***
Угостив разносчика еды щедрыми чаевыми, я ненавязчиво выпроводил его из дома, и повеселевший паренек без лишних задержек покинул помещение. Моментально закрыл за ним дверь, но… тут же распахнул ее обратно. Взвизгнув тормозами, небольшой фургончик на приличной скорости покинул прилежащую дорогу, но меня не покидало ощущение, будто кто-то сверлит меня неприязненным, но очень внимательным взглядом. Нахмурившись, я опять закрыл дверь и, помедлив несколько секунд, наложил на коттедж очередную порцию защитных чар. Вот теперь я почувствовал себя спокойнее и увереннее. Когда я открыл дверь спальни, то застал довольно эпичную картину. Разумеется, Грейнджер уже не спала. В данный момент она пыталась слезть с широкой кровати. Я знал: сейчас на моей переносице образовалась впечатляющая морщинка. Сказать, что при виде действий Гермионы я ощутил раздражение и недовольство — ничего не сказать. Вот неугомонная! — Не смей вставать, — я не кричал, но все равно эта фраза прозвучала впечатляюще — Грейнджер дернулась и бросила на меня через плечо испуганный взгляд. Кажется, мне удалось застать ее врасплох. Звуки моего голоса еще растворялись в помещении, а я уже оказался рядом с девчонкой. Надавив на обнаженные плечи, я вынудил ее перевернуться на спину. Почему-то первое, за что зацепился взгляд, — растрескавшаяся кожа пухлых губ. Я тут же потянулся к стакану с водой. После нелегкой ночи действия были отточены до автоматизма — левая ладонь юркнула между подушкой и девичьим затылком, готовясь оказать посильную помощь, а правая, сжимающая прозрачный сосуд, — приставила его к иссушенным губам. Гермиона сделала жадный глоток, но тут же замахала головой из стороны в сторону: — Мне нужно… — хриплый голос оборвался, и Грейнджер, жутко покраснев, указала тонким пальчиком в сторону уборной, — … туда, — она все-таки закончила фразу. А ведь я даже не задумался о естественных потребностях человеческого организма. Я молниеносно отстранился от нее, чтобы вернуть на место стакан с водой, а когда обернулся, Гермиона опять находилась подозрительно близко от края кровати. — Хватайся, — небрежно бросил я и подхватил на руки возмущенно пискнувшую девчонку. Даже не пытаясь прислушиваться к ее жалким протестам, занес Грейнджер в уборную и аккуратно поставил на ноги. Я обратил внимание, как она старательно прятала от меня взгляд, сверля глазами плитку, устилающую пол причудливым узором. Тонкие руки переплелись в районе упругой груди, а прижатые к бокам локти не давали полноценно осмотреть рубец после моего ночного лечения. Взгляд скользнул ниже, натыкаясь на кружевной треугольничек… И только сейчас до меня дошло, что кроме этой вещицы на Грейнджер больше ничего и не было. А еще я наконец-то обратил внимание, как она нетерпеливо преступает с ноги на ногу. — Я буду за дверью, — спокойно, будто тысячу раз попадал в аналогичную ситуацию, проговорил я и отступил назад. Перед тем, как прикрыть дверь, я зачем-то добавил: — позови, когда… нужно будет. Гермиона ничего не ответил, а я решил больше ее не смущать, так что терпеливо выждал, пока девчонка сделала все необходимое. Обратный путь до кровати она опять провела у меня на руках. Перед тем как помочь Гермионе принять горизонтальное положение, я взбил подушку: — Ложись… — ладони накрыли обнаженные плечи, но неожиданно я встретил сопротивление. — Люциус, ты не мог бы подать мне какую-нибудь одежду, — кажется, впервые за сегодняшнее бодрствование Грейнджер посмотрела мне в глаза. — Разумеется, — ответил я, стараясь придать голосу безучастность, и отступил к трюмо, около которого возвышалась горка вещей, вытряхнутых из женской сумочки. Руки будто одеревенели и стали непропорциональными остальному телу — чувствуя себя неловким медведем, я перебирал женский гардероб, но как назло мне попадали одни платья. А это явно