***
Первым делом я отправился в Мунго. Драко так и не пришел в себя, но это было ожидаемо, поэтому я совершенно не расстроился. Но это были далеко не все мои планы в стенах больницы. Подождав, пока опустеет больничный коридор, я молниеносно юркнул в соседнюю палату. Гермиона тихонечко посапывала, буквально утопая в объятиях огромной подушки. Подойдя ближе, я с удовольствием отметил ее посвежевший вид. Знаю, нужно было скорее отсюда убираться, чтобы никто не застукал меня на «месте преступления», но я все равно не удержался и невесомо провел тыльной стороной ладони по женским щекам. Хорошо, что сейчас мы были наедине, и никто этого не увидел. Глядя на подрагивающие в такт дыхания ресницы, я вдруг понял, что у меня есть еще кое-какие дела, связанные с Гермионой. Хм… она проснется примерно через три дня. А значит… у меня совсем немного времени, чтобы все успеть.***
Весь оставшийся день я провел в Министерстве. Даже не знаю, сколько часов я потратил на составление длиннющего отчета. Серьезно! Я испортил кучу пергамента, но все-таки закончил эту нудную работу! С чувством выполненного долга я вручил Кингсли внушительную стопку исписанных бумаг. Министр с явным удовлетворением взглянул на мое посвежевшее, гладковыбритое лицо. Вслед за документами я без всякого сожаления положил на стол использованные амулеты. — Я буду тебе очень благодарен, если ты сам сдашь их в Отдел Тайн, — мне показалось, что в голосе Шеклболта появилось смущение. — Меня срочно вызвали на допрос задержанных… Так что, если тебе не сложно… — Не сложно, — коротко бросил я и сгреб в охапку упомянутые реликвии. Бернард встретил меня в хранилище чуть ли не с распростертыми объятиями. Я же поприветствовал его холодным кивком — француз по-прежнему бесил меня одной только своей физиономией. К сожалению, быстро разойтись у нас не получилось. Бернард не спешил предоставить соответствующие документы для подписи, поэтому я был вынужден наблюдать за тем, как он рассортировывает принятые реликвии, а потом с восхищением рассматривает каждую точеную грань. И долго он еще будет ими любоваться?! Стараясь отвлечься от желания заехать кулаком по смазливому лицу, я принялся рассматривать все предметы, какие только попадали в мое поле зрения. И вот тут я увидел кое-что по-настоящему интересное. Да это же… останки уничтоженных крестражей! Надо же… получается, их вернули?! Но когда?! Или это все-таки не они? Или… — Уже заметили? И с каких пор этот лягушатник стал таким внимательным и проницательным? — Еще с утра разгребли тайник этого сумасшедшего Долохова! Кстати, там была настоящая сокровищница! — Бернард произнес эту речь таким напыщенным тоном, будто собственноручно принимал участие в изъятии реликвий. — Значит, у вас много работы, — с ухмылкой проговорил я. — Поэтому я не хотел бы вас задерживать… — надеюсь, намек на то, что пора бы уже дать мне документы на подпись, оказался не слишком тонким?! Аллилуйя! На этот раз француз не стал артачиться. Когда я потянулся к ручке входной двери, Бернард неожиданно окрикнул меня: — Мистер Малфой! — на автомате развернулся, прикидывая, чего он может хотеть. — Я тут на досуге еще раз просмотрел списки из вашего отдела и теперь могу выдать вам в пользование вот это… Не договорив, юнец взмахнул палочкой — и у меня перед носом повис… медальон. Тот самый, который так нужен был Грейнджер. Чудесное и удивительно красивое украшение с черной дырой в центре. — Да, спасибо, — сглотнув, я схватил медальон и бережно положил его в карман мантии, не до конца не понимая, зачем он мне…***
