Совсем не детская сказка

      Толчок — и мы оказались в абсолютно незнакомом месте. Но не успел мой взгляд выловить кусочек вечерней улицы, освещенной фарами проезжающей машины, как Грейнджер тут же утянула нас обратно в водоворот перемещения. А потом еще раз…       Краем сознания я прекрасно понимал, что она делает, и в сложившихся обстоятельствах сам поступил бы также. Подобными хаотичными перемещениями Гермиона умело запутывала наш трансгрессивный след — да так искусно, что у бездельников, оставшихся в Друо, не было никаких шансов нас отыскать, даже если они и обладают навыком распутывания подобной тончайшей магии.       Наконец мы оказались в нашей парижской «штаб-квартире».       Я слышал, как тишину гостиной прерывало тяжелое дыхание Грейнджер, — похоже, даже для такой умницы тройная трансгрессия оказалась перебором. Хотя вроде бы раньше она спокойно переносила подобные перемещения. Как бы там ни было, сейчас Гермиона рвано хватала ртом воздух, стоя от меня на расстоянии вытянутой руки: я даже не заметил, когда тонкие пальцы соскользнули с изгиба моего локтя.       Я тоже с огромным трудом переводил дыхание, чувствуя, как внутри все плавится от накатывающей ярости. Но на этот раз причиной моей агрессии была не трансгрессивная магия. Нет. Наверное, впервые в жизни я не почувствовал «прелестей» этого волшебства. Впервые в жизни я смог настолько абстрагироваться, что сейчас мои внутренности не скручивались в спазмированный узел.       Сегодня все было по-другому. Ведь сейчас, оказавшись в спокойной обстановке, я осознал, что же я натворил. И теперь я точно ничего не смогу исправить. Теперь я не могу вернуться в Друо, где меня ждала Розье. Хотя, скорее всего, оскорбленная моим пренебрежением женщина уже давно покинула тот узкий коридор. А вместе с ней скрылся и необходимый мне талисман.       Мерлин, какой же я идиот!       И вот теперь, с каждым новым толчком крови мое сознание неумолимо затягивалось черной дымкой злости и ненависти. Но не к Андриане, помешательство которой и привело к подобной плачевной ситуации, и не к внезапно взбесившемуся Уолшу, а… к Ней. К женщине, которой еще вчера я шептал признания в любви. И плевать на то, что Она не слышала ни единого моего слова!       Будто стремясь подбросить новый повод для разгорающихся эмоций, у меня перед глазами проносились подсмотренные образы: ее пылкие взгляды, но направленные не в мою сторону; улыбка нализавшейся сметаны кошки, но вызванная не моими прикосновениями к ее прелестям; припухшие от поцелуев-укусов губы, но опробованные не моим ртом; стоны, не предназначенные для моего уха; и полное безразличие в ставших дорогими глазах, хоть и окрашенных благодаря достижениям маглов в непривычный нефритовый оттенок.       Неконтролируемая обида смешивалась с отвращением, прочно переплетающимся с горьким непониманием и навалившимся желанием заорать во всю глотку о том, как же я ненавижу всех этих двуличных сук.       Да есть ли вообще среди этих тварей хоть кто-то нормальный?! Кто-то, с кем можно до конца забыться, не искать подвох в каждом действии и не бояться оказаться рогатым оленем?!       Сука…       Мерлин, какая же ты сука, Грейнджер! Такая же как Нарцисса! Такая же как они все…       Скорее всего, я бы молча пережил случившееся — все то, что так сильно ранило мое самолюбие и ожившее сердце. В конец концов, не впервой скрывать свои эмоции. Скорее всего, я бы рванул в нужный отель к покинутой Розье и получил желаемое…       Скорее всего, так бы все и было, если бы Она осталась стоять на месте.       Но Гермиона неожиданно шагнула ближе, и ее тонкая ладонь легла на мою щеку.       — Люциус, как ты? — ее голос дрожал, но я осознал это значительно позже. Скрытые за цветными линзами глаза пристально смотрели на меня с таким беспокойством… Но в ту минуту эти эмоции вызвали во мне только очередную порцию губительной ярости.       А она все никак не успокаивалась:       — С тобой все хорошо?       Это была ее ошибка.       