В Крепости Заходящего Солнца

      Пламя костров трещало и искрилось, освещая место стоянки. Все вокруг словно затихло в ожидании бури. И чем тише было вокруг, тем тревожнее становилось воинам. Казалось, что они идут в пасть к дракону, из которой не выйдет больше никто. Войска вождей несколько поредели с той поры, как Арагорн отпустил самых слабых, велев им отбить Кеир Андрос. Тогда Эомер еще больше восхитился благородством и великодушием Странника и еще сильнее привязался к нему.  — Я не могу принуждать людей идти туда, куда мы идем сейчас, брат мой Эомер, — улыбнулся Арагорн. — Те, кто идут с нами, идут по собственной воле, зная, что могут не вернуться. Но будь я один, я и тогда пошел бы к Вратам, хотя, думаю, над этим Саурон и впрямь только посмеялся бы. А теперь Эомер сидел у высокого костра напротив князя Дол-Амрота и молча вслушивался в треск сгорающего валежника. Даже лязг доспехов и перестук копыт — все, казалось, тонуло в гнетущей тишине. Бледный диск луны казался здесь, вблизи долины Моргула, жутким и зловещим, словно эмблема проклятой крепости. Эомер поворошил костер веткой и пламя высоко взметнулось, ярко высветив суровые лица воинов. И вдруг в тишине зазвучал тихий, чуть надтреснутый, глубокий голос Имрахиля. То песнь о деве, что жила в далекие года, Она несла эльфийский свет, Так солнцем залитой, Волшебный Лориэн одет Зарею золотой. Так бьется чистым серебром Прозрачный звонкий ключ, Так ветер в странствии своем Свободен и летуч. И озарял лучистый взгляд Чертоги древних гор, И песен светлый звездопад Звенел о гладь озер. Где нынче дивный этот свет? Где лучезарный взор? Утерян Нимродели след Среди полночных гор. Там, где грохочет пенный вал, Без счета долгих дней, Ее корабль эльфийский ждал И не гасил огней. Но на серебряный причал Из северных земель Ворвался вихрь и он умчал Корабль от Нимродель. Туда, где глух и мрачен путь, Где ветер волны рвет, Где взор слепят и режут грудь Осколки черных вод. И Амрот в сумрачном краю, Где ночи торжество, Послал проклятье кораблю, Предавшему его. Он был навеки разлучен С любимою своей… Где с той поры скитался он? Среди каких теней? Где нынче он? В каких мирах Смешались сон и явь? Вот он взлетает на волнах, Вот он стремится вплавь. Он в ветре чайкою парит, Он пеною одет, Он гордым лебедем царит Над бездной вод. Но нет! То лишь видение. День за днем, и, верно, навсегда, Хранит молчание о нем пустынная вода. Эомер внимал печальной песни князя, и перед его взором словно вставал морской берег, и плескалось Море, и корабль с лебедем на носу рассекал черную воду. Он никогда не видел моря. Наверное, никогда и не увидит… И он не понимал, как можно любить эту — по их же словам — неистовую и неверную стихию, которая чаще несет гибель. Ведь и древний Нуменор обрел свой конец в ревущих волнах. Так почему же эти странные люди так любят Море? Земля ведь надежнее, и в седле ты намного увереннее, нежели на корабле. И конь, в конце концов, живой друг, который не предаст, в отличие от корабля. Но что-то в этой печальной песне тронуло сурового вождя рохиррим и теперь не отпускало. Он слышал: вожди Дол-Амрота ведут свой род от эльфов, значит, эта баллада о Нимродели как-то связана с историей их рода.  — Вместе с Нимроделью к берегам Бельфаласа шла Митреллас, — заговорил Имрахиль. — Во время путешествия она отбилась от эльфов и потерялась в белых горах. Имразор, лорд Бельфаласа, нашел ее и приютил, а вскоре Митреллас стала его женой. От них пошел род князей Дол-Амрота. Говорят, лорд Амрот погиб в бушующих волнах, так и не доплыв до берега. С тех пор крепость на берегу Моря зовется Дол-Амротом.  — А Нимродель? — сам не зная почему, спросил Эомер.  — Она погибла в горах, — в голосе князя проскользнула грусть, и Эомер нахмурился. И бессмертные эльфы, которых они прежде мнили великими колдунами, погибают. Что ж, теперь, наверное, будет не так жалко отдавать свою жизнь в этой войне. И почему-то вдруг захотелось хоть раз увидеть берега Бельфаласа, родину Имрахиля, чтобы… Роханец крепко сжал рукоять меча. Да просто, чтобы еще раз понять, что Рохан никогда не был один в этой войне, и что смерти и горе случались во все времена и касались многих, и многие теряли своих родных и близких.  — Если мы выживем в этой войне, благородный Имрахиль, — сказал Эомер. — Я непременно навещу тебя в Дол-Амроте, и тогда мы вспомним те битвы, где шли плечом к плечу.  — Если мы выживем, — с улыбкой ответил Имрахиль. — Я буду ждать тебя, Эомер Роханский. И ты жди меня в Золотом Чертоге Медусельда. И Эомер улыбнулся и негромко запел: Где ныне конь и конный? Где рог его громко звучащий? Где его шлем и кольчуга? Где лик его горделивый?

