***
Чонгук будто в замедленной съёмке наблюдает за тем, как парамедики грузят Намджуна в машину скорой помощи. Внезапно знакомый голос вырывает его из прострации: Чимин, всё ещё с Тэхёном на руках, торопливо, спотыкаясь, и не иначе как чудом не падая, бежит к нему навстречу. Тело мальчика буквально сотрясается от рыданий, он всё без остановки продолжает звать своего отца, и Чимин мягко, но крепко придерживает его рукой за затылок, тем самым закрывая обзор на машину скорой помощи. — Тебе тоже нужно в больницу, — судорожно хватая парня за руку, говорит Чонгук и начинает тянуть его в сторону машины. — Нет, я останусь с тобой! — Чимин, пожалуйста. Здесь опасно. Иди сейчас, а я приеду попозже, — торопливо бормочет Чонгук, практически донося парня и мальчика до машины скорой помощи. Он со странной поспешностью просит парамедиков позаботиться о них, наскоро целует Чимина в щёку и быстро закрывает двери машины. Но прежде чем Чонгук успевает вернуться обратно на фабрику и предложить свою помощь, из здания одна за другой начинают показываться фигуры в знакомой форме спецназа. Закованные в наручники бандиты следуют за ними. Юнги выходит одним из последних; его лицо покрыто кровью, потом и грязью, волосы спутаны, а одежда сильно помята и местами даже порвана — похоже, ему не повезло ввязаться в рукопашный бой. — Мин! — окликает его Чонгук, бросаясь к нему навстречу. Боже, как же он рад, что Юнги в порядке. Если бы он пострадал, Чонгук бы просто не пережил. Только не после капитана. — Вот же ж... Чёрт. Ты в порядке. Я почему-то не видел тебя там, так что не знал даже, что с тобой, и жив ли ты вообще, — облегчённо выдыхает Юнги, откидывая грязную чёлку со лба назад и расслабляя плечи. Всё произошло так быстро. Вот он краем глаза замечает своего напарника и капитана, привязанных к каким-то ржавым стульям, а вот уже начинается стрельба и за ней всё это дерьмо. Да, безусловно, у него был бронежилет. Но разве спасёт он, когда в тебя одновременно стреляют не меньше дюжины человек? — А Хонбин и Сондже? С тобой? Живы? — с беспокойством спрашивает Чонгук. Он успел увидеть одного лишь Юнги, да и то — на жалкие пару секунд — прежде чем начался тот ад со стрельбой, и нужно было срочно выводить Чимина и Тэхёна из опасной зоны. — В порядке всё с ними. Живы. Помогают внутри, — отрывисто отвечает ему Юнги, тыльной стороной ладони вытирая пот с лица, прежде чем, морщась, снять бронежилет и перекинуть его через плечо. Он быстро отлавливает среди беспорядочно снующей толпы людей ближайшего парамедика и коротко объясняет ему, где болит. Им сильно повезло, что на фабрике были не все члены группировки — иначе даже с силами спецназа не выстояли бы. Юнги знает: было много убитых. И они до сих пор внутри. Но заставить себя вернуться не может. Просто не может. Не сейчас. — Это было близко. Чонгук чуть не подпрыгивает от звука знакомого голоса. Поворачивается. И чуть ли не нос к носу сталкивается с Джексоном, устало теребящим свою полицейскую форму в руках. Чонгук инстинктивно, почти по-звериному кидается вперёд, более чем готовый прямо сейчас чуть ли не голыми руками убить стоящего перед ним мужчину, но Юнги внезапно дёргает его назад с почти нечеловеческой силой, заставляя Чонгука остановиться. — Притормози, — хрипло говорит он, хлопая напарника по спине. — Он на нашей стороне. — Что? — тупо переспрашивает Чонгук, всё ещё не прекращая яростных попыток вырваться. Он сейчас убьёт этого ублюдка, и плевать, что поблизости люди. Он собственными руками придушит Джексона Вана, и его ничто не остановит, даже тот факт, что после этого придётся провести остаток жизни в тюрьме. — Чон Чонгук! — с нескрываемым раздражением снова одёргивает его Юнги, и угрожающие нотки в его голосе заставляют Чонгука остановиться. — Ван не предатель. Он всё это время был нашим двойным агентом. Понимаешь, нам... нужно было что-то вроде… страховки после всего случившегося с капитаном в прошлом дерьма, — начинает объяснять Юнги, кладя руку на грудь напарника, чтобы удержать его в случае чего от необдуманных поступков. — Подожди, что? — Он был нашей единственной связью с бандой. И именно Джексон сказал нам, где вы находитесь. Мы приехали так быстро, как только могли, — потирая слезящиеся от пыли глаза, продолжает Юнги. — И если бы случилось так, что мы не успеваем, он бы выиграл необходимое до нашего приезда время. Без него мы не знали бы даже, куда вас увезли. — …блять, и никто из вас не сказал мне? Какого чёрта? — рычит Чонгук, всё ещё не в силах успокоить натянутые до предела