Три дня спустя. Костным мозгом чувствовал, что это произойдет сегодня. Поэтому я совершенно не удивился, когда веки Драко дрогнули, и… мой сын, спустя столько месяцев, открыл глаза и посмотрел на меня осознанным взглядом. — Отец… — растрескавшиеся губы слегка дернулись, и мне пришлось хорошенько напрячь барабанные перепонки, чтобы различить это приветствие. Да, можно было по привычке изобразить пренебрежение; холодно кивнуть в ответ, но… отбросив на стул трость, я шагнул к сыну и… крепко-крепко его обнял. — Если бы ты знал, как я рад тебя слышать! — признался я, не справившись с накатившим приступом счастья. Когда первая волна радости пошла на спад, я вернулся назад на привычный, уже ставший родным стул. Правда, еще плотнее пододвинул его к кровати. Драко с интересом осмотрелся вокруг, а потом уже намного громче поинтересовался: — Я в Мунго? — определенно, его голос крепчал. — Да, — осторожно кивнул, понимая, что мы подбираемся к весьма щекотливым объяснениям. Шумно сглотнув, Драко все-таки продолжил расспросы: — И как… давно? Теперь была моя очередь тяжело вздыхать перед тем, как я назвал устрашающие цифры. — Что произошло? — и все-таки сын всегда был очень любопытен. Что бы там про него не говорили. — Ты уверен, что готов поговорить о произошедшем? — с непривычной теплотой в голосе поинтересовался я. Голову даю на отсечение — во взгляде Драко промелькнули ошарашенность и неверие! Еще никогда я не говорил с ним так… вот так, как сейчас! — Более чем, — широкая улыбка на бледном лице сразила меня наповал, окончательно сметая все барьеры. — Драко, скажи мне, какие события ты помнишь? Что произошло тем вечером, когда мы должны были отправиться на задание? «И почему ты пошел туда без меня?» — а вот этот вопрос так и не слетел с моих губ. Повернув голову, Драко подробно, периодически срываясь на сухой, спазматический кашель рассказал мне все… впрочем, ничего нового я не узнал. Все было так, как рассказал Антонин. Только слегка в других красках. — Отец, думаю… теперь твоя очередь, — многозначительно поднятая бровь заставила меня прыснуть от смеха. И вновь удивление в серых глазах… Набрав в легкие побольше воздуха, я поведал сыну всю историю — в мельчайших деталях — все-все, что он пропустил. Разумеется, опустив пикантные подробности, связанные с его сокурсницей. — Ну, отец, признавайся! Как тебе работалось с мисс Всезнайкой?! Не было желания поскорее уволиться?! — захохотал Драко. По-доброму. Без злобы. И без единого намека на агрессию. — Честно?! — я сделала вид, будто размышляю над его вопросом, а потом… заговорчески продолжил: — Вначале у меня так и чесались руки придушить эту невыносимую девчонку, а потом я понял, что она даст фору любому из нас, — а вот тут шутки кончились, и я стал совершенно серьезным. — Как ты уже слышал, именно благодаря Грейнджер ты сейчас ведешь со мной разумный диалог. — Да… К сожалению, нашу душевную беседу прервал звук распахнувшей двери. По медленному стуку каблуков я безошибочно узнал Нарциссу. С высоко поднятой головой, надменно вздернутым подбородком и невероятно ровной спиной она пересекла помещение и опустилась на соседний стул. И только после этого женщина соизволила поднять глаза на нашего сына: — Дорогой, как ты себя чувствуешь? — смысл сказанного абсолютно не вязался с тоном, которым был задан вопрос. От нахлынувшей злобы и черного разочарования, я скрипнул зубами: никаких эмоций на кукольной физиономии. Впрочем, как всегда. Почти всегда. Кажется, Нарцисса позволяла двигаться мимическим мышцам исключительно в минуты наших скандалов. А так… во всей остальной жизни, холодность и надменность — это ее все. Разумеется, когда дело не касалось черноволосых идиотов с зеленоватым оттенком кожи. Пока Драко убеждал мать в том, что он себя отлично чувствует, я незаметно вышел из палаты. Может, в мое отсутствие Нарцисса все-таки даст волю материнским чувствам. Хотя я в этом очень сильно сомневался…***
