В Крепости Заходящего Солнца

      Рассвет был серым и холодным. Пронизывающий ветер налетел с Севера, и вершины Эфель Дуата зловеще чернели в этом льдистом мареве. Сердца воинов сжимали страх и тревога, и они смотрели на Черные Врата, остервенело сжимая оружие, но скорее затем, чтобы подбодрить самих себя. Пиппин стоял рядом с Берегондом, и чувствовал, как отчаяние все крепче стискивает душу. Солнца не было видно, и от этого становилось еще тоскливее. «Интересно, а как там Фродо? — подумал Пиппин. — Если мне здесь, у Врат этой Черной Страны так тоскливо, то каково приходится Фродо и Сэму?» Арагорн подал знак, и войска остановились. Гэндальф подъехал к хоббиту. — Поедешь с нами, Перегрин Тук, — сказал кудесник. — Сегодня все враги Мордора должны будут предстать перед Моранноном и Оком Саурона. Берегонд с легкостью подхватил полурослика и посадил его на спину Серогриву. Пиппин бросил на воинов быстрый взгляд с высоты конской спины, и сердце хоббита сжалось при мысли о том, что все эти люди сознательно идут на смерть, зная, что даже в случае победы они могут не вернуться. Пину вдруг отчаянно захотелось, чтобы Берегонд снова встретился с сыном, и он сжал рукоять своего меча. Гэндальф примкнул к отряду вождей Запада, и они выступили к Вратам. Когда они остановились в черной тени Мораннона, по знаку Арагорна знаменосец развернул королевский стяг с Древом и Звездами, и он воскликнул:  — Пусть Владыка Черной Страны выходит на бой! Да свершится над ним справедливый суд! Много зла он принес Гондору и свободным народам. Пусть он выйдет! Мертвая тишина была им ответом. Эомер с Имрахилем переглянулись.  — Неизвестность порой приносит больше страха, чем самая страшная правда, — тихо проговорил князь. — Он думает запугать нас. Тех, кто в страхе, легче победить. Эомер едва заметно кивнул и яростно стиснул рукоять меча. Какой прок запугивать тех, кто идет на верную смерть? И впервые сын Эомунда захотел рассмеяться глупости Врага, но это был скорее смех отчаяния и безрассудства. Казалось, прошла вечность, прежде, чем тяжелые створы Мораннона распахнулись, и оттуда выехал к вождям на уродливом коне некто, зовущий себя Голосом Саурона. Говорили, он из черных нуменорцев, забывший свое имя и предавшийся Врагу. Он остановился в нескольких шагах от Арагорна и Гэндальфа, стоящих впереди всех.  — Кто из вас имеет достаточно власти, чтобы говорить со мной? — спросил Посланник, и голос его звучал как крик вороны. — Или достаточно разума, чтобы понять меня? Не ты, конечно, — обратился он к Арагорну. — Чтобы стать подлинным королем, нужно иметь большее, нежели кусок эльфийского стекла и весь этот сброд. Такое найдется у любого Бродяги. Эомер вскипел при этих словах. Ему вспомнился Саруман, зовущий Эдорас притоном, где живут ободранные пьяницы. Теперь видно, у кого маг учился таким речам. Но Арагорн не ответил. Он поймал взгляд Посланника и удержал его своим, и, казалось, какое-то время они безмолвно боролись. И хотя Арагорн не шевельнулся и не притронулся к оружию, Посланник вдруг покачнулся, как от удара.  — Я глашатай! — вскричал он. — На меня нельзя нападать!  — Там, где закон соблюдается, посланники не говорят с такой наглостью, — возразил ему Гэндальф. — Но здесь тебе нечего бояться, по крайней мере, пока твое посольство не окончено. Но если твой господин не стал мудрее — берегись! Ибо тогда опасность будет угрожать и тебе и твоему господину.  — Вот как! Значит, говорить будешь ты, старик! Гэндальф Серый! Да, мы наслышаны о твоих кознях, которые ты плетешь издали. Узри же, что происходит, если ты вмешиваешься! Посланник сделал знак своим воинам, и один из них подал ему сверток в черной ткани. Голос Саурона сдернул ткань, и все увидели, что было в свертке. Он показал им кольчугу из мифрила, короткий меч Сэма и эльфийский серый плащ с пряжкой из Лориэна. И сердца их наполнились ужасом при виде этих знаков. Пиппин подался вперед с возгласом. Но Гэндальф одернул его.  — А! Так у вас есть еще один такой малыш! — рассмеялся Посланник. И Пиппин посмотрел на него с ненавистью. — Не знаю, зачем они вам, но посылать хоббита в Мордор — это самое безумное, что вы могли сделать. Однако я все-таки доволен, ибо мне ясно, что хотя бы этот щенок видел эти знаки раньше, и вы напрасно отказались бы от них.  — Я и не отказываюсь, — произнес Гэндальф. — Конечно, я знаю их и всю их историю, — а ты, гнусный Голос Саурона, при всей своей злобности, не можешь сказать этого. Но зачем ты принес их сюда?  — Кольчуга гномов, плащ эльфов, меч Павшего Запада и соглядатай из ничтожного Шира… нет, не вздрагивайте!.. мы хорошо знаем их, — вот признаки заговора! Может быть, вам и не жаль ту тварь, что их носила; а, может, напротив, она дорога вам? Если так, то напрягите разум, если он еще остался у вас. Ибо Саурон не любит соглядатаев, и судьба этой твари зависит от вашего выбора. Никто не ответил ему. Вожди Запада смотрели в лицо Посланнику, до боли сжимая рукояти мечей, но верная сталь уже не давала той силы, что прежде. Неужели все напрасно? Неужели это конец, окончательный и бесповоротный? Неужто Враг уже заполучил Кольцо? Если так, если Фродо в самом деле попал в руки Врага вместе с Кольцом, — то все погибло. И теперь остается только пасть первыми, старясь хоть как-то отсрочить гибель мира. И Голос Саурона расхохотался, увидев ужас в их глазах.  — Так, так! Малыш был вам дорог, как я погляжу. А его дело — не такое, чтобы вы пожелали ему неудачи? Но оно все-таки не удалось. И теперь он целые годы будет терпеть медленные мучения, такие медленные и невыносимые, на которые только способно наше искусство; и никогда не вернется к вам; разве, может быть, будет сломлен и переделан, а тогда отпущен на свободу, чтобы вы посмотрели, чего добились. А это непременно будет, если вы не примете условий моего Повелителя.  — Скажи эти условия, — голос у Гэндальфа был тверд, но стоявшие поблизости увидели в его глазах тревогу, и он вдруг показался старым, потрясенным и разбитым. Они не сомневались, что он согласится на все, что бы сейчас ни потребовали. И Посланник заговорил, называя условия. И чем больше вожди слушали его, тем сильнее вскипал гнев в их сердцах, выжигая ледяным пламенем ужас и оставляя лишь отчаянную доблесть. И перед взорами Имрахиля, Эомера и Арагорна вставали земли Рохана, Гондора и Ривенделла, — охваченные огнем, залитые кровью и усеянные мертвыми телами людей, эльфов, гномов и хоббитов. Стены Минас-Тирита, Дол-Амрота и Медусельда рушились в пламени; и Белое Древо сгорало дотла, как некогда в Нуменоре. А высокие вожди становились безвольными рабами Владыки на Черном Троне. Земля словно уходила из-под ног, а в груди рос клич отчаяния и неизбывной горечи, зовущий на смерть. Но Пиппин думал только о Фродо и Сэме. Он не слушал, что говорит Посланник. Он видел лишь искаженные мукой лица друзей, и сердце его сжималось от ужаса. И он хотел лишь одного: пусть Гэндальф сделает все, чтобы вызволить Фродо и Сэма оттуда.  — Слишком многого вы просите в обмен на одного пленника, — сказал наконец Гэндальф, выслушав требования Мордора. — Столько твой господин получил бы ценою долгой войны. Или поражение на полях Гондора отняло у него последнюю надежду на победу в войне? А если ценить этого пленника так высоко, то где залог, что Саурон, великий в обмане и предательстве, выполнит свои обязательства? Где пленник? Приведите его и отдайте нам, а тогда мы подумаем над условиями. И тут Гэндальфу, следившему за Посланцем так зорко, словно они схватились в смертельном поединке, показалось, будто на мгновение тот растерялся, но тотчас же он захохотал снова.  — Остерегайтесь говорить дерзко с Голосом Саурона! — вскричал он. — Ты требуешь залога? Саурон не дает их. Если ты ищешь его милостей, ты должен сначала выполнить его требования. Условия вам известны. Поступайте теперь, как хотите!  — Вот как мы поступим, — произнес вдруг Гэндальф. Он распахнул плащ, и яркая белизна его одежд сверкнула в этом темном месте, как сталь. Перед его поднятой рукой Посланник попятился, и Гэндальф отнял у него кольчугу, меч и плащ. — Это мы возьмем в память о нашем друге. Однако ваши условия мы отвергаем бесповоротно. Уходи, ибо твое посольство окончено, и смерть близка к тебе. Мы пришли сюда не для того, чтоб тратить слова с Сауроном, бесчестным и презренным, и еще менее — с его рабами. Уходи! Посланец не смеялся больше. Но не до смеха было и вождям Запада. Лед сковывал им сердца, ибо теперь они видели, что их конец предрешен. Но ни один и не помыслил о том, чтобы повернуть назад. Они не дрогнут и не посрамят памяти предков. И если суждено им погибнуть, положив начало концу, то да будет так! Створы Мораннона распахнулись по сигналу, и Арагорн поспешил вернуться к войску. Он быстро раздал распоряжения, в душе понимая, что это, скорее всего, бессмысленно. Если Фродо схвачен, а Кольцо у Врага, то, как они построятся, уже не имеет значения. Но что-то мешало Страннику до конца поверить в слова Посланца. Ему вдруг вспомнился Элронд, зовущий его Эстелем в те далекие дни, когда он рос в Ривенделле, еще не ведая о своем происхождении, даже не зная своего настоящего имени. И он взглянул на знамя - черное полотнище с Белым Древом, звездами и короной - и зеленый берилл у него на груди ярко вспыхнул. Нет! Пока они еще живы, пока жив хоть один воин — надежда не потеряна! И если потребуется, Возрожденный Меч вновь лишит Саурона его силы; но потомок Исильдура не повторит ошибки своего предка. Рядом с Исильдуром бился Элронд; рядом с Элессаром стоят сейчас сыновья Элронда. И ради всего светлого и доброго, что есть на земле, Странник будет биться в этом — пусть последнем — бою. И его слова, полные силы и отчаяния, вселили отвагу в сердца воинов. Эомер и Имрахиль стояли плечом к плечу в передовой линии, и над ними реяли знамена Рохана и Дол-Амрота — Белый Конь и Серебряный Лебедь.  — Я был рад стать Вашим другом, благородный Имрахиль, — негромко сказал Эомер, вглядываясь в приближающиеся ряды орков.  — Даже если это конец, — с горькой улыбкой ответил князь Дол-Амрота. — Не стоит так отчаиваться: смерть лишь продолжение пути. Это Враг исказил ее значение для людей, вселив им в сердца страх. Но сегодня мы станем выше этого страха, мой друг, как древние короли. И мы еще встретимся в Чертогах Илуватара, так что не стоит прощаться надолго! Конунг слабо улыбнулся в ответ. Мысль об Эовин острой стрелой вонзилась в грудь. Враг дорого заплатит за наши смерти! Даже если Имрахиль прав, и за Гранью Арды мы все встретимся снова, все равно он никогда не простит этого Саурону. Интересно, долго ли продержится Мериадок в этот раз, защищая царевну Рохана? Несказанная горечь исказила на мгновение лицо роханца. Славный народ — хоббиты! И как жаль, что эти светлые создания должны теперь проходить через ужас войны. И Эомер вдруг понял, что нисколько не винит тех двух полуросликов, которые, наверное, не