нервы. Сейчас он определенно точно не может рационально оценить действия Джексона, потому что слишком, слишком зол. Чимин пострадал, у Тэхёна, возможно, останется психологическая травма на всю жизнь, Намджун до сих на волоске от смерти, да как он мог… боже, ну да, да, конечно же Джексон просто выполнял свою работу. Но блять. Это тошнотворное чувство предательства. — Ты самый дерьмовый лжец из всех, что мы знаем, Чонгук, — пытаясь скрыть облегчение, с долей ехидства замечает Джексон. — Да и кроме того — только я, капитан и Мин знали об этом. В участке могли скрываться реальные агенты, и не в наших интересах было направо и налево рассказывать каждому встречному об этом. Да и работать я с этим начал ещё до того, как ты к нам присоединился, — поясняет он. Но ведь и самому Джексону это далось далеко не легко. Кем нужно быть, чтобы не ведя и бровью смотреть, как на твоих глазах режут близкого тебе человека? Твоего капитана? Как жалостливо при этом плачет его сын? Но, тем не менее, он делал это. А когда Тэхёну начала угрожать реальная опасность, то ждал лишь удобного момента, чтобы пустить пулю в голову главарю… но до этого не дошло. Спецназ прибыл как раз вовремя. — Да пошли вы… нахуй. Просто нахуй. Я думал, что умру, ясно? — злобно выплёвывает Чонгук, грубо скидывая руку Юнги. Он должен быть рад, что всё так хорошо закончилось, но он так… зол. За то, что они заставили его думать, что ему придётся сидеть и беспомощно наблюдать за тем, как Тэхёна и его капитана убивают на его глазах. Что умрёт Чимин. И что сам он тоже умрёт. — Ну… мы просто не могли так рисковать, — примирительно начинает Юнги, стараясь успокоить офицера. Ему это тоже далось непросто. Знание того, что у них есть план «Б» не давал никакой гарантии, что он выйдет из этой заварушки живым. Да и Джексон подвергал себя просто неимоверной опасности, выступая в качестве двойного агента в такой крупной и сильной банде. Чонгук ничего не отвечает, но начинает нервно рвать на себе волосы. — А где капитан? — спрашивает Джексон, озираясь по сторонам. Вокруг хаос: люди куда-то бегут, что-то кричат, парамедики продолжают укладывать раненых на носилки и грузить в машины скорой помощи, пока члены спецназа следят за всё ещё закованными в наручники бандитами. — …на пути в реанимацию, — морщится Чонгук. Интересно, они уже прибыли? Или ещё нет? Не нужно быть врачом, чтобы понимать: у капитана осталось не так уж и много времени. — Что?! Почему? — Его подстрелили, — коротко отвечает Чонгук, опуская взгляд и смотря на собственные руки. Они до сих пор в крови. В Намджуновой крови. — Тогда езжайте в больницу. Я пока останусь и помогу здесь… и приеду к вам сразу, как смогу, — предлагает Джексон, перекидывая свою форму через плечо. — С тобой точно ведь всё в порядке? Чонгук немного медлит с ответом. — Да, — наконец отвечает он, разворачиваясь, чтобы попросить одного из офицеров отвезти его в больницу ко всем остальным.***
Чонгук замечает Чимина почти сразу же: тот, сгорбившись, сидит на одной из банкеток перед операционной комнатой и кажется таким маленьким, в какой-то степени даже… беспомощным, когда вот так беззащитно и почти потерянно ютится здесь, со спящим Тэхёном на коленях, укрытым какими-то больничными простынями. — Чимин… Парень поднимает взгляд, и Чонгук больше не раздумывает ни секунды, прежде чем заключить его в крепкие объятия, наплевав на любопытные взгляды медсестёр поблизости. Чимина трясёт. Чонгук замечает это сразу же, но ничего не говорит — просто прижимает его к себе ещё крепче, а Чимин обнимает его в ответ, оборачивая руки вокруг шеи офицера. Чонгук прикрывает глаза, наслаждаясь теплом: сегодня он было подумал, что никогда уже не сможет испытать этих ощущений снова. — Прости меня… мне так… так жаль, — шепчет он, сжимая Чимина почти до хруста костей. Тот лишь качает головой. Когда они, наконец, отрываются друг от друга, глаза Чонгука сразу же натыкаются на разбитую губу и опухшую щёку у парня. Тот ублюдок посмел поднять руку на его Чимина, поэтому всё, чего хочет сейчас Чонгук — это пойти и пристрелить его лично. Чонгук мягко кладёт ладонь на Чиминову щёку и осторожно проводит по ней большим пальцем; тот слабо улыбается и накрывает его руку своей. — Почему ты не показался врачу? — грустно спрашивает офицер, продолжая внимательно осматривать своего парня на наличие каких-либо повреждений. Ещё пару часов назад он уже почти было смирился с мыслью, что никогда не увидит Чимина снова, и эта мысль раздирает его изнутри. — Я в порядке. Честно, — мягко отвечает ему