***

      То затихая, то начинаясь вновь, всю ночь за окном шуршал мелкий дождь, который только едва заметно смочил землю. Фарамир вышел в сад еще до зари, полной грудью вдыхая свежесть, что возникает в воздухе только после ночного дождя или после грозы, которая проносится ураганом, громыхая и сверкая молниями, и оставляет после себя опавшие листья, примятые травы и алмазы дождевых капель, сверкающие повсюду. Рана на груди едва слышно заныла, но эта боль была уже не такой значительной, и Фарамир не обратил на нее внимания. Расправив плечи, молодой Правитель размеренно зашагал по мощенной тропинке, сцепив руки за спиной и поглядывая на Восток, где понемногу занималась заря. Ночью ему вновь снилась плывущая по Андуину эльфийская ладья. И Боромир, такой спокойный и величавый, мирно спящий в ней. А потом воды Великой Реки вспыхнули пламенем и раздался крик. Такой знакомый до боли крик. Отца… И сквозь ревущее пламя Фарамир разглядел его лицо, суровое, словно высеченное из мрамора. "Ты хотел бы, чтобы все было наоборот? Чтобы я погиб, а Боромир жил?  — Да… Очень хотел бы." Фарамир стиснул зубы, твердо припечатывая следующий шаг. Теперь отец отправился к Боромиру и к матери, а ты остался жить. Один… И остается только молить Илуватара и Владыку Манве, чтобы король Арагорн и вожди Запада одержали победу в этой войне. Чтобы князь Имрахиль выжил, и чтобы война не коснулась Бельфаласа, где остались его сыновья и Лотириэль. Фарамир редко видел двоюродных братьев и сестру. Очень редко. Вся его жизнь, с тех пор, как он стал Капитаном, прошла в непрестанных боях на границе с Моргулом. Даже в Белый Город он приезжал нечасто. Казалось, Денетор отослал нелюбимого сына от себя, не желая его видеть. Боромир отправился на границы вместе с братом и больше сражался рядом с ним, чем жил в Минас-Тирите, но все же бывал в Городе в разы чаще, чем Фарамир. Воспоминания преследовали Фарамира в эти дни. Он пытался отвлечься и думать о чем-то другом, но в конце концов все мысли сводились к погибшим отцу и брату. И это угнетало не меньше, чем отсутствие вестей от ушедшего войска. Фарамир уже привык к неурядицам военного времени, хотя знать о том, что происходит там, на границе со Страной Мрака, все же было предпочтительнее, нежели оставаться в неведении. Однако последняя весть, пришедшая от войска была о том, что армии пересекли Андуин. Больше известий не было. А посылать своих гонцов было рискованно. И оставалось только ждать, запасаясь терпением и выдержкой. И Фарамир запасся. Утренний ветер растрепал кудри Правителя и всколыхнул плащ. В лицо Фарамиру полетели с листьев капли росы, оседая на волосах, на лбу, на бороде. Одна тяжелая капля прокатилась по щеке, продираясь сквозь короткую щетину и щекоча лицо. Фарамир небрежным движением руки вытер брызги. Первые лучи рассвета пробивались сквозь листву и падали на белокаменные изваяния и колонны арок, украшающие сад. Звезды медленно угасали на голубеющем небосклоне, словно их смывала волна прибоя, унося в море. Тишина утра могла бы казаться совершенно мирной и спокойной, если бы еще высоко в небе запел жаворонок. Но все птицы улетели, когда Город взяли в осаду, и пока еще не вернулись. И только шелест листвы нарушал тяжелое безмолвие. Фарамир бродил по саду, изредка отворачиваясь от пламенеющего Востока и бросая недолгие взгляды в нижние ярусы Города. Чем выше поднималось солнце, тем больше людей появлялось на улицах. Если, конечно, тот малочисленный гарнизон, что остался в Минас-Тирите, можно назвать большим. Таким тихим и опустевшим Фарамир еще не видел Белый Город. Жизнь словно застыла в ожидании чего-то — то ли приговора, то ли новой жизни. И чем дольше длилось затишье, напрочь лишенное хоть каких-то вестей от ушедшего войска, тем тяжелее становилось ждать дальше. А ясная погода вовсе не дарила надежду, а казалась насмешкой над людьми, не знающими, что ждет их в конце. Солнце поднималось, обливая редкие облака, отбившиеся от большой тучи, золотистым и розовым светом. Верхушки деревьев вспыхнули золотом, и новый порыв ветра прошелестел по саду и шевельнул знамена над башнями. Солнце поднималось, но его лучи нагревали только воздух, не проникая в душу. Развалины Осгилиата, страшно-пустые и брошенные, казались сейчас зловещими, словно, пропустив войско вождей Запада на смерть, зло Моргула встало стеной вдоль берегов Андуина, чтобы ни один из ушедших больше не вернулся назад. Все часовые на стенах и башнях смотрели в ту сторону, отчаянно надеясь получить хоть какой-то ответ на свой немой вопрос, но ответа не было, и нигде не было видно маленькой точки, несущейся по равнине — гонца.