было не то, что требовалось в нашей ситуации. Закипая, затылком чувствуя пристальный взгляд карих глаз, я готов был сорваться на какую-нибудь колкость, которая помогла бы мне перестать ощущать себя таким неандертальцем. Но вместо этого я схватил со спинки ближайшего стула так и не надетую рубашку. За неимением другого, я решил обойтись этой вещью. Она прекрасно подойдет, чтобы прикрыть все прелести моей юной соблазнительницы. Если Грейнджер и удивилась такому выбору, то решила воздержаться от колких замечаний. Я помог ей одеться — правда, мы так и не застегнули пуговицы. Не хотелось тратить на это время и вынуждать девушку слишком долго находиться в вертикальном положении. Но когда я в очередной раз надавил на тонкие плечи, Гермиона опять не поддалась моим безмолвным уговорам. — Люциус, ты не мог бы подать мою палочку? — как-то слишком нерешительно спросила девушка. — Зачем? Пока что тебе нельзя пользоваться магией, — нахмурившись, проговорил я, все еще удерживая девушку за плечи. Она никак не отреагировала на мою реплику — просто продолжила пристально, не мигая смотреть мне в глаза, молча напоминая о своей просьбе. Недовольно закатив глаза, я оторвался от девчонки и шагнул в сторону, озираясь в поисках магического древка. Хочет себя угробить? Да, пожалуйста! Не может и дня прожить без магии? Пусть тогда наслаждается! Но больше я не собираюсь латать ее раны! — Она лежит на полу около трюмо, — не знаю, как сквозь шум пульсирующей в висках крови, я все-таки услышал приглушенный девичий голос. После такой наводки отыскать изящное древко не составило труда. Подхватив волшебную палочку, я отдал ее Грейнджер, исподлобья наблюдая за тем, как девушка держит в руке пропажу. Я ожидал чего угодно: заклятий, бурной деятельности, но только не молчаливого созерцания. — Не будешь колдовать? — не выдержав, поинтересовался я. Неужели девчонке просто посмотреть на нее захотелось?! Язык жег очередной вопрос, когда Гермиона все-таки соизволила ответить. Подняв на меня огромные, влажные глаза, она негромко проговорила: — Не могу, — под моим недоуменным взглядом Грейнджер вытянула руку, в раскрытой ладони которой лежало магическое древко, и я понял, что мои глаза непозволительно округлились от навалившегося удивления, смешанного с паническими искорками. На одной из граней отчетливо виднелась небольшая по длине, но довольно глубокая трещина. — Но… как? — неосознанно протянул руку к палочке, желая более детально рассмотреть ущерб, но в последний момент отдернул ладонь — это непозволительная вольность. Что бы между нами с Грейнджер не было в физическом плане, я не имел права посягать на ее палочку. Это слишком личное. Поэтому я позволил себе сесть на край кровати в ожидании ее пояснений. Пухлые губы скривились в болезненной, немного жалкой полуулыбке — к счастью, Гермиона не собиралась мучить меня неизвестностью. — Последняя трансгрессия оказалась неудачной… — дальше она могла ничего не пояснять. — Именно поэтому ты не воспользовалась ранозаживляющим? — вопрос идиотский, но мне хотелось продолжить затухающий диалог. К моему удивлению миловидное личико озарила улыбка: — У меня в любом случае не получилось бы им воспользоваться — вряд ли бы я смогла произнести нараспев такое мудреное сочетание звуков даже в течение одной минуты. Перед глазами вновь промелькнули образы страшной ночи — да уж, Гермиона в любом случае понадобилась бы посторонняя помощь. Девушка отложила палочку, и та оказалась в опасной близости от края кровати — того и гляди рухнет вниз. Стремясь уберечь магическое древко от новых трещин, я все-таки позволили себе подхватить его, но уже через секунду бережно положил на прикроватную тумбочку. С усталым выдохом Гермиона откинулась на подушку — ее спокойный, отрешенный взгляд смотрел куда-то сквозь меня, а на лице читалась легкая