Два дня спустя
Ранним утром я с негромким щелчком закрыл за собой входную дверь и с наслаждением подставил лицо теплым солнечным лучам, озаряющим крыльцо нашего убежища, чувствуя, что… не могу сдержать удовлетворенную усмешку.
Я и не подозревал, что за дни вынужденного затворничества в ожидании полного выздоровления Гермионы — точнее, хотя бы того момента, когда она сможет перемещаться на дальние расстояния, — настолько соскучусь по свежему воздуху. Разумеется, если закрыть глаза на тот факт, что в данную минуту я шагал по улицам мегаполиса, а не по каким-нибудь не протоптанным дорожкам ирландской провинции.
Ирландской провинции.
Ирландия…
Невесело усмехнувшись выскочившим ассоциациям, я остановился и осмотрелся по сторонам, пытаясь сориентироваться на местности. Хм, по словам Грейнджер нужное здание находилось прямо через дорогу. Но, похоже, девчонка несколько поторопилась с подобными высказываниями. Никакой «потрясающей пекарни с французскими деликатесами» я явно не наблюдал на противоположной стороне нашей улицы.
Что ж, придется поискать.
Сегодня я проснулся с навязчивой мыслью сделать это утро приятнее, чем все предыдущие. Чем-нибудь ее порадовать.
Думаю, Гермиона удивится. Я предвкушал, как взволнованно и благодарно загорятся ее глаза, когда девушка вскроет теплый крафтовый пакет; как жадно вонзятся в свежую сдобу белоснежные зубки; как я получу возможность со снисходительным смешком смахнуть с прямого носа белоснежную сахарную пудру. И эти картины придавали моему телу небывалую легкость и заставляли быстрее и увереннее шагать по улицам в поисках упомянутой пекарни. Так, судя по насыщенному запаху слоеного теста, сладковатому аромату перемалываемых ягод и тягучей карамели, идти мне оставалось не так уж долго. И это не могло не радовать.
Я долго сомневался, имею ли я право уйти, — жутко не хотелось оставлять Гермиону в одиночестве, мало ли что. Но когда я внимательно присмотрелся к посвежевшему, умиротворенному лицу спящей девушки, мое беспокойство заметно поубавилось. Вряд ли ее здоровью что-то угрожает. Грейнджер быстро шла на поправку, так что никаких эксцессов произойти не должно. На всякий случай я перепроверил защитные чары, собственноручно наложенные на дом тем безумный вечером и, подгоняемый навязчивой идеей, принялся прикидывать расстояние. Если в наше первое совместное утро Гермиона умудрилась так быстро сходить в пресловутую пекарню, значит, и у меня получится до ее пробуждения. В последние дни девушка много спала, восстанавливая силы, так что времени у меня было более чем предостаточно.
Особенно, после вчерашнего безобразия…
Внизу живота приятно заныло, напоминая о полученных ощущениях, а дернувшийся от притока крови член моментально дал понять, что был бы не против и сегодня поучаствовать в продолжении.
Ох, уж эта Грейнджер!
Пока ноги несли меня к невзрачному зданию с вывеской, красноречиво изображающей круассаны и багеты, я на автомате прокручивал в голове обрывки наших разговоров.
Разумеется, на следующий день после выяснения, кто же скрывался за маской Уолша, мы опять вернулись к животрепещущей теме.
— Как Антонин смог так долго находиться под действием Оборотного зелья? — этот вопрос не давал мне покоя. Я всеми силами напрягал память, но так и не смог вспомнить, чтобы Уолш кривился после приема горячительных напитков, которые, разумеется, в огромном количестве присутствовали на посещенных торжествах. Да и цвет у них был привычным…
Откинувшись на приподнятую подушку, Гермиона сверлила взглядом стену, не спеша удовлетворить мой интерес. И в самом деле: откуда она может знать? Не на все же вопросы у умницы-Грейнджер есть ответы.
— У меня есть предположения, — оторвавшись от созерцания стены, проговорила девушка, разрывая затянувшееся молчание, — но прежде, чем их озвучить, я бы хотела все проверить.
— Не поделишься? — поймав мой вопросительный взгляд, она пояснила:
— Мне нужно кое-что прочитать, потому что я не уверена в том, что я права… — больше я ни на чем не настаивал. Прекрасно понимал — раз девчонка уперлась, то она ничего не озвучит. Уже проходили.
Я не зацикливался на неудаче — тем более, Гермиона отлично отвлекла меня от неприятной темы заявлением, что ей очень хочется принять душ. Без лишних уточнений помог девушке добраться до ванной комнаты. Но когда обнаженные стопы соприкоснулись с белоснежной керамикой, Грейнджер не разжала тонких рук, так доверчиво и привычно обвивших мою шею для более надежного положения. Наоборот, она еще крепче сцепила пальцы и, привстав на цыпочки, впилась поцелуем мне в рот. Мягкие, вернувшие привычную сладость губы становились напористее, вынуждая меня глухо простонать от нахлынувшего желания, — юркий язычок тут же воспользовался подвернувшейся возможностью сделать наш контакт еще интимнее, доводя до исступления. Понимая, что если сейчас же не отстранюсь, то точно не смогу себя контролироваться, я с силой обхватил девичьи запястья и, надавив на хрупкие кости, отцепил от себя Гермиону.
— Грейнджер, я тебе уже все сказал еще вчера, — недоумение в карих глазах щекотнуло где-то в районе сердца. С трудом заставив губы сложиться в снисходительную ухмылку, я проговорил: — Выздоравливай. А потом уже я вовсю тобой займусь.
