В Крепости Заходящего Солнца

      Несколько дней спустя Эомер отбыл в Эдорас, дабы поднять страну, разоренную набегами орков Сарумана; и Эовин уезжала с ним. Эомер сказал Арагорну:  — Теодена мы пока оставим здесь, но затем вернемся, чтобы перенести его в землю его предков, дабы он упокоился рядом с великими королями Рохана. Арагорн согласился с ним, и конунга Эомера и его войско провожала до ворот Минас-Тирита пышная процессия: все горожане вышли на улицы Города, дабы отдать последний поклон союзникам из Рохана, пришедшим в черный час на выручку Гондору. Эовин сказала Фарамиру: — Позволь мне отправиться с братом, чтобы помочь ему возродить земли наших предков, мой повелитель, а после я вернусь к тебе. И Фарамир сказал: — Я буду ждать вашего возвращения, Белая дева Рохана! Но, думаю, Арагорн не позволит мне скучать; многое еще нужно возродить и в Гондоре, и, я надеюсь, когда вы вернетесь, Город встретит вас во всем великолепии, и ворота его больше не будут лежать в руинах. Эовин улыбнулась и перевела сияющий взгляд с Фарамира на белые стены за его спиной. И Фарамир, в который раз, невольно залюбовался ею: прекрасной и радостной, с синей, расшитой серебряными звездами мантией на плечах. И Фарамиру невольно вспомнились те дни, когда они стояли вместе на стенах Города, ожидая вестей с Востока; и как он впервые укрыл плечи царевны Рохана этой мантией, и он улыбнулся и взглянул на Эомера. Но конунг не смотрел сурово на князя Итилиена, а глядел в толпу провожающих, где стояла дочь Имрахиля со своими братьями. И Фарамир с трудом сдержал приступ радостного смеха, ибо он вдруг понял, что зима окончательно прошла, и теперь весна и лето смешались, и поют в шорохе ветра, несущегося из края в край. Вожди Гондора долго смотрели вслед Всадникам Рохана, уходящим в родные степи, которые они с честью и отвагой защищали на полях Гондора и у Черных Врат. Чистым золотом горели в лучах рассвета жала их копий, и долго еще эхо топота конских копыт гудело над равниной, а затем затихло, после того, как последние ряды Всадников исчезли вдали.