апатия. А я вновь протянул ей стакан с водой: — Тебе нужно много пить, — проговорил я, ощущая себя несколько неловко. Хотя это было более чем странно, если учесть в каком состоянии и в каких позах мы друг друга созерцали… я уже сбился со счета, сколько раз. Ослабленные пальцы послушно обхватили прозрачные грани. На смену воде я принес заказанный суп. Судя по появившемуся румянцу на запавших щеках, он оказался весьма полезен. Пока Гермиона мелкими глотками поглощала теплый бульон, я пытался составить новый план действий. Так, у нас с девчонкой в запасе есть пара дней, а вот если и потом мы не появимся в стенах Министерства, тогда наши коллеги начнут беспокоиться. Адрес они знают, так что найти нас не составит никакого труда, вот только… мне бы очень не хотелось, чтобы они слишком быстро прервали наши последние дни наедине. Это наше время. Пусть и не особо веселое, но зато… пропитанное каким-то единением. Ведь беда всегда сближает. Когда я забрал из ослабевших ладоней почти пустую чашку и уже собирался отнести ее на кухню, Гермиона пристально посмотрела на меня и, мимолетно облизнув губы, выдохнула: — Поговорим? — почему-то ее предложение застало врасплох. — Может, вначале выспишься и восстановишься? — крепче стиснув пальцы на светлом фарфоре, всеми силами стараясь придать голосу безразличие, а лицу — пренебрежение, как бы невзначай поинтересовался я. — Я больше не хочу спать, — упрямо махнула головой девушка и для пущей убедительности села в кровати. Она явно старалась доказать мне, что уже полна сил и энергии, но от моего внимательно взгляда не ускользнула искра боли, промелькнувшая на дне карих омутов из-за резкой перемены положения. Я отставил чашку на тумбочку и чуть ли не одним прыжком поравнялся с упрямой девчонкой. — После такой кровопотери тебе жизненно необходимо несколько дней провести в горизонтальном положении, — заметил я самым мягким тоном, на который были способны мои голосовые связки. Да, можно было бы применить силу, накричать, воззвать к ее совести и благоразумию, но… в тот момент я понимал, что самым надежным и действенным будет дружелюбное поведение. И я не ошибся. Упрямые искры в шоколадных глазах потухли, и Гермиона без пререканий легла назад. Все это время я ловил на себе ее внимательный взгляд. И хоть Грейнджер сама предложила во всем разобраться, она не спешила нарушить окутавшую нас тишину. Девушка молчала, и я, не выдержав гнета любопытства, заговорил первым: — Может, объяснишь, как тебе удалось заполучить амулет? — на языке вертелось много вопросов, но я решил начать именно с этого, хоть он и был немного некорректен. Грейнджер встрепенулась и с едва уловимой усмешкой ответила: — А ты так и не понял? — хоть вопрос и прозвучал весьма двусмысленно, насмешки в нем я так и не разобрал. — Применила тот же самый трюк, что и ты в Сан-Марино. «Шах и мат» — почему-то именно эта фраза вертелась у меня в голове в ответ на ее пояснение. — Нет, — качнул головой, давая понять, что меня интересовало отнюдь не это: — Как ты поняла, что этот идиот и есть нужный нам объект? Как ты вычислила Бартла Уолша? И как она разглядела в этой нелепой копии Северуса Снейпа реальную угрозу магическому сообществу? — А Бартл Уолш и не является нужной нам персоной, — тихо, но очень четко ответила девушка, обрывая поток моих вопросов. — А вот Антонин Долохов — именно тот, кто за всем этим стоял. Ее слова были сродни обуха по голове. — Прости, что? — только и смог выдавить из себя. Эээ… может, мне послышалось, или я не уловил суть размышлений? Может, я отвлекся и что-то пропустил? Или… Гермиона слабо улыбнулась и проговорила, не спуская с меня пристального взгляда: — Кажется, пришла пора все объяснить…***