Когда Гермиона позвала меня, я уже успокоил возбужденные нервы, но эта чертовка, как назло, даже не подумала застегнуть пуговки на многострадальной рубашке: в прорези мелькала молочная кожа и соблазнительные линии юного тела. И судя по ехидному блеску шоколадных омутов, девчонка прекрасно понимала, какую власть имеют эти картины над моим организмом.
Собрав в кулак имеющуюся у меня выдержку, я с невозмутимым лицом подхватил на руки хрупкое тело и отнес в спальню. Усадив девчонку на край кровати, я слишком уж поспешно отдернул ладони, но так и не отошел. Полы рубашки распахнулись больше положенного, но… заинтриговали меня отнюдь не соблазнительные, обнаженные формы моей восхитительной малышки. Нет, меня волновал вздувшийся алый рубец в области правого подреберья и одноименной половины живота. Чувствуя острую потребность ощутить эту инородную плоть под собственной кожей, я медленно, изучающе провел кончиками пальцев по шраму. Почему-то я начал всерьез беспокоиться, что он так и не рассосется.
Будто прочитав мои мысли, Грейнджер судорожно выдохнула и, извернувшись в моих руках, грузно поднялась с кровати и отошла к трюмо. Если я и хотел напомнить девчонке, что ей пока не следует совершать резких телодвижений, то я не успел этого сделать, потому что Гермиона медленно опустилась на низкий пуфик и, пристально глядя на меня сквозь зеркальную поверхность, произнесла:
— Все пройдет, — девичьи пальцы обхватили рукоять расчески, и Гермиона с невозмутимым видом принялась расчесывать влажные, распрямившиеся пряди.
— Откуда такая уверенность? — нахмурившись, поинтересовался я.
Грейнджер не спешила ответить на мой вопрос. С задумчивым выражением на лице она продолжала водить массажкой по мягким прядям, глядя сквозь мое отражение, будто решая… достоин ли человек в глубине зеркала ответа.
— Когда мы рыскали в поисках крестражей, — я вздрогнул — настолько неожиданным было начало повествования, — … Рона расщепило, — от упоминания имени рыжеволосого рогоносца я моментально напрягся, но взгляд так и не отвел.
Грейнджер отложила расческу и, медленно поднявшись с низкого сидения, развернулась ко мне лицом. Я не требовал дальнейших пояснений, но она почему-то продолжила:
— Его рана была намного опаснее, страшнее и глубже. А рубец… — Грейнджер выразительно округлила глаза, помогая представить всю серьезность описываемого случая. — Но он постепенно сошел — не осталось и следа, — на этих словах девушка вдруг широко и искренне улыбнулась: — Я бы очень хотела выйти на улицу.
Я чуть не поперхнулся — иногда меня безумно поражало ее умение моментально менять тему разговора.
Разумеется, ни о какой полноценной прогулке еще не могло быть и речи, поэтому я просто помог Гермионе выйти на балкон, который представлял собой нечто сродни веранды. Хозяева дома явно любили и знали толк в комнатных растениях — все перила были увиты какой-то зеленью, в некоторых местах пестреющей синими, белыми и желтыми красками. У противоположной от перил стены располагались небольшие, глубокие кресла, в одно из которых я и усадил Грейнджер. Первое, на что я обратил внимание, — это на то, как заходила ходуном полная грудь, стоило легким втянуть первый приток воздуха, насыщенного кислородом. А уже потом я осмотрелся, понимая, что, несмотря на детское время, на улице сгущались сумерки. И дело было не в стрелках часов на циферблате. Нет, просто весь горизонт был затянут серыми тучами, сквозь которые иногда виднелись желтоватые отблески.
Когда из прорвавших облаков посыпались первые капли, я с почти детской радостью понял, что на этот раз стихия не сможет прогнать нас — предприимчивые маглы продумали все на случай непогоды, поэтому над половиной балкона нависал металлический козырек, под которым так удачно расположились кресла.
Когда я вновь посмотрел на Гермиону, мне сразу бросилось в глаза то, что она застегнула рубашку на все пуговички. Узкие ладони обхватили локотки — кажется, девушка начинала замерзать.
Даже не пытаясь придумать объяснений своему поступку, я принес плед и две огромные кружки с дымящимся чаем. Гермиона позволила укутать обнаженные ноги теплой материей и с благодарной улыбкой приняла мое подношение. Так мы и сидели, слушая, как с каждой минутой ужесточался дождь, и размышляли о своем.
— Люциус, как думаешь, — повернулся к Гермионе, давая понять, что я весь во внимании: — … Нарцисса причастна ко всему происходящему?
Теперь уже я не спешил с ответом. Разумеется, я мог встать и уйти, или просто проигнорировать ее вопрос, или в очередной раз наорать, требуя больше никогда не упоминать имя моей жены, но я лишь отрицательно кивнул и тихо, но беспрекословно ответил:
— Нет.
У меня было время все взвесить и поразмышлять.
В шоколадных глазах промелькнуло отчетливо читающееся разочарование, но оно практически сразу было вытеснено гриффиндорским упрямством:
— Ну, разумеется, — ехидство так и сочилось в небрежно брошенной фразе.
Я не обязан был оправдываться; я не обязан был пояснять свои выводы и такую непоколебимую уверенность, но… я зачем-то продолжил:
— Нарцисса терпеть не может Пожирателей. Пусть эта женщина и самовлюбленная, безмозглая дура, но она никогда не стала бы с ними связываться по доброй воле и, уж тем более, чем-то им помогать.
В ушах зазвенел надрывный, истеричный голос, пылко выкрикивающий обвинения и проклятия в мой адрес, а перед глазами появилось искаженное злобной гримасой, утерявшее всякую привлекательность лицо.