Чимин, опуская взгляд на спящего на его коленях мальчика. — Врач сказал не спускать глаз с него. Сказал, что Тэхён не пострадал, правда... он всё никак не мог успокоиться. Плакал и пытался начать драку, мне пришлось спорить с доктором... что это ничего... я сказал, что буду присматривать за ним на случай, если выяснится, что он всё-таки где-то поранился… но… я не видел никаких следов повреждений. Ни тогда, ни сейчас, — с трудом заканчивает он, ещё раз прокручивая в голове все события сегодняшней ночи. Вот он получает неожиданное смс от Джинёна, предлагающего ему по-быстрому заскочить в «одну классную кофейню» перед сменой. Вот он с радостью соглашается, воодушевлённый возможностью сблизиться с кем-то, кто не его лицемерная группа «друзей» из колледжа. Вот Джинён увлечённо рассказывает об этой кофейне: о том, какой там вкусный, чуть ли не по домашнему рецепту обжаренный кофе; и Чимин даже не сразу осознаёт, как далеко они уже ушли в лабиринт переулков, поглощённый рассказом о том, как тот встретил своего нынешнего парня. А ко времени, когда не заметить отдалённость всех главных дорог и отсутствие людей поблизости было уже невозможно, его нос и рот в мгновение ока оказались зажаты куском какой-то вонючей ткани, и, прежде чем он успел оказать какое-либо сопротивление, конечности внезапно начали слабеть… очнулся он в старой, обшарпанной комнате, со связанными руками и ногами. Одинокая, тусклая лампочка была единственной вещью, помогавшей ему сохранить рассудок те несколько часов, пока он отчаянно пытался высвободиться из пут, пока не услышал шаги, затем хлопок двери — прежде чем Тэхёна, так же связанного, бросили к нему. Тэхён был невинным, испуганным маленьким мальчиком, и его близость побуждала Чимина оставаться спокойным (или по крайней мере стараться делать вид). Чимин говорил, пытаясь отвлечь его внимание: говорил, что его папа и дядя Чон обязательно придут и спасут их, будто супергерои, и что им совсем не о чем беспокоиться. И Тэхён верил; верил, сотрясаясь от плача и не спуская испуганных глаз с Чимина. Верил, пока за ними не пришли и грубо не выволокли из комнаты. А потом… ну… — Где он?! Чонгук и Чимин чуть ли не подпрыгивают от неожиданности, когда вопрос громом раздается в полупустом коридоре. Они оборачиваются и видят бледного, как смерть, тяжело дышащего, вероятно, от быстрого бега, Сокджина. Судя по внешнему виду — о состоянии Намджуна знает уже. Но Чонгук и не думает врать. — В реанимации. — О боже… боже… Тэ… а где Тэ? — почти истерично спрашивает тот, и Чонгук указывает на маленькую фигурку, укутанную в больничные простыни рядом. — Он… он в порядке? — спрашивает Сокджин, осторожно опускаясь на колени перед спящим мальчиком. — Да. С ним всё хорошо. Он сильно напуган, но в порядке. Он просто… плакал, пока не уснул, — отвечает Чимин, стараясь быть хоть чем-нибудь полезным, несмотря на то, что даже не знает, кто этот мужчина. — Слава богу… — выдыхает учитель, закрывая глаза и опускаясь лбом на Тэхёново плечо. Те часы, что он провёл в участке, не зная, где Намджун и Тэхён и что с ними — были худшими в его жизни. Он почти чувствовал, как с каждой минутой ожидания от его сердца отрывается по кусочку. А как только узнал, что Намджуна подстрелили и сейчас он на пути в реанимацию, то сразу же сорвался в больницу, не желая слышать ничего более. — Извините меня. Я совсем забыл представиться. Сокджин, — немного овладев собой, делает попытку официально представиться мужчина. — Учитель Тэхёна, — немного подумав, через пару секунд добавляет он. — Я Чонгук. Мы, вроде как, встречались уже в тот раз, когда вы с капитаном пришли в наш участок в наручниках… и если не возражаешь, он рассказал нам о ваших отношениях. — Ох… ясно, — медленно отвечает Сокджин, не зная, что теперь делать с этой информацией. Он почему-то думал, что Намджун будет скрывать теперь всё, что как-то связано с его личной жизнью, особенно что касается его «новоприобретенной» ориентации... — А это Чимин, — продолжает Чонгук, указывая на парня, который, хоть и выглядит дико измотанным, всё ещё пытается сохранять улыбку. — Мой парень. — А… — выдавливает Сокджин. Это, должно быть, тот самый парень, которого похитили вместе с Тэхёном. Сокджин еще раз внимательно оглядывает Чимина, на этот раз — с сочувствием. Но ничего не говорит — понимает, что никакие слова не смогут помочь тому преодолеть пережитый сегодня стресс. — А Намджун… с ним ведь всё будет в порядке? — с надеждой спрашивает мужчина, нервно теребя пальцами подол своей рубашки. — ...