В Крепости Заходящего Солнца

      Утром, когда Фарамир, Хурин и Эльфхельм обсуждали, как им расположить людей у ворот во время торжественной коронации Государя Элессара, вошел страж и доложил, что Бергиль, сын Берегонда, желает видеть Правителя. Фарамир велел впустить мальчика. Бергиль вбежал в зал и, запыхавшись, остановился подле вождей, склонив голову.  — Правитель Фарамир, меня послал к Вам с сообщением Смотритель Дома Исцелений, — Фарамир невольно напрягся при этих словах. — Он хотел бы Вас видеть, Повелитель. Фарамир переглянулся с военачальниками. Те только молча кивнули, показывая, что они постараются сами решить поставленный вопрос или подождут его; и Фарамир вместе с Бергилем покинул Цитадель, направившись к Дому, где не был уже, казалось, целую вечность. Некоторое время Бергиль просто молча следовал за Правителем, а потом тихо заговорил.  — Смотритель хочет поговорить с Вами о царевне Рохана, — и Фарамир побледнел, услышав это. — Ее состояние беспокоит Смотрителя.  — В чем же дело? — стараясь говорить спокойно, спросил мужчина. Бергиль наморщил лоб и пожал плечами.  — Смотритель все скажет: она вновь стала холодна и печальна, с тех пор, как Вы ушли из Дома. Фарамиру казалось, он летел, торопясь к Дому Исцелений. Он почти не замечал встречных людей, хотя и старался учтиво отвечать на их приветствия. Миновав повороты улиц, Наместник, наконец, достиг шестого яруса и, пройдя еще несколько поворотов, сбавил шаг, только завидев впереди фасад ставшего почти родным Дома. Смотритель ждал его у дверей, словно зная, что Правитель придет тотчас же, как получит его известие.  — Правитель Фарамир, — целитель шагнул ему навстречу.  — В чем дело? — спросил Фарамир, и в его голосе послышалась тревога. — Бергиль сказал мне…  — Я рад, что Вы пришли, — прервал его Смотритель. — Пойдемте со мной, мне нужно рассказать Вам многое. Фарамир вошел в Дом вслед за Смотрителем. И тот сказал:  — Когда король Элессар уходил, оставляя нам на попечение царевну Рохана, он говорил, что исцелил ее тело, но не в его власти найти силу, которая сможет исцелить ее дух; и только от этой силы, если она найдется, будет зависеть, выживет царевна или же нет. Фарамиру вдруг показалось, что в ушах загремели барабаны, и он с тревогой поглядел на Смотрителя. Неужто он опоздал?  — Когда я видел Вас и царевну Рохана, гуляющих по саду, сердце у меня радовалось, ибо я видел, — вот сила, что способна возвращать к жизни даже тех, кто уже не желает жить! Но после того, как пришли вести о победе наших вождей, Вы ушли и взяли на себя управление Городом; а царевна Эовин вновь стала причиной моих тревог. С того дня царевна словно угасла; будто болезнь вновь возвратилась к ней. Она бродит теперь по саду, бледная и печальная, в то время как все в Городе радуются, и это тревожит меня. Фарамир молчал некоторое время, а затем ответил:  — Благодарю, что известили меня об этом, мой друг! Возможно, Вам стоило сделать это раньше; но теперь я уверяю Вас, что сделаю все, что в моих силах, чтобы развеять эту тревогу. Я поговорю с царевной Эовин, и поговорю не откладывая. Где она теперь? Узнав, что прекрасная Эовин в саду, Фарамир еще раз поблагодарил Смотрителя и отправился разыскивать ее. Пока он шагал по мощенным белым камнем дорожкам сада, великая сила просыпалась у него внутри, и он уже перестал отрицать или прятать ту правду, в которой прежде боялся себе признаться. И ему вдруг показалось, что он вновь вернулся в тот день, когда был повержен Саурон, когда великая радость вселила в него уверенность и мудрость, каких он не знал прежде. Он нашел Эовин стоящей на восточной стене, и при виде синей, расшитой звездами мантии на ее плечах, счастье переполнило сына Денетора, но потом он вспомнил, почему он здесь, неслышно приблизился к царевне Рохана и негромко окликнул ее. Эовин взглянула на него, и в глазах ее он увидел удивление и тень той тоски и скорби, что прежде тяготела над ней.  — Вы вновь здесь, Правитель? — в голосе у нее был холод. И Фарамир почувствовал, как сжалось у него сердце.  — Вы тоже здесь, — мягко ответил он, пристально глядя ей в лицо. И Эовин горько улыбнулась и посмотрела на Восток, где над вершинами Эред-Литуи поднималось солнце. — Скажите мне, отчего Вы здесь? Почему не отправились в Кормаллен, где все радуются, и где Ваш брат ждет Вас? И она ответила на это: — Разве Вы не знаете, почему? Даже в первый день, когда он увидел Эовин, не было в ее голосе столько отчаяния, а в облике столько печали; и Фарамир всем сердцем пожелал только одного — чтобы она улыбнулась, и чтобы в ее глазах светилось счастье. И он готов был сделать даже невозможное ради этого. Сколько раз он обдумывал все, сидя над бумагами в Цитадели, когда мысли его были порой далеко. И он ответил, но не мог заглушить в себе надежду услышать ответ, который снился ему уже не раз.  — Тому может быть две причины, — сказал Фарамир. — Но какая из них верная — я не знаю. И Эовин сказала: — Я не хочу играть в загадки. Говорите прямо. Она так и не обернулась к нему, но Фарамир почувствовал ее тревогу.  — Тогда я скажу Вам вот что, — ответил он, сам проникаясь этой тревогой. И теперь он понял ясно, как никогда прежде, что время замалчивания прошло, и пришло время сказать правду: — Вы не хотите ехать потому, что Вас зовет только Ваш брат, а видеть торжество Арагорна Вам было бы тяжело, — и он заметил, как она вздрогнула и побледнела при этих словах. — Или, быть может, — о, как бы ему хотелось, чтобы это было правдой! — Вы не едете потому, что не еду и я, а Вы хотите оставаться со мной, — голос его едва не дрогнул. — Или, быть может, верны обе эти причины, но Вы не можете выбрать между ними. Эовин, Вы не любите меня или не хотите любить? Фарамир замер, словно в ожидании приговора, внимательно следя за каждым ее движением, и на мгновение ему вдруг показалось, что лучше бы он не говорил этого, ибо еще большая печаль отразилась на лице Эовин, и она тихо ответила, словно не желая, чтобы кто-то услышал ее:  — Я хотела быть любимой, но я не хочу ничьей жалости. И тогда он понял многое, и все встало на свои места.  — Я знаю, — голос Фарамира не дрожал больше, но в нем была теплота и мягкость. — Вы хотели, чтобы Вас полюбил доблестный Арагорн, ибо он велик и могуч, и Вы восхищались им, как может восхищаться великим вождем юный воин. А когда он ответил Вам только состраданием, Вы не захотели больше ничего, кроме смерти в бою. Посмотрите на меня, Эовин! Она подняла на него долгий пристальный взгляд; и в глубине зеленых глаз Фарамир увидел затаенную надежду, которая не смела даже проснуться. И он сказал:  — Не презирайте жалости, Эовин! Жалость — это дар мягкого сердца. Но мой дар Вам - иной, хоть он и сродни жалости. Я люблю Вас. Сначала я сострадал Вашей скорби, но сейчас, будь Вы даже счастливейшей королевой Гондора, я все равно любил бы Вас. Эовин, Эовин, любите ли Вы меня? И тогда сердце у нее встрепенулось. Зима вдруг окончилась, и солнце засияло над нею. И надежда восторжествовала, побеждая страх и печаль, что прежде сковывали сердце, как льдистый панцирь. И она сказала:  — Я по своей воле осталась в Минас-Аноре — Крепости Заходящего Солнца, — и Фарамир улыбнулся этим словам. — Я не буду больше носить оружия, и соперничать с могучими воинами, и радоваться только песням о битвах. Я буду исцелительницей, буду любить все, что живет и растет, — она взглянула на Фарамира, и улыбнулась; и ему захотелось петь и смеяться от этой улыбки. — Я не хочу быть королевой Гондора, — тихо добавила она. И Фарамир рассмеялся от огромного счастья, и сказал: — Это хорошо, ведь и я не король! Но Белая дева Рохана станет моей женой, если захочет. И если она захочет, то мы уйдем с ней за Реку, и поселимся в прекрасном Итилиене и превратим его в сад. Все живое будет радоваться, если Вы будете жить там.  — Но не будет ли ваш гордый народ смеяться над тем, что Вы взяли в жены дикую воительницу с Севера? — спросила она, зарумянившись. И Фарамир вдруг почувствовал себя счастливейшим человеком на земле и поклялся себе никогда больше не оставлять этот нежный и прекрасный цветок, который он сумел обогреть и вернуть к жизни среди тревоги и мрака.  — Пусть смеются, — сказал он, глядя в лучистые глаза Эовин. А потом, повинуясь порыву, осторожно взял лицо царевны в ладони и мягко коснулся ее губ своими, не заботясь о том, что они стоят на высокой стене, и что их могут увидеть; а видели многие, и дивились свету их лиц. И Эовин сперва замерла, а потом прижалась к нему; и он крепко обнял ее, радуясь своему счастью. Ветер шумел в листве над ними, и птицы пели, празднуя слияние весны и лета, и воды Андуина сверкали золотом и серебром в лучах восхода. И страх и тревоги ушли окончательно; теперь Фарамир был уверен в этом. Он больше никогда не позволит печали омрачить сердце его Белого Цветка — такого нежного и прекрасного. А потом они спустились со стены и рука об руку пришли в Дом, и Фарамир сказал Смотрителю, что прекрасная Эовин исцелилась полностью. Смотритель на это сказал: — Тогда я отпускаю ее, прощаюсь, и желаю ей больше никогда не испытывать никаких болезней. Я поручаю ее заботам Правителя Гондора, пока ее брат не вернется. Но Эовин не захотела покидать Дом Исцелений и оставалась там до возвращения Эомера; и Фарамир не стал возражать, ибо сам успел полюбить сады этого Дома, в которых нашел свое счастье.