сумели выполнить свою Миссию. Уже то, что они сумели проникнуть в Мордор, было для них подвигом. Это была попытка доблестных сердец, достойная славы, пусть и неудавшаяся. Немногие великие воины смогли бы пройти их путь; немногие бы пожелали оказаться сейчас на их месте. Так будь же проклят Враг всех свободных народов! И Эомер с лязгом обнажил свой меч, ярко вспыхнувший во мгле. Имрахиль взглянул в небо, затянутое серыми тучами, и на мгновение ему показалось, будто на Западе сверкнул белой искрой Эарендил, разорвав седой мрак. Серебряный Лебедь на голубом поле — герб дома Туора, из Гондолина… Меч сам вошел в руку, и луч света, преломившись о грань клинка, осветил лицо высокого князя. Сейчас потомок Туора и Берена — пусть и очень дальний — вел их в последний бой, и в руках его был Возрожденный Меч Элендила, выкованный некогда гномами для королей Нуменора, а ныне перекованный эльфами для потомка королей. И сегодня потомок Имразора и Митреллас будет биться за своего короля и за свою землю; за друзей и за все светлое, что есть под небом Арды. За память предков, которые всегда сражались за Добро. За жизни своих детей… В памяти вдруг всплыл за образами сыновей и дочери образ племянника. Фарамир… Прости, сынок. Ты теперь остаешься совсем один. Быть может, ненадолго… Может, уже не сегодня-завтра и ты падешь в своем последнем бою, до последнего вздоха защищая Белый Город? Но я верю — ты уйдешь с честью, как ушел Боромир, хоть это и горько. Пиппин вновь стоял в строю позади вождей и рядом с Берегондом. Все казалось теперь потерянным, и ему, как никогда, не хватало сейчас Мерри. Теперь речи Денетора уже не казались хоббиту такими безумными, и ему хотелось только быстрее умереть, раз уж все погибло. Оставалось только надеяться, что смерть Мерри будет легче. Выходит, напрасно он спас Фарамира из погребального костра Денетора. Какой прок исцелиться лишь с тем, чтобы, оправившись от ран, погибнуть? Но что же, теперь остается только стоять до конца. И он постарается хоть сколько нибудь отплатить этим скотам за все то, что теперь предстоит Фродо и Сэму. Хотя, что значит для Саурона потеря даже нескольких тысяч орков, которых он сам ни во что не ставит, и которые для него лишь рабы? И Пиппину вдруг захотелось горько рассмеяться этому. Он обнажил меч и вгляделся в красные с золотом руны на клинке. «Вот для чего он был выкован, — подумал Перегрин. — Если бы мне удалось убить того гнусного Посланца, я бы сравнялся с Мерри. Что же, я завалю хотя бы несколько этих тварей, прежде, чем все закончится. Хотелось бы мне снова увидеть солнце и зеленую траву у себя дома!» Гимли и Леголас, может, и думали о том же, но глядя на них, можно было с уверенностью сказать, что этих двоих мало что способно опечалить настолько, чтобы они перестали улыбаться.  — Вот уж никогда не думал, что умру, сражаясь бок о бок с эльфом, — проворчал Гимли, так, словно ему отказали в кружке пива.  — А как насчет того, чтобы рядом с другом? — с лучистой улыбкой спросил лихолесский царевич. Гном взглянул на него снизу вверх, и по лицу сына Глоина разбежались смеющиеся морщинки.  — На это — я согласен! И он незаметно коснулся рукой груди, где под кольчугой хранилось его самое большое сокровище, полученное от Владычицы Лориэна. Арагорн смотрел на несущиеся на них полчища орков, на пылающее Око на башне Барад-Дура. И вдруг ему почудилось, что в багровом мареве на склоне Ородруина возник образ двух хоббитов, упорно идущих к своей цели, хотя силы их уже на исходе. Странник стиснул Андрил, и клинок сверкнул ярким пламенем. Король обернулся и взглянул на друзей.  — За Фродо!