не уверен на сто процентов, но, думаю, он выкарабкается. Он ведь лучший, — отвечает Чонгук, решив опустить пока информацию о том, что пуля вошла очень близко к сердцу. Он просто надеется, что ошибся, запихивая поглубже все тревожные мысли о том, что это маловероятно — Чонгук не дурак, и, как и всякий полицейский, может отличить смертельные раны от несмертельных. Лампа с пугающей красной надписью «ИДЕТ ОПЕРАЦИЯ» всё ещё горит, а значит, Намджун всё ещё жив. Хирурги борются за его жизнь, и Чонгук уверен: они спасут, обязательно спасут лучшего полицейского во всём Сеуле. — Да… ты прав… мне просто… нужно найти врача или… или медсестру, с которыми я смогу поговорить, — слабо отвечает Сокджин и, поцеловав Тэхёнов лоб, уходит. Чонгук смотрит на его удаляющуюся спину. Он только собирается спросить у Чимина, не нужно ли ему чего-нибудь, как вдруг слышит чьи-то торопливые шаги, и через пару секунд уже видит их обладателей — врачей и медстестер, торопливо бегущих в операционную. Не успевает он спросить у кого-нибудь, что происходит, как вдруг видит быстро направляющегося к нему Хонбина. Его лицо блестит от пота, а руки почти по локоть в крови; Чонгук чувствует тошноту. Почему, почему так много крови? — Ч-Чонгук… — Что происходит? — спрашивает офицер, напрягаясь всем телом. Хонбин вообще редко паникует, да и кровь… — Это Юнги. Его подстрелили. — …что? Я же разговаривал с ним буквально… — Была ещё одна засада. Когда мы пытались зачистить здание, — едва переведя дыхание, пытается объяснить Хонбин. Он сам не пострадал только потому, что стоял за полицейской машиной, разговаривая с одним из офицеров. Но Юнги, наоборот, оказался прямо посреди зоны поражения, пока помогал загрузить пойманных бандитов в полицейские машины. — Где он? — Меньше минуты, как прибыл в больницу. — Блять, — сквозь зубы цедит Чонгук, в следующую секунду уже оказываясь на пути в коридор приёмной, около которой уже столпились медсёстры и врачи. Как только в зоне его видимости появляется её стеклянная дверь, то, что он видит, нельзя охарактеризовать иначе как «хаос»: противный визг тормозящих машин, врачи и медсёстры, беспорядочно мечущиеся между ранеными, которые кричат от боли, сливаются в одну жуткую какофонию звуков. Чонгук застывает на месте, когда замечает людей в знакомой форме спецназа, толпящихся в коридоре больницы. Кровь повсюду. Везде витает запах паники, Чонгук чувствует его каждым миллиметром своей кожи, и у него сразу же пересыхает в горле. Ему удаётся взять себя в руки лишь через пару секунд. Он быстро оглядывается вокруг, пытаясь найти своего напарника на одной из множества беспорядочно расставленных везде каталок, и, наконец, находит; тот весь в крови, кровь пропитала его форму, простынь, и даже руки оказывающей ему помощь медсестры. Слишком много красного везде. Так контрастирует с бледным лицом Юнги. — Мин Юнги! — отчаянно зовёт Чонгук, пытаясь пробраться к своему безжизненно лежащему напарнику, униформу которого неуклюже пытается разорвать медсестра. Он рвётся к нему, но остальные работники больницы раздражённо просят его уйти и не мешаться под ногами. — Юнги! — ещё раз пытается он. Но ответа нет. И приходится послушаться — его уже оттаскивает оттуда Хонбин. Последнее, что видит Чонгук — медсестру, всю перепачканную в стремительно вытекающей из живота Юнги крови, и этот кадр врезается ему в память намертво, чтобы сниться потом в кошмарах. «Как? Почему? Почему всё настолько ужасно? Ведь не бывает же, чтобы столько плохого случалось в один день...» — вспышкой проносится в затуманенной Чонгуковой голове, в то время как Хонбин осторожно подводит его обратно к Чимину. Чимин встаёт, вопросительно смотря на мужчин, и офицер объясняет ему всё, как есть, несмотря даже на то, что эти слова причиняют ему боль. Чимин понимающе кивает и мягко кладёт руку на плечо своего парня, будто говоря «я с тобой». А из Чонгука будто выкачали всю энергию. Он прислоняется к ближайшей стене и медленно сползает по ней вниз, в бессилии опускаясь на пол. Сейчас ему остаётся только молиться. Надеяться, что бог не будет жесток настолько, чтобы карать смертью за то, что они защищают других людей. Операция Юнги заканчивается раньше Намджуновой, но его отправляют в отделение интенсивной терапии для тщательного наблюдения. Посещения — строго запрещены. Но, тем не менее, Чонгуку всё же удаётся поговорить с врачом, который объясняет ему, что операция прошла успешно и что пуля лишь незначительно повредила органы. С Юнги всё будет хорошо. Операция Намджуна заканчивается только через пару часов. Чонгуку