура движется ему навстречу, приподнимая таз, желая чувствовать его глубже, словно знает, что это не все на что способен Сого. Эти животные инстинкты, которые диктовали ей, как необходимо двигаться с каждой новой минутой, подтрунивали попросить развязать её. Ей так хочется к нему прикоснуться, сжать волосы на затылке и самой оставить следы на его шее. Она так походила на изголодавшуюся по ласке кошку, что желание укусить гладящую руку было навязчивой мыслью. И когда она стала совсем навязчивой, Кагура одним ловким движением обхватила шею Окита, притягивая его лицо к своему.              — Я же сказал нет, — Сого противится, но давление ее связанных рук, намекает на сопротивление.              — Поцелуй меня, как в самый первый раз… Что ты вкладывал в первый поцелуй, то вложи и сейчас, — ее шепот ласкает слух. От чего произнесенные слова отдают такой эротикой? Кагура всегда была столь соблазнительна?              Сого не сопротивляется и, подаваясь вперёд входит глубже, а губами дотягивается до ее губ. Поцелуй, который он подарил впервые, не может сравниться с тем, каким он хочет ее одарить сейчас. Долгий, глубокий, доказывающий наличие чувств к своей партнёрше — такой, и только такой заслуживает его жена. Она столько пережила вместе с ним, и сейчас, когда попросила, он не смел отказать. Только сейчас.              Полюбил ли он ее в конце концов? Принял ли то, что ему хорошо рядом с ней? Принял ли что ему уютно и спокойно, когда эта рыжая нарушает все планы, не слушается, не признает его авторитет, противится его желаниям? Сого не хочет забивать этим голову, хотя бы в эту ночь, ведь для этого будет множество других.              Поцелуй начавшийся с губ, продолжает покрывать тело Кагуры. Его губы скользят по лицу, шее, ключице, спускаясь всё ниже. Ему хочется прикоснуться к ней везде, не оставляя ни один сантиметр тела без внимания. Но поцелуи это такие мелочи по сравнению с тем, что он может ей подарить в эту ночь. Единственное, что она определенно должна испытать — накатывающее волной чувство оргазма. Она должна понять, что секс это неотъемлемая часть жизни. Ему не хочется думать о том, что кто-то ещё будет делать это с ней, но пока он может владеть ею, Окита не позволит мыслям Кагуры и на минуту представить кого-то другого.              Ее стоны, которые плавят всю его чёрствость, грубость, бессердечность становятся всё громче, и Сого накрывает это с головой.              — Кагура, ты прекрасна, — его движения внутри неё становятся всё интенсивнее, и ее тело отзывается на них. Она стала такая влажная и Оките это только на руку.              Он подхватывает ее ноги, закидывая себе на плечи, входит глубоко, задевая матку. Кагура выгибается, движется навстречу. Все несколько фрикций отделяют ее от всепоглощающего оргазма, и Сого больше не может тянуть с этим. Сильнее, интенсивнее. Его движения отзываются волнами то жара, то холода. Кагура не понимает рождающиеся внутри ощущения, но когда Сого задевает что-то внутри, будто нажимая на какую-то точку, при этом продолжая двигаться, ее накрывает с головой. Она стонет в голос, ноги дрожат на его плечах, но Сого не останавливается. Он вновь входит и эта точка, что ранее включила оргазм, вновь отзывается волной чувствительной дрожи. Второй оргазм не заставляет себя ждать и пробегает волной истомы по ее нижней части, но и на этот раз он не прекращает свою нежную пытку. Кагура не успевает вдыхать, голова идёт кругом, дыхание срывает. Она дышит так часто, что кислород едва успевает проникнуть в кровь. Ее трясет от накатывающего третьего прихода и только того Окита решает, что пора ставить точку. Он позволяет ее ногам соскользнуть с его плеч и теперь просто стимулирует себя. Кагуру накрывает третий оргазм вдогонку к тем двум и у нее кружится голова. Ей хочется видеть его лицо, но глаза едва могут различить его фигуру в темноте. Сого движется так быстро, что Кагура не успевает понять, когда он и сам, наконец, кончает. Не заботясь ни о чем, остаётся внутри неё, ощущая, как заполняет её. Силы, покинувшие тело, заставляют Окиту упереться рукой в спинку кровати, лишь бы не упасть на лежащую под ним Кагуру.              