В Крепости Заходящего Солнца

      Встретивший царевну и Правителя на пороге Дома Мерри и виду не подал, что знает больше, чем хотелось бы Фарамиру, за что гондорец был ему очень признателен.  — С добрым вечером, моя госпожа! — поклонился хоббит. — Приветствую, Пра… ох, да! Фарамир! Запутаешься тут с вами, однако… Вы как раз к ужину, кстати. Фарамир и Эовин с улыбками смотрели на Мерри, который, очевидно, надеялся, скорее, на лучшее, нежели на приближение вечной ночи. Учитывая, что Кольцо в Мордор несли его родичи, Фарамиру хотелось верить, что она никогда не наступит.  — Рада, что Вы в добром здравии, храбрый Мериадок, — с улыбкой сказала Эовин. Мерри только замахал рукой.  — Скажете тоже, — усмехнулся он. — Я не храбрее трактирщика в "Зеленом Драконе". Просто… не очень-то приятно сидеть сложа руки, когда у тебя в руках меч, а всюду враги, которые угрожают жизни твоих друзей. Тут уж и самый большой трус в бой кинется, чего уж обо мне говорить.  — Хоббиты всегда отличались скромностью, как я погляжу, — улыбнулся Фарамир. Однако внутренний голос отчего-то советовал ему быть поосторожнее с этим хоббитом. Вдруг он забудет свое обещание молчать? — Сэм и Фродо тоже называли себя просто хоббитами, но, очевидно, сами хоббиты еще не вполне свыклись с мыслью о том, что храбрость истинных воинов присуща им так же, как и любовь к мирной жизни. Мерри рассмеялся.  — Пусть будет так, благородный Фарамир! — сказал он. — Но даже самые храбрые воины недолго простоят в бою на пустой желудок. Фарамир взглянул на Эовин, и в груди у него потеплело при виде улыбки на лице царевны. Мерри направился в Дом, и Эовин посмотрела на Правителя, прежде, чем двинуться следом за хоббитом. У Фарамира внезапно перехватило дыхание от этого лучистого, сквозящего затаенной тоской взгляда. Усилием воли он взял себя в руки и улыбнулся своей мягкой улыбкой.  — Пойдемте, царевна, — сказал он. И Эовин, отведя взгляд, вошла в Дом. Фарамир поднял глаза к темно-синему небу, где вспыхивали серебряные звезды. Как странно все складывается в этот непонятный узор. Именно теперь, когда он потерял уже почти все, когда мир стоял на самой грани, когда каждый миг грозил стать последним; именно теперь он нашел, казалось бы, совершенно случайно, то, ради чего ему хотелось жить, и за что он был бы счастлив умереть. Воздух, напоенный вечерними запахами и уже утративший дневное тепло, проникал в грудь и будил нечто светлое и неодолимое. Правитель сжал кулаки и шагнул через порог под крышу Дома. Утром Фарамир вышел в сад пораньше. И, как и ожидал, встретил по дороге Мерри и Бергиля. Вспомнив что-то, Фарамир окликнул сына Берегонда, и тот быстро подбежал к Правителю.  — Вам что-то нужно благородный Фарамир? — почтительно, но с плохо скрываемой радостью, спросил мальчик. Фарамир улыбнулся.  — Да, — ответил он. — Я хотел попросить тебя, Бергиль, сын Берегонда: отправляйся в Цитадель и попроси слуг дать тебе мантию Финдуилас Амротской, расшитую звездами. Принеси ее мне.  — Я мигом, Правитель! — радостно воскликнул Бергиль. — Вы оглянуться не успеете — я уже вернусь!  — Бойкий малый, — усмехнулся ему вслед Мерри. — Неудивительно, что они с Пином подружились. Фарамир только молча улыбнулся. Зная болтливость хоббитов, он все еще остерегался проницательности Мериадока.  — Как думаете, Фарамир, — тихо зазвучал голос хоббита:— Пиппин вернется? Фарамир пристально посмотрел на полурослика, и все его сомнения развеялись. Нет, не таков Мериадок, сын Сарадока, чтобы болтать о чужих тайнах с кем попало. Он верный друг, на которого можно положиться, и который не предаст никогда.  — Я надеюсь на это, мой друг, — сказал Правитель.  — Я тоже, — вздохнул Мерри. — Мы с ним редко разлучались, вечно влезали вдвоем во всякие переделки… Я ж Вам еще про наш знаменитый фейерверк не рассказал! В Шире его, наверное, до сих пор вспоминают. Вообще-то, фейерверк был Гэндальфа. Но запустили его мы с Пином. А потом Гэндальф нас заставил посуду мыть, пока все веселились… Но я на него больше не сержусь за это. Когда Бергиль вернулся из Цитадели, Мерри уже успел рассказать не только про фейерверк, но и про сварливого фермера Мекета, который едва не застукал их на своем поле.  — Он тот еще скряга! Жалко ему пары початков, что ли?! Мы ведь совсем немного взяли…  — Возможно, ему так не показалось? — мягко улыбнулся Фарамир.  — Так и я о том же. О! Бергиль вернулся! Сын Берегонда остановился возле них и поклонился Правителю, протягивая ему сверток синей, расшитой серебром ткани.  — Я принес, Повелитель!  — Благодарю тебя, Бергиль, сын Берегонда, — сказал Фарамир, принимая мантию. В груди что-то защемило, когда он коснулся мягкой ткани, словно пахнуло в лицо почти забытым, но таким до боли родным ароматом. Мерри и Бергиль откланялись и ушли на стену, оставив Правителя одного. Фарамир сжал сверток в руках, поднес к лицу… и перед глазами вдруг отчетливо встал образ матери. С ее светлой и печальной красотой, в которой сквозила тоска по зелени холмов Бельфаласа и морским волнам. С ее мягкой ласковой улыбкой, которая дарила сыну Денетора свет и радость в его детские годы… И ее мягкий певучий голос зазвучал в ушах шорохом ветра… — Я всегда буду рядом, сынок… Фарамир глубоко вздохнул и выпрямился, поднимая взгляд к небу. Редкие призрачные облака плыли по светлой лазури. Легкая горьковатая улыбка тронула губы молодого Правителя, и серые глаза блеснули в солнечном свете, как сталь.

***

      Черные вершины Эфель Дуата все приближались, отбрасывая к вечеру длинные мрачные тени. Вожди не спеша шли к Вратам Мораннона, ибо целью их была не стремительная атака, но время, которое они хотели выиграть для Хранителя Кольца. Воины молча шли за предводителями, тревога и страх все сильнее сжимали им сердца, но никто не смел нарушить гнетущее молчание. Пиппин отчаянно хотел, чтобы Мерри оказался сейчас рядом. Вот с кем он мог бы поговорить спокойно! Заговаривать со все больше и больше мрачнеющим Берегондом было неловко. Слишком суров стал гондорец, слишком молчалив и высок. Гордость и безрассудная смелость в глазах бывшего Стража Цитадели лишь еще больше угнетали хоббита. Может, Фарамир еще выслушал бы его. Младший брат Боромира показался Пиппину самым внимательным и участливым из воинов Гондора. Особенно после того, как он сообщил Пиппину, откуда в городе доспехи на хоббита. Наверное, от Сэма хоббитским юмором заразился. Несмотря на свою силу и власть, Фарамир был менее суров, нежели даже простые воины. Верно, его умение слушать и понимать людей и снискало ему такую любовь воинов. Но и Фарамир, и Мерри сейчас были в Минас-Тирите; Фродо и Сэм шли к Ородруину; Гэндальф, Арагорн, Леголас и Гимли возглавляют войска, им сейчас вовсе не до болтовни болвана Тука. И остается тебе только шагать и шагать молча и ждать, когда, наконец, придет час битвы. Эомер мерно покачивался в седле. С первой стычки с мелким отрядом орков в Итилиене они больше не встретили преград. Арагорн, видимо, был прав: Саурон решил поиграть с ними, как с добычей. Мрачная усмешка тронула губы вождя рохиррим. С каждым шагом конец становился все отчетливее, но гордое сердце степного всадника не устрашал этот конец. Быть может, ему суждено пасть, как пал Теоден, как пали Теодред и