С самого первого вечера меня не покидала мысль, что за всем этим стоит именно Антонин. Что-то было в нем такое… не внушающее никакого доверия в том, что этот человек исправился и пересмотрел свои взгляды на жизнь. А после инцидента с новоиспеченной женой графа моя подозрительность стала крепче. Но… Долохов уехал из Парижа — ты лично проверил эти данные — поэтому я, скрепя сердце, заставила себя оставить эту версию. Хотя всякий раз, когда я размышляла о списке подозреваемых, перед глазами всплывало лицо Долохова. В тот вечер, когда мы оказались в Гранд-Опера, я почти успокоилась: за прошедшие дни Антонин так и не появился в городе, хотя, признаюсь, я была уверена, что он может вернуться под предлогом дел, не терпящих отлагательств. В Гранд-Опера бывшего Пожирателя тоже не оказалось, и я начала склоняться к тому, что красавица Розье, и правда, могла оказаться неуловимой преступницей, скрывающейся под масками мужчин. Может, она на самом деле решила отомстить за отца. А может… впрочем, у нее могла оказаться целая куча причин для масштабной мести. И вот когда я уже почти убедила себя, что мы движемся по верному пути, я заметила тебя рядом с леди Малфой и лордом Уолшем. Знаю: я не должна была подходить, но в тот момент мне показалось все происходящее таким… неправильным. Понимаешь? Знаю: это не мое дело! Но твоя жена стояла рядом с тобой — в миллиметре от своего законного супруга — под руку с любовником, и даже не пыталась хоть немного завуалировать происходящее от любопытных взглядов посторонних. Это же дикость! Зачем опускаться до разборок в присутствии всех этих гнилушек, которых ничего не интересует, кроме новых поводов для сплетен?! Поэтому я решила, что неплохо было бы и благородной леди ощутить на себе язвительные взгляды с нотками лживого сочувствия, какими смотрят исключительно на обманутых семьянинов. Когда я оказалась рядом с вашей небольшой компанией, то впервые посмотрела на Уолша так близко. Я видела его издалека на званом ужине в Малфой-Мэноре, а теперь мне предстала возможность для более близкого контакта. И надо же… так получилось, что и он был весьма не прочь пообщаться. Не знаю, Люциус, как тебе это объяснить. Откуда взялась моя нарастающая уверенность, что под личиной угловатого ирландца скрывается совершенно другой человек. Просто…. Тот взгляд, которым он на меня смотрел на протяжении всего приветствия, я не спутала бы ни с одним другим, ведь всего несколько дней назад точно таким же взглядом мое лицо пожирал Антонин Долохов. Понимаешь, через мое тело будто пропустили разряд тока — такая же черная глубина, такие же искорки интереса и животного желания. Честно? В тот момент мне начало казаться, будто я схожу с ума. Особенно когда руки леди Малфой обвили мужской локоть, и она по-хозяйски прижалась к этому человеку. Теперь меня пронзил практически осязаемый ужас: если под личиной малоизвестного ирландца скрывается Долохов, то… Нарцисса точно должна об этом знать! Он же не может постоянно находиться в этом образе! Он же должен… хотя бы изредка становиться самим собой! Она не могла об этом не знать. Единственный вариант ее непричастности — только если Антонин нашел способ для постоянного действия маскирующих чар. Мысленно ругала себя за излишнюю подозрительность и желание найти подвох там, где его нет, и пыталась найти сотню причин, чтобы убедить себя в том, что все происходящее — лишь плод моего разбушевавшегося воображения. А самым главным козырем стала весьма правдоподобная мысль: вряд ли Нарцисса поставила бы под угрозу жизнь единственного сына. Да и человечество еще не придумало способа для того, чтобы столько времени находиться под чужой личиной! Все представление я сидела как на иголках, то и дело находя в толпе беспокоящую меня пару. Я понимала: подозрительность никуда не уходит, а, наоборот, крепчает. И, как ты прекрасно помнишь, именно тогда случилось непредвиденное — буклет в хрупких руках главной подозреваемой ярко вспыхнул и, наверно, я бы тоже решила, будто Розье является нашим клиентом — ведь только слепой не увидел бы ее способностей. Теперь эта женщина полностью подходила под выдвинутую мною же теорию, вот только… именно тогда сидящий поодаль Бартл Уолш выхватил из кармана палочку, чтобы оказать помощь верещащей женщине. И вот тут меня будто ледяной водой окатило. Теперь не оставалось никаких сомнений — передо мной Антонин Долохов.***
