В Крепости Заходящего Солнца

      За день до прибытия войск вождей Запада на Пеленнор в Город прибыли сыновья Имрахиля — Эльфир, Эрхирион и Амротос, вместе с сестрой своей, Лотириэлью, дабы присутствовать при коронации Короля Элессара. Фарамир встречал их с почестями и разместил в Цитадели.  — Мы выступили, как только получили известия от отца, — сказал Эльфир после обычных приветствий и выражения соболезнований по поводу смерти Денетора. — Гонец сказал, что отец сдружился в этом походе с молодым Конунгом Рохана, Эомером, сыном Эомунда, и что отец почти что спас его сестру, за что Конунг ему безмерно благодарен. Амротос умудрился толкнуть брата локтем в бок, чтобы тот замолчал, когда завидел среди встречавших их рохирримов Эовин. Фарамир встретился взглядом с двоюродной сестрой, черты которой неуловимо напоминали ему мать, и увидел в ее глазах улыбку. И он сам улыбнулся оживленности Эльфира.  — Да, все так, мой друг, — сказал он.  — Сколь отважны всадники Рохана! — воскликнул Эрхирион. — Многие из наших воинов теряли силу, когда на поле боя появлялись Черные Призраки, а царевна рохирримов и полурослик одолели их предводителя! Этого подвига никогда не забудут ни в Гондоре, ни за его пределами! Амротос прикрыл глаза, поняв, что ему не унять братьев. А Фарамир поймал взгляд Эовин, и она улыбнулась, а ему вдруг стал так радостно, как не было уже давно. И только теперь осознание того, что мир наконец пришел в Гондор, накрыло его огромной сияющей волной, от которой не хотелось бежать, как от наступающего мрака. А Лотириэль и Амротос заметили этот молчаливый диалог своего брата и царевны Рохана, и сердца их наполнились счастьем, ибо они видели, что Фарамир и Эовин любят друг друга, и эта любовь дарит им свет и силу, которые так нужны им обоим.       В ночь перед вступлением в Город мало кто спал в лагере вождей Запада. Члены Братства Кольца, сыновья Элронда, Эомер, Имрахиль и Берегонд сидели у костра, у входа в палатку Арагорна. Хоббиты, вместе с Гимли, Гэндальфом и Арагорном дымили трубками, чему искренне поражался Леголас, считающий, что кутаться в дым — весьма странное занятие. Эомер и Имрахиль заняли нейтральную позицию, так как ни один из них трубочного зелья еще не пробовал, да и особо рисковать пока не хотелось. Берегонд предпочел последовать их примеру, правда, скорее по той причине, что считал друзей короля Арагорна и Митрандира высокородными князьями, а ему становиться с ними в один ряд еще рано. Элладан и Элрохир только посмеивались, уже привыкшие к тому, что целые поколения Следопытов Севера дымили трубочным зельем, с тех пор, как его занес в Имладрис Митрандир.  — Я искренне рад тому, что Фарамир без спора согласился отдать Вам трон, благородный Арагорн, — сказал Имрахиль.  — Фарамир во многом мудрее своего отца и не настолько жаден до власти, — выпустив колечко дыма, сказал Гэндальф. — Он — один из немногих, в ком живет дух Нуменора, но это не сделало его высокомерным, а напротив — дало мудрость и благородство, какие присущи потомкам древних королей.  — Он напомнил мне Арагорна, когда я увидел его впервые, — глядя в огонь, добавил Пиппин. — В нем словно были те же сила и величие, что и в Страннике, разве что менее заметные.  — Кто знает, быть может, если бы благородный Фарамир вырос среди эльфов Имладриса — тогда вы бы вряд ли смогли отличить его от Арагорна, — улыбнулся Элладан. Арагорн с улыбкой взглянул на сына Элронда, но краем глаза заметил, как по лицу Эомера пробежала тень; и это показалось Следопыту странным. Через секунду Дунадан перехватил взгляд Гэндальфа и многое понял. И ему стало одновременно тревожно и радостно. Зная вспыльчивый характер Эомера, он уже мог предполагать, что Фарамиру предстоит нелегкий разговор с Конунгом Рохана.  — Фарамир всегда был гордостью воинов Гондора, как и Боромир, — раздался негромкий голос Берегонда. — Они оба были теми, за кем мы готовы были идти даже под крылья Тени, — Эомер помрачнел еще больше. — Боромир воплощал собой бесстрашие и отвагу, в то время как Фарамир был также неизменно добр к воинам. Он умел читать в сердцах людей и разгадывать их скрытые помыслы, — Фродо с Сэмом значительно переглянулись, вспомнив допрос, который им устроил Капитан Итилиена. — Он умел приказывать людям и возвращать веру в лучшее, даже когда казалось, что всякая надежда потеряна. После ухода Боромира на нем лежало бремя пограничной войны, ставшее еще более тяжким; а когда стало известно, что Боромир, Страж Белой Башни, погиб, даже Денетор отчаялся, и все наши надежды были лишь на Фарамира, хотя ему и без того приходилось нелегко.  — Денетор давно подпал под тень Врага, — сказал Гэндальф. — Но долго еще имел силы сопротивляться ему. Смерть Боромира стала тем, что помутило рассудок старого Наместника, а ранение Фарамира лишило его последних остатков разума. Он был слишком горд и обозлен, чтобы признать наличие у кого бы то ни было силы большей, чем он сам обладал. И он мнил себя самым могущественным из оставшихся вождей Запада, равных которому уже не найдется. Арагорн был для него всего лишь выскочкой, потомком забытого рода, давно лишенного короны и потерявшего все права. Но Фарамир верил древним преданиям и пророчествам больше, нежели его отец, и не унаследовал той гибельной гордыни, какая обуревала Денетора.  — Добротой и мягкостью Фарамир пошел в мать, — грустно улыбнулся Имрахиль. — Думается мне, после смерти Финдуилас Денетор невзлюбил младшего сына, напоминающего ему о его утрате. Я сожалею, что семья Наместников понесла такие потери. И теперь Фарамир остался один...  — Верные друзья не оставят товарища в горе, — произнес Арагорн. — Я прошел долгий путь с Боромиром, и это моя вина, что я не успел прийти вовремя. Но я рад, что сумел спасти его брата. И теперь, когда война окончена, и Враг всех свободных народов пал, мы не оставим сына Денетора. Он многое сделал в этой войне, и ему мы обязаны тем, что Хранитель прошел в Мордор. За одно это мы ему вечно благодарны. Эомер слушал молча, старясь понять, с кем же свела его судьба? И хотя все вокруг говорили, что Правитель Фарамир мудр и благороден, это не унимало огня, который пылал в груди роханского Конунга. Каким бы великим и благородным ни был сын Денетора, каковы бы ни были его заслуги - только он, Эомер, сын Эомунда, будет решать, достоин ли гондорец того, чтобы любить его сестру. А до тех пор он не станет никого слушать.       Утром, когда вожди выступили к воротам, и навстречу им вышли Правитель и военачальники, что оставались в Городе, Эомер сперва отыскал взглядом Эовин; и он поразился тому, каким светом сияли теперь ее глаза. И взглянув на Фарамира, он не нашел в нем ничего, что хоть отдаленно напоминало бы Гриму Черного. Перед ним стоял гордый потомок Нуменора, в коем были величие, благородство и достоинство вождя и правителя могучего народа, пришедшего с Запада. И все же тень недоверия не покидала сердце отважного рохиррима. Сколь бы высок и горд ни был этот потомок древних нуменорцев, это еще ничего не означает. Совершенно ничего… В тот день в последний раз было поднято над Городом белое знамя Наместников. И Фарамир вышел навстречу Арагорну и возгласил, обращаясь к собравшимся вокруг людям:  — По всем законам и обычаям Гондора я стал Правителем Города и страны, но я готов признать над собою права того, чья сила и мудрость выше моей, и готов добровольно передать ему власть, — И, преклонив колено, он протянул Арагорну свой белый жезл и сказал: — Прими его и сними с меня сан, которого ты достоин гораздо больше, чем я. Но Арагорн, взяв жезл, тотчас же вернул его со словами: — Достоин я или нет, покажет судьба. Исполни теперь свою обязанность, и будь что будет. И Фродо, стоявшему рядом с ним, показалось, что в лице и голосе у него что-то дрогнуло. Тогда Фарамир встал и произнес: — Короли Гондора носили на своем челе Серебряный Венец, привезенный самим Элендилом из-за далекого Моря, и дающий тому, кто его носит, мудрость и всеведение. Но недостойного этот Венец испепеляет на месте. И вот — пришел тот, кто по праву может возложить его на себя. Вот он — Арагорн, сын Араторна и вождь