К моему неподдельному удивлению, когда я заглянул в палату Грейнджер, девчонка сидела, опершись спиной о высоко поднятые подушки, с… книгой в руках. Наверное, на несколько секунд я потерял дар речи от возмущения — Гермионе отдыхать нужно, а она… как всегда. Почувствовав присутствие другого человека, девушка подняла на меня глаза и… улыбнулась. — Привет, — теперь ее голос звучал как прежде. Улыбка на девичьем лице стала шире, а я подошел ближе и, поправив мантию, уселся на край кровати. Грейнджер тут же пододвинулась к краю, давая мне немного больше пространства. — Как ты себя чувствуешь? — ощущая некоторую неловкость из-за всего произошедшего, поинтересовался я, пытаясь понять, как подобраться к тому, что я мечтал обсудить с этой девушкой. Признаюсь, я ждал ее пробуждения только завтра, поэтому теперь слова не очень складывались в фразы. — Хорошо, — коротко ответила девчонка, не сводя с меня изучающего взгляда. Неожиданно карие глаза слегка изменили прищур и блеснули озорными искорками: — Как Драко? Что-нибудь помнит о том дне? — Откуда ты знаешь о том, что он пришел в себя? — переплетя руки на груди и придав лицу излюбленную холодность, поинтересовался я. — Ну… — она так кротко пожала своими хрупкими плечами, что я ощутил жгучую потребность накрыть их ладонями. Возникло смутное, нелепое ощущение, будто этими действиями я уберегу Гермиону от всех бед, — … здесь новости разлетаются со скоростью света. Что есть, то есть… Решив: нет смысла что-либо скрывать, я честно ответил: — С ним все хорошо. Бодр. Весел. И все отлично помнит. В мельчайших деталях. Думаю, Драко скоро будет в строю, — никому, кроме нее, я ни за что не признался бы в этом. Ни с кем бы не поделился этой надеждой… Узкая кисть легла поверх моей руки, и тонкие пальчики усилили давление, делая наш контакт ощутимее… как и ее поддержку. — Я очень рада, Люциус, — прошептала девушка и, облизнув губы, призналась: — А еще я очень рада видеть тебя. Стоит ли говорить, что от этой фразы мне стало невероятно жарко?! — Я тоже… — выдохнул и, подавшись вперед, прикоснулся к пухлым губам вполне целомудренным поцелуем. Гермиона дернулась вперед, явно намереваясь углубить сплетение наших ртов, но я тут же выпрямился: — Готова поговорить? Девушка потрясенно моргнула — на мгновение мне даже показалось, будто я увидел в шоколадной бездне обиду, но Гермиона тут же взяла себя в руки. — Почему бы и нет, — повинуясь благородному порыву, я слега взбил примятые подушки и помог Гермионе удобнее устроиться. В палате повисло молчание: я не знал с чего начать, а Грейнджер не спешила мне помогать. — Знаешь, — чувствуя себя полным придурком, решился я: — теперь я знаю, как у Антонина так долго получалось находиться в образе Уолша. Я оборвался на полуслове — пухлые губы сложились в кривоватую усмешку: — Потому что Антонин Долохов и Бартл Уолш — родственники по материнской линии. Очень дальние родственники. Признаться, сейчас я не могу назвать, кем точно они приходятся друг другу, но… именно эта связь помогала ему нас дурачить. И не только нас… Неожиданно я вспомнил включенный ноутбук на низком кофейном столике, лихорадочные записи и чертежи, совершаемые изящной рукой моей ассистентки. — Так ты догадалась об этом еще в Париже и… молчала?! — возмущению не было предела. — Я не была в этом уверена на сто процентов, — Грейнджер выдержала мой взгляд и с невозмутимым лицом пустилась в объяснения: — Мне показалось, будто я еще на втором курсе читала в сноске о том, что Оборотное зелье удлиняет действие до двадцати четырех часов, если принимаешь облик родственника, — судя по расфокусировавшемуся взгляду, девушка пыталась воскресить в памяти когда-то прочитанный текст. — Знаешь, на эту