— Но почему?! — мой громкий, абсолютно лишенный сдержанности вопль прервал взволнованную речь Грейнджер. Наверное, я все-таки упустил нить обсуждаемых событий! Гермиона замолчала и пристально посмотрела на меня. В ее взгляде было нечто такое — будто она мучительно размышляла, а стоит ли пояснять эти события. Наконец, я заметил, как приоткрылись пухлые губы: — Волшебник никогда не меняет палочку, — проговорила Грейнджер, но тут же продолжила: — точнее, меняет только в случае неустранимой поломки. Не сговариваясь, мы одновременно посмотрели в сторону столика, на котором лежала поврежденная палочка. От созерцания точеных линий древка, вырезанного из виноградной лозы, меня оторвало звучание ее голоса — Гермиона все еще не закончила мысль: — … как у Рона на втором курсе. От упоминания этого имени вдоль позвоночника пробежал могильный холодок. Почему-то за последние дни я совершенно позабыл о том, что эта женщина не свободна. — А ты так хорошо знаешь палочку Долохова? — выдавил я из себя вполне уместный вопрос, стараясь отвлечься от невеселых размышлений. — Трудно забыть палочку, острие которой было прижато к твоему горлу, — чуть помедлив, ответила Грейнджер. Ее слова нисколько не пролили свет на мой вопрос, поэтому я продолжал в недоумении пожирать взглядом собеседницу, пытаясь разгадать очередной ребус. Поджав губы, Гермиона отвернулась и, глядя в сторону окна, как бы невзначай проговорила: — В Отделе Тайн… И вот после этого уточнения меня будто лягнули в темечко. Я будто вновь ощутил запал погони, азарт нового сражения. Я будто вновь слышал злобные, потрясенные крики соратников, треск разбивающихся сфер и шумное, хриплое дыхание загоняемых в ловушку жертв. Жертв, которыми были пятнадцатилетние подростки, ставшие для меня преградой к безупречному исполнению задания Господина. Тряхнув головой, я попытался отвлечься от тех злости, паники и разочарования, которые охватили меня в момент провала. Сейчас нужно было сосредоточиться на другом, ведь те события давно похоронены в прошлом. Я попытался восстановить в голове все данные. А ведь, и правда, — Пожирателем, «в пару» которому досталась маленькая гриффиндорская всезнайка, был никто иной, как озверевший Антонин Долохов. Чтобы отвлечься от невыносимого, острого чувства совершенной тогда ошибки, я слегка севшим голосом выдавил: — Значит, когда ты обратилась ко мне в Гранд-Опера и сказала, что знаешь, кого мы выслеживаем, то имела в виду вовсе не Андриану? — браво, Люциус! Ты просто мастер по бестолковым вопросам! — Да, — утвердительно кивнула Гермиона, — в тот момент я говорила о Бартле Уолше, — сказать по правде, эта игра слов и фамилий меня порядком начала раздражать. — Точнее, теперь ты знаешь, что я имела в виду Долохова, — тут же исправилась девушка. Черт, ну как я упустил это?! Почему я тогда не выслушал ее?! Да еще и оскорбил в придачу. Пытаясь отыскать причину, которая хоть немного могла бы оправдать мое поведение тем вечером я, сверкнув глазами, скептически поинтересовался: — А тебе не кажется, что два метаморфа на одном квадратном метре — это немного перебор? — никогда бы не подумал, что у бывших соратников столько скрытых талантов. Гермиона тяжело выпустила из легких воздух и на выдохе произнесла: — Он не метаморф, — вот так, коротко и ясно. — Тогда как… — вопрос был слишком очевиден, поэтому Грейнджер тут же прервала мою