Из этих образов меня вырвал растерянный голос:
— А разве Нарцисса не… — не привычно было видеть Грейнджер мямлящей, — Разве она не одна из… — решив не мучить смутившуюся Гермиону, я оборвал ее многострадальную речь:
— Моя жена не принимала метку — Темному Лорду было достаточно того, что клеймо красовалось на руке ее мужа, а впоследствии и сына.
Нас окутала кромешная тишина. А я с какой-то апатией осознал, что сболтнул лишнее: такая умница, как Гермиона, моментально сопоставит разрозненные слова «ненависть», «моя жена», «Пожиратель»… и выстроит их в логическую цепочку, прекрасно объясняющую наши с Нарциссой взаимоотношения. Она поймет, что наши свободные отношения с миссис Малфой — не результат многолетнего пребывания бок о бок и не результат пресловутой «бытовухи». Нет, здесь нужно было копать намного глубже.
Хотя порой я не мог не отметить про себя, что заявления моей жены по поводу ее страшной ненависти к слугам Волан-де-Морта несколько наиграны и неискренни. Да, она умела прекрасно разыгрывать красочные спектакли на эту тему, как на том пресловутом ужине в Малфой-Мэноре, вот только, надо же, какая незадача, Снейп тоже спокойно носил на своем предплечье Темную метку, однако от этого пылкая любовь леди Малфой нисколько не уменьшилась. А когда я задал этот обличающий вопрос ей в лицо, Нарцисса лишь презрительно скривилась и заявила, что он сделал это только для того, чтобы без всяких ограничений быть рядом с ней. Все ради нее. Видите ли, у Северуса были другие цели в этой игре. Не такие как у меня. Не такие как у всех чистокровных волшебников. Что ж, возможно, Нарцисса была права, вот только я прекрасно помнил, какое удовольствие получал благородный Северус Снейп на первых порах от всех наших игр. Пока из-за его оплошности и гордыни не умерла его подруга детства.
Что-то заставило меня встрепенуться, и я осознанно посмотрел на Грейнджер. Судя по внимательному, выжидающему взгляду, она только что задала какой-то вопрос, но я, разумеется, ничего не услышал. Нахмурившись, я переспросил:
— Что ты сказала?
— Я спросила: Оборотное зелье ведь убирает Темную метку?
— Если ее нет на руке у «донора», то, разумеется, она не будет видна на коже после принятия снадобья, — ответил я, слегка передернув плечами.
Гермиона удовлетворенно кивнула:
— Тогда практически со стопроцентной вероятностью миссис Малфой является жертвой хорошо разыгранного спектакля и даже не подозревает об этом.
На этой фразе мы поставили точку. Я ничего не ответил, всеми фибрами души мечтая уйти со скользкой дорожки, на которой то и дело мелькало опостылевшее имя, а Грейнджер больше не стала в этом копаться. И за это я был ей благодарен.
Некоторое время мы молча пили остывающий чай и смотрели на постепенно редеющую стену дождя. Звонкий голос заставил вздрогнуть и повернуться в сторону говорящей девушки.
— Люциус, тебе не кажется, что все это время он водил нас за нос? Это была как двойная охота. И понял он, что сам оказался в дураках только в тот момент, когда услышал, как ты назвал мое настоящее имя?
— У меня была такая мысль, — честно признался я.
Перед глазами промелькнуло осатаневшее лицо Уолша, вмиг приобретшее до дрожи знакомые черты. В тот момент я не разобрался, почему у меня возникли подобные ассоциации, но, впоследствии все стало предельно ясно: сквозь маску ирландца проступили черты закоренелого Пожирателя — именно с таким выражением лица Долохов мучил всех своих жертв. С такой яростью и ненавистью настигал загоняемых маглов и более слабых волшебников и пытал, пытал… пока те не сходили с ума или не погибали под острием не дрогнувшей палочки.
— Помнишь тот инцидент с… — Грейнджер замялась, но потом не дрогнувшим голосом закончила — … отчетом?
— Что? — я уставился на девчонку, а она даже как-то приосанилась, и в карих глазах заполыхал такой огонь, что я невольно насторожился — какая идея пришла в ее светлую голову?
— Отчет в библиотеке, — она так на меня посмотрела, что я тут же все понял. Как по команде перед глазами промелькнули жаркие, пошлые картинки нашего первого секса, а член в трусах начал моментально твердеть. Мысленно обругав себя извращенцем, я сосредоточился на Грейнджер — почему-то я не сомневался, если бы не так усиленно скрываемая ею боль в области правой половины туловища, сейчас бы она уже принялась взволнованно шагать из угла в угол: — На следующий день ты обвинил меня в том, что я его забрала, но… — она пристально посмотрела мне в глаза: — … но я к нему не прикасалась.
— А я не нашел его на том месте, где оставил перед тем, как… — «последовать за тобой» — слова жгли кончик языка, но я решил пропустить окончание этой фразы и вернуться к главному: — Стол был пуст.
— И кто-то входил в библиотеку… — взволнованно перебирая пальцами, задумчиво проговорила девушка — она будто вела беседу с самой собой, просто по неосторожности слова вырывались сквозь барьер ее белоснежных зубов.
Я тоже умел делать кое-какие выводы.
— Значит, Уолш, — я исправился, — точнее, Долохов с самого начала знал, что мы не просто так оказались в Париже именно в эти даты. По крайней мере, я, — Грейнджер кивнула, и я продолжил нить своих размышлений: — К тебе он, судя по всему, никаких претензий не имел.
Грейнджер рьяно замахала головой, и я остановился:
— Не ко мне, — указательный пальчик наставительно смотрел кончиком вверх, — А к мисс Кларк.
