В Крепости Заходящего Солнца

      На совете Арагорна говорили о многом: Гимли и Леголас предложили помощь своих народов в восстановлении Города и сразу же отправили гонцов к Эребору и в Лихолесье.  — Если эльфы из моего народа пожелают этого, мы поселимся в Итилиене, и тогда этот край ручьев и водопадов станет еще более прекрасным и цветущим! — сказал Леголас, когда совет закончился, и в тронном зале остались только короли Рохана и Гондора и князья Дол-Амрота и Итилиена, а также члены Братства.  — А я, — подхватил Гимли, — Приведу родичей из своего народа в сверкающие пещеры Агларонда! И они засияют тогда во всем своем великолепии! Фарамир и Эомер с улыбкой смотрели на эльфа и гнома.  — Думаю, — сказал Имрахиль. — Фарамир станет первым князем Итилиена, под рукой которого окажутся эльфы.  — Помнится мне, — задумчиво начал Сэм. — Когда Фарамир наткнулся на нас с мистером Фродо в Итилиене, один из его воинов предположил, не эльфы ли мы? И Фарамир сказал на это: — Нет, эльфы теперь не заходят в эти края; к тому же, эльфы, как всем известно, прекрасны собою.  — И Сэм на это ответил, — с улыбкой подхватил Фродо: — А мы, значит, не прекрасны? Спасибо большое! А теперь, можно, вы оставите двух усталых путников в покое? И тронный зал заполнили раскаты смеха, так как смеялись все. Имрахиль сказал:  — Вы смелы и отчаянны, Сэмуайз, если думали, что после такого приветствия стражи границ Гондора оставят вас в покое.  — На минуточку, — вдруг перестал смеяться Пиппин, хотя в глазах у него сверкал задорный блеск: — Благородный Фарамир и вправду не счел хоббитов прекрасными?  — Наверняка, он сказал бы то же самое, если бы на месте Фродо и Сэма были люди, — ответил за Фарамира Арагорн.  — Признай, Пиппин, — со смехом сказал Леголас: — Внешне вы на эльфов почти не похожи. Остаток дня пролетел незаметно; Эомер уже не помнил, как он оказался стоящим на крепостной стене седьмого яруса, и наблюдал за тем, как солнце медленно исчезает на Западе, и Андуин превращается из серебряного потока в золотой, а на Востоке зажигаются первые звезды. Свежий вечерний ветер шевелил соломенные волосы конунга и обдувал лицо; и разные воспоминания поднимались из памяти, но исчезали настолько быстро, что он не успевал ухватиться за них. Он не понимал, что с ним происходит, ведь прежде такого никогда не было. Однако силы и разума, чтобы понять это, он не находил.  — Конунг Эомер! Он обернулся и увидел приближающегося к нему князя Итилиена.  — Вы чем-то расстроены, мой друг? Эомер отрицательно мотнул головой и сказал:  — Я просто не понимаю, что происходит, благородный Фарамир. Все ведь закончилось, как нельзя лучше: Враг побежден, и в Средиземье наконец настал мир. А мне кажется, будто все перевернулось с ног на голову, и сердце грызет какая-то странная тревога, но понять ее - выше моих сил. Фарамир улыбнулся и встал рядом с роханцем, опершись на парапет. Поле Пеленнора расстилалось под стенами, чистое и спокойное, и Андуин сверкал вдали, рассекая пополам красноватое в закатных лучах пятно Осгилиата. Фарамир сказал:  — Нечто подобное было и со мной, благородный Эомер, когда я впервые увидел Вашу сестру. Эомер с ужасом посмотрел на князя. А затем отвернулся к равнине и со вздохом опустил голову. Фарамир рассмеялся.  — Не отчаивайтесь так, мой друг! Но на всякий случай запомните: у Лотириэль Амротской не один, а четыре старших брата. И хоть я не собираюсь вновь рисковать ни нашей дружбой, ни счастьем Эовин, с остальными тремя Вам стоит быть осторожней. Они хоть и посчитали нас детьми сегодня, но могут сами забыться, если кто-то подойдет слишком близко к их сестре. Хотя, кому я сейчас это говорю?  — Ты все знаешь? — изумился Эомер, потрясенно глядя на Фарамира. И тот сказал: — Вы — рохиррим, брат Эомер; не приученные ко лжи и чистые душой. К тому же, Лотириэль, почти не умолкая, поет всем, каким прекрасным человеком оказался несправедливо мною побитый Эомер Роханский. Это уже слишком! Сначала я извинялся за поединок перед Эовин, потом пришлось извиняться и перед сестрой! Эомер, что ты ей наплел?  — Ничего такого, — Эомер с еще большим удивлением теперь смотрел на Фарамира, но словно не замечал веселого блеска в глазах князя. — Она лишь просила меня рассказать ей о Рохане… Фарамир вдруг звонко рассмеялся и хлопнул роханца по плечу.  — Поздравляю, друг мой! Теперь тебе предстоит доказать, что ты достоин руки дочери Имрахиля, ее братьям, так как сам Имрахиль ничего против не имеет. Не смотри на меня так. Я вовсе не лез во все подробности, просто ужинал с ними за одним столом. Молча ужинал. Эомер снова уронил голову, прикрыв глаза. Хорошо еще, Фарамир не решил вызвать его на ответный поединок, как брат княжны Дол-Амрота. И только тут Эомер вспомнил, что так и не виделся после поединка с Эовин. Да что же с ним такое?!  — Фарамир?  — Да, благородный Эомер?  — Эовин нас простила?  — Вслух она ничего не сказала, но, надеюсь, что да. Эомер тяжело вздохнул. Он боялся представить, как могло еще достаться Фарамиру, когда тот смело взял на себя утешение царевны Мустангрима. Сам он не хотел бы оказаться на месте Итилийского князя, и в этот миг дал себе клятву, что никогда не допустит поединка между собой и братьями Лотириэль Амротской, как бы не столкнула их судьба. И он распрямился и посмотрел на Запад, где уже наполовину исчез за линией горизонта пылающий ало-золотой диск. Стены нижних ярусов из белых стали золотыми с красными отсветами, и Эомеру подумалось, как прекрасен, наверное, сейчас Город для тех, кто смотрит на него издали, если даже здесь, находясь в его центре, он не может не восхищаться этой красотой. И он понял теперь, почему прежде Минас-Тирит звался Минас-Анором. Наверное, с башен Минас-Итиля открывался не менее прекрасный вид на восходящую луну. Он почувствовал сожаление от того, что Крепость Восходящей Луны Враг обратил в Крепость Черного Колдовства. Но что-то говорило Конунгу, что под рукой князя Фарамира, Итилиен еще вернет себе былую славу и красоту. Некоторое время два вождя стояли на стене, не говоря ни слова и глядя на заходящее солнце. И они не заметили, как к ним подошла Эовин.  — Интересная картина, — оба вздрогнули от звука ее голоса. — И где ваши мечи, доблестные воины?  — Смею сказать, сестра, — хмуро отозвался роханец. — Кое-кто нам их до сих пор не вернул, а куда их спрятали, мы не знаем. Фарамир незаметно наступил другу на ногу, с тревогой глядя на девушку. Он все еще помнил, как оставлял ее: уходил, словно в дымке, а на губах горчили ее слезы. Эомер, видимо, понял знак князя, и на лице его появилось виноватое выражение.  — Эовин… Не успел он договорить, как она бросилась к ним, обхватила обоих за шеи и прошептала:  — Я вас обоих люблю и не переживу, если с вами что-то случится! Взгляды двух воинов встретились, и они прочитали в глазах друг у друга решимость, граничащую с отчаянием. И Эомер сказал:  — Я больше не буду таким дураком, сестренка, я обещаю тебе! — И он точно знал, что не поднимет больше меча на Фарамира, сына Денетора и князя Итилиена. Никогда. Эовин тихо засмеялась, хотя в глазах у нее блестели слезы.  — Ваши мечи на хранении у Берегонда, — улыбнулась она. — Государь определил его начальником Белого Отряда князя Итилиена. Фарамир невольно порозовел под ее взглядом; тем взглядом, который он впервые увидел в садах Дома Исцелений, в котором вновь были свет и улыбка. И он улыбнулся в ответ и осторожно взял руку девушки в свою, а она сжала в ответ его пальцы, и он почувствовал, как в груди разливается приятное тепло, от которого хотелось петь.  — Так я тоже на такого дурака был похож? — раздался голос Эомера, и Фарамир удивленно встретил его насмешливый взгляд.  — Эомер! — возмутилась Эовин, но Фарамир рассмеялся и прижал ее к себе.  — Нет, друг мой Эомер, — ответил он. — Вы были похожи на дурака с рассеченной скулой. Но не волнуйтесь, даю Вам честное слово, что никому ничего не скажу, особенно Лотириэли! Эомер усмехнулся и поглядел на Восток, где на синем, как сапфир, небосводе ярко вспыхивали алмазные искры.  — Я верю Вам, благородный Фарамир, — с улыбкой сказал он. — Но не забывайте, что в Городе сейчас живет отважный Перегрин, который, если узнает о чем-то, вряд ли сможет умолчать. И они рассмеялись, чисто и радостно. Солнце закатилось окончательно, оставив в небе затухающую багровую зарю, и стены Города начали окутывать сумерки, когда они вернулись в Цитадель.