Что, тварь, проверяешь, не сдох ли я? Не задохнулся ли в затеянном тобой же круговороте магии?!       — Люциус, все хоро…       Я смотрел на ее кукольную физиономию, которая в данный момент не казалась мне такой уж прекрасной. Фальшивка. Очередной фантик, скрывающий за собой кусок смердящего дерьма!       Пошла ты к черту, Грейнджер!       И из-за тебя я только что предал своего сына?! Из-за тебя!       Ради тебя…       Тварь…       Новая, взрывная волна ненависти затуманила мозг, полностью лишая разума, а представшее перед глазами бледное, исхудавшее лицо сына на белых простынях в окружении разноцветных трубок, смело последнюю границу.       — Будь ты проклята! — брызжа слюной, взвыл я, с отвращением сбрасывая с себя женскую руку и…       И в тот же миг я сделал то, что никогда не позволял себя ни с одной женщиной. Ни с одной.       Как однажды выразилась Нарцисса: я все-таки убил в себе мужчину.       Но в ту минуту мне было все равно.       Моя ладонь наотмашь опустилась на бледную щеку стоявшей рядом со мной девушки — я никогда не думал, что звонкий шлепок соприкасающихся с нежной кожей костяшек и хруст хрящевой ткани может вызывать такое наслаждение…       Я знаю, что переборщил и не рассчитал силу, хотя, будем откровенными, в тот миг мне хотелось сделать ей побольнее. Мне хотелось, чтобы ей было больнее, чем мне.       От удара девчонка отлетела на несколько шагов. И все бы могло обойтись такой реакцией, вот только неудобные туфли на тонкой шпильке тоже решили внести лепту в наказание своей бесстыжей хозяйки: тонкий каблук подкосился, лишая Грейнджер равновесия, и девчонка, неуклюже взмахнув руками, рухнула на колени.       Но мне было мало такого наказания.       Нет.       В эту минуту тормоза отказали окончательно и бесповоротно.       — Шлюха! — вложив в это слово все презрение, которое она заслуживала за свои проделки, прошипел я и, движимый желанием сделать еще больнее, шагнул вперед, сокращая выигранное расстояние до минимума. — Какая же ты шлюха, Грейнджер!       Рефлекторно прижав ладонь к пылающей щеке, Гермиона посмотрела на меня снизу вверх широко раскрытыми от потрясения глазами. Во взгляде девушки отчетливо читался не то страх, не то…       Впрочем, какая мне нахер разница, что чувствует эта маленькая, грязнокровная блядь?!       Я будто вновь увидел, как Она извивалась под этим ирландским уродом. И это после того, что мы с ней вместе пережили! Прочувствовали… И похуй, что Она никогда ничего мне не обещала! Похуй, что мы никто друг другу!       Переплетя на груди руки, в одной из ладоней которых я по-прежнему удерживал излюбленную трость, я прищурился и, брезгливо взглянув на барахтающуюся на полу девчонку, проговорил:       — Скажи мне, Грейнджер, с какой силой и сколько раз тебя нужно отыметь, чтобы у тебя даже мысли не возникло лечь под очередного самца, а?! — с каждым словом я заводился все сильнее и сильнее, поэтому только-только охватившее меня удовлетворение отступало, превращаясь в новую порцию агрессии. Нагнувшись, я ухватился за копну рыжих волос и, стащив ее с женской макушки, отшвырнул в сторону, а после этого зарылся пальцами в каштановых прядях на затылке, нарочно посильнее сжимая костяшки. — Скажи мне!       Разумеется, Грейнджер и не подумала хоть что-то отвечать. Она молча смотрела на меня, кривясь от боли, — кажется, я вложил немало силы в свой захват.       Конечно, мертвецкая бледность ее лица должна была бы меня насторожить, но я был невменяемым в тот момент. Именно поэтому ничего не заметил. А может, все дело в том, что мой взгляд удовлетворенно шарил по тонкой алой струйке, стекающей из правого уголка пухлых губ и по яркому отпечатку собственной ладони, выделяющемуся на щеке грубым, отвратительным пятном.       Как бы там ни было, но в тот момент я не замечал даже самых очевидных вещей.       Не получив от Грейнджер ни сопротивления, ни ответа, я рывком удерживающей руки заставил женщину подняться с пола и занять хоть какое-то подобие вертикального положения.       — Люциус! — о, голосок все-таки прорезался, а тонкие пальцы попытались вцепиться в мою кисть в тщетной попытке оборвать этот акт насилия.       В ответ я еще сильнее подтянул девчонку к себе и, низко склонившись к ней — так, чтобы мы оказались нос к носу — прошипел, гнусно оскалившись:       — Сколько их было в твоей жизни, а Грейнджер?! — приоткрывшийся в немом крике рот подстегнул лучше упругого хлыста. Доселе незадействованная рука с тростью взметнулась вверх, и вычурный набалдашник врезался в хрупкое сплетение сосудов и сухожилий под женским подбородком, вынуждая Гермиону задрать голову и не отрываясь смотреть мне в глаза: — Сколько мужиков прошло через тебя? Скольких ты допустила? Ско…       Я сам себя оборвал на незаконченном слове, потому что именно в этот момент в голове вспыхнула отличная возможность окончательно растоптать эту двуличную куклу.       — Знаешь, о чем я сейчас жалею? — на долю секунды я отстранился, даря девушке обманчивое чувство мельтешащей на горизонте свободы, но тут же склонился назад.       Мне хотелось сказать эту гнусность, глядя ей в лицо.       И я зловеще выдохнул:       — Нужно было дать всем егерям выебать тебя еще тогда. В Малфой-Мэноре. Глядишь, выбили бы твою блядскую сущность.       После того, как я закрыл рот, в комнате повисла гробовая тишина. Сжав зубы, я вглядывался в девичье лицо, подмечая мельчайшие изменения. Я видел, как постепенно до Гермионы доходит смысл сказанного; как на смену удивлению и непониманию приходят ужас, обида и отвращение, смешанные с предательскими искрами злости.       На мгновение мне показалось, будто девчонка вновь попробует врезать мне по лицу, но неожиданно она с придавленным, нечленораздельным хрипом впилась ногтями в тыльную сторону моих рук, принося ощутимый росчерк болезненных ощущений в моем остывающем сознании.       Да, эти смелые попытки добиться освобождения вполне можно было перетерпеть и не поддаться им, но я уже и так все ей высказал, поэтому все-таки разжал пальцы и, тяжело дыша, сделал два шага назад.       Наверное, в глубине души я ждал, что сейчас на меня обрушится шквал ответного женского крика, обличающего мою черную душонку, но то, что сделала Грейнджер совершенно не вязалось у меня со сложившейся ситуацией. Брови непроизвольно поползли вверх, предательски выдавая степень моего неподдельного удивления.       Гермиона не сверлила меня уничтожающим взглядом и не кричала. Нет. Она просто отвернула от меня свое лицо и, рвано дыша, задрала юбку, попутно шаря ладонью где-то на уровне округлого бедра, охваченного ажурной резинкой нейлонового чулка.       Она вообще охренела?! Она что… непробиваема?!       — Ты даже сейчас не можешь думать ни о чем другом?! — только и выдавил я из себя, во все глаза уставившись на устроенное шоу.       Но Гермиона не посчитала нужным отвечать на заданный вопрос.       — Грейнджер, ты…       Резкий взмах хрупкой кисти — и шелковая ткань юбки скользнула вдоль стройных ног, скрывая их за темной завесой. А девчонка тут же выпрямилась и без предупреждения швырнула что-то в мою сторону.       От неожиданности я закрыл рот, так и не закончив фразу, и рефлекторно вытянул вперед свободную руку, ловко перехватывая преподношение.       Удерживая пойманный предмет в захвате кулака, я с откровенным недовольством посмотрел на подозрительно молчаливую Гермиону:       — Что это? — пальцы разжались, и я опустил взгляд на свою раскрытую ладонь.       И понял, что в легких больше нет кислорода.       Тяжело сглотнув, не смея сделать вдох, я ошарашенно смотрел на удерживаемый предмет: причудливо изогнувшись, на моей ладони лежала тонкая, довольно странная на ощупь тесьма, а на ней… крохотный синий кулон в виде рога. Тот самый кулон, который я сегодня собирался снять с шеи Розье.       Твою мать. Твою мать!       В голове мельтешила куча разрозненных мыслей, никак не желающих превращаться в ровные ряды, но пытающихся помочь мне найти рациональное объяснение обнаруженному феномену. И пусть у меня по-прежнему не было целостной картинки произошедшего, но все равно я начал находить объяснения многим наблюдениям за последние дни…       Я идиот. Полный идиот. Мерлин, я… я…       Ощущая себя примерно так, как человек, которого лошадь лягнула в солнечное сплетение, я оторвался от созерцания заветного артефакта и перевел взгляд на Нее.       