— Ну, да, — кивнул я, одобряя это замечание. — Представляю, как он потешался над моим расследованием: ведь он неплохо спутал карты. Мы искали человека, который будет присутствовать на всех трех мероприятиях, и он очень хорошо отвел от себя подозрения. На первой встрече он был в своем истинном обличии, а потом уже в виде Уолша, да к тому же прикрывался Нарциссой.
Дальше я не мог продолжать, потому что опять готов был заскрежетать зубами от злости, которую испытал во время короткого диалога в Гранд-Опера.
— Знаешь, а ведь что-то не сходится, — задумчиво проговорила Гермиона и отставила от себя чашку. — В том отчете еще не было ни слова о том, что его марионетка захвачена Авроратом, и уж тем более ни слова о выуженной у нее информации. Ни слова о поисках метаморфа. Лишь информация о перехваченных артефактах, их свойствах и заклятиях используемых нами.
Поджав губы, я уставился на Гермиону. Да уж, вопросов, по-прежнему, была куча.
— В любом случае, Долохов узнал, что я не просто так просиживаю штаны в Министерстве; узнал, что необходимые амулеты попали мне в руки. А насчет заключенных, — я с раздражением откинул волосы за спину, — в тот вечер в поместье присутствовал чуть ли не весь Аврорат, так что Антонин вполне мог выудить у них какие-нибудь сведения. А уж догадаться о том, что мы выбьем из его подопечной все секреты, не составило труда. Он же не дурак.
— Логично, — кивнула Грейнджер, и именно в этот момент я обратил внимание, как она устало прикрыла отяжелевшие веки.
— Тебе нужно отдохнуть, — решительно заявил я, обрывая бесполезный разговор, который основывался лишь на наших предположениях и фантазии.
— Я не устала, — попыталась возмутиться Грейнджер, но я не особо прислушивался к ее протестам.
Когда я уложил ее на кровать и уже хотел выпрямиться, Гермиона резко вцепилась обеими ладонями в ворот моей рубашки и потянула на себя, вынуждая нас практически соприкоснуться кончиками носов. Вначале кожу лица опалило ее теплое дыхание, а уже потом я услышал фразу, от которой по позвоночнику пробежала дрожь возбуждения:
— Я соскучилась.
Мягкие губы оставляли россыпь хаотичных поцелуев на моем лице, и я вот-вот готов был перехватить инициативу, но перед глазами, как по команде, вспыхнул бугристый, вздувшийся шрам. Упершись ладонями по сторонам от ее плеч, я навис над Грейнджер, отстраняясь от девушки на длину выпрямленных рук:
— Ты еще с трудом передвигаешься, — хмыкнул я и игриво прикусил кончик носа, ставя точку до того, как возмущенный блеск в глазах вылился в пламенную речь.
Я отошел от кровати со словами:
— Я в душ.
В холодный, а лучше в ледяной душ.
В который раз я убеждался, что ледяная вода не принесла мне ничего, кроме неприятных ощущений, так что я с раздражением повернул красный вентиль, подставляя тело приятным, теплым каплям.
Я не мог перестать размышлять о творившемся вокруг безумии. Где-то там, на улицах Парижа остался озлобленный Пожиратель, хотя, скорее всего, он уже пытается замести следы, ведь теперь мы с Грейнджер знаем, кого нужно отловить. Впрочем, тут я не сильно переживал: я отправил сову с кратким содержанием проделанной операции Кингсли на следующий вечер. Когда голова начала опять соображать, я понял, что оттягивать этот момент не имело никакого смысла. К моему удивлению, Кингсли не явился сюда сам и никого не прислал, а значит… скорее всего, они с поисковыми группами уже рыщут по следу.
Хотя очень странно, что до сих пор никто не явился сюда. Но оно и к лучшему. Для меня.
А еще я не мог перестать думать о Нарциссе. Почему Антонин связался именно с ней? Почему именно ее выбрал себе в любовницы? И… он же ничего ей не сделал после того, как мы с Грейнджер упорхнули вместе с его драгоценным кулоном? Как бы я терпеть не мог свою жену, мне бы не хотелось стать причиной ее скоропалительной кончины.
Была еще одна проблема — мысль, которая не давала покоя: почему несколько месяцев назад Долохов чуть не прикончил Драко? Ведь, если так подумать, мы никогда не были с Антонином врагами. О моей истиной деятельности в Министерстве он не мог знать, ведь на тот момент ему еще не попался в руки отчет. Значит, вполне возможно, что все произошедшее с моим сыном — нелепая, несмешная случайность. Но меня не покидала другая мысль… а если все-таки бывший соратник уже тогда знал, что я принимаю активное участие в жизни светлой стороны, то… кома Драко не случайность, а хорошо продуманная месть или что-то вроде того…
Но если Долохов знал, то тогда получается, кто-то должен был выдать ему мои истинные обязанности. И тогда встает логичный вопрос: кто мог это сделать? Если верить Кингсли, он сразу же взял Непреложный обет по неразглашению информации со всех работников нашего Отдела и персонала смежных подразделений, с которыми мы по долгу службы пересекались.
Ох, сколько всего нужно было провернуть в голове, обдумать, найти зацепки и разгадки!
И в тот момент, когда моя черепная коробка уже готова была взорваться, я почувствовал, как по моему телу прошло легкое дуновение, приносящее ощущение холода. Это могла означать лишь одно: кто-то открыл дверь ванной.
Распахнув глаза, я посмотрел вперед. По стеклу прозрачной стены душевой кабины ритмично разбивались сотни капель, оставляя после себя хаотичные потеки и смазанную, искаженную картинку. Но одно я видел точно.
По ту сторону ванной стояла Грейнджер.