речь. — Люциус, — кажется, малышка начинала раздражаться, — как бы неправдоподобно это не звучало, но для своего обличия Долохов использует зелье, — приподнятая бровь красноречиво дала понять, что мне очень хотелось бы услышать уточнение. И оно не заставило ждать. — Оборотное зелье, — проговорила Грейнджер, не спуская с меня глаз. — Откуда такая осведомленность? — с трудом заставив нижнюю челюсть двигаться, поинтересовался я. Откровенно говоря, я был весьма ошеломлен подобным заявлением. — Почувствовала вкус, — с вызовом проговорила Гермиона, так и не потупив взора. Челюсти крепко сомкнулись до надрывного хруста соприкасающейся друг с другом эмали. Будто со стороны я видел, как вздулись под тонкой кожей мимические мышцы и заходили ходуном желваки. А все из-за совсем свежих воспоминаний. Эта юная женщина в кольце чужих рук с задранной до пояса юбкой. Эта женщина… — Я понимала: другого шанса добыть нужный амулет может и не быть, а ты не захотел меня выслушать, — продолжила Гермиона, ненавязчиво положив ладонь на изгиб моего запястья. — И ты одна полезла в самое пекло?! — стараясь заглушить ревность и обиду, с новой силой всколыхнувшиеся внутри, прошипел я, мастерски скрывая обуревающие эмоции за праведным гневом. Сбросив узкую ладонь, я подскочил на ноги и, измерив размашистыми шагами спальню до противоположной стены и обратно, резко развернулся к Гермионе, молча сверлящей мою спину внимательным взглядом, и… громко задал давно мучающий вопрос: — К чему такая самоотверженность, Грейнджер?! Ведь мы оба прекрасно знаем: этот амулет нужен исключительно Драко! Для других он не представляет никакой ценности! Так к чему тебе все это?! Вопрос всколыхнул собственные воспоминания: а ведь девчонка с самого первого дня работы в отделе интересовалась самочувствием моего сына. От следующего весьма логичного предположения внутри все напряглось: а вдруг… Грейнджер и Драко… вдруг у них была связь до всех этих трагических событий?! Ведь я совершенно не интересовался личной жизнью сына. Но в чем я точно был уверен — евнухом мой сын не был. Не знаю, к каким бы еще выводам я пришел, если бы нить моих лихорадочных размышлений не была разорвана тихим выдохом: — Просто это единственный способ отдать Драко долг. Да что Она несет?! — Долг? — чуть ли не брызжа слюной, прошипел я, крепче переплетая руки на груди, — только бы избавиться от навязчивого желания вцепиться всей пятерней в растрепанные кудри и хорошенько встряхнуть эту нахалку, — О чем ты?! Какой, к черту, долг?! Что связывает эту девчонку с моим сыном?! Неужели… — Просто… — на этот раз твердость и выдержка изменили девчонке — Грейнджер замялась и разорвала сплетение наших взглядов. Заметил, как она зажмурилась, и уже был готов выдать разоблачающую фразу про ее «любовь» к траху с Малфоями, когда она резко подняла на меня глаза и проговорила: — … я ведь знаю, что ты не дал им со мной развлечься только потому, что тебя об этом попросил Драко. Больше не нужно было никаких уточнений. Я прекрасно понимал, о каком случае шла речь. Еще никогда я не слышал такой звенящей тишины. Еще никогда я не ощущал себя таким беспомощным, хотя после сегодняшней насыщенной ночи это казалось уже нереальным. Я так и не смог ничего выдавить из себя — а что я мог сказать? Заверить, что она не права? Но… так ли Она не права в своих выводах? Но Гермионе и не нужны были мои объяснения — Так что медальон — это то немногое, чем я могу отблагодарить твоего сына, — похоже, это была точка. На душе творилось нечто странное — еще никогда я не испытывал на себе такой коктейль эмоций: нежность смешивалась с раскаяньем; облегчение тесно переплеталось с едва уловимыми отголосками пережитого раздражения и злости; стыдливость шла рука об руку с чем-то… до безумия похожим на счастье. В два шага оказавшись рядом с кроватью, я опустился на край