В Крепости Заходящего Солнца

      Оставив брата в тронном зале, Эовин вернулась в свою комнату и присела у окна, глядя сквозь косо летящие струи дождя, как плачут над усталой землей низкие серые тучи, возвращая ее к жизни. И землю жадно вбирала в себя потоки воды, словно исстрадавшийся после долгого и трудного пути странник. Эовин смотрела в ту сторону, где белые камни Минас-Тирита, наверное, встречали сейчас первые раскаты грома, и с радостью ждали дождя, который смоет пепел и кровь с гордых стен. Отсюда, за тысячи лиг, сквозь пелену дождя, лишь эльф мог бы разглядеть отблески молний на шпиле Башни Эктелиона; но даже дальность расстояния не мешала вспоминать о том, что она оставила в Гондоре: об ужасе битвы и того леденящего кровь поединка, что, по счастью и велению Валар, закончился их с Мериадоком победой; о том времени, что она провела в Крепости после сражения на Пеленноре… Уходя из Дунхарроу с войском Рохана, Эовин искала лишь смерти и славы, раз уж счастья ей судьба отмерить не захотела. И менее всего она ожидала найти то, чем сейчас безмерно дорожила. За эти несколько недель ее жизнь изменилась настолько сильно, как не менялась за все прежние годы: от безнадежного отчаяния и леденящего безразличия к собственной судьбе — до дарящего крылья ощущения безмятежной радости и твердой уверенности в будущем счастье. И все это дал ей он — Фарамир… Собственная боль не сразу позволила Эовин увидеть, с каким достоинством этот гондорский воин выдерживает удары судьбы; как твердо смотрит в лицо наступающему мраку; сколь преданно любит израненную родную землю… И как нежно и терпеливо согревает своим теплом замерзшую душу одинокого степного цветка… Незаметно он стал для нее Солнцем в этом погружающемся в сумрак мире. А когда Тьма отступила, не погас, не поблек, как факел на рассвете, не утратил своего ласкового света; лишь надежда ярче зажглась в его ясных серых глазах. Фарамир стал для нее всем. Занял сердце, разделив его с братом и незаметно вытеснив то трепетное восхищение, которое она испытывала к Арагорну когда-то. Теперь там жило лишь спокойное уважение к Государю, которое позволяло без смущения смотреть Элессару в лицо. И за своим счастьем она не заметила мрачности вернувшегося из Последней Битвы Эомера; не увидела, как становился суровым и жестким его взгляд, когда он смотрел на молодого гондорца, что посягнул на любовь его сестры. Эовин благодарила Стихии за то, что поединок окончился вовсе не так, как ей поначалу привиделось. Даже стоя перед предводителем Назгулов, девушка не испытывала такого страха — лишающего сил и дыхания, останавливающего сердце… Не скоро еще забудет она этот бой своих самых близких и любимых мужчин, пусть и простила их в тот же день. И как можно сердиться на брата, хоть он и виноват больше Фарамира, когда знаешь, сколь горяч и своенравен Эомер Роханский, любящий сестру, как быстро теряет голову, становясь вдвойне подозрительным и недоверчивым, и готов бросить вызов всему миру, лишь бы печаль и боль более не коснулись Эовин. А теперь ему особенно нелегко, пусть он и крепко сдружился с Фарамиром после их поединка, к великой радости Эовин. Эомер напоминал сейчас растерянного мальчишку, к которому привычный доныне мир обернулся вдруг иной, неизведанной стороной. Лотириэль… Несмотря на свои переживания, Эовин не могла не заметить, что дочь Имрахиля поразила воображение Эомера; и он, никогда прежде не любивший, с головой погрузился в этот шторм неведомых доселе, непонятных и сложных, но столь заманчивых ощущений. Царевна могла лишь гадать о том, что испытывает к Эомеру сестра Фарамира. Безусловно, она слушала его, далекие от изысканной словесности, рассказы с большим вниманием, и улыбалась, порой неловким, шуткам Конунга Мустангрима. Но от симпатии до любви — не один шаг, и не всегда этот путь завершается так, как закончился путь Эовин и Фарамира. Все же слишком разными они были — княжна Дол-Амрота из нуменорского рода с примесью эльфийской крови, выросшая на легендах о бессмертных королях и лордах; и вождь степного народа, никогда не видевший моря, чьи предания не вспоминали Западные Земли и величие канувших в прошлое королевств, и который был суров и прост, отличаясь от высокородных принцев Дол-Амрота. Но Фарамир, видевший все, был невозмутим, и, заметив беспокойство царевны Рохана, поспешил успокоить ее, уверив в том, что все будет хорошо. Имрахиль, его дядя, относился к Эомеру с огромным уважением и теплотой. И он не станет чинить роханцу препятствий, если Лотириэль все же полюбит сурового воина степей. Но оставались еще родные братья…       Эльфир, Эрхирион и Амротос тоже не были слепы. Порадовавшись тому, что их брат, Фарамир, наконец нашел свой луч света, они с интересом наблюдали за молодым Конунгом Рохана, будучи уверены, что если уж дева Мустангрима вырвалась на войну, то ее брату не потребуется много времени, чтобы вызвать любого, кто подойдет слишком близко к сестре, на поединок. Они и сами готовы были всегда оберегать свою сестру, хотя им не приходилось для этого ходить, вечно сжимая рукоять клинка и сверкая грозными взглядами. Троих высоких воинов, приветливо улыбающихся нахалу, если таковой появлялся, из-за спины ничего не подозревающей Лотриэли, было вполне достаточно, чтобы нахал исчез. Однако, увидев отчаянную доблесть Эомера Роханского и тот взгляд, которым он смотрел на дочь Имрахиля, они явственно поняли, что это не просто выскочка, которому хочется побряцать оружием или пустить пыль в глаза. При всей своей запальчивости, сын Эомунда был правдив и благороден и кривить душой не умел. И позднее, слушая, как отзываются о роханце отец и Фарамир, они все больше понимали, что его не испугаешь ни оружием, ни величием, ни высоким именем. Если потребуется, он готов будет сражаться за свою любовь, как прежде сражался за родную землю и счастье сестры. И это заставило сыновей Имрахиля проникнуться невольным уважением к королю степей, ибо, выросшие среди сказаний о древних королях и бессмертных эльдар, превыше всего они ценили правдивость и благородство. И они видели, что в этом Эомер, сын Эомунда, не уступает многим рыцарям Гондора, если не превосходит их.