Эомунд… Быть может, он не вернется больше в Золотой Чертог своих предков. Но гибель его будет не напрасна, если полурослику удастся выполнить свою Миссию. Если же Фродо все-таки не успеет — что ж… Эомер Роханский падет в последнем бою, до конца сражаясь за свою землю плечом к плечу с королем Арагорном и князем Имрахилем. Князь Дол-Амрота ехал рядом, молчаливо глядя в небо над Эфель Дуатом. Тихая тоска была во взгляде серых, как море, глаз Имрахиля. Тихая тоска и гордая решимость. Он чем-то неуловимо напоминал Леголаса, но сходство это было, скорее, не в чертах лица, а в его манерах и той легкой высокой горечи, что порой сквозила во взгляде. Только Имрахиль был все же более близким, нежели сын Трандуила. Заметив мрачную усмешку Эомера, князь сказал:  — В Дол-Амроте оставил я троих сыновей и свою дочь, Лотириэль. И менее всего хочу, чтобы после нашей гибели война пришла и к ним. Если так оно и будет, то наш поход можно назвать пустым. Но я все же не поверну назад, даже если сам Намо, Владыка Срока, скажет мне об этом. Смерть — дар Единого людям. И только людям открыт путь за грани Арды, — князь улыбнулся. — Как думаете, друг мой Эомер, что там — за гранью, недоступное даже эльфам? Эомер посмотрел в небо.  — Об этом я никогда не думал, благородный Имрахиль, — ответил он. — Но что бы там ни было, я уйду туда, дорого взяв с Врага за свою жизнь. И мне также менее всего хотелось бы, чтобы наш поход оказался напрасным.  — Так постараемся верить в лучшее! — сказал Имрахиль. — Сломанный меч был перекован и сейчас вновь сияет в руках Арагорна! Будем же надеяться, что это знамение и предвестие победы.  — Другого нам не осталось, — сказал Эомер. — В черный час поднялся передо мной Арагорн из зеленой травы, и с того времени прошло не так много дней, но Рохан словно пробудился ото сна и поднялся к смерти и славе. Кто знает, быть может, оно и к лучшему?  — Не раскисайте, благородные воины! — вклинился в негромкий разговор двух вождей хриплый бас Гимли. — Может, и вам друг с другом поспорить, как мы с Леголасом поспорили? Веселее будет. Леголас только улыбнулся, прищурившись и тронул коня, догоняя едущего впереди Арагорна.  — Вот неунывающая команда! — сказал Имрахиль. — Впервые я вижу гнома и эльфа, которые настолько сдружились.  — Видели бы Вы, как доблестный Гимли уверял нас, что его рана — всего лишь царапина, — усмехнулся Эомер. — Это было после битвы при Хорне. Тогда мне выпала честь сражаться бок о бок с сыном Глоина, и, должен признать, в бою он был грозным противником даже для урукхай, а они - сильнейшие орки из тех, кого я встречал.  — Не забудь добавить, отважный Эомер, что я в той битве обыграл Леголаса!  — Счет был равным!  — Ты подстрелил мертвяка!  — Кто-то сейчас с лошади упадет и к Мораннону будет идти в пехоте.  — Все вы, остроухие, жулики…  — Так-таки все?  — Эээ… Только лихолесские.  — Вот как? Это мы еще посмотрим. Черные вершины Эфель Дуата все приближались. Тревожная тишина окутывала войска, и лишь единицы не теряли бодрости, в то время как остальных одолевали мрачные мысли. Шел седьмой день похода, хотя многим казалось, будто они идут уже целую вечность. Арагорн молча ехал впереди войска, глядя на темнеющие вершины, и сердце Странника сжималось при мысли о том, что случится, если их поход будет напрасным. А твердая рука сжимала рукоять Андрила, словно ища в мече древних королей силу тех дней, когда свет Нуменора еще жил в памяти Людей Запада. Знаменосец ехал рядом со свернутым черным знаменем, вышитым рукой Ундомиэль, и звезды и Древо не грели белым светом в лучах солнца. Черные вершины Эфель Дуата приближались.