Картина была весьма эпична и неоднозначна: полностью обнаженный, я по-прежнему находился в душевой кабине; Грейнджер же стояла на кафельном полу в неизменной мужской рубашке, застегнутой на все пуговички и доходящей ей чуть ли не до колен; а между нами находилась усеянная полупрозрачными капельками стеклянная преграда.
Но, несмотря на все это завораживающее, выбивающее из колеи зрелище, я все еще отдавал себе отчет в происходящем. Я уже собирался проорать сквозь плеск воды, чтобы Гермиона немедленно вернулась в кровать, но… не успел.
Лукаво усмехнувшись, не отрывая от меня игривого взгляда, Гермиона уперлась ладонями в стекло на уровне моей груди и, легонько привстав на цыпочки, прижалась губами к тому месту, которое соответствовало моему рту. От ее дыхания на стекле моментально образовалось запотевшее пятнышко, делающее картинку еще более смазанной, но я все равно прекрасно видел, как юркнул ее проворный язычок, выводя невидимые влажные полоски на прозрачной преграде; как девчонка закрыла глаза, будто она на самом деле получала удовольствие от имитируемого поцелуя. И от вида приоткрытых, пухлых губ и кончика розового язычка, игриво скользящего по стеклу, мне стало невероятно жарко. И этот жар моментально разнесся по всему телу, концентрируясь внизу живота.
— Грейнджер, что ты делаешь… — тихо выдохнул я, понимая, что на этот раз вряд ли смогу контролировать свои мужские потребности.
Гермиона моментально открыла глаза — значит, все-таки услышала, чертовка! — и, лукаво подмигнув, начала медленно оседать на пол. Узкие ладони плавно скользили по стеклу, а я будто наяву ощущал, как они продвигаются по пылающей коже моих плеч, торса, живота и… бедер. Девушка замерла лишь тогда, когда ее голова поравнялась с моим пахом — в эту область тут же прилила новая порция обжигающей крови, особенно, когда Гермиона бросила на меня снизу вверх лукавый взгляд из-под полуопущенных ресниц. Будто в замедленной съемке я видел, как приоткрылись пухлые губы, и как заскользил по прозрачной грани жаркий язычок моей малышки, в точности повторяя форму и местоположение моего готового взорваться органа! Нет, я точно не готов был терпеть это будоражащее безобразие!
Рванув в сторону запотевшее стекло, я выпустил наружу струйки белесого, жаркого пара. Представляю, какой в тот момент у меня был ошалелый вид! Я будто со стороны видел, каким возбужденным блеском светились мои глаза. Мокрые пряди налипли на плечи и спину; а вдоль покрывшегося мурашками предвкушения тела стекали струйки жаркой влаги, по-прежнему сыплющиеся с потолка душевой кабины.
Втянув не сопротивляющуюся девчонку к себе, я одним грубым движением придавил ее к мокрой, теплой стене и, проведя кончиком носа вдоль увлажнившейся, нежной шеи любовницы, тихо выдохнул:
— Что ты творишь, Грейнджер?
Не знаю, ждал ли я от нее ответ, или этот вопрос все-таки был риторическим, но Гермиона тут же запустила пальчики в мои волосы на затылке и, ощутимо сжав их в захвате своих хрупких, но таких сильных пальцев, провела губами вдоль моей щеки, оставляя после своих ласк пылающие желанием метки, и на грани слышимости прошептала:
— Я же сказала, что соскучилась.
И именно после этого напоминания, после этого мягкого, с хрипловатыми нотками голоска, выражающего высшую степень возбуждения его обладательницы, мне стало плевать на все. Абсолютно на все. Плевать, что сейчас девчонке нужно было находиться в постели и в ближайшие сорок восемь часов как можно реже нарушать горизонтальное положение. Плевать, что на ее потрясающем теле, которое я с каждым толчком сердца крепче сжимал в ладонях, все еще присутствовала не зажившая рана, несколько дней назад грозящая стать смертельной. Плевать, что где-то за стенами этой кабинки, этого небольшого коттеджа идут поиски опасного преступника. Плевать, что женщина, которая носит мою фамилию, каким-то образом оказалась связана с этим сумасшедшим. Плевать, что мой родной сын все еще находился на больничной койке, и его жизнь поддерживали многочисленные трубки и аппараты. Сейчас для меня самым важным было это удивительное, сводящее с ума тело, так призывно выгибающееся и требующее незамедлительного продолжения. Что ж, сейчас я и сам не был настроен на длительную прелюдию.
С громким стоном, грозящим превратиться в злобный рык, я рывком подхватил Грейнджер под округлые бедра, с сумасшедшим упоением вдавливая пальцы в упругую, податливую плоть, и грубо вжал ее спиной в свободную стену. Тонкие руки крепче, синхронно с моими действиями, обвили шею, и это дало мне понять, что… я все делаю правильно — в данную минуту Гермиона и не ожидала от меня ничего другого. Пока губы терзали лебединую шею, я уверенно устраивался между распахнутых бедер, стремясь приноровиться к выбранной позе. Девчонка с зазывающими стонами извивалась в руках, и это распаляло и одновременно раздражало до безумия.
— Грейнджер! — рыкнул я — у меня даже не было желания пояснять, что конкретно я требовал от нее.
Минутная задержка в виде узкой полоски трусиков, которую я рывком отвел в сторону, принесла новую порцию раздражения. До предела вдавив Гермиону в теплую плитку, я одним грубым толчком ворвался в неразработанное лоно, чувствуя, как бархатистые стеночки с натугой уступают моему животному напору. И только когда член вонзился до самого упора, а мошонка с пошлым шлепком ударилась о девичьи прелести, я с облеченным, почти жалобным рыком уткнулся носом в хрупкую ключицу, выглядывающую из-под ворота белоснежной рубашки. Кайф. Внутри нее было так узко, так хорошо, так… обжигающе, что я готов был тут же кончить, и только мужское самолюбие не позволило подобной вольности.