***

      Воздух после дождя был напоен свежестью, и все краски казались ярче, словно дождевая вода смыла с них невидимый прежде дымный налет. Лучи рассвета играли в каплях росы, что сверкали повсюду тысячами крохотных алмазов, а утренний бриз слабо шевелил стяги на башнях. В этот утренний час Имрахиль, князь Дол-Амрота, вышел из Цитадели на Площадь Фонтана, на время остановившись близ Белого Древа. Солнце обливало стены Города чистым золотом, и небо было ясным, ибо ветер унес ночью дождевые облака к Востоку. Поле Пеленнора расстилалось у подножья Миндолуина — спокойное и чистое, а дальше сиял Андуин. Князь подошел к парапету и взглянул на Север. Имрахиль многое повидал за свою жизнь. Он был ровесником Денетора, хотя на вид казался намного младше погибшего Наместника. Он вместе с сыном Эктелиона бился у стен Осгилиата в годы своей юности, когда еще не вернулись в Моргул Черные Всадники; он много лет сдерживал пиратов Умбара, что грозили Гондору с южных побережий. Князь пережил еще в молодости смерти сестры Финдуилас и своей жены, но нашел в себе силы, чтобы стать опорой и поддержкой не только родным детям, но и Боромиру с Фарамиром, ибо Денетор со смертью Финдуилас стал еще более жестким и суровым, чем прежде. Имрахиль немало опечалился, узнав о гибели Боромира — надежды всего Гондора, и глубоко сочувствовал Фарамиру, прекрасно понимая, как относится Денетор к младшему сыну. Но Денетор не надолго пережил своего первенца, и Имрахиль уходил к Мораннону, с болью вспоминая о племяннике. А когда узнал о том, что Фарамир полюбил сестру благородного Эомера Роханского, сердце его возрадовалось, ибо лучшего он не мог пожелать. Вспоминая тот день, когда он впервые увидел Эовин — мертвенно бледную, на носилках, что несли в Город воины Рохана, он благодарил Валар за то, что эльфийская кровь дала ему зоркость, позволившую спасти царевне жизнь. Теперь же он стал свидетелем того, как доблестный Эомер отдал свое храброе сердце его дочери, и был только рад этому, ибо знал, сколь тот отважен и благороден. Имрахиль не мог сдержать улыбки, когда видел, как замирает Лотриэль, услышав, что кто-то заговаривает о Конунге Рохана, и ловит каждое слово, боясь упустить нечто важное. В эти моменты лицо юной княжны Дол-Амрота озаряла легкая улыбка, и она смотрела куда-то вдаль, словно ожидая увидеть скачущего по зеленой равнине неоседланного белого скакуна, что украшал знамя Мустангрима. Солнце поднялось над дальними вершинами Эред Литуи, и Имрахиль заметил, что по дороге к Городу движется издали отряд, около сотни человек. Когда они подошли ближе, зоркий глаз потомка Митреллас и Имразора различил, что это были вовсе не люди, а гномы, сопровождающие повозки. И он улыбнулся, взглянув на лежащие пока в руинах Ворота Минас-Тирита. Родичи Гимли пришли в Гондор, и теперь многое будет восстановлено гораздо быстрее, и станет гораздо крепче того, что было разрушено. Прежде, чем часовые пришли к Государю с сообщением, что гномы Эребора достигли стен Города, Гимли уже спешил к Воротам, со смехом говоря Леголасу:  — Все же мой народ прибыл быстрее, Леголас! Можешь сколько угодно говорить, что такого спора у нас не было, но в этот раз я победил!  — И кто после этого еще осмелится называть эльфов жуликами? — насмешливо ответил принц Лихолесья. — В таком случае, готов поспорить, что хоть мои родичи и придут в Город позднее, но свою работу закончат быстрее гномов.  — Ох, пожалеешь ты еще об этих словах, мой друг! — со смехом воскликнул Гимли, на что Леголас лишь улыбнулся.