Сого тяжело дышит, начиная мало-помалу приходить в себя. Выходит из неё и ложится рядом, переводя дыхание. Она также как и он тяжело дышит. Молчание окутывает их и теперь уже никто не решается его нарушить. Как только дрожь от оргазма оставляет его тело, Окита поднимается на постели, и развязывает ее руки. Кагура хмуро смотрит на него, потирает места на руках, где ткань сильно врезалась в кожу. Она настолько измотана, что нет никаких сил и желания что-то говорить. Кагура поворачивается на бок, а внутри все ещё пульсируют отголоски тех невероятных ощущений. Сого склоняется, а ней, целуя в плечо, и поднимается с кровати начиная одеваться. Ей хочется спросить почему не остаётся рядом с ней, но она не решается это сделать. Остается только обдумывать произошедшее… и то какой её муж лгун. Отстраненность? Ненависть? Да, он только что собственным телом признался ей в абсолютно ином, как и она.              Дверь в спальне закрывается и Кагура остаётся в полном одиночестве, наедине со всеми теми ощущениями что испытала. Под мерный треск камина она проваливается в такой спокойный сон, который ещё никогда не случался с ней в Англии за все эти месяцы нахождения ее здесь.              Что-то на подсознании заставляет Кагуру открыть глаза, будто внутреннее чутье бьет тревогу по неизвестной причине. И оно оказывается право, перед глазами у Кагуры чужое мужское лицо. Мужчина этот скалится щербатой улыбкой, а запах от него так и кричит что он обычных проходимец, который не знает что такое честь и достоинство.              — Тише, — он потирает руки, и она видит, что у него есть нож. Сопротивляться будет опасно, — дамочка. Тише. Одевайся и пошли.              — Кто вы? — Кагура медленно поднимается с кровати, придерживая одеяло подле груди, скрывая свою наготу. — Что вам надо?              — Все вопросы потом, а, ну, живо напяливай! — Он бросает ей сорочку, продолжая откровенно пялиться.              — Отвернись! — Буркает Кагура.              — Еще чего! Живо! — трясет ножом в ее сторону, намекая, что терпение подходит к концу. — Живо, я сказал!              — Будь ты проклят! — Кагура не упрямится больше и надевает сорочку, пересиливая свое стеснение перед чужим.              Мужчина присвистывает, облизывает губы, но ничего не пытается ей сделать. Кагура обходит кровать, приближаясь к неизвестному. Сердце стучит, как бешеное, но она пытается скрыть свое волнение.              — Пошли, а то нас все ждут, красотка.              Кагура бросает испепеляющий взгляд на него, но выполняет указания, и открывает дверь в коридор.              — Куда? — спокойно спрашивает она, оценивая свои шансы к бегству в любом из направлений.              — В кабинет твоего благоверного, — смеется тот у нее за спиной, и Кагуры леденеет всё внутри. — Ну что встала?! — Он толкает ее в спину промеж лопаток, заставляя сделать шаг.              Все мысли о бегстве тут же испарились, потому что теперь они были заняты только Сого. Что случилось за эту недолгую ночь? Что за люди появились тут? А в том, что этот мужчина не один и явно действует по чьему-то приказу — она была уверена. Натаких типов Кагура насмотрелось в свое время в порту Амоя. Такие, как он не умели строить замысловатые планы, а просто сразу грабили — если хотели денег, насиловали — если хотели плотского удовлетворения, избивали — если хотели просто выпустить пар. Они не брали в заложники, потому что это бы не принесло им ровным счетом ничего. Поэтому она послушно двинулась в сторону кабинета своего супруга, надеясь, что тот в порядке и хотя бы цел. В приоткрытую дверь слышны голоса и Кагура облегченно выдыхает, когда среди них узнает голос Окиты.              — Да что ты встала, как вкопанная? Вперед! — Мужчина толкает Кагуру вперед, и она распахивает дверь, оступаясь, вваливается в кабинет, и не успевает выпрямиться, как ее обхватывают сзади, приставляя нож к горлу.              Она обводит взглядом кабинет и находит Сого, а рядом с ним Вана собственной персоной. Кагура шумно сглатывает, ощущая, как противные иголочки начали колоть в руках, концентрируясь в подушечках пальцев.              — О, вот и она! Кагура! — Ван приветственно машет ей рукой, но она молчит в ответ. — Ты писала мне, и вот я здесь! Здорово, правда? Прости, что я поздновато явился!              — Нет, — решается ответить она. Ей так страшно взглянуть Сого в глаза, потому что он явно считает, что она предала его во второй раз.              — Собственно говоря, — Дэшен поднимается со своего места, — мне очень не понравилось, что ты, — указал пальцем в ее сторону, — обвинила меня в смерти Филипса. Ведь ты не видела ничего! Кагура! Как не хорошо врать, детка.              — Иди к черту! — Она подается вперед, но нож, упирающийся в горло, напоминает о ее незавидном положении.              — Так чего ты хочешь? — в их диалог встревает Окита, и у Кагуры все застывает внутри. Его тон такой холодный и безразличный, что она точно не взглянет на него до конца всего этого кошмара.              — Чего я хочу? — Ван улыбнулся, а затем продолжил, — да только вот ее, — указал пальцем на Кагуру.              — В каком смысле? — Сого уточняет, а сам в руках сжимает нож для вскрытия писем.              Собственно его не волнует реальная причина появления Вана в этом доме — путь для них теперь один — один из них должен умереть. И Окита конечно рассчитывал, что победителем выйдет он. Сого не смотрел на свою жену, потому что нельзя было отвлекаться, но и особого беспокойства за нее не ощущал. Кагура уже третий раз попадает в ситуацию подобной этой, и всякий раз выходила из нее без особых последствий. Если он начнет продумывать всё происходящее еще и за нее, то это понизит шансы на успех.              Ван в свою очередь устремил взгляд на Кагуру, которая расширив глаза от удивления, смотрела прямо на него. Она догадывалась, что интерес Дэшэна связан с ней только из-за ее отца, но что такого произошло, что Ван спустя столько времени взял и объявился здесь? Мужчина уже почти подошел к ней как через всю комнату пролетает, задевая Вана по переносице, рассекая ее до крови, и врезаясь рядом с Кагурой в стенку, тот самый нож для вскрытия писем. Кагура спустя лишь несколько секунд осознала, что нож торчал в паре сантиметров от ее уха. Она шумно сглотнула, ощущая, что, похоже, сейчас начнется, то чего она боялась больше всего — повторение ситуации полугодичной давности. Видеть кровь — это последнее что хотелось ей этим утром, особенно после такой ночи и их молчаливых откровений.              Ван развернулся к Оките, стирая проступившую кровь, размазывая ее по пальцам. Медленно поднял голову, встречаясь взглядами с Сого.              — Еще шаг и я убью тебя, — Окита был полностью серьезен.              — Чем? Еще одни ножом для писем? — возразил Дэшен, но что-то не особо весело это прозвучало, хотя подразумевалось, как такая опасная шутка.              — Да хотя бы ножом. Есть ли разница чем резать таких как ты?              Китаец ничего не ответил на этот вопрос, чем лишь сильнее разозлил Сого. Повисшая тишина в комнате давила своей грузностью. Кагуре казалось, что ее сердце стучит так громко, что все собравшиеся слышат, как внутри нее рождается первородный животный страх. Нет, сейчас было всё гораздо серьезнее, чем в тот раз. Ощущение жажды крови висело в комнате незримым полотном, касаясь всех, желая пробудить хоть в ком-то желание выпотрошить своего противника.              — Кагура, — Ван наконец-то отвел взгляд от Сого, что стоял за своим столом, сжимая кулаки, ощущая, что адреналин в его крови кипит подобно воде на огне. — Ты должна поехать со мной в порт.              Она собралась уже ответить что-то в стиле «Да никогда!», но Дэшен жестом руки дал знак помолчать.              — Откажешься, и тогда пострадают все, а так только один, — указал в сторону Окиты, — он.              — Я никуда с тобой не поеду при таком раскладе дел, — возразила она, ощущая, как при каждом слове лезвие ножа прикасается к коже, так иноровя порезать её.              — Ты же писала мне! Что за отступная, Кагура? — Дэшен перешел на китайский.              — Отпусти прислугу и его и тогда я соглашусь. Я не хочу чтобы кто-то еще страдал из-за этого.              — Кагура! — Сого медленно терял остатки самообладания.              Она слегка отклонилась, так чтобы увидеть супруга за спиной Дэшена.              — Не лезь!              Один его взгляд, а у Кагуры внутри кровь застыла. Она думала, что видела его в гневе, но теперь видела по-настоящему.              Из коридора донесся женский плач. Кагура тут же поняла, что это была Катрин. Из-за закрытой двери было сложно разобрать, но, похоже, кто-то из людей Вана перешел к активным действиям. За всхлипами последовал шум, а затем мужской крик. Там за дверьми, похоже, началась драка. Кагура решилась и со всей силы локтем ударила державшего ее мужчину в живот, чем выкрала для себя всего несколько секунд для того чтобы высвободиться. Окита среагировал мгновенно, выхватывая из ноженкатану, которую когда-то привез его отец из очередного плавания. Уроки фехтования, как любой порядочный аристократ он конечно брал, а вот с катаной к сожалению имел дело не так часто, однако в такой ситуации не приходилось выбирать себе оружие. Он перескочил свой стол, нанося первый удар по одному из паршивцев, которых Ван привел вместе с собой.              Алый. Кровь слетает с лезвия, ложась дорожкой по паркету. Кагура не видела первого выпада Сого, потому что была занята своим бегством, но звук с которым рассекается плоть она услышала. Зажурилась, кидаясь к столу, где ранее стоял Сого. Она не знала ход мыслей этого человека, которого звала мужем, но посчитала, что оказаться за его спиной — это самое разумное что она может сделать в данной ситуации. Тот самый щербатый мужчина очухался после хорошего удара в солнечное сплетение, возвращая себе способность дышать, бросился за Кагурой, но, как и его товарищ ощутил в себе холодную сталь катаны. Тело с гулким грохотом упало на пол.              Капли продолжали стекать с лезвия. Новый взмах и все окружение по траектории замаха окрапливалось кровью. Сого почувствовал, что катана ему идеально подходит, как ничто другое ранее испробованное. Главным врагом по-прежнему оставался Ван, но у того был свой весомый аргумент в этом сражении. Сого даже не остановился, когда увидел в руках Дэшена свой пистолет, из которого не так давно убили его отца и еще кого-то кого Сого забыл, как зовут. Выстрел застает всех врасплох, но только не Окиту. Он нагибается, подсекает еще одного противника, перерезая тому сухожилия в коленях, сбивает с ног следующего за ним. Резко вскакивает, бьет последнего в живот ногой, а затем одним движением знакомиткатану с горлом несчастного. Хрип, раздающийся из-под ног, пробудил в Оките зверя окончательно. Ван успевает направить пистолет в сторону Сого, но Кагура удачно приходит на помощь, кидая в сторону Дэшена одну из статуэток, что ранее стояли на полке для красоты. Ван отклоняется, теряя заветные секунды. Сого смещается в сторону, приближаясь к двери, как вдруг с коридора в дверь вваливаются те самые дерущиеся из-за шума которых, и началась потасовка. В одном из мужчин Кагура узнает Джека, того самого, что приглянулся Катрин. Возможно, что тот как раз и вступился за нее, увидев, что девушка в опасности.              Времени медлить просто нет. Окита с разворота рассекает еще одного противника, и словно не находя это достаточным, возвращаеткатану в исходное положение, насаживая уже и без того раненого на острие. Сого не жалеет никого в этой борьбе, и хрипящий ублюдок, которого Ван привел в его дом, теперь служит живым щитом для него. Единственная цель для Сого — это убийство Вана и он двигается в его сторону. Дэшен отступает, направляя оружие на Сого, но в этот момент резко поднимается Джек, одолев своего соперника, и получает пулю в грудь, которую должен был бы получить Сого. Ван злится, перезаряжает оружие.              Счет идет на секунды.              