особенность редко кто обращает внимание — никто не любит читать мелкий текст. В который раз я был с ней абсолютно согласен. Надеясь не дать растянуться очередной паузе, я проговорил: — Я был потрясен, когда узнал, что все это время ты находилась в двух местах одновременно. Не успел я договорить, как Грейнджер ощутимо вздрогнула. На ее лице отразилось такое потрясение с оттенком болезненности, что я даже попытался еще раз прокрутить в голове произнесенную фразу: что я такого сказал? Впрочем, замешательство Гермионы было недолгим. Судорожно вздохнув, она пояснила: — Буквально за день до нашего отъезда я поговорила с Кингсли, и мы решили, что так будет лучше. — И кто все это время в Лондоне изображал Гермиону Грейнджер? — опершись ладонью о матрас и склонив на бок голову, поинтересовался я. — Ну…. — на милом лице появилась загадочная улыбка: — Гарри решил мне подыграть. — Мерлин, стоило догадаться, что и тут не обошлось без твоего дружка, — закатив глаза, проворчал я. — Но к чему были эти предосторожности? — Люциус, уже тогда я подозревала, что кто-то в Министерстве является самой натуральной крысой, — теперь девушка не улыбалась. — Конечно, я не знала о том, что именно Меган сливала Долохову информацию. Кингсли сообщил всем, что у нас немного изменились планы, и ты решил разобраться со всем в одиночку. Как-то так, — она закончила сумбурное объяснение, а я… почему-то вспомнил наш первый совместный день. Губы сложились в улыбку, и я произнес: — Теперь понятно, почему в нашем доме была только одна спальня, — я весело блеснул глазами, а Гермиона вся затряслась и, не удержавшись, заливисто расхохоталась, но… буквально сразу охнула и, схватившись ладонью за раненый бок, скривилась от боли. Приступ веселости моментально прошел. — Подай, пожалуйста, тот флакон, — изящный пальчик указал на небольшой флакончик на прикроватном столике. Вокруг узкого горлышка была повязана белоснежная этикетка, на которой красивым и понятным почерком было выведено: «Обезболивающее». Через минут пять Гермиона совершенно спокойно, без единой тени на дискомфорт смотрела на меня. — Хочешь что-то спросить? — я опередил девушку. — Как… — она замялась, но все же продолжила: — как тебе удалось вызвать наших? Ведь все каналы связи были перекрыты Долоховым! Я слышала, как он говорил об этом своим… — Не поверишь… — сделав эффектную паузу проговорил я: — позвонил по твоему мобильному телефону! — Ты?! — звонкий вскрик, полный изумления, буквально наполнил каждую молекулу больничного воздуха. А я, скромно взмахнув ресницами, как ни в чем не бывало ответил: — Я хороший ученик. — Люциус, ты… — расширившиеся глаза смотрели на меня. — Я запомнил комбинацию клавиш в тот раз, когда ты разговаривала с Поттером, — и зачем я это ей рассказываю?! — Знаешь, он был удивлен, когда узнал, кто именно с ним разговаривает. Но, надо отдать Поттеру должное, — в тот момент лучшего собеседника нельзя было и желать. Он сразу понял, в чем проблема и пообещал сейчас же связаться с Кингсли. Кстати, благодаря твоему телефону, было решено, что такая орава трансгрессий привлечет ненужное внимание не только похитителей, но и французских властей, поэтому нашим коллегам пришлось воспользоваться самолетом. — Именно поэтому ты так долго разговаривал в Антонином? — встрепенулась Грейнджер. — Да я чуть не уснула, пока вы там любезничали, — наигранно надув губки, заявила девчонка. Чуть не уснула. Ну-ну! Я слишком хорошо помню твои страдания, чтобы поверить в эту чушь… — Я, как мог, тянул время, — вместо разоблачения, признался я. — У нас было просчитано абсолютно все: время прибытия и сколько минут потребуется, чтобы доехать от аэропорта. Вплоть до секунд, потраченных на то, чтобы подняться на нужный этаж. И… — Хорошо, что