и Сокджину даже удаётся наскоро задать пару вопросов измотанному мужчине, выходящему из операционной, чтобы узнать о его состоянии. Итак, Намджун пострадал гораздо сильнее Юнги. Пуля едва не задела его сердце, но разорвалась внутри, и осколками повредила много близлежащих органов. Операция шла очень долго, потому что врачи пытались достать каждый её фрагмент, при этом зашивая повреждения; Намджун потерял много крови, но сейчас его состояние стабильно, и его отправят в отделение к Юнги. Также врач объяснил, что ножевая рана в его плече оказалась гораздо более серьёзной, чем они предполагали — она повредила связки. Сокджин бледнел всё больше и больше с каждым сказанным врачом словом и выглядел почти на грани обморока. И Чонгук прекрасно понимал его состояние, но даже не пытался утешить его. Даже не посчитал нужным придумать какие-нибудь слова, что могли бы улучшить ситуацию. Он просто молча стоял рядом с мужчиной и позволял страшному вердикту снова и снова крутиться в своей голове.***
Не проходит и пары дней, как Хосок уже с удивлением обнаруживает себя в больнице. И не потому что с ним снова что-то случилось. Причина одна — Юнги. В понедельник тот, как и обычно, забрал его с работы. Потом они даже вместе отправились ужинать — Хосок даже и не мечтал о таком повороте, как вдруг... Юнги неожиданно получает непонятный телефонный звонок и куда-то срывается, ничего не объяснив. Хосок не спрашивает: наверняка это очередное важное полицейское дело, и просто остаётся ждать его возвращения. Но Юнги не возвращается. Хосок звонит и пишет, но не получает ответа. Весь следующий день проводит как на иголках, но на работу идет (ведь после неё его должен встретить Юнги!), утешая себя тем, что офицер наверняка просто уснул после тяжёлого рабочего дня — но Юнги так и не приходит, чтобы проводить его домой. Хосок пытается звонить снова, но телефон у Юнги выключен… и внезапно становится так тоскливо на душе. Хосок так и не смог уснуть той ночью: каждый час проверял, не вернулся ли Юнги. Отчаянно пытался убедить себя в том, что всё хорошо, и Юнги, возможно, просто потерял свой телефон или слишком занят ловлей какого-нибудь особо опасного преступника… чтобы просто не сойти с ума. Даже проверил, нет ли в интернете каких-нибудь новостей о том, что полиция задержала какого-либо преступника... Ничего. Среда. Хосок понимает: еще немного, и он сорвётся. Просто физически не сможет выносить этой неизвестности больше, поэтому после работы направляется прямо в участок с четким намерением узнать, почему Юнги уже столько дней игнорирует его. Но в участке говорят: «У нас нет права раскрывать любую личную информацию о данном офицере». Мир на секунду рушится. Но Хосок не сдаётся. Хосок просит. Почти умоляет равнодушного незнакомца сказать ему хотя бы, жив Юнги или нет. Говорит, что они с ним соседи и вообще друзья; но и сам видит, насколько жалко звучит это всё. Но работник участка остаётся непреклонен. Хосок уже почти готов сдаться, попытаться найти другой способ, как вдруг его замечает офицер Юн, возвращавшийся с патруля. — О… ты. Ты ведь… — начинает Джонхан, мгновенно узнавая парня. Кивает. Хосок произвёл на него довольно яркое первое впечатление: хоть он и видел его всего дважды, но оба раза с Мином, что не может не интриговать. — О! — облегчённо выдыхает Хосок, сразу же оживляясь: он тоже узнал полицейского. Да и сложно забыть кого-то настолько привлекательного, особенно, если это тот же самый мужчина, которого вызвал Юнги, когда хосокову квартиру ограбили. — Ты можешь… точнее, я имею в виду, не мог бы ты, пожалуйста, сказать мне, где Юнги? Он не отвечает на мои звонки, и я не знаю, жив ли он, или что-нибудь случилось с ним, а этот парень не хочет мне ничего говорить, — воспрянув духом, начинает тараторить он, указывая на мужчину, с которым говорил минутой ранее. — Пожалуйста, скажи: не знаешь, что с ним случилось? Джонхан молчит. Внимательно изучает Хосоково лицо, придирчиво вглядываясь в каждую чёрту. Поступил приказ: строго запрещено разглашать любую информацию об офицерах и их ранениях. Она может попасть не в те руки. Даже местоположение Джексона, хоть он и был двойным агентом, всегда хранилось в строжайшем секрете ровно до поимки каждого знавшего о нём члена банды. А вот Джинён оказался для них сюрпризом. Неприятным сюрпризом. Доверять здесь нельзя никому, ни в участке, ни за его пределами — а особенно таким, как этот странный парень, утверждающий, что близко связан с Юнги. Коллега. Сосед. Для Джонхана оба этих понятия звучат одинаково