Сого толкает свой щит, освобождаякатану от чужой плоти. Замахивается. Капли крови разлетаются по комнате, пачкая портрет его матери, но Сого этого не замечает. Жажда крови внутри отключила всё человеческое. Он слишком долго терпел, слишком долго ждал этой разрядки… Все люди Вана и сам Дэшен теперь будут расплачиваться за то что Окита так страдал в этой жизни. Кагура дрожит, ощущая, как по комнате расползается черная аура смерти и главный её источник — Сого. Она не знает чего ожидать ещё и сколько человек закончит свою жизнь в этих стенах. Кагуре страшно, страшно как никогда ранее. Она всё ещё прячется за рабочим столом мужа, выглядывая, надеясь не упустить важного момента. Нужно бежать… Нужна помощь, и она решается на отчаянный шаг. Выскальзывает из своего убежища, перешагивает тела, оставленные её мужем, стараясь не смотреть на убитых, ведь лица их так и застыли в агонии, которую они испытывали перед смертью. Ей всего-то необходимо добраться до дверей этого кабинета, но ее сбивают с ног. Кагура отлетает назад, ударяясь спиной о шкаф с книгами.              — Прости, — знакомый шепот раздается над ней.              Кагура открывает глаза, видя перед собой лицо Макклейна.              — Джон? Как ты…              — Вставай! — Он дергает ее за руку, заставляя подняться на ноги, невзирая на боль, которая разливается в районе поясницы. — Нет времени объяснять! Сого!              Окита дергается, оборачиваясь назад. Кагура замирает. Это вовсе не он, не её муж. Монстр. Так вот какой он на самом деле — чудовище желающее убивать, истреблять, причинять настоящую боль. Но Кагуре не хочется бежать, напротив, хочется коснуться его, прижать к себе так сильно…потому что считает, что монстру нужно простое человеческое тепло. Вот в чем причина: Сого просто не показывал ей своё настоящее «Я», которое и нужно было приручить. Она улыбается, понимая, что все чувства, все звуки отходят на второй план. Полюбоваться таким видом ей не позволяет Джон, хватая за руку и вытаскивая ее к выходу из кабинета.              Макклейн опоздал всего на пару часов. Он поздно узнал, о том, что Дэшену известно, что именно сегодня должен отправиться корабль, который увезет Кагуру обратно домой. Джон, не раздумывая, поехал в дом к Сого и уже с самого порога понял, что опоздал, и его предположения подтвердила служанка, которая нашлась в холле, рыдая в ладони, сидя на коленях в порванном платье. Макклейн понял, что Дэшен уже здесь, ведь Ван не мог отпустить свой шанс на возвращение в Китай, потому что отец Кагуры поручился замолвить слово за Дэшена, и позволит жить в Амое под своим покровительством. Вану оставалось всего чуть-чуть до того как он вернется обратно домой спустя столько лет, и вот когда твой план рушится на глазах — приходится действовать экспромтом. Китаец замечает, что в комнате появился новый участник событий, который уводил девушку. Он решается последовать за убегающей Кагурой, оставляя Сого без присмотра.              Все четверо: Ван, Сого, Джон и Кагура оказываются, втянуты в попытки догнать друг друга. Макклейн крепко обхватив её за запястье, пытается вывести на первый этаж. Пара поворотов отделяют их от центральной лестницы, когда Ван хватает Кагуру за плечо. Джон по инерции отступает назад. В конце коридора показывается Окита.              А дальше как при замедленной съемке.              Кагура успевает только повернуться, как ее вновь хватает Макклейн, заслоняя собой. Ван направляет оружие на Джона, успевая взяться за его пиджак, приближая к себе. Дуло упирается в живот. Улыбка — последнее что видит Джон перед тем как боль окрасит его мир. Выстрел. Ван отпускает пиджак Макклейна, а тот оседает на пол. Один большой шаг. Дэшен переступает тело. Джон ещё пытается дотянуться рукой до ноги китайца, но ничего не выходит. Кагура пятится назад, понимая что, похоже, они проиграли. Ей не хватает сил оторвать взгляд от лица напротив.              Блеск металла.              Ван сжимает плечо Кагуры, наступает на ее, но кажется, он делает это не сам. Она не сразу замечает, что за фигурой Дэшена есть ещё кто-то, и этот человек продолжает вдавливать катану в тело, напирая и заставляя Кагуру отступать всё ближе к стене, пока она не упирается в нее спиной. Из-за стресса Кагура не может чувствовать, как лезвие, пройдя Вана насквозь, задевает и её, только вскользь, оставляя красную полосу на боку.              Ван кашляет. Кровь слетает с его губ.              — Твой отец, — слова с трудом даются, но Ван всё равно шепчет, — Кагура… Уже в…              — Что?              Сого вдавливает катану сильнее и глубже, так что та начинает впиваться острием в стенку. А затем резко вытаскивает её. Ван падает на пол между Кагурой и Сого. Ей нет дела до того кто сейчас лежал возле ног… Её волнует человек напротив. Кагура совсем не узнает его. Чужая кровь на его лице и руках. Катана, которую он сжимает в своей ладони, опущена вниз, и с нее уже набежала маленькая лужица крови, которая скоро сольется с тем кровавым пятном от Дэшена. Кагуре кажется что Сого сейчас не остановится и тоже ее убьет. Но что-то в нём ещё держит рассудок и Окита не движется. Он смотрит прямо ей в глаза, упиваясь тем чувством страха, который вызывает у неё. Сого не сразу замечает, что голубые глаза напротив исчезают, а он просто пялится в стенку. Окита поворачивает голову в сторону и там застает двух девушек: Катрин и свою жену.              — Уводи её, — повелительный тон звучит с таким холодом, что кажется это вовсе не его голос, — к Шерил.              — Господин… — шепчет служанка, видя весь тот ужас, что творился на полу.              — Уводи! Живо!!!              — Сого! — Кагура пытается сделать шаг к нему навстречу, но Катрин крепко держит ту за талию. — Сого!              Он разворачивается и уходит обратно ведь в доме ещё остались люди Дэшена, которых стоит убить, чем позволить остаться в живых. Катрин тащит Кагуру к выходу, к карете на которой приехал Макклейн. Она и без объяснений поняла весь тот ужас, который произошел в доме и сейчас главное — это обезопасить свою госпожу. Кагура царапается, кусается, желая вырваться, но то ли сил не хватает, то ли инстинкт самосохранения не позволяет ей победить и в итоге она уже сидит в движущейся карете, покидая поместье… Оставляя там его одного.              В доме Джона на пороге их уже ожидает Шерил. По её обеспокоенному взгляду, Кагура понимает, что та надеялась увидеть и Джона, но тот больше никогда не появится на пороге этого дома. Она оседает на пол, Шерил приближается, но у Окиты совершенно нет сил пересказывать тот ужас, и особенно смерть Макклейна.              — Что произошло?! — Шерил хватает Кагуру за плечи, трясет как тряпичную куклу, но в ответ получает молчание.              В надежде она переводит взгляд на Катрин, а та качает головой, пряча глаза.              — Черт! Боже, Джон…!              Каждая переживает трагедию по своему, и лишь у Кагуры всё ещё остался в живых человек, за которого стоило переживать. Она просто обязана вернуться обратно, туда, где остался он…              Закончить последнее дело Джона — это всё что остается Шерил. Она дает Кагуре одежду и запирает в той самой библиотеке, где Кагура когда-то начала понимать Сого и сопереживать ему. Катрин покидает поместье, отправляясь обратно в тот же вечер, надеясь что там всё уже окончено. Кагура собирается с силами, надевает предложенное, и, дожидаясь ночи, разбивает окно стулом. Страха перед высотой у нее словно и не было. Второй этаж — а Кагура перекидывает ноги через подоконник и прыгает вниз. Странное чувство дежавю посещает ее в этот момент. Чуть больше полгода назад она точно так же спускалась со второго этажа своего дома, желая сбежать от Сого, а теперь таким путем пытается к нему приблизиться. Она заставляет кучера поверить, что Шерил отпустила её и тот, ударяя вожжами, устремляется обратно в Беркшир.              

* * *

             Звуки, растекающиеся над поместьем, кажутся почти дьявольскими. Крики, рыдания, треск деревянных опор, что рушатся от огня… Катрин едва держится на ногах, и Альфред не успевает ее подхватить, когда та падает на землю, смотря на то как огонь пожирает Веллейхолл. Каждый оставил в этом доме столько, что хватило бы на хорошую повесть, но теперь все было кончено.              Языки пламени взметались в небо, запах гари витавший вокруг, вместе с пеплом оседал на белый недавно выпавший снег.              Рождество должно настать через неделю.              