Толчок. Еще один. Ох, блять, и где была эта женщина все эти гребанные годы?!
И только когда прошла первая эйфория, я осознал, что мои плечи нещадно саднит от врезавшихся в кожу ногтей соблазнительной любовницы. Замерев, я внимательно посмотрел на Гермиону: глаза были прикрыты, нижняя губы оказалась до крови зажата в тисках белоснежных зубов, а из тонких ноздрей вырывалось сиплое, прерывистое дыхание. В этот момент она показалась мне такой хрупкой, такой… слишком миниатюрной…
— Все нормально? — выдохнул, напряженно всматриваясь в миловидное лицо, — возможно, мне стоило быть более аккуратным.
Гермиона распахнула глаза и сфокусировала взгляд на моем бесстрастном лице.
— Нет, — прошептала она и для пущей убедительности махнула головой. От этого заявления где-то в левой половине груди нещадно запекло, и я уже готов был поддаться угрызениям внезапно всколыхнувшейся совести, когда девичьи пальчики ощутимо вцепились мне в волосы, и Грейнджер, лукаво стрельнув глазками, пояснила: — Ты же остановился…
Все опасения вмиг рассыпались как карточный домик. Впившись ртом в податливые губы, я с двойной силой начал двигать тазом. С каждым толчком я ощущал, как сильнее впиваются мне в волосы тонкие пальцы, — никогда еще эта боль не приносила мне такого удовольствия как сейчас. Я чувствовал, как хаотично двигается женская грудь, зажатая моей грудной клеткой. Чувствовал, как упругие стеночки вокруг меня начинают напрягаться, предупреждая о надвигающейся кульминации.
В другое время я непременно изменил бы позу или сбавил темп — только бы еще сильнее распалить мою маленькую любовницу — но сейчас краем уплывающего сознания я понимал, что Грейнджер еще слегка не в форме для долгих сексуальных марафонов.
Поэтому, несмотря на сбившееся дыхание и слегка потяжелевшие руки, я продолжал двигаться в ней с чавкающим, еще больше заводящим звуком, в то время как мои губы оставляли хаотичную россыпь поцелуев на раскрасневшихся щеках.
В какой-то момент Гермиона громко взвизгнула и так резко дернула головой, уворачиваясь от моих губ, что я невольно обеспокоился о целостности ее шейных позвонков. Громкий протяжный стон совпал с бешеной пульсацией бархатистых стеночек и крепким объятием.
Прекрасно. Она достигла кульминации.
Я не спешил ее покинуть, тем более, сам я был еще в полной боевой готовности. Поэтому я наслаждался мягкой, неповторимой вибрацией, которую можно ощутить только, если довести женщину до пика ее экстаза; вслушивался в прерывистое дыхании и… кайфовал от очередной нашей близости.
Я аккуратно отстранился от девушки — так, чтобы ее обнаженные стопы коснулись керамического поддона. И только после этого повернул вентиль, останавливая непрерывный поток влаги, сыплющийся все это время нам на головы.
Не тратя время на полотенца или высушивающие заклинания, я подхватил не сопротивляющуюся любовницу на руки и уверенно вынес ее из ванной назад в нашу спальню. Воздух тотчас коснулся разгоряченных рецепторов, обдавая отрезвляющим холодом влажную кожу, но… в тот момент я решил не распылять на это внимание, тем более, впереди меня ждало продолжение нашего безобразия.
Бережно уложил приходящую в себя девушку на смятые простыни и, слегка отстранившись, прошелся голодным взглядом по юному телу, невольно любуясь открывшейся картиной. Насквозь промокшая белоснежная рубашка эротично облепляла упругое тело, нисколько не скрывая его прелестей, а наоборот, подчеркивая каждую деталь, каждую особенность — безупречную окружность полной груди с темнеющими под мокрой тканью сосками; плоский живот с неглубокой впадинкой пупка; выпирающие тазовые косточки, придающие своей обладательнице необъяснимую хрупкость и уязвимость.
И без того перенапряженный пенис получил новый приток жидкости, и я шумно выдохнул. Но… пока я не собирался удовлетворять собственные нужды. Нет, в голове вспыхнула идея, которой я не собирался сопротивляться.
Раз ты соскучилась, будь по-твоему, малышка.
Не дав Гермионе прийти в себя, я подцепил пальцами боковые резиночки сдвинутых трусиков и с силой потянул их вниз к тонким лодыжкам, попутно опускаясь коленями на прохладный пол.
— Люциус… — протяжный хрип где-то сверху, но я не стал концентрироваться на нем.
Положив ладони на округлые коленки, одним уверенным движением развел их в стороны и, крепко удерживая Гермиону за бедра, припал ртом к покрасневшей, сочившейся соками щелочке, с удовольствием отмечая, как любовница дернулась в моих ладонях и попыталась интуитивно увернуться, срываясь на протяжный писк, в котором было столько наслаждения, что я с удвоенной силой начал водить языком меж нежных лепестков.
Под напором моих рта, языка и зубов Грейнджер стонала, кричала, несвязно о чем-то молила, но когда я нарочно медленно ввел указательный палец в ее раскрасневшуюся узкую дырочку, она с таким рвением подалась вперед, насаживаясь до конца, что я невольно прохрипел:
— Полегче, малышка, — правда, поддавшись требовательному хныканью, я тут же присоединил второй палец, а сам с двойным рвением припал к розовой набухшей горошинке клитора, ощущая как неповторимый вкус моей девочки становится насыщеннее, ярче… Это могло означать лишь одно… Гермионе опять оставалось совсем чуть-чуть. И на этот раз я опять не стал ее мучить.