подозрительно, и — честно — он предпочёл бы лучше выстрелить в собственную ногу, чем ещё раз подвергнуть жизнь Юнги опасности. — Извини, но я вынужден попросить тебя уйти, — после довольно продолжительной паузы медленно говорит он. Шестое чувство вкрадчиво подсказывает ему, что это всё зря, и что парень перед ним абсолютно безобиден, но голос в голове твердит: нельзя позволять обвести себя вокруг пальца. Не так просто. Нельзя позволять тем событиям повториться. Ни сейчас. Ни вообще когда-либо ещё. — Но… — Уходи. И лучше сделай это сам, прежде чем нам придётся помочь тебе, — угрожающе понижая голос, повторяет Джонхан. Он просто ненавидит выказывать свою власть таким образом, но ничего поделать не может: да и разве есть у него другой выбор? — Можешь хотя бы… — снова пытается Хосок, хоть и понимает: бесполезно. Он понял это в ту же секунду, как услышал стальные нотки в голосе обычно дружелюбного офицера. И так едва теплившаяся надежда стремительно ускользает сквозь пальцы. — Вон, — чеканит Джонхан, напрягаясь всем телом. Хосок почти в панике оглядывается вокруг, ища кого-нибудь, кто мог бы помочь ему, но никого нет. Участок был его последней надеждой. Он думал хотя бы узнать, в порядке Юнги или нет, но теперь, после всех этих слов и странных отказов начинает казаться, будто все его худшие предположения оказались правдой. Почему полицейские так упорно отказываются говорить ему? Если с Юнги всё хорошо, почему бы им просто не сказать ему об этом? Да что Юнги жив, хотя бы? Когда Хосок покидает участок, он хочет умереть.***
— …блять, — говорит Юнги, медленно приходя в себя. Это становится первым, что слышат от него офицеры за всё его времянахождение в больнице. Он был напичкан таким количеством лекарств, что оставался без сознания довольно долго даже по врачебным меркам: а сейчас, очнувшись, даже конечности ощущает с трудом. Но, несмотря на это… есть кое-что, что он чувствует хорошо. Даже слишком хорошо. Боль. Ужасную боль во всем теле. Юнги даже не может сказать, что у него болит сильнее: напрочь отбитая спина или еле работающая грудная клетка. Банально страшно двигаться. Даже моргать. Потому что чувство, будто ещё немного, и каждый из его органов начнёт отказывать один за другим, с каждой секундой всё усиливается. — Хей, парни, мне кажется, Мин очнулся! Юнги хочется съездить говорящему по лицу, и неважно, кем тот в итоге окажется. Слишком громко. И теперь голова болит. Звук, вроде бы, исходит справа, но далеко — Юнги не может определить точно. — Прекрати орать. О, неужели. Голос разума. Наверняка Сондже. — Стой, я ведь не ошибся? Он сказал «блять»! Я собственными ушами слышал! — …звучит, будто Мин в порядке. Я думаю… он уже начал двигаться? Мне кажется, он открыл глаза. Может, медсестру позвать? — Может быть. Мин, ты нас слышишь? Юнги открывает рот, чтобы ответить что-то вроде: «Да, а теперь заткнись, ты слишком громкий», но у него выходит лишь жалкое «Хн-н». — Он очнулся! — Прекращай орать! — Да сам ты орёшь! Юнги мысленно считает до десяти и медленно открывает глаза. Тяжело. Ресницы слиплись. Уголки глаз мгновенно наполняются слезами от внезапно яркого света, и открыв глаза буквально на секунду, Юнги сразу же закрывает их обратно, потому что господи, его голова сейчас взорвётся. — Эй, притушите кто-нибудь свет. На этот раз Юнги распознаёт голос точно: Сондже. И он рад. Рад, что хоть один человек из его окружения не является идиотом. Юнги делает попытку открыть глаза снова, и в этот раз получается гораздо легче. Он пару раз моргает в попытке разглядеть склонившихся над ним людей. — …я просто… поверить не могу… что ваши рожи есть первое, что я вижу, — хрипит он, прежде чем весь низ его живота простреливает резкая боль. — Мы тоже рады тебя видеть, — отвечает Хонбин, наконец, расслабляясь. Каждый офицер их участка дежурил вокруг кровати Юнги. Ежедневно. После работы. Приходили по очереди, но даже несмотря на это — психологически давило неимоверно. Капитан Ким всё ещё находился в палате интенсивной терапии. Всё ещё без сознания. После операции начались осложнения, и хоть врачи говорят, что это нормально, и что его жизни больше ничего не угрожает — легче от этого не становится никому. — А к-капитан? Где? — закашливаясь, спрашивает Юнги. Воспоминания наваливаются разом. Последнее, что он помнит — как Чонгук говорил ему, что Намджуна подстрелили… затем он начал помогать офицерам, и потом... выстрелы… точно. — Он всё еще… не пришёл в себя, — медля, неохотно отвечает Хонбин. На секунду (всего на секунду!) он подумал