не было пробок, — пошутила Гермиона, но я знал: она тронута и очень благодарна мне, хоть никогда и не озвучит этого. И вновь мягкая ладонь легла поверх моей кисти. И только когда наши взгляды переплелись, девушка выдохнула: — Спасибо за то, что… спас, — кажется, я ошибся. Она все-таки произнесла это! Сказать, что мне было приятно, — это ничего не сказать. Меня так и распирало от удовольствия. Я спас! Я! Стараясь сохранить лицо, небрежно бросил: — Я же должен был как-то отблагодарить тебя за спасение Драко. Длинные ресницы встрепенулись: — Ты еще не знал, что мне придется вмешаться в ритуал, — звонкий голос как-то странно дрогнул. — Не в этом дело, — качнул головой и, накрыв второй ладонью ее ласкающую руку, продолжил: — Это же именно ты добыла решающий артефакт. Гермиона нервно облизнула губы и как-то очень уж натянуто улыбнулась: — Что ж, теперь мы в расчете. И вновь нас окутало неловкое молчание. Но у меня на руках был еще один козырь, позволяющий сделать этот момент душевным. — У меня для тебя кое-что есть, — без лишних пояснений я протянул Гермионе длинную деревянную коробочку. Девушка помедлила, но все-таки приняла подношение. Перед тем, как она открыла подарок, в карих глазах отчетливо промелькнуло опасение. Да не бойся, малышка! Там ничего криминального… — Ох… — длинные ресницы взметнулись, и она посмотрела на меня так… беспомощно. — Люциус, это же… На бархатной ткани лежало изящное древко из виноградной лозы с сердцевиной из сердечной жилы дракона. Ее волшебная палочка. Собранная по частям и, благодаря стараниям лучших мастеров, функционирующая как и прежде. Я смотрел в увлажнившиеся глаза, с удовольствием отмечая в их глубине искреннюю благодарность. Ради таких эмоций можно было постараться. — Спасибо, — она наконец-то обрела дар речи и подалась вперед, но я остановил ее порыв коротким: — Это еще не все, — губы растянулись в усмешке — мне не терпелось увидеть реакцию девушки. — Не пугай меня, — рассмеялась Грейнджер, во все глаза рассматривая мое самодовольное лицо. А я достал из кармана мантии еще одну коробочку и небрежным взмахом кисти заставил ее принять первоначальные размеры. Добившись нужных параметров, я протянул второй по счету подарок притихшей девчонке. Черт, меня трясло от предполагаемой реакции! Тонкие пальчики подцепили боковую грань верхней крышки и откинули ее на край постели. А потом неожиданно две узкие кисти взметнулись вверх и плашмя накрыли приоткрытый в крике женский рот. Несколько минут Гермиона буравила взглядом то, что находилось внутри коробки, а потом… вновь посмотрела на меня. Я знал: она хочет многое сказать. Видел: очередные слова благодарности вот-вот готовы слететь с кончика ее острого язычка. Видел, как на дне шоколадной пропасти так и плещется восхищение. Без лишних церемоний я выхватил из упаковки маленькую белую шляпку, прихваченную тонкой лимонной лентой, — ту самую, которую Грейнджер примеряла в парижском бутике — и… надел ее на голову замершей девушке. Отстранившись, с удовольствием рассмотрел результаты своих трудов и все-таки не смог удержаться от комплимента: — Она безумно тебе идет. — Люциус, зачем… — я не дал Гермионе закончить фразу — не хотел, чтобы она испортила этот момент. Крепко и безоговорочно притянув к себе девушку, я замер в миллиметре от алых губ и прошептал: — Это небольшой подарок в память о нашей потрясающей командировке. И только после этих слов я с жадностью поцеловал полюбившуюся женщину. Тонкие ладони крепко сжали мои плечи, а юное тело затрепетало в кольце моих рук, наполняя эти мгновения особым смыслом. С трудом оторвавшись от сладких губ, я с улыбкой посмотрел в расширившиеся зрачки любовницы и, перед тем как возобновить сплетение наших ртов, требовательно прохрипел: — В следующий раз я хочу, чтобы на тебе была только она… — Как скажешь, мой господин, — звонкий смешок растворился в новой волне голодных поцелуев.***