Она кончила с громким стоном, который сложился в звуки моего имени, и только в этот момент я решил, что… пора позаботиться и о себе. Тем более, это должно было еще немного продлить экстаз моей раскрепощенной малышки.
Я быстро поднялся с колен, нависая над приходящей в себя любовницей, но, прежде чем я занял удобную позицию, Гермиона резко села на кровати, пододвигаясь на самый край. Ее действия были такими неожиданными, что я даже не сразу сообразил, что они означают. Осознание пришлось лишь в тот момент, когда мягкие, теплые губы сомкнулись плотным, тугим кольцом у самого основания купола головки.
Громко, несвязно простонав от нахлынувшего удовольствия, я непроизвольно вцепился ладонью в хрупкое плечо, плотно смыкая пальцы на тонкой кости. Но Гермиона воспринимала мое действие, как приказ к более решительным действиям — пока ее губы и язык уверенно и игриво баловались с головкой и крайней плотью, узкая ладонь сомкнулась у основания напряженного члена, постепенно задавая темп.
Я полностью отдался во власть моей опытной любовницы, позволяя ей творить все, что только эта девчонка вздумает — что угодно, только пусть не сбавляет темп. Но когда тянущее, нарастающее ощущение внизу живота стало невыносимым, а движения Гермионы по-прежнему не вышли на нужный темп, я непроизвольно сам начал подаваться вперед, делая наш контакт до невозможного глубоким. Девчонка не сопротивлялась — лишь чаще и судорожнее начала втягивать в себя воздух, явно пытаясь подавить нежелательные рефлексы. Но и я не собирался останавливаться. Нет-нет, мне нужно было еще жестче! Еще глубже! До самого предела! Да! До хлюпанья моих яиц об ее подбородок, до рвотного позыва! До… самого конца!
Непроизвольно вцепился пальцами в кучерявые пряди на девичьем затылке и насаживал ее ртом на свой орган, ничуть не заботясь о том, что нужно быть чуточку нежнее и обходительнее. Нет. Сейчас на первом месте были мои желания. Мои инстинкты. И Грейнджер не сопротивлялась. Она послушно позволяла делать все, что я захочу. И в то неповторимое мгновение, когда ее рот начал наполняться солоноватой влагой, она резко подалась вперед — так, чтобы мощная струя ударила в заднюю стену ее податливой, рабочей глотки.
Я не помню, что было дальше, — память решила отдохнуть вместе с моими восстанавливающимися телом и дыханием.
Когда я начал хоть что-то соображать, то понял, что мы все еще лежим поперек кровати. Одна рука была закинута вверх и лежала под затылком, а второй я прижимал к себе затихшую Грейнджер.
Наверное, именно в этот момент внутри опять взбунтовалась совесть. Я переложил Гермиону так, чтобы ее затылок коснулся мягкой подушки, а сам… быстро произнес высушивающее и очищающее заклятия и медленно, с опаской задрал край рубашки. Пальцы быстро прошлись вдоль бугристого рубца, проверяя все ли здесь без изменений, но у самого основания на мое запястье легла прохладная девичья ладонь.
— Не волнуйся, — прошептала девушка. — Не думаю, что рана могла разойтись от такого приятного занятия, — хихикнула Гермиона.
Меня и самого затрясло от смеха. Качая головой, я сквозь хохот проговорил:
— Грейнджер, все-таки однажды я тебя убью!
— О, буду ждать этого с нетерпением! — она продолжала заливаться звонким хохотом.
— Ложись давай, — стараясь взять себя в руки, заявил я, перекатываясь через Гермиону и занимая привычную позицию у нее за спиной.
Крепче обвив девушку под грудью, я прижал ее к себе. Постепенно веселость проходила, уступая место сонливости, но я все-таки прошептал в темноту:
— Когда вернемся в Лондон? — ответом мне было молчание, но я почувствовал, как девушка в моих руках напряглась — значит, она еще не спала. — Завтра ты уже будешь готова к трансгрессии? — не знаю, почему я так упорствовал. Наверное, все дело в том, что мне все-таки не терпелось увидеть Драко живым и невредимым.
— Вполне, — я не видел ее лицо, но почему-то меня не покидало ощущение, что девушка усиленно задерживает дыхание — она очень тщательно контролировала свои выдохи, чтобы они не были излишне протяжными, — как человек, который всеми силами пытается не показать своего огорчения.
За тот вечер, плавно перешедший в ночь, мы больше не произнесли ни слова. Хотя нет. Когда дыхание девушки стало равномерным, а тело слегка потяжелело в моих руках, я невесомо коснулся губами ее затылка и на грани слышимости выдохнул свою личную тайну:
— Я люблю тебя, Грейнджер.
***
И вот теперь настало это самое «завтра», и мне очень хотелось наполнить его хоть чем-то приятным.
Забрав крафтовый пакет из рук улыбчивого пекаря, я уже направился в сторону дома, где умиротворенно посапывала Гермиона, как вдруг мне в голову пришла неожиданная идея, как еще сделать это утро немного ярче. Наверное, подсознательно я давно вынашивал эту мысль, но… именно в данный момент она окончательно оформилась. Ну, а ее осуществление не должно было занять много времени, так что я вполне мог себе это позволить.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто не заметит моего внезапного растворения в воздухе, я тотчас трансгрессировал.
Надеюсь, Она обрадуется.
