В Крепости Заходящего Солнца

      Арагорн, Фарамир, Имрахиль с сыновьями и хоббиты, улыбаясь, наблюдали за эльфами и гномами, которых стало довольно много в Городе в последние дни. Вчера примчался вестник из Рохана, сообщив, что Эомер и его сестра направляются в Гондор. И теперь Гимли и Леголас, не стесняясь в выражениях, поторапливали своих родичей, правда, со стороны неясно было, что их так подгоняет — скорое возвращение Конунга или нежелание проиграть друг другу в споре.  — Не отлыниваем, парни! — подтягивая один из канатов, на которых держались новые ворота из митриля, сияющие и светлые, крикнул Гимли. — Я буду не я, если снова проспорю остроухому! Навались! Осталось совсем немного!  — Такое впечатление, что отец совершенно забыл о дисциплине, — ворчал Леголас, стремительным шагом проходя мимо эльфов, поливающих свежевысаженные вдоль дороги деревья. — До Ворот еще двести шагов, а вы тут копаетесь! Эльфы с веселыми искрами в глазах смотрели на своего царевича.  — А на что они поспорили-то? — спросил у Арагорна Пиппин.  — Гимли все надеется перепить нашего эльфа, — усмехнулся в ответ Арагорн. — Леголас об этом и думать не хочет. Очевидно, ему этот спор уже надоел. Но гномы — существа упрямые. Хоббиты рассмеялись.  — Я, пожалуй, пойду, помогу эльфам, — сказал Сэм. — У Ворот меня просто задавит, а тут хоть что-то сделать можно.  — Хоть что-то? — воскликнул Фродо. — Сэм — ты лучший садовник на весь Бэгэнд! Да эльфы будут только рады, если ты им поможешь! Пиппин проводил Сэма взглядом, а потом сказал:  — Не знаю, как там эльфы с гномами, но хоббита им точно не перепить! В следующую секунду он притих под многозначительными взглядами членов Братства.  — Эм… Я, наверное, опять лишнего ляпнул? — смешавшись, пробормотал он.  — Это, как я успел отметить, твоя неотъемлемая черта, Перегрин Тук, — набивая трубку, сказал Гэндальф. — Как бы ты ни был самонадеян, не советую бросать вызов эльфу — он живо оставит тебя в дураках.       К прибытию Эомера Город сиял великолепием, какого не видели в Гондоре уже давно. Он дивился тому, что всего за несколько недель эльфы и гномы сумели поднять Минас-Тирит из руин, превратив его из разрушенной Крепости в цветущий Город Королей. Арагорн встретил своего друга, Конунга Мустангрима, у сияющих Ворот в сопровождении вождей, и Эомер невольно улыбнулся горделивому виду Гимли, который не мог спокойно смотреть на работу своих родичей.  — Надеюсь, Вы еще не раздумали пускать нас в Агларонд, благородный Эомер? — с усмешкой спросил гном. Леголас только хмыкнул, бросив угрюмый взгляд на гнома. Хоббиты едва не прыснули со смеху, и Эомеру пришлось довольствоваться лишь этим, так как разъяснять, в чем тут дело, ему пока никто не собирался.  — Нет, доблестный Гимли, — учтиво ответил он. — Для Рохана будет честью принять Вас и ваших родичей в пещерах Агларонда.  — Теперь смотрите, чтобы они не растащили все Ваши сокровища, друг мой Эомер, — сказал Леголас. — У них с этим быстро.  — Можешь сколько угодно расписывать нашу жадность, остроухий, но от сегодняшнего спора тебе не отвертеться! — Гимли был доволен, как никогда, и Эомер ободряюще улыбнулся Леголасу, который лишь прикрыл глаза.  — Связался с гномом на свою шею, — улыбнулся Арагорн. — Пойдемте, друзья мои! Новые Ворота, конечно, прекраснее прежних, но лучше нам отправиться в Цитадель. Эомер бросил еще один взгляд на восстановленные Ворота. Это было зрелище, наверное, равное по красоте Хеннет-Аннуну. Гномы показали себя великими мастерами своего дела. Безусловно, Рохан только выиграет, если эти мастера придут в Агларонд. Отвернувшись от Ворот, Эомер всмотрелся в толпу встречающих, словно ища кого-то, и губы роханца тронула мягкая, непривычная ему улыбка, когда он увидел Лотириэль, дочь Имрахиля, в окружении своих братьев, смотрящую на него с теплой улыбкой. Эрхирион и Амротос переглянулись, и старший незаметно толкнул Амротоса локтем в бок, а в глазах у него появилась строгость. Амротос заметно сник, но все же повиновался. Эльфир словно не замечал молчаливого диалога младших братьев, и учтиво приветствовал Эомера, когда тот поравнялся с ними. Фарамир подошел к Эовин сразу по окончании приветственной церемонии, когда роханцы и гондорцы смешались, направляясь к Цитадели. Еще издали он увидел ее — в синей, расшитой серебряными звездами мантии, и с трудом сдерживал рвущуюся из сердца радость. Фарамир хотел сказать Эовин многое, но взглянув в ее лучистые глаза, смотрящие на него с такой теплотой и нежностью, он растерял все слова и мог только улыбнуться ей в ответ. И он осторожно коснулся руки царевны и сказал:  — Приветствую Вас, царевна Рохана, в возрожденном Минас-Аноре! И она сказала в ответ: — Мыслями я всегда была здесь, благородный Фарамир, но не могла представить, сколь искусны родичи Гимли. Фарамир улыбнулся, вспомнив вчерашнее происшествие, и двинулся следом за Арагорном и Эомером, а Эовин пошла рядом.  — Прежде в Городе не было деревьев, — сказала царевна, наконец оглядевшись как следует.  — Это дело рук эльфов из Лихолесья, — отвечал Фарамир, и снова задорная улыбка осветила его лицо, и он не удержался и добавил: — И все равно Леголас проспорил Гимли! И опять его перепьет, хоть ему это уже порядком надоело. Эовин тихо рассмеялась, и Фарамир почувствовал, как она крепче сжимает его руку, и в ответ осторожно, словно боясь повредить, сжал ее пальцы. А в сердце ему хлынул поток огромной радости, наполняющей его безмерной силой. И они рука об руку поднялись в Цитадель.       Лотириэль сама себе боялась признаться в том, что она ждала возвращения рохирримов не только лишь потому, что его ждал Фарамир. Конечно, ей было радостно увидеть брата и Эовин вместе и радоваться их счастью. Но не менее радостно ей было увидеть улыбку на лице сурового конунга, когда он встретился с ней взглядом. Этот высокий степной всадник, привыкший лишь к звону стали и не владеющий искусством изысканных речей, незаметно захватывал ее мысли, хоть она и не осознавала этого. Сколько раз дочь Имрахиля вспоминала то утро, когда их разбудил звон мечей; то утро, когда гордый король Рохана, смутивший ее накануне мрачным взглядом, каким он смотрел на Фарамира, оказался способным на ребячество. Фарамир тоже тогда походил на мальчишку, но об этом Лотириэль не думала. Ее братья любили иногда подраться в шутку, но каковы рохиррим, дочь Имрахиля не знала до той поры. А узнав, с удивлением поняла, что немногим они отличаются от гондорцев, разве только не знают стольких древних преданий и менее искусны в красивых речах. Но это не мешало им быть благородными и доблестными воинами, равно как и становиться мальчишками, что порой забываются в драке. Но даже в этом мальчишестве Эомер не терял своей привычной гордости. В темных глазах роханца всегда сверкали отблески клинка, иногда ярче, иногда слабее. И этот гордый блеск, явственно говорящий о том, что Конунг за свою жизнь привык лишь к битвам, где сражаются, до последнего прикрывая друзей и беспощадно истребляя врагов, уже не пугал, а, скорее, вызывал восхищение. И Лотириэль не удивлялась тому, когда отец уверенно заявлял, что Эомеру Роханскому он без колебаний доверит свою жизнь, как уже доверял однажды у Мораннона. Теперь и Фарамир вторил Имрахилю, а Эльфир с братьями улыбался этим словам с веселыми искрами в глазах, и дочь Имрахиля совершенно не понимала, отчего они иногда так странно на нее смотрят, словно ждут чего-то. За то время, что Эомер провел в Минас-Тирите до своего отъезда в прошлый раз, Лотириэль часто выпадала возможность побеседовать с конунгом. После их разговора в день памятного поединка девушка не раз заговаривала с рохирримом о его стране, и тот всегда отвечал ей с учтивостью. И хотя ему далеко было до отца и братьев в умении красиво говорить, рассказы Эомера о стране степей и зеленой травы всегда были исполнены не меньшей любви к родине, чем рассказы Фарамира о Гондоре, и эта живая и простая правдивость роханца пленяла дочь Дол-Амрота. А еще она заметила, что Эомер напоминал ей Море, которое она так любила: столь же неистовый в гневе, столь же безмятежный и величавый в минуты спокойствия. За время отсутствия рохиррим она все больше проникалась мыслью об этом, и ей казалось удивительным, как, никогда не видевший морского простора Всадник, может быть так схож с этой стихией. И теперь, следуя за Эльфиром к Цитадели, Лотириэль вспоминала ту улыбку, которую она увидела на лице Эомера в миг, когда их взгляды встретились, и он напоминал ей золотой рассвет над спокойной гладью бескрайней воды.  — Лотириэль! — она чуть вздрогнула от неожиданности, когда ее окликнул идущий позади Эрхирион. — Ты за кого будешь — за Гимли или за Леголаса? Я за эльфа, а Амротос, не пойми с чего, решил Гимли поддержать.  — Я — за то, чтобы Гимли наконец протрезвился и перестал опустошать наши подвалы, — отозвался вместо сестры Эльфир. — А Лотириэль в таких спорах еще ничего не смыслит. Младшие братья рассмеялись, к великому неудовольствию Лотириэли, которая не совсем поняла Эльфира. Однако невольно обратила внимание на веселого гнома, которого она прежде не замечала. Леголас радости друга не разделял, очевидно, полностью сходясь во мнениях с Эльфиром, но Гимли не собирался уступать товарищу, что и правда забавляло, учитывая его предыдущие поражения.  — Но я же продержался на семь кружек дольше! — отвечал на это лихолесскому царевичу сын Глоина. — Продержись я дольше еще на одну, и — кто знает? — быть может, это ты свалился бы под стол. Лицо Леголаса приобрело каменное выражение, и дальнейший путь до Цитадели он прошел в суровом молчании.