Но никакого Рождества теперь и не будет. Весь мир, который знала прислуга Веллейхолла, рухнул в одночасье, как карточный домик, случайно задетый неосторожным движением. Никто из них не мог и предположить, что их молодой хозяин настолько отчаявшись, сотрёт с лица земли единственное, что у них осталось. Горело всё, что можно было увидеть. Горели яблони, горели старые липы… Все горело, кроме чертового пруда и статуй ангелочков вокруг него. Разрушенные надгробия теперь лишь могли в своем сером граните отражать ярость пламя, которое не жалея собственных сил стирало память почти двухвековой давности.              На плечи служанки легла теплая шаль, и Катрин, в отчаянии схватилась да нее, принимаясь ещё больше рыдать. Альфред стоял возле нее и не мог, как и все отвести взгляда от дома, который больше никогда уже не впустит в себя, не станет убежищем от невзгод и не погоды. Кто-то не оставлял надежды, и черпая ведрами воду из пруда пытались гасить это пламя, но то словно заговоренное не боялось ничего. Ярость. Всё в округе ощущало эту дикую ярость.              На дороге, ведущий из поместья возникла фигура. Темное пальто, шляпка, перчатки… Женщина решившая узнать что случилось? Альфред отвлекся на неё и у него перехватило дыхание. Со всех ног по узкой тропинке в облаке пепла и сажи к ним бежала Кагура. «Она, скорее всего, просто призрак или острое желание исправить ситуацию» — подумал слуга, не веря собственным глазам. Но едва она схватила его за плечи, вглядываясь в его лицо, Альфред понял, что та не мираж.              — Что здесь происходит?! Где Сого?! — ее дыхание было рваным, тяжёлым. Она долго бежала, не останавливаясь, едва смогла вырваться из рук Шерил.              Последние мгновения Веллейхолла теперь пройдут под ее чутким взором голубых глаз. Дом умирал рядом со своей молодой хозяйкой. Рухнули балки, с треском разбились стекла первого этажа, а провалившаяся крыша сломала стены. Кагура с ужасом смотрела на происходящее, забыв, что до этого так внимательно смотрела на Альфреда.              — Что произошло… — она сделала два шага вперёд ровняясь с Катрин, что до сих пор, сидела на коленях, укутанная в шаль.              — Он решил, что так будет лучше, — Катрин с трудом нашла в себе силы ответить. — Лучше только для него! Как я ненавижу! — Она разрыдалась, утирая слезы.              — Где он? — Кагура присела, хватая служанку за плечи. — Говори! Где?              — Вот, — та протянула небольшой сложенный в несколько раз листок. — Вот что он оставил.              «Прошу каждого из вас принять тот факт, что ваша жизнь в этом поместье окончена. Каждый из вас теперь волен найти себе новый дом, новых господ, а может быть новую жизнь, лишённую статуса слуги. Перед вами открыты все пути, и я желаю, чтобы вы не ошиблись с дорогой в этот раз. Ни я, ни мой отец не заслуживали столь преданных слуг. Я мог быть счастливым господином, мог быть хорошим домоуправленцем и перенять работу своего отца, но мне это не удалось. Единственный свет, единственная моя опора — моя жена — я лично сгубил её жизнь, я это признаю, и всё в этом мире напоминающее о ней должно исчезнуть. Без нее в этом доме нет места никому. Нет места, ни мне, ни тебе, ни тому маленькому мальчишке, что часто воровал хлеб у Лоры из-под носа на кухне. Нужно уметь сжигать мосты, срываться с обрыва, отдаваться полету».              Кагура бежала глазами по тексту осознавая, что это писал точно он. Никто другой так не говорил, даже в письме чувствовался он, его сложный характер, его бессердечность, соседствующая с добротой. Кагура выпустила бумагу из рук… Неужели она опоздала? Неужели всё так окончится? Она не могла позволить этому случится!              Окита сорвалась с места, разворачиваясь обратно к воротам, из которых пришла. Она догадывалась, что могло произойти дальше, и время, только время могло помочь ей. Она бежала, невзирая на разливающуюся жгучую боль в своей груди, ей хватало воздуха, но она не переставала бежать. Шляпка слетела где-то по дороге, и теперь ее рыжие волосы были подвластны игре морозного ветра. Когда дорога, петлявшая среди серых голых деревьев, переросла в мощенную камнем проезжую часть, а деревья, сменившись домами, остались позади, только тогда она остановилась, упираясь руками в колени, переводя дыхание. Искать его не приходится долго, а всё из-за толпы зевак собравшихся подле часовенной башни. Кагуре хватает всего одного взгляда, чтобы узнать его фигуру. Она расталкивает мужчин на своем пути и, не обращая внимания на крики, рывком открывает дверь, ведущую на лестницу. Пролеты кажутся бесконечными; она так боится не успеть, но вот еще одна дверь, а за ней — он. Кагура врывается внутрь, не успевая перевести дыхания. Солнце, поднимающееся из-за горизонта, слепит, и она делает шаг, закрыв глаза.              