***

      Дождь уныло стучал в окно, посреди зала сухо потрескивал камин, бросая золотистые отсветы на старинные гобелены и резные колонны, на ступени трона и на знамена, что висели на стене за высокой спинкой. Непривычная, спокойная тишина царила под золотой кровлей Медусельда; время словно замерло, и только серый дождь шел за окном. Стяги на стенах Эдораса намокли и повисли, а ветра, способного взволновать их, не было. Людей во дворце королей Рохана почти нет: лишь молчаливая стража у входа и дремлющие слуги… И только молодой Конунг не спал, сидя за дубовым столом в тронном зале и невидящим взглядом смотрел в окно, на серую завесу дождя. Мысли рохиррима были далеко от Золотого Чертога: они летели на Восток, в Гондор, к могучей твердыне Мундбург у горы Миндоллуин, где он впервые увидел ту, что покорила его сердце. Теперь, спустя несколько дней с той поры, как он оставил пределы Гондора и возвратился в Эдорас, он успел не единожды вспомнить слова Фарамира; и теперь, как никогда прежде, он понимал со всей ясностью, что действительно любит дочь Имрахиля; это легкое создание, словно пришедшее из эльфийских песен звонким смехом ручьев и сиянием моря. Он теперь понимал, почему Фарамир принял его вызов и сошелся с ним в том дурацком поединке. Великая сила и решимость наполняли сердце Эомера Роханского, и он готов был без колебаний сразиться с кем угодно, дабы доказать, что достоин руки прекрасной Лотириэли, дочери Имрахиля. Но он также помнил, что было после поединка, и менее всего хотел стать причиной слез Лотириэли, которая, без сомнения, любила своих братьев не меньше, чем его самого любила Эовин. Мягкая тишина, напоенная теплом и слабым запахом сырости, идущим от окон, наполняла древний зал. Тихий шелест дождя звучал монотонной мелодией, и брови роханца сошлись к переносице, а лицо приняло выражение суровой торжественности. Таким и застала его неслышно вошедшая в зал царевна; она улыбнулась и, приблизившись к брату, тихо коснулась плеча.  — О чем ты задумался, Эомер? Конунг медленно перевел на нее тяжелый взгляд, и морщины у него на лбу разгладились.  — О Гондоре, — сказал он, не шевельнувшись. — Многое, что нам так дорого, осталось там. Эовин тихо рассмеялась, словно не желая нарушать спокойствие, царящее вокруг, и сказала:  — Знаешь, прежде, чем прилетел орел с вестями о нашей победе, мы - я и Фарамир - стояли на городской стене и смотрели на Восток. Фарамир сказал мне тогда: «Я не хочу потерять так быстро, то, что нашел!». Я тогда ответила, что бы он мог найти в эти дни, находясь все в тех же стенах? А теперь я знаю, и если бы могла вернуться назад, ответила бы иначе. Эомер беззвучно засмеялся и, взяв сестру за руку, посмотрел ей в глаза.  — Если я вдруг подерусь с сыновьями Имрахиля, я надеюсь, ты не оставишь Лотириэль? — он говорил твердо, и, взглянув ему в глаза, Эовин увидела в них гордость и решимость. И она сказала со вздохом:  — Я попрошу Фарамира разнять вас побыстрее. Неужели вы совсем не можете без этого?  — Наверное, — улыбнулся Эомер. — Мы ведь не всерьез, Эовин, правда! И убивать друг друга никто не собирается! Ты ведь раньше сама…  — Это было раньше, — оборвала она, и Эомер быстро поднялся и обнял сестру.  — Не сердись, сестренка, прошу тебя, — с едва уловимой горечью произнес он. — У Фарамира осталось трое двоюродных братьев, сестра и дядя Имрахиль, который любит племянника не меньше, чем нас любил Теоден. А у меня осталась только ты… и Лотириэль… Да, Фарамир мне теперь как брат, но это ты меня знаешь с ранних лет, ведь мы росли вместе и вместе мечтали о славе Рохана, о его былом величие и блеске. Теперь только нам его строить, ведь наши отцы ушли в чертоги предков, сражаясь за то, чтобы мы могли закончить их дело.  — Но не ты ли предпочитаешь погибнуть в глупом поединке, Эомер? — заглядывая ему в глаза, спросила Эовин. И Эомер сказал:  — Нет, сестренка, нет! Я же говорю, что насмерть никто драться не собирается. Но любой брат всегда будет стремиться защитить свою сестру. Стоило мне только вспомнить Черного…  — Ты смел сравнивать Фарамира с Гнилоустом?! — в голосе отважной воительницы Рохана было негодование.  — Это было лишь минутное наваждение, — мрачно ответил Эомер. — И оно быстро прошло. Но не все так просто, как тебе порой кажется, сестренка.  — Так объясни! Но Эомер только покачал головой. Такое трудно объяснить; когда ты просто желаешь оградить дорогого тебе человека от всех напастей, и готов сражаться с кем угодно, лишь бы убедиться в его безопасности. В надежности и мудрости Фарамира Эомер убедился, и теперь безмерно любил и уважал князя Итилиена. Но в глубине души понимал, что в братьях Лотириэли может проснуться тот же воинственный дух, что некогда толкнул его на памятный поединок, и тогда он — Эомер, сын Эомунда и король Рохана, не сможет уклониться от брошенного вызова и не позволит принцам Дол-Амрота усомниться в его доблести и силе, пусть даже они захотят устроить бой втроем против одного. И Эовин увидела эту упрямую отвагу в его глазах и уткнулась ему в грудь: — Какие же вы безрассудные… Ведь можно все решить иначе!  — И это мне говорит сбежавшая на войну Всадница? — заглядывая ей в глаза, улыбнулся Эомер. — Эовин, все будет хорошо, я тебе обещаю! Только, прошу тебя, не оставь Лотириэль одну, пока мы будем драться. Если будем… Может, Фарамир что-нибудь придумает, но если нет — я не собираюсь сдаваться. Ведь и он не собирался, и сумел доказать это мне. И теперь он стал мне почти братом. Эовин только грустно улыбнулась в ответ. Дождь все так же шуршал за окном, сухие поленья трещали за чугунной решеткой, и теплая тишина окутывала золотые своды Медусельда.       За тысячу лиг от Золотого Чертога, в тронном зале Цитадели сидели князья Дол-Амрота и Итилиена, обсуждающие с сыном Глоина планировку новых ворот, которые взялись изготовить из драгоценного митриля гномы Эребора. Багровые сумерки струились сквозь дальние тучи, захватывая Город, и шпиль Белой Башни горел алым пламенем и был виден издалека. Фарамир, оторвавшись на миг от чертежа ворот, взглянул в северное окно, сквозь которое пробивались в зал прощальные лучи заката, и улыбка тронула губы молодого князя, когда он вспомнил о Белом цветке Рохана и о храбром Конунге, с которым они уже почти породнились. Он бросил быстрый взгляд на сидящую на каменной скамье у стены Лотириэль, которая с легкой улыбкой смотрела в то же окно, и глубоко вдохнул свежий вечерний воздух, приносимый легкими порывами ветра. Уж он-то сделает все, что будет в его силах, чтобы Эомер не сошелся в братском поединке с сыновьями Имрахиля, ибо ему вовсе не хотелось вновь видеть слезы не только на лице Эовин, но и в глазах Лотириэли. И он вновь сжал рукоять меча, глядя на отсветы заката, пламенеющие на белых стенах. Мимо окна пролетела ласточка, и вдали прогремел глухой раскат грома, а серые тучи разрезала белая вспышка. Ветер стал свежее и вскоре принес к белокаменным стенам первые капли дождя.