В Крепости Заходящего Солнца

      Имрахиль немало удивился, когда, покинув тронный зал, увидел свою дочь тихо плачущей у окна. Князь неслышно подошел к ней и осторожно обнял за плечи, отчего Лотириэль чуть вздрогнула и поспешно вытерла слезы.  — Что случилось, дочь моя? — ласково спросил сын Адрахиля. — Отчего ты плачешь в такое светлое утро, когда все должны радоваться? Лотириэль, немного помолчав, ответила отцу:  — Что случилось с Амротосом, отец? Да и не только с ним, — Имрахиль удивленно приподнял бровь. — Они какие-то странные стали. Постоянно переглядываются с загадочным видом, ухмыляются чему-то, смотрят на меня, как будто впервые увидели, и ничего не объясняют! И постоянно говорят о роханском конунге… Имарахиль несколько мгновений с улыбкой смотрел на дочь, а затем сказал:  — И что же мои сыновья говорят о роханском Конунге, если не секрет?  — Амротос говорит, он поспорил с Гимли-гномом из-за Владычицы Лотлориэна, — обиженно ответила Лотириэль. И Имрахиль едва не рассмеялся.  — И что в этом такого? — спросил он. — Гимли, как ты уже успела убедиться, любитель споров, он этим даже эльфа утомил. А Эомер Роханский не из тех, кто не принимает брошенного ему вызова. Оба они достойные воины, и я видел их в битве. Сказать по правде, предугадать, кто выйдет победителем в этом поединке, довольно сложно, особенно учитывая различие в росте и видах оружия… Девушка сердито посмотрела на отца, но в глазах Имрахиля была лишь улыбка, хотя вовсе не насмешливая, как улыбка Амротоса. Увидев обиду на лице дочери, Имрахиль вздохнул.  — Ты не понимаешь, почему твои братья так странно себя ведут, Лотириэль? Наверное, оттого, что они не столь горячны, как Эомер Роханский, но все равно любят свою сестру и желают ей счастья. И, помнится, в юности я тоже любил так шутить с Финдуилас, незадолго до ее свадьбы с Денетором. Имрахиль улыбнулся, увидев, как порозовели щеки девушки, как поспешно она отвела взгляд. Он мягко коснулся ее плеча и сказал:  — Не обижайся так на своих братьев, дочь моя! Они не желают тебе зла! И уж точно не будут драться с Эомером. Просто, иногда это действительно вызывает улыбку, и хочется порадоваться счастью тех, кто тебе дорог.  — Странно они радуются, — поджав губы, бросила Лотириэль. — И совсем не весело!  — Лотириэль! Но девушка уклонилась от руки отца и убежала. Имрахиль провел рукой по лбу. Он до сих пор с трудом понимал, почему ни Финдуилас в прошлом, ни Лотириэль сейчас не понимали, что старшие братья вовсе не собирались над ними смеяться, но объяснить это было труднее, чем казалось на первый взгляд. И все же, он скажет сыновьям быть более осмотрительными. Сгоряча можно и шею сломать, если не что-то похуже.       Теперь и отцу весело. И ее совершенно никто не понимает. И почему Эомер до сих пор не вызвал Амротоса на поединок? Тогда бы Имрахилион присмирел, и не дразнил больше сестру. Но нет, конунг Эомер слишком занят важными делами, он ведь не просто князь — он король Рохана. И после поединка с Фарамиром наверняка зарекся драться с его родичами. Сейчас Лотириэль отчаянно хотела, чтобы Эомер забыл об этом своем обещании, наплевал на все правила этикета и намял бока ее братьям. А вдруг он не только из-за обещания не хочет с ними драться? Вдруг ему тоже весело, как Амротосу и отцу? Вдруг уже весь город смеется над глупой дочерью князя Имрахиля, а она просто этого не замечает... Лотириэль быстро спустилась на шестой ярус, где располагались конюшни. Возвращающийся в Цитадель Фарамир встретил сестру легкой улыбкой, но, заметив на ее лице следы слез, насторожился.  — Лотириэль, что случилось? Девушка исподлобья глянула на князя Итилиена и растолковала его улыбку по-своему.  — Ничего.  — Я же вижу, что это не так, сестренка, — мягко возразил воин. — Опять Амротос неудачно пошутил? Он же не со зла… Прекрасно! Фарамир тоже, оказывается, все прекрасно видит и знает, и ему тоже весело, как и остальным. И он, как и отец, заступается за Амротоса! Поджав губы, Лотириэль прошла мимо гондорца к конюшням. Фарамир некоторое время молча смотрел ей вслед, а потом решительно зашагал к Цитадели. Пора прекращать этот балаган. Они с Эомером довели Эовин до слез поединком, но Амротосу даже не понадобилось драться с Конунгом, чтобы заставить сестру расплакаться. Или они уже подрались? И Фарамир прибавил шагу, но, очутившись на Площади Фонтана, не услышал звона стали. В тронном зале он нашел Эомера Роханского, который, судя по всему, ни с кем не дрался. Не мог же Конунг так спокойно беседовать с Арагорном, если бы стал причиной слез Лотириэли. Значит, это все же шутки Амротоса. Едва Фарамир развернулся, чтобы отправиться на поиски двоюродных братьев, как они сами вошли в зал.  — Ты не встречал Лотириэль? — спросил Эльфир. За спинами их показался Имрахиль, и Фарамир понял, что братья уже получили свой выговор.  — Мы встретились у конюшен, — отвечал он. — И, похоже, она была не в лучшем расположении духа. Амротос отвел взгляд и поспешил покинуть тронный зал.  — Думаю, вам стоит пойти с ним, — сказал Имрахиль оставшимся в зале сыновьям. — Молчаливая поддержка тоже многое значит. Фарамир с улыбкой проводил братьев взглядом и, обернувшись, встретил встревоженный взгляд Эомера. Что же, лучше и с ним поговорить, на всякий случай. Арагорн отошел к окну, закуривая трубку, и роханец воспользовался этим. Фарамир сам шагнул к нему навстречу.  — Что…  — Пойдемте, Эомер, — перебил его гондорец. — Думаю, нам стоит поговорить. Эомер молча последовал за другом на то самое место, где некогда вызвал его на братский поединок. Некоторое время Фарамир ничего не говорил, глядя куда-то вдаль, в сторону Осгилиата, а затем, словно вспомнив о присутствии роханца, сказал, и в его тихом голосе были сила и твердость:  — Вы любите мою сестру Лотириэль, Эомер Роханский? Конунг на мгновение опешил от такого вопроса. Еще до его отъезда из Города ему думалось, что Фарамир все понял и даже поддерживает его. Так что же сейчас случилось?  — Отчего Вы спрашиваете об этом, друг мой? — спросил роханец. — Разве не знали Вы этого еще прежде, чем я покинул Город?  — Знал, — спокойно ответил Фарамир, не глядя на него. — А теперь и Вы узнайте, мой друг, что Лотириэль, дочь Имрахиля, тоже любит Вас, хоть и не призналась в этом, быть может, даже самой себе. А еще узнайте, Эомер, что многие это замечают, в частности мои двоюродные братья. Они следят за всем очень зорко, более того, позволяют себе говорить об этом, и потому Лотириэль очень расстроена. Эомер молча выслушал князя Итилиена, и лицо у него посуровело. Выходит, пока он выжидал не пойми чего, сыновья Имрахиля смеялись за его спиной. Внезапная вспышка ярости заставила рохиррима крепко сжать рукоять меча. Но, взглянув на Фарамира, он встретил пристальный взгляд серых глаз гондорского воина и вдруг вспомнил, как после их братского поединка Фарамир ушел вслед за Эовин, хотя перед этим успел убедиться, что рука у роханской всадницы в самом деле не легкая. Степной воин отвел взгляд, а внутри кипела буря, и он не мог в ней разобраться. Все будто перевернулось с ног на голову. Привычный мир, где все было предельно ясно и понятно, давал трещину и рассыпался, а на смену ему приходил новый, неведомый прежде, где уже мало было лишь оставаться отважным воином, королем Марки. Время войны, когда каждого встречного привечали холодным клинком у горла, уходило стремительно, и приходило время мира, когда владение красивыми речами ценилось все больше. И вдруг отчаяние захлестнуло бесстрашного воина, что когда-то смотрел в лицо ужасу у Черных Врат. Если он даже сестру не решался, не умел утешить, то чего от него ждет Фарамир? И вслед за этим всплеском бессилия пришла та отчаянность, с которой он шел в последний бой. Неужто он, Эомер, сын Эомунда, Король Рохана, настолько труслив и слаб? Если Фарамир не побоялся гнева Эовин, то с какой стати ты должен ему уступать?  — Конунг Эомер! Два друга обернулись на голос, и воин Цитадели почтительно склонил голову.  — Госпожа Лотириэль взяла Вашего коня, Конунг Эомер, и сейчас выезжает из Города.