Раскинув руки, в одной из которых держит бутылку виски, Окита встречает рассвет, стоя на самой высокой башне в городе. Морозное декабрьское утро нежно касается его своими лучами. Вдох — лёгкие расправляются, впитывая эту чистоту. Выдох — он отпускает себе грехи, зная, что никакой святой отец ему этого не простит. Он пьян, едва держит равновесие; смеется, закрывая глаза, сдерживая поток эмоций, что хлещут через край. Он мерзок сам себе и всего один шаг отделяет Сого от того, чтобы сорваться вниз. Что-то решать… Что-то делать… Уже совсем не осталось сил. Так хотелось всё это бросить, убраться отсюда подальше, но ведь от самого себя не убежишь, не скроешься, не спрячешься. Порыв ветра касается его лица, словно бы гладит по щекам. В такое утро наоборот должно хотеться жить, мечтать о будущем или наслаждаться настоящим. Но Окита всегда шёл против всех. Очередной глоток виски обжигает горло. Сого отбрасывает бутылку на пол и решается сделать шаг. В этом мире у него ни чего и никого не осталось. Друзья, враги — мертвы. И она — та в ком так нуждался, сейчас должна уже была отплыть в Китай.              Хрупкие руки обхватывают его сзади, затаскивая обратно в помещение. Из-за того, что Сого пьян он не может сопротивляться и по инерции валится обратно, придавливая свою спасительницу. Кагура еле-еле выползает из-под него, боясь, что он мог сделать с собой что-то ещё. Она осматривает руки и лицо — всё в порядке.              — Идиот! — мясистая пощёчина звонко разрушает утреннюю тишину на часовне.              Он поднимает взгляд на неё, но слишком трудно сфокусироваться на её образе. Размытое яркое пятно алого цвета. Цвета теплого и нежного, которого как оказалось Сого всегда не хватало. Окита пытается поднять руку, желая прикоснуться к жене, которая сидела перед ним на коленях. Тело не слушается, и он бросает эту затею. Тяжело выдыхает и улыбается, устало прикрывая глаза. Ненависть к самому себе лишь усилилась, когда Кагура обнимает его, прижимая к своей груди, гладит по волосам и плачет. Как она может прийти на помощь тому, кто столько всего учинил ей плохого? Как можно испытывать что-то к такому монстру? Из-за своих рассуждений он не слышит, что она говорит.              — Ну что ты за дурак! Зачем? Зачем ты сюда полез?              Она отпускает его, беря за лицо, надеясь, что он взглянет на неё. Сого открывает глаза, но никаких признаков заинтересованности в разговоре в них нет. Пустой безжизненный взгляд.              — Откуда… Откуда узнала?       — Уже неважно, просто выслушай меня… — она гладит его правую щеку, даря всю свою заботу, лишь бы вдохнуть в него жизнь. — Поедем в Амой, там у моей матери остался дом. Будем жить там, никто нас не найдёт. Это место только отравляет тебя и твою душу.       — Зачем ты обо мне заботишься? — он пересиливает себя, поднимает руку, прикасаясь к коже на её шее, где остались багровые засосы, всё же той ночью он перестарался.       — Просто потому что, — она продолжает гладить его, — я не вижу повода этого не делать. Я уже всё простила тебе, понимаешь? Кто-то скажет, что я сумасшедшая, но никто не заслуживает быть брошенным на произвол судьбы.       — Прощать? Я заслуживаю прощения?       — Я не хочу говорить сейчас об этом. Просто пойдем отсюда, молю тебя, Сого.       Кагура отпускает его лицо и, в ту же секунду вновь обнимает его. Долгая пауза, но потом она чувствует, что Окита обнимает её в ответ, уткнувшись лицом в её плечо. Его горячее дыхание обжигает кожу.       — Я обязательно над этим подумаю, Кагура. Обязательно. *** Вторая часть: https://ficbook.net/readfic/7668001