И никто из этих двоих не заметил взгляда небесных глаз женщины, потрясенно следящей за искренним выражением их чувств и страсти…***
Нарцисса Малфой никогда не умела в полной мере выражать эмоции. А даже если пыталась это сделать, получалось у нее бестолково. Принцесса от рождения, она никогда не пыталась распылять свое драгоценное внимание и нервы на мелочи. С детства ее холили и лелеяли, осыпая подарками и комплиментами. В юности она меняла ухажеров как перчатки, разбивая даже самые искушенные сердца. Наверное, она бы так и просуществовала — в бесконечных балах и праздниках, если бы не знакомство с одним очень замкнутым, угрюмым парнишкой. Он был единственным из толпы, кто не кидал на нее восхищенных взглядов. Единственным, кто не мечтал оказаться как можно ближе к сияющей звездочке. Возможно, если бы не эта холодность, юная Нарцисса никогда бы не обратила на него своего драгоценного внимания. А так…. Завоевание такого неприступного воздыхателя стало для решительной девушки делом принципа. Вот только… она и сама не заметила, как эта гонка превратилась в искреннее, взаимно чувство. И, наверное, она стала бы счастливой, вот только… под венец ее повел совершенно другой человек. Впервые в жизни любящий отец не пошел на поводу у дочки и заставил свою маленькую девочку выйти замуж за представителя одного из самых благородных семейств. Ведь это такая удача! Ее нельзя упускать! В тот день новоиспеченная миссис Малфой ненавидела всех окружающих: многоликую толпу родственничков с их фальшивыми улыбочками; родителей, которые заставили ее надеть это шикарное белое платье; снующих туда-сюда официантов; порхающих в воздухе бабочек и щебечущих в кронах деревьев соловьев. Но больше всего…. своего законного мужа. Если бы не его дурацкое предложение! Если бы не это сватовство! Она бы легко уломала родителей! Как бы они не были против брака с бедным полукровкой, они все равно не устояли бы перед ее природным, отточенным до мастерства очарованием! Если бы не этот подонок! «Будь ты проклят, Люциус!» — изо дня в день, год за годом мысленно причитала женщина. И ее ни сколько не смягчали любящие, восхищенные взгляды голубоглазого красавца, которого любая мечтала бы заполучить в мужья. Все его знаки внимания Нарцисса воспринимала как должное. И от всего воротила свой холеный носик. И даже когда муж начал отдаляться от нее, уставший от бесконечной лавины презрения и ненависти, женщина не попыталась хоть немного себя изменить. Он был для нее обузой. Мелкой букашкой, которая не достойна даже ее доброго слова. Она не любила его. Ненавидела и презирала. Считала источником всех своих бед, но… несмотря на все эти обстоятельства, Нарцисса все равно год за годом с цинизмом и самодовольством наблюдала за каждой любовницей своего мужа, раз за разом находя в них… свои черты. И глубоко внутри наслаждалась этим невидимым влиянием на своего нелюбимого мужа. Наверное, так бы она и прожила остаток своих лет: кляня Люциуса в каждой своей неудаче; в постелях других мужчин и попытках забыть мертвого человека, с которым она могла бы стать счастливой, вот только… после той ночи в гостиничном номере что-то в ней надломилось. Наверное, после разговора с Кингсли Нарцисса впервые посмотрела на своего мужа другим взглядом: не как на неприятное недоразумение в ее жизни. Впервые, она испытала к нему что-то очень похожее на благодарность и, черт возьми!.. гордость. После решающей ночи, переминаясь с ноги на ногу в гостиной родового поместья семейства Малфой, женщина все утро пыталась унять гордыню и выразить