дунаданов Севера; вот Элессар Эльфинит, потомок Исильдура Гондорского, непобедимый в битве, тот, чьи руки исцеляют! Хотите ли вы, чтобы он вступил в Город, обитал в нем и правил страной? Все войска и весь народ в один голос воскликнули: — Да! А Пиппин подумал, что гондорцы любят долгие и красивые речи еще больше хоббитов, и ему уже не терпелось, чтобы эта долгая и торжественная церемония скорее закончилась. И Фарамир сказал: — Люди Гондора! Издревле короли принимали корону из рук своего отца. Сегодня мы вынуждены нарушить эту традицию. Потому я сам принес из Усыпальницы венец короля Эарнура, дабы он перешел наконец к тому, кто достоин носить его. Никто давно не притрагивался к нему. Если чья рука и достойна его коснуться, то это рука Арагорна, сына Араторна. Пусть же он возьмет то, что по праву принадлежит ему! Тут воины, несшие ларец из черного лебетрона, выступили вперед. Фарамир открыл ларец, и Арагорн достал оттуда Венец правителей Гондора, окованный золотом и украшенный изображением древа. Арагорн взял Венец и высоко поднял его; и стоящие рядом Эомер и Имрахиль ясно увидели, как побледнело у него лицо, а глаза сверкнули, как звезды. Но в чем причина такой перемены — они не поняли. К изумлению собравшихся, Арагорн не возложил Венец на свое чело, но вернул его Фарамиру и сказал: — Трудами и отвагой многих пришел я к этому часу. Пусть же, в знак этого, Хранитель возьмет Венец из рук Фарамира и подаст Митрандиру, и пусть Митрандир возложит его на меня, если захочет, ибо он был причиной всего, что свершилось, и эта победа — его победа. Фродо, невольно задрожав, взял Венец из рук Фарамира, и гондорец слабо улыбнулся хоббиту, ободряя его; и он подал Венец Гэндальфу и зажмурился, когда Арагорн преклонил колено и Гэндальф увенчал его Серебряным Венцом. Общий вздох пронесся в толпе, и Фродо открыл глаза. Арагорн встал, а собравшиеся глядели на него и молчали, ибо им показалось, что они видят его впервые. Он был высок ростом, как древние вожди — выше всех окружающих; древним казался он, но был словно в цвете лет, и на челе его была мудрость, в очах — свет, в руках — мощь и исцеление. Теперь всем было ясно, что он — родич и воспитанник эльфов, обладатель их мудрости и силы. И Эомер проникся еще большим уважением к тому, кого считал своим другом, и с кем прошел бок о бок не одно сражение. И Фарамир первым выступил вперед, склонился перед Королем и сказал: — Вот подлинный вождь и Король Гондора! Благословен день, когда мы увидели его! И в этот миг зазвучала труба, и Арагорн произнес:  — Et Eärello Endorenna utúlien Sinome maruvan ar Hildinyar tenn' Ambar-metta. Это были слова Элендила, когда он только ступил на берег Средиземья, приплыв на кораблях от павшего Нуменора: "Из-за Великого Моря пришел я в Средиземье, и здесь отныне будут жить и править я и мои потомки до Конца Дней". И он вошел в Город под звуки арф и виол и среди звонкого пенья, поднялся по усыпанным цветами улицам и вошел в Цитадель. И на Башне Эктелиона было поднято Знамя Королей — Белое Древо на черном поле под Венцом и Звездами. И так началось правление Элессара, о котором сложено много песен. В Цитадели был устроен пир, где праздновали восхождение на трон Арагорна вожди и почетные гости. И Фарамир впервые стал свидетелем спора эльфа и гнома о том, кто кого перепьет.  — Мне казалось, мы выяснили, кто в этом сильнейший в Хорне? — удивился предложению друга Леголас.  — Тогда я был уставший после битвы, — отмахнулся Гимли. — Так что тот раз не в счет. Теперь я объявляю новый поединок! Эомер усмехнулся в усы. В прошлый раз он даже устал наливать этим двум товарищам, и был рад, когда гном наконец упал после очередной кружки. Теперь, слава Эру, наливал не он, а прислуга, что делало зрелище даже интереснее: как гондорцы отреагируют на такой поединок двух героев войны. Однако, завидев, как улыбается Эовин, глядя на сына Денетора, и как он улыбается ей в ответ, конунг вспомнил о том, что он хотел сделать еще в Кормаллене. Сегодня Фарамира Гондорского ожидает долгий разговор с Эомером Роханским.