даже... соврать Юнги, но пересилил себя. Тот всё равно бы узнал правду. Рано или поздно, но он бы сделал это, и Хонбин не хотел бы попасть под горячую руку, когда это случится. — …все ещё? Стой… сколько дней я был без сознания? — Ты лежал с ним в одной палате пару дней назад, пока тебе не стало лучше. Ты здесь уже три дня… а в целом — с госпитализации прошло две недели. — …какого?.. две недели? — болезненно сипит Юнги в безуспешной попытке повысить голос. Как? Неужели он был в отключке настолько долго? Так вот почему так болит спина и дико ломит всё тело… и вот почему горло раздирает при каждом вздохе. — Да. Почти. Мы очень волновались за тебя, засранец, — говорит стоящий рядом Сондже, и Юнги морщится от этих слов. Чонгук был отстранён от службы с того самого рейда — ему было приказано затаиться где-нибудь в безопасном месте вместе с Чимином, и даже остальные офицеры не знали его точного местоположения: всё было строго конфиденциально. — Как будто я виноват в том, что меня подстрелили… всё плохо? — Что плохо? Что в тебя стреляли? Естественно, это пло… — Капитан. — Ох… пуля почти задела его сердце, его спас только бронежилет… и он всё равно получил много повреждений. Честно сказать — сейчас он не в лучшем состоянии, — негромко отвечает Хонбин, стараясь говорить ровно, чтобы скрыть своё беспокойство. И ему удаётся. — …а Чон? Где он? — В безопасном месте. Юнги мысленно хмыкает. Безопасность. Какое смешное, а главное, обнадёживающее слово. Только Юнги больше в него не верит, не поверит уже никогда. Даже сейчас он не чувствует себя защищённым, но и поделать-то ничего с этим не может. Нужно просто пережить. Пережить это ужасное время, просто подождать, и всё снова станет в порядке. Все будут живы. Точно.***
Сокджин резко просыпается от пронзительного крика Тэхёна где-то поблизости. Но света в комнате достаточно для того, чтобы понять: показалось. Снова. Этот кошмар преследует его с той самой ночи, и есть только один способ справиться с ним. Сокджин берёт спящего мальчика на руки и шепчет какие-то бессмысленные, но успокаивающие слова — больше даже для себя, чем для Тэхёна. Тот ворочается и еле заметно морщит носик от прикосновений, но через пару минут звук размеренного Тэхёнова дыхания уже снова наполняет комнату. Сокджин закрывает глаза и медленно выдыхает через нос. С того момента, как Тэхёна украли прямо на его глазах, у него появились проблемы со сном и панические атаки. Иногда сердце вдруг ни с того ни с сего начинало бешено стучать, и единственным способом избавиться от этого удушающего чувства ужаса было неподвижно сидеть или лежать, глубоко дыша, потому что силы будто полностью покидали его в такие моменты. И каждый раз, закрывая глаза, он уже знал, что его ждёт. Кошмары. Жуткие, заставляющие просыпаться посреди ночи в холодном поту и в панике оглядываться по сторонам, чтобы убедиться, что холодных, безжизненных тел Намджуна и Тэхёна не существует нигде, кроме его воспалённого сознания. Что в реальности они живы. И с каждым днём это сомнительное положение только ухудшалось: Тэхён увядал буквально на его глазах. Он больше не был тем активным, громким ребёнком, которому постоянно нужно было напоминать не бегать в доме, или который до ужаса любил мороженое. Тэхён стал тенью себя прежнего: болезненно тихий, молчаливый, не отходящий от учителя ни на секунду, он наотрез отказывался оставаться один и кричал, когда просыпался по утрам и не находил никого рядом. Он постоянно спрашивал, где его отец, а Сокджин даже не мог ему нормально ответить, потому что знал, что ничего хорошего сообщить ему не сможет. Да и ходить в больницу было выше его сил. Он скорее бы сам умер, чем смог спокойно смотреть на это, и если бы не офицеры, время от времени навещающие учителя, чтобы сообщить о состоянии Намджуна — он так бы и мучался дальше, терзая себя. А сейчас всё, что он может делать для Тэхёна — лишь изо дня в день, снова и снова утешать мальчика, крепко сжимая того в объятиях. Сначала, с момента, когда Намджуна перевели в обычную палату, прошёл день; затем ещё несколько, прежде чем он очнулся. И ещё пару после перед тем, как Сокджин решился-таки его навестить. Оба — и он и Тэхён — прекрасно знали о текущем состоянии Намджуна, потому что офицеры предупредили их заранее, так что это не должно было оказаться для них сюрпризом, но ни один из них не был готов к тому, что предстало перед их глазами. Намджун, весь опутанный проводами и капельницами, перевязанный пугающим количеством бинтов, лежал на больничной кровати и казался чуть ли не в