Люциусу признательность за свое спасение, за тот риск, на который он пошел, чтобы раздобыть амулет, все это время болтающийся на шее гнусного Бартла-Антонина! Он и… юная мисс Грейнджер. Но Нарцисса так и не смогла выдавить из себя ни звука. Все следующие дни Нарцисса порывалась начать разговор, но у нее не поворачивался язык. К тому же, где-то внутри нещадно кололо тщательно гонимое осознание: отношение Люциуса изменилось к ней окончательно и бесповоротно. Еще совсем недавно она замечала его восхищенные взгляды, скрытые за масками презрения и ненависти. А сейчас Нарцисса с ужасом понимала, что она не ощущает с его стороны ничего, кроме безразличия. А это даже хуже ненависти. Но, может, Люциус просто слишком напряжен из-за того, что их сын до сих пор не пришел в себя?! И вот в это запутавшейся женщине хотелось верить больше всего на свете. И вот настал день икс — день, когда Драко открыл глаза. Лечащий врач их сына моментально выслал Нарциссе Патронуса с радостным известием, так что женщина незамедлительно поспешила в больницу. Но в который раз леди Малфой не знала, как лучше выразить охватившую ее радость! Не успели они с сыном вдоволь наговориться, как на пороге появился улыбающийся Министр, бурно радующийся выздоровлению своего сотрудника. А заодно он расхваливал тех, чьими руками было совершено это чудесное исцеление. Люциус Малфой и… юная Гермиона Грейнджер. Дождавшись, пока Драко сморит сон, Нарцисса выскользнула в коридор — из монолога Шеклболта она поняла, что мисс Грейнджер находится в соседней палате. Что ж, нужно было с чего-то начать. И если женщине было слишком тяжело высказать благодарность собственному мужу, то… она решила попробовать начать с девчонки. Тем более, как оказалось, Нарцисса, и правда, у нее в долгу за жизнь и здоровье Драко. Решительно выдохнув, леди Малфой бесшумно надавила на дверную ручку и… от неожиданности застыла на пороге. Открывшаяся картина была такой… такой, что Нарцисса не смогла подобрать ни одного эпитета. Пожирая взглядом застуканных любовников, она не могла заставить себя даже вдохнуть — легкие будто стянуло железным обручем. Королева по жизни, Нарцисса чувствовала, будто сейчас кто-то посягнул на ее драгоценную корону. И этот кто-то… эта маленькая грязнокровная сучка, которую Люциус целовал с такой страстью, будто хотел высосать из нее душу. Но, несмотря на кажущуюся необузданность, Нарцисса не могла не обратить внимание, насколько бережно скользили мужские ладони вдоль хрупкого женского тела, — так, будто эта соплячка была какой-то драгоценностью. А ведь так Люциус когда-то обращался и с Нарциссой, вот только тогда все ее мысли были заняты абсолютно другим мужчиной. И только когда Люциус оторвался от припухших губ Грейнджер и что-то прошептал, а девушка со звонким смехом что-то проговорила в ответ, Нарцисса поняла: ей пора уйти. Нервно меряя шагами свою спальню, миссис Малфой со злостью прокручивала в голове подсмотренную сцену. Это не было похоже на однодневную интрижку, какими все эти годы довольствовался Люциус. Нет. Нет. И еще раз нет! Тут все намного серьезнее. Женщина чувствовала: над остатками ее мирка избалованной принцессы нависла реальная угроза — что-то, что могло навсегда разрушить привычный уклад их фиктивной семейной жизни. Но этого Нарцисса Малфой никогда не смогла бы допустить. — Что ж, умница, — глядя на бушующее в камине пламя, прошипела разъяренная женщина, — для такого грязнокровного отродья как ты, будет… грязная игра. Но сперва нужно выждать правильный момент. И все хорошенько рассчитать. В данной ситуации не стоит идти на поводу у подорванной гордости и уязвленного самолюбия. Нет-нет. В таком случае выигрывает тот, кто может взять себя в руки и запастись терпением…