Грейнджер стояла на том же самом места и молча смотрела на меня. В ярких глазах отчетливо читалась усталость, вытеснившая и злость, и обиду, и отвращение.       В ушах шумело от бешеного стука крови в сосудах, перед глазами плыло, в груди нещадно пекло, а кончик языка будто присох к небу, но даже в таком невменяемом состоянии кое-что я понимал наверняка: вряд ли Гермиона простит меня, после всего того, что я ей только что наговорил. После того, как я поднял на нее руку не в порыве животной страсти, а под давлением черной злобы. А еще… получается, это именно Она вычислила истинного преступника и в одиночку достала бесценную реликвию. В одиночку. Без моей скупой помощи. После того, как я оскорбил ее в опере. А ведь она еще тогда хотела назвать мне имя, а я не выслушал.       Ладно, потом мы обязательно во всем разберемся. Потом я уточню у нее все подробности проделанной операции. Потом. Потом! А сейчас… сейчас мне очень нужно с ней объясниться совершенно на другую тему.       Но все слова предательски застряли в горле.       — Гермиона, я… — чувствуя себя неуклюжей, провинившейся свиньей, я сделал шаг вперед.       Но девушка резко отступила назад и рефлекторно вытянула вперед руки, раскрывая их ладонями на уровне моей груди.       — Не подходи, — на грани слышимости прошептала Гермиона и, рвано выпустив из легких воздух, намного громче продолжила: — Больше никогда ко мне не подходи!       Я знал, что после случившегося она имеет право на такую агрессию в мою сторону, но я все равно не хотел сдаваться:       — Гермиона…       Если нужно, я… попрошу прощения. Наступлю себе на свое аристократическое горло и произнесу эти непривычные слова. Я…       Но моим планам не суждено было осуществиться, потому что Гермиона и не собиралась слушать мой лепет. Круто развернувшись, она молниеносно добежала до двери и с громким хлопком скрылась в темных недрах общей спальни.       А я остался стоять посреди гостиной с пришибленной физиономией и раскрытым ртом, тупо уставившись на мелкие трещинки в деревянной грани.       Поздравляю, придурок, ты только что лишился этой женщины.       Моргнув, я вновь посмотрел на удерживаемый в ладони кулон, а потом перевел взгляд на закрытую дверь, за которой находилась оскорбленная моим поганым языком и уязвленным эго женщина.       Ох, Малфой, какой же ты идиот.       

***

      Тишину небольшой комнаты прорывали хриплые, придавленные вздохи-стоны, будто находившийся здесь человек с трудом переводил дыхание. Будто для того, чтобы грудная клетка сделала очередное присасывающее движение, организму требовалось приложить неимоверную силу.       Скользкая ткань платья разрывалась тонкими пальцами на неровные ошметки и тут же безжалостно сдиралась с бледного, покрытого испариной тела. Трясущиеся ладони расправились с изящными бретелями, заставляя лиф соскользнуть вниз и обнажить безупречную грудь. Оставалось последнее…       Шумный выдох — и, крепко сжав зубы и всеми силами пытаясь придавить болезненный вопль, девушка рванула вниз остатки платья.       Когда перед глазами перестала плыть картинка, она потянулась к крохотной сумочке и после нескольких неудачных попыток все-таки вытащила на поверхность искомый флакон.       Руки отказывались слушаться, и обмякшие, одеревеневшие пальцы с трудом вытащили пробку, выпуская на поверхность едва уловимый глазом дымок.       Предательская дрожь во всем теле была слишком неожиданной… И барабанные перепонки тотчас резанул отвратительный, обидный звон бьющегося стекла.       Тихий всхлип — и, цепляясь вспотевшими ладонями за выпирающие косяки, девушка медленно побрела в сторону ванной.       Конечно, можно было бы попросить помощи у человека за стеной, но… точно не после того, что она от него услышала. И точно не после того, что он сделал.