два раза меньше собственного размера. — …Тэ… Джин, — закашливаясь, хрипло выдыхает Намджун, сразу же замечая вошедших. Он делает слабую попытку улыбнуться, когда Тэхён со слезами подбегает к нему и крепко обнимает, задыхаясь от рыданий и прося никогда больше не оставлять его. Сокджин смотрит молча — тактично не вмешивается в семейную сцену. Как сильно хочется Намджуну сейчас обнять сына в ответ! Но он не может. Слишком слаб. Но всё равно он, превозмогая боль, немного высовывает здоровую руку из-под одеяла и ободряюще сжимает руку мальчика. — Я больше никуда не уйду, медвежонок, — шепчет он. — Прости меня, малыш. Тэхён всё продолжает и продолжает плакать, жалостливо о чём-то прося Намджуна — различить эти просьбы почти невозможно из-за рыданий — пока, наконец, не засыпает на его груди. Сокджин переносит его на рядом стоящую кушетку и укрывает одеялом. — А ты… как? — наконец спрашивает учителя Намджун и с удивлением наблюдает за тем, как мужчина вдруг яростно начинает вытирать внезапно навернувшиеся на глаза слёзы. — Господи, какой же ты мудак, — почти со злостью выговаривает Сокджин, пытаясь силой воли остановить рвущиеся наружу слёзы. Он совсем не хочет сейчас плакать, но, видя перед собой такого Намджуна, живого и невредимого, который дышит и так обнадёживающе улыбается, он просто не может сдержать себя. Что-то внутри него лопается, как огромный мыльный пузырь, и это почти невыносимо. — Я так боялся, что ты… что ты умрешь… — …я знаю. Прости меня. — Я не просил тебя извиняться, — шипит Сокджин, садясь на Намджунову кровать. — Я просто… вообще-то, здесь нужно извиниться мне. Я не должен был называть тебя мудаком, но… — Я понимаю, — перебивает Намджун, нащупывая ладонь Сокджина и сжимая её в своей. — Спасибо, что заботишься о Тэ. — За это не нужно благодарить, Намджун. Конечно же, я забочусь о нём. — …я скучал, — мягко выдыхает офицер после минутной тишины. Он совершенно точно уверен, что приходил в себя пару раз после госпитализации. Не помнит, точно когда и сколько это продолжалось, ибо невыносимая боль и лошадиная доза лекарств затуманивали его сознание настолько, что он уже не различал, что есть реальность, а что плод его воспалённого воображения, но — даже эти короткие проблески сознания были заполнены лишь мыслями о сыне и об этом самом человеке, сидящем сейчас рядом с ним. — И я, — тихо отвечает Сокджин, осторожно приподнимая Намджунову руку, чтобы поцеловать её. — Ты… как? В порядке? Точнее… ты ведь будешь в порядке, да? — неуверенно спрашивает он. Он слышал недавно что-то о том (офицеры сказали ему), что Намджун, вероятно, больше никогда не сможет свободно двигать левой рукой. И даже если все связки и сухожилия срастутся правильно, функции руки всё равно будут ограничены, и на данный момент остаётся только надеяться, что реабилитация пройдёт успешно и минимизирует эти ограничения. — Да… конечно, — стараясь звучать как можно убедительнее, отвечает Намджун. — Уже не могу дождаться момента, когда выберусь отсюда. — Ты останешься здесь, офицер, ровно до тех пор, пока полностью не выздоровеешь. Намджун выпускает короткий сухой смешок, больше похожий на кашель, и морщится от боли. Несмотря на то, что он уже очнулся, болит откровенно всё. Говорить или смеяться всё ещё тяжело, и — иногда — даже вдыхать и выдыхать. — Как Тэ… справлялся с этим? — после почти долгой, почти мучительной для обоих паузы, спрашивает Намджун. Одна его часть до смерти хочет узнать, как Тэхён пережил его отсутствие, а другая… а другая часть боится узнать правду. Тэ не заслужил всего этого, и Намджун просто ёбаный идиот, если считает, что он может пережить это без последствий. Сейчас он может лишь надеяться, что мальчик не получил из-за него тяжёлую психологическую травму, потому что если это окажется так — он никогда не простит себе этого. — …он много плакал, — осторожно начинает учитель, решив быть честным, несмотря на то, что правда может ухудшить Намджуново состояние. — Он стал очень тихим… и теперь ему снятся кошмары. Врачи говорят, что ему обязательно нужно пройти курс терапии, чтобы справиться со всем этим, но он наотрез отказывается идти куда-либо без тебя, — продолжает Сокджин, смотря на спящую фигуру мальчика. — Вот значит как… А ты? — А я совру, если скажу, что я в порядке, потому что я не в порядке, Намджун. Я просто не могу быть в порядке, когда ты в таком состоянии, — честно отвечает Сокджин, переплетая пальцы с Намджуновыми. И они затихают, устало смотря друг на друга — потому что им больше не нужны слова. Всё ясно и без них.