***
Справился я очень быстро — пакет с крауссанами все еще пылал от приятного жара. Настроение было приподнятым… ровно до того момента, пока я не заметил приоткрытую входную дверь нашего с Грейнджер дома. Я быстро проверил защитные чары. Твою мать! Сняты…
В голове роем метались вопросы, а ноги будто приросли к асфальту. Неужели Грейнджер куда-то пошла?! Нет, конечно, она не обязана сидеть взаперти, но ладно бы, если бы она до конца восстановилась! Ладно бы, если бы… А, может, это Кингсли к нам пожаловал, обеспокоенный моим письмом, или кто-то из его обожаемой свиты? А может…
Был еще один вариант, и вот именно он заставил меня оторвать подошвы от накаляющегося асфальта и чуть ли не бегом броситься к двери. Я так толкнул ее перед собой, что дверь чуть не слетела с петель, по крайней мере, те отозвались на это воздействие надрывным писком металла. К моему облегчению, в гостиной не было ничего подозрительного, кроме, разве что, звенящей тишины.
Рванув дальше, я ворвался в следующую комнату и во все глаза уставился на весьма эпичную картину. Да уж, теперь я точно знал, что Гермиона не ушла на прогулку. И уж тем более, к ней не приходил кто-то из наших коллег. Ведь вряд ли бы они обменивались такими пламенными приветствиями, что на полу, посреди комнаты оказалась бы вдребезги разбитая люстра. У края кровати валялось скомканное одеяло, а на простынях появилось слишком много складок, словно после яростной борьбы. Но было во всей этой картине что-то еще. То, что окончательно лишило меня надежды на хорошее окончание этой потасовки. И это что-то… переломанная пополам палочка Гермионы Грейнджер.
Пальцы сжались вокруг рукоятки трости, а сам я, не отдавая себе отчета, бережно собрал щепки магического древка. Я во все глаза смотрел на куски дерева в своей ладони, лихорадочно… беспомощно пытаясь сообразить, что же мне делать дальше.
Оцепенение прервал знакомый звук разрываемого взмахом крыла воздуха. Я поднял голову — так и есть, в приоткрытую фрамугу влетел ухоженный филин и, громко ухнув, уронил на стол желтоватый конверт, а сам тут же выпорхнул назад.
Я знал, что это послание для меня. И даже не сомневался, что оно будет касаться Гермионы. Поэтому без лишних задержек взял в руки конверт и с характерным звуком надорвал сургуч…
Взгляд жадно бегал по строчкам, и от волнения я перескакивал с одного слова на другое, но, как ни странно смысл написанного до меня доходил великолепно.
«Дорогой мой друг, с прискорбием сообщаю, что мне пришлось замарать руки о твою грязнокровную сообщницу. Но не переживай, пока что с ней…»
Я шарил взглядом по строчкам, пробиваясь сквозь вычурные фразы автора. И с каждым словом я все больше и больше узнавал излюбленную, витиеватую манеру Антонина Долохова.
Сжав в руках письмо, я переваривал смыл прочитанного. Все было просто и банально до безобразия. И объяснялось на раз.
Если хочу увидеть Гермиону живой и невредимой, я должен к определенному времени собственноручно принести украденный амулет и при этом не забыть те реликвии, которые были перехвачены у молчаливой пособницы на Сан-Марино.
И можно было бы тотчас направиться в Лондон, собрать подготовленных ребят и устроить Антонину взбучку, которая бы навсегда вправила ему мозги и лишила желания возвращаться к временам Темного Лорда, вот только… на пожухлых страницах весьма красноречиво значилась одна маленькая деталь: любая трансгрессия из этого дома будет отслеживаться, как и все мои передвижения. Так что Антонин любезно предлагал прислать за мной такси, которое и должно было доставить меня к нему в отель.
И это было еще не все.
Теперь стало понятно, почему к нам так и не пожаловал взволнованный Кингсли. Моя вчерашняя записка прилагалась к только что полученному письму. Значит, моя сова была перехвачена. Значит, мне не показалось: за домом на самом деле следили, а я списал это ощущение на свою паранойю. И можно было бы понадеяться, что Министра все-таки взволнует наше отсутствие, и он волшебным образом материализуется здесь в такой критический момент, вот только… Долохов не забыл упомянуть, что взамен моего послания, отправил в Лондон свой вариант, в котором я решительно настаивал на небольшой отсрочке для завершения операции ввиду новых, неожиданных обстоятельств.
И можно было бы отправить Кингсли новый крик о помощи, вот только Долохов предусмотрел и это. В конце письма была небольшая приписка, в которой он говорил о том, что его люди будут отслеживать сов, каминную сеть, Патронусы — одним словом, любой магический способ связи. А все это будет ставить под угрозу жизнь и благополучие Гермионы.
И, наверное, можно было бы плюнуть на все. Плюнуть на Грейнджер — в конце концов, жизнь и благополучие Драко важнее. Да, еще месяц назад, я бы с чистой совестью наплевал на нее — подумаешь, ее жизнь не имела никакого смысла и ценности — и сразу же перенесся в Мунго, даже не подумав вернуться. Но теперь все изменилось.
Теперь уже ничто не будет как прежде. Я вытащу ее из этой передряги. А амулеты… что ж, без посторонней помощи у меня не получится их сохранить.
Думай, Люциус! Думай! Как обхитрить чистокровного сноба, как две капли воды похожего на тебя прежнего?! Думай…
Будто надеясь отыскать зацепку в ненавистном послании, я продолжал пожирать строчки внимательным взглядом. Так… он будет отслеживать все магические пути отступления и средства связи.
Хм, а это уже что-то.
Разумеется, такой чистокровный сноб отлично разбирается во всем, что управляет миром волшебников, но… совершенно ничего не смыслит в разношерстных аспектах жизни изобретательных маглов.
А это отличная идея. Вот он, мой самый неожиданный козырь. И воспользоваться им будет вдвойне приятно — хотя бы только для того, чтобы посмотреть на ошалевшую физиономию бывшего соратника.
