В Крепости Заходящего Солнца

— Арагорн и Гэндальф, определенно, что-то замышляют. Все взгляды сошлись на Пиппине. За завтраком в Цитадели не хватало как раз двух вышеупомянутых личностей, и, наверное, поэтому прошло несколько секунд, прежде, чем Эльфир ответил хоббиту.  — Государь и маг не обязаны перед нами отчитываться во всем, Перегрин, сын Паладина. Пиппин скривился.  — А то я не знаю! Просто Гэндальф всегда какой-то странный был, а сейчас стал еще более скрытным, чем прежде. Князь Итилиена и конунг Рохана весело переглянулись. У них было и своих дел по горло, чтобы еще следить за передвижениями и планами Арагорна и Митрандира, но послушать Пиппина всегда было увлекательно.  — Они явно что-то от нас скрывают, — с самым важным видом заключил хоббит.  — Ну, это явно не новый Палантир или Кольцо Всевластия, — ответил ему Мерри. — Так что можешь сильно не переживать. Все равно, рано или поздно, мы обо всем узнаем. Фродо с Сэмом и Леголас с Гимли прыснули, а Пиппин только обвел всех недовольным взглядом.  — Ну и смейтесь на здоровье! — скрестил он руки на груди. — Все равно я потом прав окажусь.  — Никто в этом не сомневается, доблестный Перегрин, — поспешил утешить хоббита Фарамир. — Мериадок лишь имел ввиду, что ничего особо страшного от нас не скрывают, и так волноваться по этому поводу не стоит. На приветственном пиру Леголас поддался Гимли, который спьяну подвоха не заметил и теперь торжествовал под ухмылки свидетелей поединка, давших эльфу честное слово, что ни за что его не сдадут. Сам Леголас уже с трудом боролся с желанием рассказать другу правду, но нежелание снова напиваться до покалывания в кончиках пальцев и двоения в глазах взяло свое, и ему приходилось теперь только горько вздыхать, пряча улыбку. Гимли хорохорился, стараясь не выдать головную боль, что еще больше смешило их друзей. Эовин шепотом сказала Фарамиру, что она очень надеется на то, что когда он будет принимать эльфа с гномом в Итилиене, то не позволит им опустошать такими поединками их запасы. Фарамир только улыбнулся в ответ, борясь с желанием расцеловать девушку. Казалось, с прибытием рохиррим в Город все живое запело, радуясь солнцу. По крайней мере, так казалось гондорцу. Эомер, усмехнувшись ребячеству Пипина, скользнул взглядом по собравшимся и невольно остановил его на дочери Имрахиля, что сидела напротив него по левую руку от отца. Княжна, заметив его взгляд, зарумянилась и отвела глаза с мягкой улыбкой. Краем глаза Эомер заметил, как сыновья Имрахиля обменялись странными взглядами, а затем сделали вид, что ничего не заметили, и Эрхирион обратился к Фарамиру с каким-то вопросом, но Эомер его не расслышал. То ли вчерашний хмель еще не рассеялся, то ли что-то еще, но это светлое утро казалось роханцу туманным и неясным. Слушая ворчание Пиппина, хотелось смеяться громко и радостно, равно, как и глядя на надувшегося от гордости Гимли, который, впрочем, не касался теперь вина, или наблюдая за насмешливым выражением на лице Леголаса, которое временами сменялось маской сожаления, хотя в глазах эльфа все равно блестели веселые искры. Но чего-то не хватало ему для того, чтобы этот смех был по настоящему чистым, без примеси горечи или неясности. И, в тот миг, когда он увидел краску на щеках Лотириэли и эту напускную невозмутимость ее братьев, Эомер понял, что жутко завидует Фарамиру, который мог спокойно сидеть рядом с Эовин и перешептываться с ней без страха получить от него тумака. Но он не мог так просто даже взять Лотириэль за руку. Или ему так только кажется? Надо будет еще поговорить с Фарамиром, он-то уже через это прошел…  — Извините за опоздание, господа! — вошли в зал Арагорн и Гэндальф.  — Вы что, всю ночь не спали? — тут же набросился на них Пиппин. Арагорн улыбнулся хоббиту.  — Это того стоило, друг мой! Радостные события ожидают нас вскоре, ибо я нашел побег Белого Древа! Род Королей возродится отныне! Фарамир, друг мой, после завтрака пошлите к западным границам часовых. Хоббиты выжидающе посмотрели на Гэндальфа, но тот, ворча под нос какую-то песенку, лишь уселся за стол и придвинул к себе тарелку.  — Ясное сегодня утро, не так ли, друзья мои? — глаза у него сверкнули, отчего Пиппин нахмурился. — Что ж, приятного всем аппетита! А повара в Гондоре неплохо готовят!  — Ну вот, что я говорил! — проворчал Пин.  — Тебе опять не терпится все разузнать, Перегрин? — с усмешкой спросил маг. — Но не всегда хорошо знать все наперед. И тем радостнее получить подарок, ожидая его с таким нетерпением. Я ничего лишнего не сказал, Арагорн? Странник рассмеялся, и этот смех подхватили остальные. Даже Пиппин забыл о том, что это его нетерпение послужило причиной веселья и тоже засмеялся. После завтрака Фарамир, как и было велено, отправил к западным границам часовых. С возвращением Эовин все и правда стало радостнее. Даже воины словно заметили это, и в глазах у них был свет. Небо над Городом было ясным, и солнце заливало белокаменные стены яркими лучами. Эльфы, люди и гномы мешались на улицах, и всюду слышались смех и песни. И Фарамир радовался этому, ибо видел, что Минас-Анор возвращается ныне к былой славе, блеску и величию.       Лотириэль все не могла забыть взгляд роханского конунга. Столько в нем было непривычного тепла и мягкости, что девушка не могла не улыбаться, вспоминая о нем. Сейчас Эомер Роханский обсуждал что-то в тронном зале с отцом и Государем, а она с братьями вышла на широкое крыльцо Цитадели. Некоторое время они молча наблюдали за тем, как спускается в нижний ярус Города Фарамир, а затем Амротос, взглянув поверх голов сестры и братьев в сторону Востока, сказал самым своим небрежным тоном:  — Гимли мне рассказывал, что они как-то поспорили с Эомером, — Лотириэль вся превратилась в слух. — В первую их встречу конунг Рохана недобро отзывался о Владычице Лотлориэна, и теперь, если Эомер увидит эльфийскую Владычицу своими глазами и не признает ее самой прекрасной на свете, гном грозился вызвать его на поединок. По правде, при честности Эомера могу с уверенностью заявить, что, если он все же не сочтет Леди Галадриэль самой прекрасной, он так Гимли и скажет. Мне теперь Эовин жаль, она наверняка об этом споре не знает. Лотириэль быстро взглянула на брата и, увидев в его глазах насмешливые искры, залилась краской, а когда эта насмешка заиграла и на губах Амротоса, дочь Имрахиля вдруг разозлилась на брата. Отвернувшись, она поспешно удалилась в Цитадель.  — Ну и зачем ты так? — с мягким укором спросил Эльфир, глядя ей вслед.  — Я просто рассказал о споре нашего гнома и короля Мустангрима. И я ничего не выдумывал, — с невинной улыбкой ответил Амротос. Но брат, очевидно, шутки не оценил.  — Это нам весело, Амротос, — сурово сказал старший сын Имрахиля. — А она наверняка обиделась.  — Что же ты раньше молчал? — удивился тот. Эльфир наградил брата мрачным взглядом и отвернулся.  — Да ладно вам, — нарушил наконец тяжелое молчание Эрхирион. — Это, конечно, плохо, что мы не заставили Амротоса замолчать раньше, тем самым доказав, что даже друг от друга не можем защитить родную сестру, но, думаю, в будущем этого не повторится. Иногда это действительно становится уже не так смешно, как кажется поначалу, и тут Эльфир прав, Амротос. Старшего брата надо слушать. Амротос смерил двух старших братьев угрюмым взглядом и хмыкнул. Конечно, им легко говорить, обоим есть, кем покомандовать. А у него из младших только Лотириэль. Старшие братья над ним раньше подшучивали, а он сестру беречь должен. С чего бы это? Но говорить это вслух Имрахилион не решился. Почему-то, после того, как Эомер пообещал Эовин никогда больше не драться с Фарамиром, Эльфир и Эрхирион почти перестали говорить о нем, особенно в присутствии сестры. Раньше Амротос не придавал этому значения, но теперь они еще и его укорять начали за неуважение к чувствам Лотириэли. А когда он два года назад свалился с коня на потеху всей семье, никто и не подумал проявить такую учтивость — даже младшая сестра. Конечно, она потом его пожалела и даже обработала синяк на лице. Но сначала все равно посмеялась. Да и в конце концов, он не имел ничего против Эомера Роханского, спасшего жизнь их отцу в битве у Черных Врат. И уж, конечно, он не виноват в том, что никто не понимает шуток.