мягкого матраса и без лишних слов сжал в объятиях удивительную и одновременно такую невыносимую девчонку! Мне было плевать на то, что мы еще не обсудили и половины из этой запутанной истории: ведь до сих пор осталось невыясненным, причастна ли Нарцисса к данным событиям; и как этот самовлюбленный придурок так долго поддерживал действие Оборотного зелья у всех на глазах — я не знаю ни одного человека, который смог бы выпить это пойло и не поморщиться. Мне было плевать на то, что же нам делать дальше. Плевать, что мы еще вчера должны были появиться в Министерстве. Плевать, что обнаруженный фанатик по-прежнему разгуливал на свободе. Плевать. Плевать! Сейчас самым главным было то, что с ней — с моей малышкой — все было хорошо. Все обошлось! Мы достигли желаемого такой малой кровью. А потом все эти мысли были вытеснены совершенно другой: Она все поняла еще тогда. Умная, наблюдательная, проницательная девочка. Она не забыла и столько лет вынашивала надежду отплатить добром человеку, который неожиданно проявил к ней сострадание. Поэтому, когда появилась возможность, так самоотверженно решила отдать долг. Одна. Абсолютно пренебрегнув помощью. Моя маленькая, обиженная гордячка. — Глупышка, — тихо выдохнул я, зарываясь носом в мягкие пряди за ушком. — Какая же ты глупышка, Грейнджер! — зажмурившись, повторил я, втягивая в ноздри ставший родным аромат. — Почему? — дернув плечами, удивилась девушка, подаваясь всем телом назад. Ох, только не вынуждай меня говорить обо всем вслух! Ведь все происходящее тут — то, чего не должно было быть между нами. — Грейнджер, просто заткнись, прошу тебя, — рыкнул я и, слегка изменив положение, на выдохе прижался ртом к ее сухим губам, чувственно, медленно углубляя поцелуй. Удерживая в ладонях ее личико, я самозабвенно подался вперед, делая наш контакт до невозможного тесным, — а может, это Гермиона опустилась на подушку, утягивая меня вслед за собой. Не знаю, ведь в тот момент в моем сознании все смешалось в один размытый, до невозможного приятный круговорот. Я чувствовал, как в такт движений ее игривого язычка, девичьи руки уверенно скользили по моим мышцам. С нахлынувшим возбуждением ощущал, как обнаженная грудь, видневшаяся в прорезях распахнувшейся рубашки, терлась набухшими, острыми сосками о мою кожу. И только когда узкая ладонь прошлась по моему животу и настойчиво улеглась на пах, сжимая в своих силках напрягшийся, скрытый брюками и трусами член, я заставил себя отстраниться. Нет. Не сейчас. После пережитого ночью, секс — это последнее, что необходимо для восстановления ее подорванного организма. По-отечески чмокнув тяжело дышащую девушку в лоб, я выпрямился, соскальзывая на край кровати, подмечая, как удивленно расширились ее глаза — А теперь спи, — как ни в чем ни бывало, заявил я, но посмотрев на ее забавное, слегка растерянное личико, не выдержал и с усмешкой пояснил: — Я не притронусь к тебе до тех пор, пока ты окончательно не поправишься. Мерлин, и с каких пор я такой сердобольный?! Ведь больше всего на свете мне хотелось вжать Грейнджер в этот матрас и хорошенько оттрахать, но… не мог я сейчас так поступить с ней! — А если мне этого очень хочется? — приподнявшись на локтях, с вызовом проговорила Грейнджер. Узкая ладошка как бы невзначай скользнула по моему бедру, целенаправленно продвигаясь вверх. С тихим смешком я перехватил тонкое запястье и, закатив глаза, воскликнул: — Женщина, ты несколько часов назад пережила серьезное ранение, но только и можешь думать о том, как залезть ко мне в трусы! Она тихонечко хихикнула, и я тоже не удержался от смешка. Вновь обнял девушку и прошептал: — Пожалуйста, спи, иначе я за себя не ручаюсь. Изменив положение наших тел так, чтобы, как и в прошлую ночь, оказаться у Гермионы за спиной, я крепче прижал к себе девушку и еще раз выдохнул: — Спи…